К Ленину!

- Папа, быстрее! Пап, мы опоздываем! – торопила я отца.
Мы бежали по улицам серой, непроснувшейся Москвы. От вокзала – на станцию метро, из метро – к Александровскому саду: там, до 7 утра, нужно было успеть занять очередь в Мавзолей. Не успел – опоздал, в Мавзолей – не попал. Для меня навсегда «не попал», потому что в Москве мы были транзитом – всего день, вечером отправлялись поездом «додому, до хаты» и, как не обманывала моя интуиция 12- летнего ребёнка, в Мавзолей я попаду или сегодня, или никогда.
Отца я теребила несколько лет просьбой попасть к Ленину – пусть и неживому, но всё-таки… Мне казалось, эта встреча меня как-то изменит, воодушевит. Глядя на бородатых мужиков на картине «Ходоки у Ленина» я им искренне завидовала: счастливчики! Могли руку ему пожать, поулыбаться, погутарить о том, о сём. И, хоть Ленин в мавзолее был бездвижен, вооружённая слоганом : «Ленин – всегда живой!», я была уверена, что встреча с ним не пройдёт бесследно.
В ответ на мои просьбы батя что-то мычал в ответ, рассеянно обещал и вот, узнав, что из длительной поездки мы будем возвращаться домой через Москву и поезд прибывает ранним утром, я заявила: «Ура! Мы успеем в Мавзолей!» Как мне показалось, отец поморщился, но ответил: «Да.» А сейчас он идёт чуть позади и совсем не торопится, а уже 6.45!
- Папа, побежали! – тяну я его за руку и срываюсь с места.
 Мы переходим в галоп. Запыхавшиеся, подбегаем к хвосту очереди. Я счастлива. Успели!
И долго ждём.
Мне говорили, что в Мавзолей – длинные очереди и ждать приходится по несколько часов. Уж лучше сто раз об этом услышать, чем один раз проверять на себе. Я слонялась по саду, разглядывала прохожих, людей в очереди, растянувшейся длиннющей извилистой змеёй через весь парк. Веселились дети, прыгали воробьи, проходили нарядные москвичи с некоторым сочувствием оглядывая нас, казалось , приклеенных к одному месту. По-моему, за последние пару часов мы не сдвинулись ни на шаг. Отец читал газету и раз в час спрашивал меня:
- Может, ты хочешь уйти?
Я смотрела в его серые глаза и твёрдо отвечала:
- Нет!
И тут, когда солнце в зените стало невыносимо жарить макушку, я заметила людей с мороженым. С диковинным, чудным мороженым, по форме ни на что не похожим из того, что продавали у нас в провинции. Оно было круглым и длинным, как трубочка, без вафельного стаканчика – из-за этого его даже немножко неудобно было есть, но, наверное, очень вкусным, потому что прохожие, терпя неудобство, слизывая подтаявшие сладкие капли с пальцев, упрямо его жевали в больших количествах. В двух шагах от меня пацан, почти мой ровесник, держал грязными липкими пальцами неизвестное мне мороженое, надкусывал белую серединку, потом переворачивал, поспешно втягивал в себя сладкую подтаявшую жижу с другого конца и снова откусывал огромный кусок сверху, стараясь захватить кофейно-молочную оболочку и белую сердцевину. Некоторое время я бесстыдно его рассматривала, как животное в зоопарке и, наконец, обратилась к отцу:
- Пап, пап, -потянула я батю за рукав, - смотри какое мороженое вон у того пацана.
Отец оторвался от газеты и нехотя обвёл взглядом парк.
- Значит, где-то продаётся… Вон лоток.
Через пару минут я стала счастливой обладательницей редкого мороженого. Оно было невероятно вкусным и необычным, и название у него было чудное – «Бородино». Совсем не вязалось с воспоминаниями об исторической битве. «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…» цитировала я про себя, глядя на высокий зубчатый красный забор и облизывая липкие ладошки. И со следующей порцией в другом порядке: «Москва, спалённая недаром, французу отдана задаром, скажи-ка, дядя-Ведь!» Папа тоже был счастлив – пока я жевала, он мог спокойно читать газету… недолго. Меня забеспокоили странные автобусы: они подъезжали, выгружали толпу людей, которые шли совершенно беспрепятственно к Мавзолею, минуя нашу длиннющую очередь и, по-моему, именно из-за них мы так долго и стояли. Провожая взглядом оживлённую стайку таджиков в ярких радужных халатах, протопавшую к Ленину, я возмущённо спросила:
- Пап, а почему это они без очереди?
- Наверное… наверное, они очень спешат…
- А мы что – не спешим? – поразилась я, вспомнив про вечерний поезд.
 На это отец ответил:
- Хочешь ещё мороженого?
Ну, конечно! Есть с батей мороженое совсем не то, что есть его с мамой – сквозь её охи и причитания : «Ах! Осторожно! Только маленькими кусочками! Не кусай – слизывай! И не глотай сразу – подожди, пока расстает во рту! Тебе больше одной порции нельзя – горлышко заболит!» - даже вкуса не почувствуешь. А вот с батей можно съесть тысячу порций пребольшущими кусками – и ни капли «горлышко» не заболит – это я точно знаю!
Спустя несколько порций мороженого «Бородино», мы наконец-то оказались на брусчатке Красной Площади. И ещё через час – у входа в Мавзолей. Отец отложил газету, застегнул пиджак, стал строже и собранней. Глядя на него, я тоже нахмурилась - так, на всякий случай. Пройдя мимо застывших «в струночку» молоденьких солдатиков, серьёзными и нахмуренными, мы вошли в темноту Мавзолея.
Сердце должно было заколотиться быстро-быстро, а в висках – застучать кровь, сквозь туман волнения, застлавшего глаза, я должна была напряжённо вглядываться в знакомый по многочисленным портретам профиль… Но ничего такого не произошло. Я оставалась удивительно спокойной. Сердце стучало по-прежнему – размеренно и чётко, пульс ни капельки не участился, кровь к вискам не прилила. Мёртвый человек, лежавший в глубине тёмной комнаты под слабым освещением, не внушал ни страха, ни священного трепета, ни важности исторической минуты… Ничего. Глухое, пустое «ничего».
Это был не Ленин. Он не щурился, не засосывал пальцы в подмышки, не мял кепку в левой руке, не призывал горячо, раскатисто картавя на ветру, «габочих и кгестьян к геволюции», не объявлял громко в задымленном махоркой зале: «Вгеменное пгавительство низложено!». Он лежал, и ему не было никакого дела до проходивших мимо людей, впрочем, так же, как и нам до него. Наше равнодушие было обоюдным.
Не желая себе в этом признаваться, из мавзолея я вышла ещё более нахмуренной, чем вошла. Ярко брызнуло в глаза солнце. Отец расстегнул пиджак. А я попросила ещё мороженого.
Встреча с Лениным действительно не прошла бесследно, со мной произошла перемена. Нет, я не покинула ряды совесткой пионерии и мне не расхотелось поступать в комсомол… просто с тех пор, глядя на красный значок со знакомым профилем, прицепленный к брителе школьного фартука, или просматривая в 150-й раз фильм «Ленин в Октябре», или наблюдая, как наши руководители с кормы Мавзолея колышут старческими марионеточными руками, приветствуя краснофлаговую, радостно-восторженную демонстрацию, я улыбалась, вспоминая сладкий, незабываемый вкус мороженого «Бородино».