Святки

У блюдца можно было спросить одну вещь - когда ты умрешь. Положили белые пальцы на фарфоровую поверхность, на столе рядом бледнели три нательных крестика, предварительно снятых с шей. А потом в каком то святочном угаре все смотрели на выпавший набор слов.
"Балаган. Бог. Хрусталь." - это девушке в длинной сорочке-призраке. Первый год века. Зима хуже, чем прежде, железные дороги, с гремящими черными составами. Она думает о пуговице, которая отбилась с пальто и провалилась между решетками канализационного люка, и о том, что ненавидит цирк, и, что "хрустальный Бог, ах какая нелепица, идолопоклонничество, господи прости"...

"Февраль. Железо. Ножницы." - это второй, той, которая теперь усердно теребит рукав. Она тут же забудет свое предсказание, и потом не успеет вспомнить, потому что завтра приедет ее солдат, и она будет держать его холодные руки у своего лица, и он скажет о свадьбе после окончания службы, будет писать длинные письма странными желтоватыми чернилами. В следующий раз их встреча будет опять зимой, она острижет длинные волосы, ее будут держать под руки, а его хоронить в закрытом гробу.

"Осока. Подол. Маньчжурия" - это третьей. Она еще не знает, где будет через четыре года, сейчас она лишь скажет вслух о глупости всей этой затеи и уснет раньше всех, прочитав короткую молитву. Мороз нарисует на окнах кресты, а по железной дороге будут нестись большие, гулкие поезда.

Она выйдет замуж раньше других, ее сухой высокий муж в погонах отвезет ее в Далянь - тогда Дальний, она будет продавать синие сливы в порту. А в 1904, когда придут японцы, она понесет свою корзину домой, один из солдат наступит ей на длинную юбку и прокричит что-то на непонятном языке. Ее убьют одним ударом приклада по затылку, и, падая лицом вниз, в канаву, поросшую острой травой, она почему-то вспомнит три нательных креста, но так и не успеет понять, почему это...

Второй будет двадцать девять, она будет густо напудривать вырез бежевого платья и опоздает к концу антракта, захочет сесть между мужем и дочерью, когда поймет, что что-то случилось, и большая тяжелая люстра с хрустом и дребезжанием оторвется со своего места и упадет вниз, в зал. В общем визге и крике оркестр еще несколько минут будет играть цирковой марш, а она, лежа лицом на полу между сиденьями, увидит Его. В белом свете, Он подойдет к ней и спросит о чем-то, что она не расслышит, кровь пойдет горлом, Он ударит ее сапогом по лицу.

А последней исполнится уже сорок пять, когда она выбежит через черный ход, и метель хлестанет по полуголому телу. Она бросится в сторону леса - резной серой гущи стволов, сжимая в руках, словно последнюю защиту, ножницы и проклиная всех - от мертвого царя, до каждого отдельного солдата. Они все равно догонят ее по свежим следам, с хрустом вывернут руки и завалят ее на шпалы. Она на секунду почувствует металлический привкус рельсы под собой, попытается поднять ножницы, солдат сдвинет шапку на бок, гоготнет и выстрелит ей в бок. И сквозь набегающие волны боли, сквозь странный жар внутри и ледяной холод прикасающихся к коже крупинок льда снаружи, она различит все приближающийся гул угольно-черной махины поезда.