Одну правду. ч. 2

ОКОНЧАНИЕ



       
От автора: ИЗВИНИТЕ, КОРОЧЕ НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ.



       День осенний, между тем, окончательно разогрелся, а история Медведя-Антона увлекла меня чрезвычайно. Зачем он открывался так подробно и откровенно? Конечно, кроме сочувствия, он искал помощи, спасения, и ко мне обратился с отчаяния. А я, не без тайного самовосхищения, справедливо отметил, что по толерантности и широте взглядов нет мне равных в мыслимом пространстве, и кто бы ещё мог признать такое невообразимое явление. И я не торопил странного рассказчика, слушал со всем вниманием, да и, что скрывать, с неимоверным любопытством.

       Исповедь продолжилась.


       Вышел я на работу свою с рассветом, везде подмёл и прибрал особо аккуратно. Территория моя по чистоте всегда прямо в глаза бросалась.
Подумалось: будет память обо мне, если что…

       Переоделся я в приличный костюм и подгадал к рейсовому автобусу. Вы же знаете, километров пять до военной части. На КПП сказал я дежурному, что к Родиону Алексеевичу мне нужно по очень срочному делу, а представился без фамилии – сотрудник Алисы Романовны Антон Егорович. Офицер куда-то позвонил, а после сам проводил меня до кабинета. Пока шли, сто раз я пожалел о том, что делаю, мысли все разлетелись, и вспоминалось почему-то, как били меня в милиции.

       Полковник мне навстречу из-за стола вышел, а дверь за мной закрылась. Вижу лицо у него не злое и даже будто испуганное. Видно, мой похоронный вид на какие-то мысли его навёл.
       – Что, что случилось?
       
       Я, бестолково так, бормочу вроде того, что мол, извините, ничего плохого не случилось, и Алиса Романовна на работе, и жива-здорова, как всегда. Вижу, у Родиона Алексеевича лицо из испуганного стало нормальным, деловым и любезным.
       – Присаживайтесь. Так какое у Вас дело, Антон Егорович?

       И вид у него такой радушный, словно рад чем-то услужить сотруднику его жены, хоть и дворнику. А у меня дар речи почти пропал, и забыл я, с чего разговор начать собирался. Слишком долго я молчал, до недоумения, и, словно проваливаюсь куда-то от стыда, и слышу свой голос:
       – Я вообще-то непьющий… У Вас есть выпить?

       По-дурацки я себя повёл, взгляд поднять неловко, а на столе появляется стакан, и льется в него коньяк, как тогда у директора. Будто все начальники знают, что делать в трудных случаях. А полковник ещё поощряет:
       – Выпейте, выпейте.

       Я выпил, легче не стало, но я начал говорить. Полковник лишь на минуту встал, выглянул в приёмную, велел ни с кем не соединять и никого не впускать. Говорил я долго, час или больше. На столе появился второй стакан, налил Родион Алексеевич себе и мне. Он не перебивал, один лишь раз тихо, самому себе сказал:
       – Замок Руасси, как же я не заметил…

       Дальнейшее я плохо запомнил, потому что никогда столько не выпивал. Осталась в памяти одна его фраза:
       – Мне тоже есть в чём себя упрекнуть.

       Алиса Романовна видела, как водитель её мужа проводил меня, пьяного в у-зю-зю, до моих апартаментов. Это было в пятницу, и до понедельника я её не видел.

       В понедельник она появилась с опозданием, была в необычном, как у юной барышни, цветастом лёгком платье. Ни от кого не таясь, посреди двора, сразу ко мне.
       – Пойдём туда.

       Вздохнул я с облегчением, видя, что она будто бы спокойна. В нашей тайной комнате я у входа остался стоять, а она прохаживалась, цепи, верёвки трогала, любимый столб поглаживала. Другой она стала, ясно было, что ничего уже не будет как прежде. И не назвала она меня больше по своему, именем придуманным «Анто».
       – Почему, Антон, ты никогда не знаешь, что делать, а делаешь всё правильно?

       Не понимал я её вопроса, думал только, почему глаза её сияют?

       И Алиса защебетала о том, как любит её Родион. Оказывается, была у него какая-то другая женщина, и он порвал с ней окончательно. Впервые за долгое время Алиса была с ним оба выходных дня. И с улыбкой счастливой, тихо, восхищённо сообщила:
       – Ты представляешь… Он меня выпорол!

       Она закраснелась.
       – Почему ты меня не порол? Я об этом думала, но никогда бы не сказала…
Ты меня спас, ты был прав, и тебе тоже пора изменить свою жизнь.

       Алиса уволилась из гостиницы, и проводил я её с лёгким сердцем, а тоска взяла позже, когда узнал, что она уже в Москве.

       Стал я часто выпивать, но, правда, к работе не охладел, хотелось того же порядка, как при ней. И стал меня сон один и тот же мучить, как я отвязываю её от столба и плачу, а она говорит:
       – Почему ты всё правильно делаешь? Ты меня отпускаешь или я тебя?

       Каждый раз в этом сне я не находил никаких слов для ответа. Не знаю, что я такого правильного сделал, но о каких-то других женщинах даже думать не хотелось.
Вы не подумайте, что стал я любителем мучить, да истязать. Мне с Алисой Романовной приятно было не то, что я делаю. Желания её меня околдовали. Её радость и благодарность единственным моим счастьем стали. Видел я и понимал, что злодейством было бы настоящим не доставить нужного ей удовольствия. Почему-то мне она первая в этом доверилась, а не мужу, которого уважала, но открыться не посмела, и оставалась с ним холодной и несчастной. Между прочим, призналась как-то Алиса, почему взгляд её на меня пал:
       – Я увидела, как ты красиво к палочкам саженцы подвязываешь. Любовно так, умело, …….. правильно… Я завидовала этим маленьким деревцам…

       Много я размышлял, и понял, что сам я женщину для себя не выберу, а лишь ту полюблю, которой нужным покажусь для самого глубокого доверия, всё правильно смогу делать по догадке, которая у меня от природы. Необыкновенным человеком я себя от такой мысли ощутил. И не думал я, не гадал, что жизнь мои мысли проверке подвергнет серьёзной.

       В тот вечер я, вдруг, пить перестал и про Алису подумал без прежней тоски, а только очень тепло, представил, как счастлива она там где-то, ремнём или прутом настеганная. Опять же всё дело в трепетном желании, в мечте, и нравилось мне думать, что жизнь у неё наладилась. Стихи у меня получились о тех переживаниях.
Я не знал, как мне будет туго,
Нет друзей мне на вкус и цвет.
Из окрестностей Петербурга
Я послал бы тебе привет.

Раньше ты, как китаец без риса,
Как без дворника целый двор,
Не могла без меня, Алиса.
Очень много я понял с тех пор.

Не меня ты любила вовсе,
Ты любила верёвку, цепь,
И ушла, наконец, ты под осень,
Скажем образно, в ту же степь.


Ты люби и люби всё, что любишь,
Только я очень думать рад,
Что сама ты любимой будешь,
Может быть, каждый день подряд.

Пусть судьба будет доброй тёткой,
Отправляя тебя в ту степь,
Ты теперь подружилась с плёткой,
И моя заржавеет цепь.


       «В ту степь» - это, как бы, куда надо. Ничего, что Москва. Понятно ведь? Написал я этот стих. Подумал, может быть, Алисе Романовне пошлю, если она мне напишет, как обещала. Спокойно я подумал, с теплом даже, и вышел я после такого труда и вдохновения свежим воздухом подышать. Мысли пошли хорошие. Молодой я ещё человек, на все руки мастер, душевный, скоро образование получу. Не сказал я ещё, что на второй год знакомства с Алисой Романовной поступил на заочное отделение институтского филиала, который у нас в городке открылся. Не мытьём, так катаньем – легко до пятого курса добрался, но не представлял, как гостиницу оставлю, где жильё и та комната тайная. Теперь пора об этом подумать.
 
       Разгуливаю по двору пустынному, а из кафе музыка доносится. Мерия там гуляла по неизвестному случаю. Вдруг замечаю под кустами шиповника что-то постороннее, приближаюсь, а там дамочка какая-то лежит без признаков жизни. Страхом нешуточным меня прошибло. Не спрятаться ли от неприятностей, закрыться, и ничего не видел, ничего не знаю. Думаю так, а руки сами лезут к бесчувственному телу, пульс ищут. Тёплая, и духом алкогольным потянуло от неё. Отпустил меня страх помаленьку, и совсем стало легче, когда дамочка подниматься стала, хоть и безуспешно. Заругалась она при этом так, что повторять не хочется. Всё же помог я ей встать, а она мне локотком как двинет по рёбрам, и больно так, будто ломом.
       – Отпусти! Бабе Насте скажи, сама приду завтра, пусть свои розги готовит…

       Совсем стало интересно, бредит она или тайна какая-то в её словах? У меня предчувствие верное появилось, что история новая начинается в моей жизни. Я её давай расспрашивать, куда её отвести, может в кафе её знакомые. В ответ опять я получил тем же локотком в то же место.
       – Н-нет! К ним не пойду, и к врачам этим дурацким… всех на …! Пусть уж баба Настя, пусть…

       А заметил я уже, что передо мной девица вполне молодая, с острым таким, злым лицом. Что делать? Полчаса пытался я с ней это решить, и ещё пару раз тем же локотком получил, привыкать даже стал, и сказал я, наконец, что ухожу, и пусть она сама идёт, куда хочет. Но плакать она стала, и я остановился.
       – Спрячь меня, до завтра спрячь, у меня деньги есть…

       Вижу, опять ей худо, подхватил и, за глупость себя кляня, понёс к себе. А она бормочет:
       – К реке меня отнеси, в реку брось, я щука, не утону, а деньги себе оставь.

       Я ласково стал уговаривать, что ничего, утро вечера мудренее, положил девушку на кровать, снял с неё туфельки, накрыл, и, вижу, засыпает. Я себя тоже усталым почувствовал, и улёгся на кровати своей широкой с другого края, накрылся отдельным одеялом. Странно, что спал, как убитый, ничего даже, что в рёбрах боль оставалась.

       Проснулся я от той же вспыхнувшей боли, гостья моя ночная лежит рядом на животе совершенно голая, и смотрит, получилось ли разбудить меня или повторить.
       – Ну что, затащил девушку в постель и дрыхнешь.

       Я смотрел и худобе её удивлялся, а она, мои мысли угадывая, говорит:
       – Это после того, как я щукой стала, тело у меня такое худое, а была красивой. Ты меня даже не захотел, значит в реку мне надо…

       Зря она так уж сказала, что-то в ней мне стало нравиться, и я возразил, сказал, что красивая она, но чуть поправиться ей не помешало бы. Интересно стало, почему она себя щукой называет. Размышляя так, я не заметил, как начал гладить ей лопатки, спинку. Заметил, что она свой локоток нацелилась в ход пустить, но передумала, зато случилось кое-что похуже. Оказался я неспособным к близким отношениям с женщиной. Сразу в памяти возникло горячее тело Алисы, её страх с весёлой, одному мне заметной искоркой в глазах. Затих я от стыда и недоумения, а девушка, словно опять опьянев, стала какую-то бабку Настю поносить разными, даже нецензурными словами, и, вслед за тем я всё же получил локотком по рёбрам.
       – Не ты виноват, это на мне заговор такой, и не спрятаться от него.

       Вот и получилось, что сидят двое несчастных, а несчастье тоже объединяет. Спохватились мы, что не знакомы. Я назвал себя, объяснил, что да как, мол, в подвале гостиничном находимся. Она не удивилась и сообщила в ответ, что Нонка она, Сидоркина, дочь нашего мэра Николая Николаевича Сидоркина. Я на это лишь про себя отметил, что, в самом деле, начинается новая история, но придётся нонкину историю изложить, если не устали Вы от меня.

       Спасибо, что слушаете, да сочувствуете. Вижу умного человека, так, может, и посоветуете что… Так вот, матушка нонкина скончалось давно, отец мачеху в дом привёл, Валентину, неплохую женщину, даже мягкую слишком для воспитания девочки озорной и слишком своенравной. Ещё некая бабка Настя в их родне имеется. Бабушкой она приходится самому Сидоркину, а Нонке, следовательно, прабабушкой. Слывёт она колдуньей, но ремеслом колдовским не занимается. Просто происходят вокруг неё некоторые чудеса. С некоторых пор сам Сидоркин старший не знает, где она живёт, но появляется она у них в некоторые моменты неожиданно, каким-то удивительным образом.
Никто, например, ей дверь не открывал, ключа у неё нет, и вдруг она в квартире, говорит иногда что-то дельное. Про денежные реформы, подорожания, о дефолте предупредила,
А внук информацией такой умеет пользоваться, немалое состояние нажил. Появлялась бабка и в тех случаях, когда с Нонкой проблемы получались. Пристрастилась девчонка, курить, выпивать в компаниях, школу прогуливала, пропадала по несколько дней, а отец, хоть и жёсткий по характеру, не мог дочку в ежовые рукавицы взять, очень уж любит и жалеет. Бабка пыталась колдовством своим девчонку исправить, но не получилось у неё,
Объясняла, что Высший Дух не даёт ей ключик от нонкиной души. Говорила она Валентине:
       – Я только на тело её влиять могу, да заворожить легонько, но нельзя мне на тело, вред можно нанести с моей силой нерасчитанной. Вот что, Валентинка, Николаша тут не помощник. Я дня на три имею силу Нонку заворожить, чтоб не выходила никуда, и виноватой себя чувствовала, а ты принеси-ка прутиков ивовых, да выпори её родненькую до кровавых ляшек, как меня в позатом веке драли, чтоб не поворачивала людям избы задом на перёд. Будет толк, придёт девка в себя, когда место поротое заживает, так той же силой организма язвы души попутственно лечатся.

       Валентина с отчаянья, наконец, розги приготовила, и бабка задержала правнучку дома, и разложили девчонку, попу заголив, но от первых криков падчерицы пришла мягкосердечная Валентина в небоеспособное состояние. Нонка после такой пустячной порки ещё больше обнаглела, но что-то в душе её сожалело о том, что не была наказана по-настоящему. Она поудивлялась такому своему чувству, но постаралась его забыть, бросилась в новый загул. Будучи ещё одиннадцатиклассницей семнадцатилетней влюбилась она в подозрительного гастербайтера с Украины Димончика. Обитал Димончик по другую сторону реки, где работал сторожем на лесоскладе, там и проживал, будучи нелегальным иммигрантом. Для Нонки он был принц переодетый. Сами посудите: имеет два дома в деревне под Гомелем, в наследство от одного дяди получает квартиру в Киеве, а от другого почившего дяди-американца – миллионное наследство и виллу в штате Оклахома. Неувязка только в том, что вступление в права наследования движется медленно, и нужны деньги на юристов, да ещё мать его тяжело больна, и приходится посылать деньги на лечение, но пройдёт шесть месяцев, и он будет сказочно богат, и они поженятся, а сейчас позарез нужны деньги. Когда Нонка хвасталась своим женихом, ей смеялись в глаза, но она верила своему Димончику, не впадая ни в какие сомнения. Она ему свои деньги отдавала, занимала для него и до домашнего воровства дошла. А Димончик, наконец, попался на воровстве в лесоскладе. Ему набили морду и выгнали. Нонке он сказал, что его оговорили. Перебрался он на том же другом берегу в заброшенную хибарку в садоводстве, а девушка носила ему жратву, водку и деньги, которые уходили на наркотики. В один прекрасный день опечаленный Димончик сказал, что матери на операцию нужно выслать двадцать тысяч долларов. Нонка знала код папиного сейфа и, не задумываясь, этим воспользовалась. Сидоркин обнаружил пропажу, когда неразумная его дочь ждала на остановке автобуса, чтобы переехать через мост на другой берег, а там пройти ещё километра три. Дело было 1-го апреля. Зимой добраться до любимого по замёрзшей реке было легче, и лесосклад, и садоводство это прямо напротив городка. На остановке у Нонки зазвонил мобильник, разъярённый отец велел ей возвращаться, и пообещал, что сейчас же они со своим помощником берут ружья и едут на вездеходе, чтобы угрохать её мерзавца. Зря он это сказал, лучше бы сразу сделал. Спасая своего бесценного жениха, Нонка побежала к реке и двинулась по ненадёжному льду. Там у берегового припая сидели рыбаки, они кричали ей, предостерегая об опасности, но девушка летела, как стрела, пока лёд под ней не провалился на середине русла. Звучали крики ужаса. Под теми, кто бросился на выручку, лёд сразу затрещал, сами едва спаслись. Вооружённый Сидоркин из машины заметил суматоху на берегу, выскочил, всё понял, и вместе со всеми бессильно метался и кричал. Никто не заметил, когда появилась Баба Настя. Она пристально глядела туда, где беспомощно барахталась и теряла силы последние её непутёвая правнучка. Потом бабка воздела руки в сторону небес и совершила причудливые пассы. Все увидели, как из полыньи выбросилась огромная щука. Рыбина билась, подпрыгивала, разбивала лёд и снова выбрасывалась из воды, пока не попала на безопасное для людей место. Стало тихо, никто не кричал и не двигался, а минуты через две все вместо щуки увидели на льду обнажённую девушку, которая вскочила и резво помчалась к родному берегу, попав прямо в папины объятия. Народ почему-то в страхе разбегался, лишь мужественный помощник мэра накинул на Нонку свою куртку, легко её поднял и с драгоценной ношей на руках побежал к машине.

       Дома в срочно нагретой комнате Нонку растёрли, укрыли одеялами, хотели в горячую ванну, но их остановила, опять незаметно возникшая баба Настя:
       – Нельзя ей в ванну, снова щукой станет и в горячей воде сварится.

       Потом баба Настя всем велела выйти, и вот что она объявила дрожащей уже не от холода правнучке:
       – Доигралась ты, Нонна Николаевна. Только так я могла тебя спасти, а цена твоему спасению большая. В щуку ты будешь превращаться, как в воду попадешь, и обратно, как из воды выскочишь. Будешь теперь подурневшей, похудевшей, костлявой. Если мужчина какой и пожелает с тобой любиться, так будет на тебе силу свою мужскую терять. А теперь гуляй по-прежнему, пей, кури, родителя обкрадывай, раз тебе всё это любо.

       Нонка даже плакать не могла, онемела и оцепенела, потом всё-таки тихо спросила:
       – Ты не спасёшь меня, баба Настя?

       – Я тебя уже спасла, а теперь сама спасайся, а как, что знаю – скажу, но всё от тебя будет зависеть, слушай и запоминай, другого наставления не будет.
Должна ты отца и мачеху слушаться, да учиться, как следует. Дома тебя уже поздно пороть. Розги должен взять тот человек, которого ты полюбишь, и которому ты никогда не лгала, и который тебе никогда не соврёт даже нечаянно. Если он тебе в чём-то соврёт, то превратится в зверя, и будет зверем, пока неправду не исправит. Может он мужем твоим стать, как наказывать начнёт тебя строго в первое и шестнадцатое число каждого месяца, и так должно быть восемнадцать месяцев. Есть у меня такое видение, что через пять лет тебе такой мужик встретится, а ты к этому готовься, умницей будь.

       С этими словами поцеловала бабка правнучку в лоб и незаметно исчезла. Взялась Нонка за ум. А Димончик, оставшись без продовольственно-денежного содержания, появился в городке в один из вечеров, попытался прохожего ограбить, но был пойман, и оказалось, что он и есть тот самый преступник, за которого меня когда-то приняли и чуть не погубили.
       
       Нонка тихо стала жить, но страдала, к воде её тянуло. Приспособилась она в большой ванне купаться. Наливала полную, рядом с ванной матрасик стелила. Только намыться успеет, как уже она щука, и тогда выбрасывается на матрасик, полежит, и снова в саму себя превращается. Проделывала она эти превращения и на реке в тихих местах, но остаться рыбиной навсегда желания не было. Она даже не представляла себе, как это быть щукой, как себя при этом вести и что делать.

       Вина за те утонувшие с сумкой двадцать тысяч её мучила. И вот в тот вечер, когда мы встретились, решилась она в темноте раздеться на городском берегу и нырнула. Сумка не укатилась по течению, а застряла на какой-то железяке Своей зубастой пастью щука легко вынесла добычу к берегу и сама выбросилась с приобретённой сноровкой. Никто эту операцию не видел. Знала Нонка, что папа сейчас в гостиничном кафе на дне рождения мэрского сотрудника, пошла туда, но родитель уже уехал. Все празднующие узнали её, конечно, за стол усадили, и девушка напилась. Танцевали, какой то клерк пьяный лицо ей стал слюнявить и врать про то, как её папеньку любит и уважает. Отшила Нонка придурка крепким словом, сумку свою схватила и попёрлась не в ту сторону. Прошла через кухню, подсобку и попала на запасный выход, под кустом свалилась и уснула от тоски.

       Вот так произошла моя встреча с невестой моей. Когда кончила Нонка рассказ, мы сумку открыли и стали доллары раскладывать на просушку. Получилось очень красиво. И тут я правильно догадался, что Нонка должна сейчас же папе своему позвонить. Она не стала спорить, хотя с сомнением неохотно взялась за телефон.
       
       Через пятнадцать минут высокий гость был в моей каморке. Видно, баба Настя и ему что-то сказала. Принял он моё моментальное прошение руки его дочери, но предупредил меня наедине:
       – Обманешь – башку жаканом снесу.

       Нонку о согласии спросили в последнюю очередь, и она весело ответила:
       – Чёрт с вами, – что и было принято за согласие.

       Демократичный мэр не стал возражать против нашего с Нонной совместного досвадебного проживания, но, при этом, через два дня меня назначили директором гостиницы.

       В той заветной потайной комнате, где немало времени провела Алиса Романовна, убран был столб, и в центре оказалась скамья. На календаре 1-е августа.
Я волновался, а Нонна храбрилась, насмешничала. Розги ждали своей минуты в бочке из-под солёных огурцов. Я до этого даже в Интернете статью нашёл «Как приготовить розги». К скамье моя любимая подошла в одной коротенькой рубашонке. Улыбнулась она,
 И локотком мне в бок:
       – Не стыдно Вам, товарищ директор, девушек истязать.

Рёбра мои возмущённо отозвались знакомой болью. Шутки я понимаю, но шутить не собирался, а Нонна сама заголилась и легла, и больше не шутила, пока я её за ручки и ножки привязывал. Ещё раз подумал я о том, ради чего наказание назначено, и о локте её остром подумал, чтоб озлиться, да опустил розгу с присвистом, увидел, как след белесый мелькнул, стал алеть, темнеть и вздуваться. Не спеша я порол, переживал за боль, от которой вскоре закричала Нонна, забилась, завертелась. Что-то знакомое мне почудилось, и представилась мне в мыслях рыба, выброшенная на берег. Да что на берег – на сковородку! Выла моя любимая, орала, но остановился я после сорока ударов, когда попа её аккуратная вся уже рубцами полыхала. Ох, и жалко её, но не совру, любовался я девушкой в такой деликатный и несладкий для неё момент. Есть в этом, оказывается, красота особая, которую по-другому нигде не увидишь. Хорошо, что после наказания настроение у Нонны не испортилось, а ночью стала она совсем моей. Не обманула бабка.
Через два дня мы свадьбу справили, и взял я фамилию жены.

       Повторилось наказание 16-го августа, 1-го и 16-го сентября. Пришлось нам разлучиться ненадолго, Нонна тоже в другом институте на 5-м курсе обучается, и её послали в Финляндию на языковую практику. На десять дней всего, до первого октября уже дома, что очень важно для нас. Звала она меня с собой, да дел в гостинице много, и своей учёбой заниматься надо. Через два дня после отъезда Нонны открывается дверь моего директорского кабинета, и вижу я Алису Романовну. Приехала она по каким-то делам, здесь незавершённым, не ради меня.

       Тёплой была встреча, но невинной. Подвал мы, правда, посетили. Увидев скамью, Алиса прямо восхитилась, и кое-что я ей рассказал, и она тоже поведала, как проводит время со своим любимым генералом. Подарил я ей на память свои распечатанные и подшитые стихи, что ей, как мне показалось, особенно понравилось.
В аэропорт я проводил её на персональной машине. Поцеловались мы на прощание, горячо поцеловались. Приятное осталось воспоминание.

       Нонна моя вернулась утром 1-го октября, и сразу под розги. Стала она терпеливей переносить наказание, а ложилась теперь с настоящей опаской, то потягивалась, то замирала в ожидании. На участь свою никогда не пожаловалась. Скрывалась постепенно её болезненная худоба, и личико похорошело. Стала она спокойно ванну принимать, в щуку не превращаясь. Что совсем уж отрадно, локоток её перестал по моим рёбрам долбить.

       Вернувшись из поездки, в шутку спросила она, не завёл ли я любовницу. Мне в ответ шутить нельзя, а то неправду брякну. Просто сказал, что не успел завести.

       И вот под вечер вчерашний в тестевом доме мы собрались. Сначала все, кроме Нонны – тесть мой будущий, жена его Валентина и верный помощник – компаньон по работе и охоте, а Нонна в парикмахерской задержалась, но скоро будет. Сидим, беседуем под рюмочку, другую, и появляется моя невеста злая- презлая. Кто-то ей про Алису Романовну наговорил нехорошее. Сходу Нонна к допросу публичному приступила:
       – Значит, соврал ты мне, да хитро как. Ты не завёл любовницу, ты уже заведённую тут обхаживал! И меня обманул, и бабы Насти заговор обхитрил!

       Я стараюсь всё объяснить, да и Николай Николаевич на дочь цыкнул и велел меня выслушать. Ну и говорю я, что просто встретились, раз приехала она по своим делам, побеседовали в кабинете, ей стихи мои давно нравятся, и подарил я ей распечатки, в Аэропорт отвёз, попрощались…

       Тут ощутил я в себе и на себе неладное, а все закричали, отшатнулись от меня, а на мне вся одежда лопается и рвётся. Превратился я на глазах у всех в медведя, кричу, что не виноват ни в чём, а Николай Николаевич кинулся куда-то и с ружьём вернулся. – Прикончу гада! – кричит. Метнулся я к выходу, сшибая всё и всех. Нонна, видно от расстройства, дверь на запор не закрыла, и вылетел я на лестницу. На кнопку домофона носом удалось нажать, и помчался я по улице к окраине, к перелеску. Встал я, добежав, на лапы задние, за дерево держась и прячась. Увидел вскоре мэра и помощника. Ружья у них. Перебежал я вокруг города к парку, всю ночь таился и не спал, но под утро сморила меня усталость и голод. Заснул в куче листьев, проснулся в полной тоске и непонимании, потом Вас увидел, подойти решился.


       Закончил Медведь-Антон свою историю. Сидел он, равнодушный теперь к своей скорой гибели, не выйти ему из города, и вряд ли кто скрывать его станет от мстительного, всемогущего мэра.Стал стихи бормотать, разумеется, собственного сочинения.

Нонна, рыбка золотая,
Ты на диво хороша,
Я с тобой от страсти таю,
Пропадай моя душа!

Вот дубовая скамейка,
Наказание – не мёд,
Розга – гибкая злодейка,
До слезы тебя проймёт.

Ты прости меня, родная,
Я стараюсь от души.
Ты красивая такая,
Так терпи и не греши.

Я и сам, признаюсь, грешен,
Сам себе я на уме,
Ты прекраснее всех женщин,
В час, когда ты скамье.


       Подумалось мне, что автор услышанных сегодня стихов искренен, но несколько косноязычен. Не всем это нравится… Тут у меня вспыхнула догадка, а вернее, отгадка антонового несчастья. Сразу сложился план его спасения. К счастью, номер мобильника жены Антон знал наизусть. Я набрал этот номер со своего телефона и закричал, когда ответил женский голос:
       – Нонна Николаевна! Антон здесь, он Вас не обманывал, я даю ему трубку.

Я сунул к медвежьей пасти телефон, и, ткнув хорошенько Медведя локтем в бок, яростно зашептал, чтобы он в трубку повторял мои слова, иначе он погибнет.
Ох, с каким недовольством повторял Медведь эти слова, не смея ослушаться:
       – Нонна, я нечаянно соврал, ошибся! Алисе Романовне не понравились мои стихи, она…

       Сработало страшное колдовство в обратную сторону. Медвежья шкура стала сползать, что-то мелькнуло, сверкнуло, и на скамье сидел симпатичный, но совсем голый парень Антон Сидоркин. Я закричал в трубку:
       – Он уже не медведь, Несите ему скорей одежду, он голый совсем, он не обманывал Вас! Он в конце парка, с южной стороны!

       Потом Антон, одетый в мой плащ что-то горячо вещал своей молодой жене.

       Прекрасно всё закончилось, Нонна прилетела на папином, джипе, бросилась к мужу своему с привезённым мешком, спешно извлекала, всё, без чего приличному мужчине нельзя гулять в общественных местах, не то, что медведю.

       Во время прощального рукопожатия Антон застенчиво спросил моё мнение о его стихах. Неужели могут не нравиться?
       
       Я постарался ответить поделикатнее:
       – Все по-разному поэзию воспринимают. Думаю, Алиса Романовна просто не вчиталась, Вы сами в большей степени занимали её внимание, а вдали от Вас она, возможно, осознает весь смысл… А Вы, Антон, вот что, Вы рассказы не пробовали писать? Обязательно пишите, идите на прозу!

ВОТ И СКАЗКЕ КОНЕЦ