Медсестра

Когда договаривались по телефону о встрече, Екатерина Илларионовна Демина, узнав, что мне 28 лет, с живостью откликнулась на предложение рассказать о себе, заявив, что уважает нынешнюю молодежь, и что ее во все времена ругали, но если бы не она, мы бы не двигались вперед. Говорит нараспев, вдохновенно, с любовью, без позы и амбиции, что особенно ценно именно в тех людях, заслуги которых несомненны: им нечего преукрашивать, на них неизгладимо «обаяние пережитости». Ее речь живая и красочная, по ней можно книги писать и много написано (у меня есть список из сорока наименований), есть даже песня «Девушка с Дуная», ей посвященная.

Будучи Героем Советского Союза, наравне с Золотой звездой ценит награду «Отличник ВМФ», которая давалась немногим. Есть у нее также медаль имени Флоренс Найтингейл (1820-1910), мечтавшей стать сестрой милосердия; она происходила из королевского рода, не желавшего ей иметь дело с кровью, грязью и тяжестями войны. Но в 1853-56 гг. в Крымскую кампанию она приехала в Севастополь с английской эскадрой. Когда к ней поступали раненные, она их лечила на свои деньги. Найтингейл принадлежит фраза: «Раненые неприкосновенны. Их нужно лечить и возвращать в строй». В 1912 г. была учреждена медаль ее имени, которая стала вручаться нашим медсестрам только с 1961 г.

Екатерина Илларионовна попала на фронт в 15 лет. Окончив 9 классов в 1941 г., и школу РОКК (Российское общество Красного Креста), получила письмо от брата, летчика, служившего в Бресте: «Приезжай ко мне на каникулы, свожу тебя в Беловежскую пущу, покажу удивительных животных, хорошо проведем время». Она приехала из Ленинграда в Москву. Был период отпусков. В Москве она с трудом достала билет в последний вагон поезда. Это было за сутки до начала войны. В 3 часа ночи 22 июня поезд остановился из-за бомбежки фашистской авиации. Некоторые вагоны перевернулись, но последний остался цел.

В первую минуту увидела груды трупов, лужи крови. Матери лежат, а маленькие дети ползают, ищут грудь. Убитые дети… Когда уцелевшие пошли от поезда по магистрали Москва-Минск, некоторые матери несли мертвых детей четверо суток, не могли с ними расстаться. Летнее время, жара. Трупики стали разлагаться, а они не могли их похоронить. Это жуткое зрелище, возможно, и дало ей тот эмоциональный заряд, который воодушевил любой ценой попасть на фронт, пройти все трудности войны и ждать победы…

В Смоленске она услышала, что комсомольцы добровольцами уходят на фронт. Комсомольский билет ее остался в Ленинграде, не было и паспорта: ей было всего 14 лет. Маленького роста (145 см), худенькая, платье выше колен, пришла к военкому:

- Дядь, а дядь, возьми меня на фронт.

- Тебе не на фронт надо, а в детский сад, - услышала в ответ.

Приходила снова, добавив себе два года, но снова отклонили.

- Ну, что мне было делать, - говорит Екатерина Илларионовна, вспоминая в нашей беседе те далекие дни. – Смоленск – город гористый такой. Я стала спускаться и пришла к реке Днепру. А на Днепре стояли войска. Обратилась к военному (старшине сухопутных войск) с той же просьбой…

«- На фронт? Тебя? Ты знаешь, куда мы идем? В очень опасное место. Под Ельню! А что ты умеешь делать?

- Раны перевязывать, кровь останавливать».

- Под Ельней пришлось перевязывать день и ночь, - продолжает она. – Когда кончались бинты, перевязывала рубахами… (30 лет спустя приезжала в Ельню и узнала, что там погибло сразу 10 тысяч.) Потом отступали до Гжатска. Там получила тяжелое ранение в ногу.
Перевезли в Подмосковье, в палаточный городок. Потом – в Свердловск. Началось заражение. Ногу хотели ампутировать, но я категорически отказалась и была права: осталась с ногой, кости срослись. Направили в Баку, в реабилитационный госпиталь. Потом снова попросилась на фронт. Назначили на военно-санитарный корабль «Красная Москва». Полторы тысячи раненых брали на борт из района сталинградских боев, много в тяжелейшем состоянии: сгоревших танкистов, летчиков упавших самолетов, переправляли их через Каспий в Красноводск. За время работы на корабле подросла на 10 см, разработала негнущуюся после ранения ногу, получила военно-морское звание главстаршины.

После победы под Сталинградом написала письмо с просьбой служить на военном корабле. Моряки встретили подначками. Высокий курсант, подговоренный остальными, предложил померяться ростом. Оказалось, что она доходит ему до подмышек. Он сказал:

- Вот видишь! Мы идем воевать. А ты-то нам зачем нужна? Если будешь плакать, мы тебе соску-пустышку купили. А больше нам тебя успокаивать нечем.

- Может статься, не вы меня, а я вас в кармане носить буду, - возразила она.
Командир батальона спросил:

- Ты идешь к нам, потому что форма тебе нравится?

- Очень нравится.

- Так вот: форму скоро снимут.

- Ну и что, снимут? Я не из-за формы, а потому, что там, где моряки воюют, там не отступают, там всегда победа.

Форма у нее была: темно-синий китель, черная юбка, туфельки на среднем каблуке, берет с эмблемой. В 1943 г. с моряков форму сняли, дали сухопутную, т.к. моряки себя демаскировали. Когда они поднимались в атаку, фашисты уже знали: здесь черная смерть, полосатые дьяволы или трижды коммунисты.

- Сейчас неправильно говорят о коммунистах, - сказала Екатерина Илларионовна. – Вот я была коммунистом. Стала членом партии на передовой, под Будапештом, в 1944 г. И что я сделала плохого? Коммунисты-моряки были на передовой, рвались вперед. Нам никто не говорил, мы сами понимали: если коммунист, то должен вперед. А сейчас искажают. Это неправильно.

- Это о других, о карьеристах, - счел я нужным заметить.

- Ну, были всякие, конечно, - сказала она, подумав. – Но среди моряков таких не было, вот что я вам скажу. В основном у нас была молодежь, курсанты…

Потом был поход: батальон освобождал Кавказ, Крым. Под Темрюком потеряли около 500 моряков. Раненые лежали в камышах: ноги на берегу, голова в камышах, и наоборот. Она их всех вытаскивала, перевязывала. Екатерина Илларионовна рассказывает:

- Фашисты ставили по 5-6 рядов колючей проволоки под водой. Моряк-десантник зацепится за проволоку: у него тяжелое ранение, он кровью воду окрашивает, не может ни встать, ни лечь. Я подхожу, садовым ножом срезаю его маскировочный халат, кладу его на плащ-палатку, волоком тяну. Тяжело, моряки высокие, большие. Я их тащу как муравей, иногда плачу, но ни разу моряки слезинки не видели. А они меня спрашивают: «Сестричка, я буду жить?» «Непременно будешь!» - отвечаю. И многие, конечно, возвращались из госпиталей в строй. После освобождения Крыма в составе Дунайской флотилии они освобождали Измаил, прошли с боями Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию, Чехословакию, штурмовали Будапешт и Вену.

(Подробно об этом можно прочитать в книге С.С. Смирнова «Рассказы о неизвестных героях. – М., 1964)

- Я считаю, что у Вас, Ваших сверстников больше жизненной силы что ли, если вы такое выдержали…

- Вы знаете, трудности, они как-то помогают. Когда их преодолеешь, это во сто крат лучше. Наши люди были особые люди. Они от природы были необыкновенные. Мы во все верили, а вера – это победа. Сколько гибли! В Подмосковье на 41-м километре вся морская пехота погибла. Из пяти морей… Но верили, что будет победа, и она действительно пришла. Мне кажется, мы будем лучше жить, обязательно. Пройдет этот период, и все будет хорошо.

- Мне кажется, в общем не сравнимы нынешние трудности с той войной.

- Ну, сейчас нас хотя бы не убивают, - засмеялась она. – Нас не за что убивать: денег у нас нет. Война – это было очень тяжело, сверх всяких сил. Как мы все-таки победили? А мы все верили, что победим… Под Будапештом я клялась себе, что буду врачом. Было очень жалко хоронить молодых ребят, моряков. 18-20 лет им было от силы. Они гибли на чужой земле. Трупами наших людей усеяна почти вся Европа.

Она рассказала о своих поездках по местам боев на Дунае…

- Следующие поколения – они как-то менее жизнестойки, - продолжаю я свою мысль. – Отсюда и наши проблемы. Мне кажется, нам надо брать пример именно с вашего поколения.

Она согласилась:

- Пока мы живы, вам надо встречаться почаще с нашим поколением. Вы от нас правду узнаете. Видите, я ведь ничего от вас не скрывала. У нас были потери, но всегда мы выходили победителями. Хотеть – это еще не все. Нужно вырасти умными, физически сильными, чтобы другие понимали, что мы не будем рабами для них никогда. Из нас рабов не получится, потому что мы вольнолюбивый народ.

- Будем надеяться, что все будет хорошо.

- Ну, дай то Бог. Но верить – это одно. Надо еще и бороться. Я считаю, наше поколение – изумительное, золотой фонд. «Гвозди бы делать из этих людей, - не было б в мире прочнее гвоздей». Нас было 20 в Москве. Теперь только двое…
Воодушевляясь, она продекламировала:

Уже снаряды рядышком ложатся,
Осколки над тобой свистят уже,
Но нужно нам, дружище, удержаться
На этом, на последнем рубеже.

Когда земля дрожала как живая,
Когда от нашей крови таял лед,
Нас выручала дружба фронтовая,
И нынче нас она не подведет.

В огне сражений вместе мы горели,
Мы не умели вполнакала тлеть,
Но если мы все это одолели,
То… старость нам бы надо одолеть!

- А вы – как та медсестра знаменитая, Флоренс Найтингейл, которая 90 лет прожила, вы тоже должны долго прожить.

- Спасибо вам большое. А что? Моя бабушка, как мне рассказывали, 103 года прожила. Может быть, и я проживу.

- А почему бы и нет?

Еще о медали Найтингейл: наше правительство добивалось, чтобы эта награда вручалась и нашим медсестрам. Они делали не меньше, чем Флоренс: оказывали помощь на поле боя, кровь отдавали, когда было нужно раненому. Екатерина Илларионовна получила эту медаль только в 1979 г. Так поздно потому, что ей приходилось защищать раненых с оружием в руках, а стрелять лауреату гуманной медали, вообще говоря, не положено.

- Ну а я все равно, с закрытыми глазами стреляла по фашистам. Они же тоже стреляли.
Мне вспомнился ее поезд, который разбомбили в первый день войны…

Тут мы расстались: она заторопилась к семье, к своим детям и внукам, а я – записывать свои впечатления об этой удивительно, счастливой и правильной судьбе.



1998