Via dolorosa

– Я увижу тебя до твоего отъезда? – спросила она, узкой рукой поправляя волосы.
Ей пришлось довольно долго ждать ответа. Стоявший у окна мужчина в халате (он был высок, а морщины вокруг глаз и заметная седина придавали ему особое обаяние) двумя шагами пересек комнату и исчез в ванной. Там он взял с полки бритву, но, встретившись со своими глазами в зеркале, раздумал бриться. Ополоснув лицо холодной водой, он тщательно вытерся полотенцем, и вышитые розовые цветы болезненно напомнили ему о вчерашнем дне, хотя он вовсе не был склонен к сентиментальности. Холодная вода все же сделала свое дело и немного освежила его. Он еще раз глянул в зеркало, постарался придать своему лицу менее растерянное выражение и поправил сползший на пол и извивающийся, как змея, пояс халата.
– Вероятно, нет.
Она уже не ждала ответа и вздрогнула при его появлении на пороге.
Теперь молчала она. Пробивавшийся сквозь занавески бледный, без всякого намека на золото утренний свет очерчивал ее силуэт, не выхватывая деталей. Мужчина как следует видел только ее бесконечные волосы, в которых посверкивали кольца, нанизанные на ее нервные руки.
Столик у кровати являл собой живописную картину вчерашнего: пустые бутылки с французскими и испанскими этикетками, грязные тарелки, бронзовый сфинкс, полный окурков, коробка конфет, увенчанных кремовыми коронами, измазанные помадой и шоколадом салфетки…
– Вероятно, я вообще больше тебя не увижу?
Он щелкнул зажигалкой и закурил, стряхивая пепел в без того переполненного сфинкса. Раскрошил остаток сигареты.
– Ты не ответишь?
– Знаешь, я боюсь, мне нечего ответить.
Он почувствовал, что физически не может больше сидеть рядом с ней, встал, отошел к окну и откинул какую-то сырую занавеску. Девушка собрала волосы в одну руку и перекинула их на другое плечо. Кофе в чашке совсем остыл, но она пила, не разбирая вкуса.
– Какого черта тебе понадобилось это делать? – спросил он.
Она почувствовала намек на готовность вести диалог и быстро отставила чашку, едва не выронив ее. Посмотрела на свои пальцы: они и вправду дрожали, как это описывают в романах.
– Я страшно, чудовищно ошиблась… Если бы можно было вернуться назад и повторить сначала, я бы никогда так не поступила… Но я сама, понимаешь, сама рассказала тебе правду!
Он поморщился.
– Это тривиально. Ты способна на большее.
– Хочешь, чтобы я была не тривиальной? Я бы сделала это снова и снова…
– Снова – с мальчишкой? – криво усмехнулся мужчина. – Извини, я перебил.
Он открыл окно и оно, заскрипев, позволило весеннему воздуху ворваться в комнату.
– С кем угодно. Я бы изменила тебе снова и снова, потому что ты вечно куришь свои чертовы сигареты и пишешь свои чертовы стихи, от которых нет никакого толку, а потом пьешь что попало… С тобой невозможно! Сколько времени ты тратишь на меня? А сколько на стихи и выпивку? Всегда рядом с тобой проклятая бутылка…
– Послушай, – бесцветно, в противовес ее огню, проговорил он, – ведь не в бутылке дело. Я пил и раньше, задолго до нашего знакомства. И я никогда не напиваюсь. По мне вообще незаметно, когда я выпью. А что до стихов – разве не ты ими восхищалась?
– У нас нет будущего.
Он кивнул:
– Конечно. Совсем другое дело – будущее с первым попавшимся мальчишкой.
Она сделала попытку засмеяться, но получился всхлип.
– Сегодня или завтра забери, пожалуйста, свои вещи. Их, наверное, мало, а в городе совсем нет, ты донесешь.
Если бы вы увидели ее в тот момент, то удивились бы, насколько сильно ее поразили слова о вещах, как будто ничего страшнее она и вообразить не могла, а он произнес их ни с того ни с сего.
– Нет!
– Сегодня или завтра, как тебе удобнее, – он закурил.
– К чертям собачьим твое самообладание! Я не смогу без тебя.
– Очень пошлое утверждение. Все без всех могут. – Он помолчал, а она снова принялась перебирать свой магический амулет – бесконечные русые волосы. – Ты совершаешь довольно распространенную ошибку – прячешься в свою любовь, как в кокон, и полагаешь, что она защитит тебя от всего. Это неверно. Наоборот, ты становишься слабой и уязвимой, теряешь себя… Из меня плохой моралист… А, черт! – он стремительно вышел в коридор, толкнул дверь и спустился с крыльца.
Перед ним лежала, как любовница, податливая весенняя земля, еще не расцветшая, но свежая и терпкая, теплая и влажная, такая, что забывалось все и оставалось одно желание – упасть и сжать пальцами прутики кустов, впиться в прошлогоднюю бурую листву, вдыхать, гладить, ощущать.
Вдали, над синеющим лесом, поднялись в воздух мелкие, едва различимые птицы. Что-то бормотала вековая ель. Под ногами, в росе, похрустывали шишки. Бледно-голубое небо сочилось неярким светом. Откуда-то доносились звуки духового оркестра. Играли какую-то старую песню, но какую именно, он понять не мог. Густые трубные голоса в обрамлении металлических позвякиваний, как всегда, щемяще отзывались в его сердце. Больше ничего не было, да и не могло быть, кроме этой земли, этого мягкого света, этого трагически-возвышенного далекого оркестра. Мужчина растворился, исчез, перестал ощущать самого себя, он почти летел, не имея ни малейшего представления, сколько прошло времени…
Она неслышно приблизилась к нему. Она гладила его плечи, запускала пальцы в его волосы, шепча что-то неразборчивое, она что-то обещала, но он даже не разбирал, что конкретно, как в кино, когда актеры произносят текст, но его заглушают музыкой… И чем-то, должно быть, подсознанием, они оба понимали, что это – только момент, секунда, в лучшем случае, минута, час, день, но сделать ничего уже не могли.