Благая весть

Операция шла второй час. Начавшись, как обычная диагностическая лапароскопия, она вылилась в тяжелейшую и почти ювелирную работу. Такие диагностические операции делали всем пациенткам, решившимся на лечение в отделении экстракорпорального оплодотворения. Прежде чем начать стремительную гормональную атаку на организм, врачи должны были не только иметь полную карту, составленную по различным лабораторным исследованиям, но и увидеть своими глазами, что творится у пациентки внутри. Очень часто оказывалось, что самые современные методы лечения бесплодия, а от того и очень дорогостоящие, оказывались не только бесполезными, но и могли принести ощутимый вред здоровью женщины.

Сегодня на операционном столе лежала совсем молоденькая, недавно вышедшая замуж женщина. Звали её Анжелой. Девчонка была красивая и отчаянная. Приняв решение бороться за материнское счастье, придя в Центр Репродукции, она решила отметить новую веху в своей жизни дерзким поступком – вечером накануне операции, когда ночная медсестра уже начала делать предоперационную подготовку, вызывая по очереди тех, кому предстояло завтра лечь на стол, Анжела, никому не говоря ни слова, отлучилась с территории клиники, зашла в парикмахерскую и остригла свои шикарные золотистые волосы, выбрав самую модную молодёжную стрижку. Этим она и прославилась в отделении, и запомнилась всем пациентам и персоналу.

Оперировала опытный акушер-гинеколог Валентина Николаевна, именуемая среди пациенток МамВалей. Это была немолодая женщина с крупной, почти мужской фигурой и очень решительным характером, но добрая и заботливая, отчего и получила своё второе имя. Сегодня она исправляла ошибки тех врачей, которые несколько лет назад делали Анжеле полостную операцию по поводу гнойного аппендицита. Аппендицит удалили, но ни сколько не позаботились о том, что с девушкой будет дальше – все органы, находящиеся в брюшной полости перепутались, а потом и срослись между собой, и Валентине Николаевне приходилось буквально раздирать их между собой. Ей это удалось.
Только выйдя из операционной, снимая марлевую повязку с лица и отирая ею потный лоб, МамВаля дала себе возможность расслабиться и сразу почувствовала, как тяжестью навалилась усталость. «Бедная девочка…», - подумала Валентина Николаевна, и не заметила, как произнесла это вслух. Весть о тяжёлой операции быстро облетела палаты…

Валентина Николаевна не смогла довести Анжелу «до конца». Дав ей напутствия, как вести себя в послеоперационный период, она наметила начать активное лечение не раньше, чем через полгода. «А то, может, у тебя и самой получится забеременеть. Только сразу не увлекайтесь с мужем. Пусть организм немного отдохнёт и привыкнет к себе новому. И вы привыкайте к мысли, что всё получится…»

Позвонив через полгода в Центр, Анжела узнала, что Валентина Николаевна умерла. Рак. В народе говорят, что если эта болезнь женского рода – «рачица», то человек сгорает очень быстро. От момента обнаружения, до последнего выдоха проходит не более трёх месяцев. Наверное, это и случилось с МамВалей. Тандем решительного доктора и дерзкой пациентки не сложился…

Все подопечные Валентины Николаевны, включая Анжелу, перешли к заведующему отделением. Дотошный кандидат наук посчитал необходимым уточнить некоторые анализы. Результаты Анжелу расстроили – муж оказался слабоват для успешного зачатия. Не колеблясь, Анжела решила ничего мужу не говорить и согласилась на использование донорского материала. Оставалась самая малость – поставить подпись мужа в Заявлении на проведение манипуляций по искусственному оплодотворению. Но это Анжелу не смущало. Заполнив необходимые бланки, она взяла ручку с другими чернилами, переложила её в левую руку и вывела крупно с обратным наклоном свою фамилию – вот и подпись мужа. То, что Заведующий примет такое заявление, Анжела нисколько не сомневалась. Он, как никто другой, понимал непроходящую жажду женщин, пришедших в его отделение, иметь детей. Понимал не просто, как врач, отдавший этому делу все свои знания и опыт, но и как муж женщины, которая из-за болезни не могла рожать.

Были испробованы разные медикаменты, различные схемы стимуляции, менялся донорский материал, а долгожданная беременность так и не наступала. Анжелке к тому времени было только двадцать пять, унывать было не в её характере. Но иногда ей казалось, что она сама блокирует процесс – её вдруг обуяли сомнения, правильно ли она поступает: «А вдруг ребёнок будет совсем другой – ни на меня не похож, ни на мужа?»

Старая акушерка, к которой Анжела ходила на долгие неприятные процедуры утешала:

- У тебя муж какой?

- Высокий, худой, светленький. У него такие красивые голубые глаза и волосы вьются. Я бы хотела, чтобы малыш был на него похож.

- Я тебе по секрету скажу – доноры у нас сейчас как раз все светленькие и голубоглазые.

Анжела немного успокаивалась, но потом сомнения опять брали верх: "Тамара Трофимовна меня просто жалеет..."

- Евгений Викторович! Устала я от этого конвейера. Каторга какая-то – УЗИ – укол – УЗИ – прокол… Считаю дни, теряю себя… Волосы выпадают от этих наркозов. Может мне перерыв сделать? А вдруг сама забеременею?

- Шансов, что сама – ноль. Даже не надейся, - говорил Заведующий.

И после очередной неудачной попытки, Анжелка решила «завязать». Вернулась на работу, всецело отдалась воспитания чужих ребятишек. Она любила заниматься с ребятнёй. Ей было с ними интересно. И, чувствуя это, дети её тоже очень любили. На перемене она не шла в учительскую, чтобы посплетничать или выпить чаю, как другие учителя, а была всегда поблизости от своего класса.

Труднее было с родителями… Однажды брошенная одной пышногрудой блондинистой с высоким начёсом мамашей фраза: «Вот заведи своих и воспитывай!», - надолго врезалась Анжеле в память. А Анжела-то всего на всего хотела ей сказать, что Ромка слишком старается всегда быть в центре внимания. Она считала, что такое поведение ребёнка – результат того, что в семье его не замечают, не считаются с его мнением. Но эту мамашу не интересовало ничьё мнение, а, уж, какой-то задрипанной учихалки начальных классов, - и подавно.

***

Николай крутил баранку. Запах бензина, дальние рейсы, ленты дорог… бесконечно длинные, как думы о том самом, что мешает быть по-настоящему счастливым…
Деревья по обочине мелькают, как и мысли в голове. Такие же разные: лёгкими трепетными листочками, словно улыбка по лицу, промелькнёт тонкая берёзка, когда вспомнит о жене своей молодой; тяжёлыми ветвями-раздумьями, склонившимися в одну сторону, горюет старый тополь. Ствол крепкий, объёмистый, а что он, в сущности, собой представляет, этот тополь? Подует ураганный ветер – не выдержат старые ветви, рыдая скрипом, оторвутся от ствола, упадут на холодную землю, подхватит их ветер, унесёт далече от дерева родного… Сразу вроде полегчает тополю, но придёт весна, а на выгонку листьев с каждым годом остаётся всё меньше и меньше веток. Новые-то, уже не растут…

А дома ждёт Анжелка. Он знает, что ждёт. Каждый раз встречает его, не скрывая своей радости и нетерпения. Как маленькая девчонка виснет на нём, вдыхая тяжёлую взвесь, смешанную из запахов пота, бензина и сигарет. Целует в шею, лезет под мышку. Николай, смущаясь, отбивается:

- Подожди, Стрекоза. Дай я разденусь и помоюсь, провонялся ведь весь.

- А мне нравится, как от тебя пахнет, - прильнёт она щекой к свитеру, не давая ему сойти с места.

Каждый раз он спешит домой. Если стоИт выбор – ехать вечером, или переночевать в гостинице до утра, он выбирает ехать. Любит вернуться домой ночью, когда она спит и не ожидает его возвращения. Знает, что командировку он на три дня получил…

Откроет тихонько дверь своим ключом, опустит неслышно сумку на пол, разуется аккуратно и скорее к ней, тёплой, разомлевшей ото сна. Не понимая ещё, что он пришёл наяву, бормочит она тогда что-то неразборчивое, глаз не открывает, захочет повернуться на другой бок, а он удержит её тело натруженными руками, возьмёт тёплые припухшие губы своими холодными и влажными…
Проснётся тогда, заискрится глазами-зайчиками, опушенными длинными ресницами, обовьёт его шею обеими руками, уткнётся в ключицу и будет опять бормотать что-то неразборчивое, из чего он всегда узнаёт: «Николашечка, родной, как же я за тобой соскучилась…»

Спешил Николай и в этот раз. Вместо трёх положенных дней обернулся с делами за день и решил ехать в ночь. Деревья теряли свою листву. Оторванными листами старого календаря, кружили листья жёлтой позёмкой по асфальту, бросались под колёса, били в лобовое стекло. Иногда один, раскрытый пятернёй, прилипал прямо перед глазами… вроде нЕкто опирался рукой, заглядывал в кабину, пытаясь рассмотреть его, Николая. Заглянуть в его глаза, сказать что-то важное… но потом не выдерживал порывов встречного ветра… уносился куда-то, так и не сказав, чего хотел…

Совсем стемнело и заморосил дождь. Размеренные движения больших дворников, шум дождя снаружи и тёплый уют внутри кабины – всё это убаюкивало. Николай знал, как опасны такие моменты и боролся со сном, громко распевая какие-нибудь тяжёлые народные песни.

- Степь, да степь кру-гом, - выдыхал и набирал опять полные лёгкие воздуха, - путь далёк лежиит…

Фары выхватывали только небольшой участок дороги. Поворотов и изгибов полотна не было видно, от этого казалось, что встречные машин несутся в лобовую. Только при сильном сокращении дистанции становилось понятно, что они движутся по своей полосе. Николай сбавил немного скорость. Всё шло нормально. Пока…

Он скорее интуитивно почувствовал, что сейчас произойдёт… Перед глазами было всё по-прежнему – огни приближающейся машины неслись навстречу, казалось, что ещё немного и станет понятно, что две машины разойдутся, со свистом закручивая между собой струи двух разных воздушных потоков, но в голове уже с неимоверной быстротой работал процессор:

- Резко тормозить нельзя. Груз тяжёлый и не закреплён. От резкого торможения его снесёт вперёд, и он своей тяжестью подомнёт под себя лёгкой жестянкой кабину… Можно резко затормозить, но потом не прозевать момент, когда надо отпустить тормоз, иначе – хана…

Он так и сделал. Скорее машинально, воспроизвёл автоматически всю последовательность действий, которые не раз были отработаны на практике и сидели глубоко в мозгу, как скрытая программа, активизирующаяся только в определённые моменты…
А может, в тайне надеялся, что водитель, выскочивший на встречную, тоже затормозит, пусть хоть и в последний момент. Он даже не успел подумать:

- Этот, несущийся навстречу, не сбавляя скорости, он что, уснул что ли, - а пятка ладони что есть силы давила на клаксон…

***

Приходил в себя он долго. Всё никак не мог понять, где находится. Жив ли. Отчётливо помнил всё происходившее ТАМ до момента удара… и не мог собрать воедино кусочки, окружавшие его ЗДЕСЬ. Слышал голоса, но они раздавались каким-то нереальным эхом, фонили, поглощаемые тяжёлым воздухом, как ватой. Только звяканье металлических инструментов подсказывало, что находится он всё-таки ещё на этой грешной Земле.

Николай попытался поднять веки. Яркий свет ударил в глаза. Потрескавшийся сероватый потолок наверху и стена тёплого сливочного цвета слева казались очень близко, а с другой стороны пропастью обрывалась пугающая пустота, голова кружилась. Он попытался прислушаться к своему телу, но не мог сосредоточиться. Поднял руку так, чтобы видеть её глазами. Вроде его рука… Да. Пальцы его. Вот и ударенный несколько дней назад ноготь на мизинце - синяк ещё не сошёл. Но проводя по ней другой рукой, он ничего не почувствовал. Откуда-то издалека раздался зычный бас:

- Ну что голубчик, пришёл в себя? Вот и чудненько…, - Николай не видел говорящего, но голос показался ему знакомым. Это успокаивало, и Николай погрузился в тягучий сон…

- Всё отлично, - слышал он сквозь дрёму, - крови, конечно, много потерял, но мы переливание сделали. Поправится…

***

Несколько долгих месяцев Анжела ухаживала за мужем, как за маленьким ребёнком. Отказалась от всех подработок и внеклассных мероприятий. Вначале слабый, он мало по малу начал приходить в норму и уже не мог сидеть без дела. Понемногу начал мастерить. Сначала всякие мелочи, потом больше. В принципе, больничный уже можно было закрыть, но Анжела всеми правдами и неправдами открывала для него новые больничные листы – боялась отпускать его на работу, не могла представить, что он опять сядет за руль. Николай поправился, порозовел. Теперь уже он встречал Анжелку с работы. Выходил в коридор, чуть заслыша стук её каблучков в подъезде, забирал сумку, помогал ей разуться, а потом запускал руки под куртку, прижимал её податливое тело к себе, зарывался носом в копну её волос и вдыхал ни с чем несравнимый аромат. А Анжелка хрустела позвоночником и млела в его объятиях, как котёнок на солнышке.

Наступил апрель. Перестали ныть надоедливые дожди. Синицы озорно звенели по утрам. Солнце пыталось растопить своим теплом даже застарелую махровую депрессию. Появились первые листочки на деревьях. Зацвела жердёла… Всё шло своим чередом. Календарь объявил седьмое число.

- Благовещенье…, - грустно улыбнулась Анжелка, выбрасывая листочек с прошедшим днём в мусорное ведро.

Для смеха, по дороге в школу зашла в аптеку и купила тест. Сколько раз эти пластиковые конвертики обрывали тонкую ниточку её надежды?! Сколько раз, не веря им, она делала повторный тест, а потом сдавала кровь на «ХГ» - так вернее…

Смеясь, и ни на что не надеясь, опустила она на следущее утро полоску жёсткой глянцевой бумаги в склянку с мочой…

- Две! Две! Две полосочки! – кружилась она по квартире.

А на календаре уже круглела боками гордая восьмёрка…