Вспоминая вэ зуева

Когда-то лет 10 назад я уже хотел написать о нем, но Господь не судил сему свершиться. И вот недавно один из старых друзей настойчиво попросил, и я подумал, что эти мемуары могут стать зарисовкой не только конкретного человека (его или меня), но и целой эпохи, как она сейчас видится. Эдакий эон, история отдельной планеты с ярко выраженными пространственно-временными, социальными и духовными границами. Пусть память об этом послужит всем нам, и живым и мертвым, на пользу.

Да и вообще, мы с ним были довольно похожи: оба в Москве без дома, «творческие молодые люди» начала 90-х, довольно несчастные, в меру талантливые (если можно о себе так говорить, но в молодости все талантливы), в нравственном отношении далеко не ангелы, одинокие в личной жизни и отвергнутые безжалостным социумом. Вроде как пелось у Умки чуть раньше (потому что тогда она как раз была «в завязке»):
– Где ты? Где ты? – кричит он «ментам», но где-то, где-то, где-то он сам,
Одноногий бегун, однорукий боксер, безъязыкий оратор, одинокий волчонок Москвы…
Кроме того, это была эпоха перемен, когда на улице поэтапно оказывались целые социальные слои, не говоря уж о каких-то коллизиях внутри андеграунда. Мы уже поняли, что в этом мире никому нет дела до наших претензий, но еще не осознали, что мы поняли. Мы знали, что скоро конец.

…И в принципе для посторонних небольшая разница, что у меня началась новая жизнь, а его жизнь закончилась без дальнейшего продолжения. Не знаю, в каком состоянии его душа ждет Страшного суда, с надеждой или отчаянием, но мне немного совестно, что он погиб, а я продолжаю не просто жить, но еще и жить с избытком (не материальным, разумеется). Как будто на некоей невидимой необъявленной войне он пал смертью храбрых, а я пришел победителем, – повезло.

Не помню точно, где мы познакомились. Кажется у Эвелины (это была подружка Андрея Тропилло, которая у себя дома на Кропоткинской оборудовала студию для звукозаписи). Вообще, поток сибирских рок-музыкантов в Москву наладился после того, как два Бори (Усов тогда еще не рассорился со «Рудкиным») году в 90-м съездили в Тюмень. Потом периодически у кого-то из них стали появляться новые люди; им искали «вписки» и устраивали квартирные «сейшена», дабы они могли в белокаменной себя показать и на других посмотреть. Один человек с гордым именем «Роттен» задержался в Москве. Он вообще был упрямым по характеру. Это неоднократно проявлялось позднее, а тогда я еще не запомнил его.

Через пару лет, помню, он уже открещивался от своей клички, заявляя: «Rotten значит «гнилой», а меня зовут Вадим!» Такой вот «глас не мальчика, но мужа», как я ему на это ответил. Я небезосновательно полагал, что в общении с ним я должен быть старшим, поскольку действительно старше его на пяток лет (а в возрасте до тридцати это еще много значит), прошел службу в армии, да и в богемной тусовке имел определенный авторитет в качестве креативного редактора журнала «Контркультура», по выражению Гурьева. ; Однако Вадиком не так-то легко было командовать – паренек сам искал, что ему надо. И нас связала не только общая судьба, но и дружба.

С точки зрения здравого смысла наше скитальчество по Москве в течении нескольких лет никому не было нужно – просто мы не знали, как жить. Ехать назад, слушаться родителей, зарабатывать на мелкие удовольствия – для чего все это? Вон бандюганы: такие же провинциалы как мы (хоть я наврал, что раньше жил у Динамо, но Вадик просек момент), тем не менее они в столице себя чувствуют полными хозяевами, и все, кто учит нас правильной жизни, идут к ним на поклон (если не сейчас, то пойдут потом – думали мы).

У Вадика была песня, где он не только выразил ощущение захлестнутости волной криминала, но и более того, обобщил почти до эсхатологических масштабов:
- Так что, москвичи, и парижане, и техасцы,
       скоро будет «зона» повсеместно.
По стилю песня немного напоминала Высоцкого, та же интонация ироничного мужества и противостояния беспросветному окружающему мраку. Эх, Вадик, что из тебя вышло бы?

Ну конечно, такое бездомное житие как у меня или у него приводит к деградации личности, но кто знает, где еще эта деградация пойдет быстрее, дома или в Москве? Настоящий Д`Артаньян никогда не отступит от желания стать лучше, а близость к Кремлю такое же очевидное указание на качество человека, как здоровье и богатство. Внутреннее преимущество ведь должно как-то внешне проявляться, не так ли? А Царства Божия, которое не от мира сего, нам еще никто не показал тогда.

Хорошо еще, что в силу общего образования мы имели представления о последствиях рассуждений типа «тварь я дрожащая или право имею», а не то – берегись, богатые пенсионерки! Как-то устроился он сторожить кучу металлолома в районе Текстилей, и я у него вписывался. За забором пейзаж в духе индустриальной музыки («Дзинь-ля-ля!», Einsturtzen Neybowtehn), там посередине сторожка, а рядом с ней прицеп с номером
«Для легковушки. Поллимона стоит!» – пнул колесо «Роттен».
«Давай толкнем кому-нибудь, а потом ищи нас?» – предложил я вариант.
«Не-а, я лучше тут пока поживу, да еще и денег платят», – благоразумно устоял он.
Самое обидное, что потом кто-то, кажется, спер-таки этот прицеп. Так в то время вообще всю страну разворовали.

Вообще, под видом подростка-урела-панка у Вадика скрывался «неслабый потенциал». Мама-учительница английского довела сына до приличного уровня владения языком: он на слух воспринимал и переводил тексты песен. Он меньше моего интересовался религией и философией, но неплохо разбирался в современной западной культуре: как загнет какое-нибудь имя, которое только через несколько лет станет на слуху… Или может мне уже задним числом так видится? Костя Мишин метко заметил, что Вадик очень скрытный, и периодически куда-то выпадает из поля зрения всех наших общих московских знакомых. Поэтому у меня есть надежда, что в один из таких случаев он потихоньку крестился.

Кстати, у Кости Мишина мы немало просидели вместе. Костя интересный тип, не без ума, обаяния и плутовства. В то время он, наверное, думал о карьере политика в русле консервативной реакции на ельцинский либерализм; он держал в уме меня и Вадика как подходящие фигуры («укрепим контакт с Дугиным, у него связи с заграницей, подпишем туда Летова и Лимонова», – разыгрывал он свой преферанс), но кроме того, он был просто хорошим другом, вписывал у себя в квартире, пока мамы нет.

Смотрели мы однажды у него на ТВ советский детектив 60-х годов. Там к преступникам внедряется сотрудник МВД.
«Мент, – указал пальцем Вадим на какую-то реплику персонажа, – Тут его бы точно раскололи».
Действительно, неплохой фильм местами содержал вопиющие наивности, типа того, что связавшийся с бандой интеллигент вычислил в свою очередь этого оперативника как своего спасителя через его поведение («Ты по лицу не бил», - говорит). Сейчас, конечно, это всем кажется забавным. А может правоохранительные органы с тех пор просто учли недоработки? ;

Позволю себе небольшое лирическое отступление. О милиции. В тот период жизни мои нередкие контакты с ней имели почти исключительно негативное содержание. Самые лучшие из них были или нечисты на руку, или плохие психологи, или лентяи. Но после моего крещения парадоксальным образом ситуации поменялась: уже много лет подряд мне попадаются в органах только или очень порядочные люди, или более-менее сносные. Вряд ли тут произошла кардинальная смена личного состава и прочих обстоятельств – видно, таинственно действует благодать Божия. Хотите верьте, хотите нет.

По логике вещей мы должны были из творческой среды опускаться на криминальное дно (чему, конечно, очень способствовало употребление всякого рода веселящих веществ), но у Вадика был достаточно сильный творческий заряд, он все-таки стремился реализоваться в песнях. Несколько раз он вел себя не как праздношатающийся тусовщик, а вполне целеустремленно: «Поехали, заторчим с Чернушником? – Нет, мне Эвелина дает сейчас время в студии альбом писать, не поеду». Характер у «работяги» был не сахар, но большую часть агрессии он сублимировал.

Как-то сочинил он «фашистсскую» песню (я как раз в то время увлекался «белокурыми бестиями», но не только апологетикой или критикой, а изучал с разных сторон, несколько серьезных книжек подбросил Мишин чуть ли не из УНИОНа). Смысл там такой: все вокруг плохо, хуже некуда, но я еще всем покажу, где раки зимуют. И в конце песни герой идет по родной земле со свастикой на рукаве:
- Я из шмайсера во все стороны палю
       и кричу: «.. твою мать!»
Он спел ее на лестничной площадке усовского дома, и нам с Борей песня очень понравилось.

Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных! Пишу это сейчас и думаю: а стоит ли так выставлять себя на позорище – вдруг мои дети рано или поздно это прочитают, и что тогда они подумают об отце и о жизни? Ведь, допустим, тайна исповеди продиктована отнюдь не удобством для кающегося грешника, а чтобы не соблазнить других. Думается, моя писанина заинтересует скорее всего достаточно испорченных (с точки зрения идеала) людей, а прочие пусть не читают или считают меня аномалией. Мало ли негодяев в истории прикрывалось христианством – так считайте же плохим меня, но не мою веру. Короче, в 50 псалме и покаянном каноне Андрея Критского все без меня сказано, рекомендую.

Но просто я хочу рассказать, что на нашей грешной земле добро и зло переплетаются самым причудливым образом, так что даже зазря сгинувший в начале жизненного пути паренек отнюдь не был самым грешным из всех нас. Когда в 97-м я поступал в Духовную Семинарию, на собеседовании с многоопытным архиереем (владыка долгие годы был ректором Московской Духовной Академии и Семинарии, соответственно, и членом Синода и т.д.) речь зашла о моих грехах юности. Ректор поинтересовался:
- Какие же грехи?
Я подумал, что меня не примут, и начал молиться своему святому – Александру Невскому. При крещении я специально выбрал его из всех Александров. А тут уже я недавно узнал, что он еще и покровитель архиерея. Собравшись с духом, говорю:
- Все грехи, которые свойственны современной молодежи.
Стоя вполоборота ко мне, владыка бросил: «Ясно», и стал расспрашивать о дальнейшей жизни.

Один раз мы целой компанией очкариков (человек 5-6, один «Роттен» без окуляров, – какая-то прохожая «ботва» над нами «угорала») отмечали у метро Коньково день гибели Янки. Глубокие разговоры за жизсть перемежались с декадентскими пассажами, что художник, мол, предопределен к гибели etc. Меня вдруг это возмутило, и в пику всем я заявил, что Янка, насколько я с ней знаком, производила впечатление нормальной здоровой бабы без интеллигентских комплексов. А уж как черт завел ее в погибель, это черт его знает. Все замолчали, уставились на меня, а Вадик, который тоже ее знал, поддержал: «Точно!»

Наверное, если б Сантим подружился с Хайдеггером, они назвали бы это состояние «здесь-быть-резервацией». Факт тот, что и меня, и Вадика дико тянуло отсюда удрать. Но куда? К чему есть возврат, а к чему его нет? Я познакомил его со своим старшим товарищем Шурой О. (в 87-м, когда я после дембеля вернулся в Москву искать счастья, тот направил меня в «20-ю комнату» журнала «Юность» знакомиться со всякими «мажорами» и знаменитостями). Шура в то время был завскладом, денег украл у своих хозяев-мафиози немало, но смысла жизни не нашел и пил горькую. Сейчас он верующий, на послушании в знаменитом монастыре, а тогда… тогда они с Вадиком друг друга отлично поняли («хорошие у тебя друзья»), но выхода мы не нашли.

Как поймать то, то было хорошим в прошлом, есть в настоящем и будет в будущем? Вот патриотизм, например. Штука весьма неоднозначная. В конце перестройки четко ассоциировался с «совком». Но мы искали решения проблемы. Помню, Вадик с чувством спел их песню «Тюмень» (даже немного с цоевскими интонациями), воинственно, с воодушевлением: вот, мол, мы какие крутые в Сибири, не то, что тут москвичи. А в другой раз меня осенило, и я напел ему из фильма «Офицеры»:
- От героев былых времен
 не осталось порой имен и т.д.
Вадик понял. Легче жить, и стихает боль в душе, когда кроме грязи и цинизма есть что-то действительно великое, хотя бы не про нашу честь. И он сказал мне что-то лестное (в духе «Ты, Шура, человек Божий»). Вообще, в те времена чечены в открытую по Москве с автоматами разъезжали, а всем было наплевать. Любера , эти типа «борцы с заграничной заразой», с ними «корешились». А какой бывает патриотизм, кроме социалистического, умные дяди еще не решили.

К концу уже близок геройский рассказ… Последняя наша встреча была продолжительной. Я был приглашен в гости в ту его сторожку, и с нами был еще Усов. Мы выпили. Потом пошли к жилому микрорайону и там в магазине на последние деньги взяли еще бутылку водки. Идем, значит, по улице, я несу поллитровку, и тут на нас «наехала» шпана. Не помню, сколько их было, но силы воспринимались как неравные. Я пытался «разрулить» встречу с гопниками по-хорошему, Боря мне помогал, а Вадик отважно готовился драться.

Самое неприятное в таких ситуациях, что набор всех минусов никак нельзя поправить: обязательно будет и унижение, и материальные потери, и физическая боль от побоев. Хочется сохранить достоинство, но ведь именно его отнять и желают супостаты в первую очередь. Вот и чья-то ладонь уже легла на бутылку, которую я не выпускаю из рук. «Вы что, – говорю, – совсем охренели, ВОДКУ отбирать?!» Вообще, после армии у меня в случае опасности уже возникало что-то вроде религиозного чувства. И сейчас, надежда - не надежда, но я старался оттянуть время.

Спасение пришло неожиданно, от пожилых мужиков, сидевших во дворе дома в сотне метров от нас. «А ну, отстаньте от ребят!» - услышали мы крики: мужики спешили к нам на помощь, - Чего привязались к ним?!» Гопники ретировались, мы поблагодарили народ и вернулись в сторожку пить водку. Обсуждая происшествие, Вадик горячо убеждал нас, что надо было драться. Не помню, как я оправдывался, но помню, что сказал, что вообще наши русские мужики – это здорово. Наутро поехали троллейбусом до Таганки.

Это были последние минуты, когда я его видел. Что-то не клеился у нас кураж, Вадик немного замкнулся и решил идти не с нами.
- Ну и куда ты теперь?
Ответ его меня поразил. Он пристально взглянул и сказал: «К Богу!» Мы с Борей его не поняли, но запомнили. Я уговаривал его не «заморачиваться» на переживаниях, но он твердо направил свои стопы в храм. Он видел, что за Таганкой есть какие-то купола, и решил туда заявиться. Мы недоумевали, но он упрямо оторвался от нас и куда-то ушел. Мы поехали восвояси, и лично я его уже больше не видел. Скоро у меня забрезжил свет новой моей жизни – я познакомился с будущей супругой, ныне матушкой. А Вадик в конце лета случайно утонул в Москве реке.

Вечери Твоея Тайныя днесь, Сыне Божий, причастника мя прими.
Не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда,
Но яко разбойник исповедую Тя: «Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем». (Молитва Св. Иоанна Златоуста перед Причастием).