Лето, осень, зима, весна...

В детстве помимо прочего зиму я любила за мандарины и хурму, весну - за первый огурчик, лето - за малину, клубнику и остальную смородину, осень - за кукурузу и антоновку. А теперь? Ну, разве это жизнь? Сегодня зашла в дворовый супермаркет, а там и кукуруза, и антоновка, и огурцы, и мандарины, и хурма, и клубника-малина. И так весь год. Только ценники меняются в зависимости от сезона.
Вкуса у жизни стало меньше.

***
Кто-то очень правильно придумал то, что Новый год надо встречать именно зимой. А если еще случается счастье, и в новогоднюю ночь выпадает снег, то эта ночь становится совсем правильной, совсем настоящей новогодней ночью. И дело не в кружащихся снежинках, и не в обещании снежков и валянии в сугробах наутро, а в том, что ты выходишь из дома в первое утро нового года, смотришь вокруг и понимаешь, что вот он - чистый лист твоей жизни, разлегся перед тобой, сияя своей пустотой и незаполненностью, и только ты вправе написать на нем первое слово, сделать первый шаг по белоснежному полю и оставить именно тот след, который хочешь оставить. И тебе многое становится ясно. И ты вспоминаешь вот такие утра нового года, когда ты тоже был абсолютно свободен в выборе первого написанного слова, и чем больше таких утр у тебя уже случалось, тем правильнее будет слово, которое напишешь, вытопчешь по снегу сегодня. А за первое слово зацепятся остальные, главное - не ошибиться с самым первым. И, если в сумеречном рассвете первого января ты вдохнул свежего, нового воздуха, и твои следы на нетронутом снегу сложились в слово «обида» или «боль», или «скука», то к ним тут же прилепятся «ссора», «разлука», «потеря», «болото» - значит, ты опять ошибся, опять про..бал свой шанс, очередной, и никто не знает, подарит ли следующая новогодняя ночь тебе свежевыпавший снег. Поэтому, перед тем, как шагнуть в новый год на чистый лист, ты остановись и подумай, прислушайся к себе, вспомни то слово, которое сейчас важнее и нужнее остальных. А потом уже иди, шагай, протаптывай дорожку к своему дому, к своему счастью, к своей любви, к своему еще одному году жизни.
***
Ну почему, как зима - так Дед Мороз? Как Новый год - так опять же Дед Мороз. На худший случай Снегурочка. Под елку ставят Деда Мороза. На праздниках у детей Дед Мороз. Рекламные агенты в костюмах Дедов Морозов. В витринах Деды Морозы.
А я Снеговика хочу! Логичнее он зимой. Органичнее. И милее. Круглый такой, причем трижды круглый. Белый опять же. С правильным морковочным носом. С ведром на голове.

А нос был сделан из моркови,
Из угольков - глаза и брови,
И весь он был большой, искристый,
И белоснежный, и пушистый.
И все в округе ликовали,
И вместе с ним в снежки играли.

Снеговик - существо праздничное. Он легкомысленный, немного бестолковый, любопытный, добрый и по-детски наивный. Стоит где-то в сугробе, перетаптывается с ноги на ногу, он бы себя по плечам похлопал, да метла мешает, крутит головой из стороны в сторону - любопытствует, морковкой своей принюхивается: вон из того окна курочкой пахнет, из этого скандалом, а вон с третьего этажа намечающейся бурной ночью. Интересно Снеговику, глазки-угольки посверкивают, ведро по ушам елозит, в животе снег поскрипывает. Да и скучно ему не бывает: то собачка какая лапу задерет прямо на его валенок, то ворона по ведру пройдется, клювом подолбит, то озорной мальчишка снежком кинет, то пьяный мужик обнимет, приласкает, в темноте с женой перепутав. И обо всем-то Снеговик знает, всегда-то он в курсе. У Савельевых стиралка накрылась - давно белье на балкон не вывешивают. Петровы поссорились - муж каждые пять минут к форточке курить бегает. Ракушкины разводиться передумали - вон как по ночам стены их спальни трясутся. Старшинин работу поменял - теперь по утрам не торопится, по часу в машине пиво пьет. А у Терентьевой любовник завелся, что-то она после отъезда мужа новую прическу соорудила и ящик шампанского домой приволокла. Все видит Снеговик, все замечает и молчит. Молчит-то молчит, а польза от него немалая. Кто еще за детишками во дворе приглядит? Кто злого мальчишку незаметно по голове метлой треснет, обиженному малышу улыбнется, спрячет за своей огромной попой от обидчика? А машины? Ну кто еще по ночам в наших дворах машины сторожить будет, злоумышленников и хулиганов отгонять? А порядок и чистота? Ведь только зимой во дворе чисто, аккуратно: ни листьев пожухлых, ни бутылок пустых, ни окурков, ни грязи. А еще Снеговик собой всякие зимние дурачества притягивает. Где Снеговик, там и горка ледяная неподалеку, и каток, и сугробы по уши, и лыжня рядышком пролегла. Кто мимо пройдет, на рожицу забавную с морковкой взглянет - тот обязательно либо с хохотом в сугроб нырнет, либо с разухабистым матом с горки навернется. Весело, привольно, легко - как в детство окунулся.
Так что кто как, а я Снеговика больше всяких Дедов Морозов с приклеенными бородами и Санта-Клаусов в пластмассовых очках чту.
Вот завтра еще одного слеплю. Чтобы Новый год был таким же добрым и радостным, как мой Снеговик.
***
Все в природе происходит медленно и степенно. Природа - она вообще дама обстоятельная и неторопливая.
Зима приходит в несколько этапов, растягивая это сомнительное для людей удовольствие на месяц как минимум. Сначала тонкий ледок на лужицах, потом первый неуверенный в себе снежок, потом плавное понижение температуры, через пару-тройку недель дело, наконец, доходит до вьюг и серьезных морозов.
С осенью ситуация та же: листья желтеют, сохнут и отваливаются, никуда не торопясь, как будто надеясь, что вот уж в этом году все будет по-другому, и им будет позволено остаться на родимых веточках подольше.
Лето вообще приходит тогда, когда его уже никто не ждет, все устали от напрасного ожидания.
По весне снега сходят настолько долго, а земля обнажается настолько неохотно, что люди привыкают к засилью грязно-серого цвета вокруг.
Единственное событие, которое «портит»- эту картину - это появление свежей листвы и травы. В который год поражаюсь тому, что вот снег все-таки уже сошел, и давно, зрелище голой земли и когтистых черных деревьев давно приелось, очередным вечером ложишься спать, напоследок выглянув из окна и упершись взглядом в привычный уже пейзаж, а утром понимаешь, что проспал неделю, не меньше. Лужи высохли, земля прикрылась салатовым ковром, еще не очень густым, но уже вполне заметным, деревья и кусты накинули остро пахнущие зеленые накидки, и шелестят, расправляясь, свежепроклюнувшиеся листочки. А через пару дней уже солнечными зайчиками поблескивают одуванчики в налитой пышной траве, веток деревьев уже не видно в зеленых кучах листвы. И почему именно в этот момент природа так спешит? Куда девается ее традиционная степенность. Как будто высохшая старуха со всегда гордо поднятой головой и прямой осанкой вдруг пускается вскачь, выпустив седые волосы из-под старомодной шляпки и приподняв подол платья просто-таки на неприличную высоту.
***
Можно считать, что и эта зима состоялась. Этот вывод я сделала сегодня примерно между одиннадцатью и полуднем, выглянув в окно. Там, за окном, на автобусной остановке уже копошились люди в оранжевых жилетках, дышала паром куча черного асфальта и тарахтел старенький асфальтоукладчик.
Вот уж лет пять (раньше я просто не обращала внимания), как жизнь у нашей подоконной автобусной остановки движется по одному и тому же циклу:
- когда земля промерзает насмерть, когда на ее поверхности образуется пятисантиметровый слой льда, когда выдастся особенно снежный день - из ниоткуда появляются горластые суровые мужики, немудреная дорожно-строительная техника, и они все вместе за несколько дней покрывают свеженьким асфальтом двадцать квадратных метров, имеющих отношение к остановке;
- когда прилетают грачи и заводит свою песенку капель, а снег превращается в лужи, еще почти новый асфальт вокруг остановки трескается, встает раком, морщится и скукоживается;
- летом автобусной остановке тоже не скучно: бабушки чертыхаются, подворачивая ноги на вздыбленном асфальте, элегантные дамы сквозь зубы шипят, застревая в трещинах каблуками-шпильками, нетрезвые мужики громко матерятся, безуспешно стараясь удержать вертикальное положение тела;
- осенью, ближе к октябрю, к остановке опять стекается техника и дорожные строители, к этому моменту они внимают гласу пострадавших от неровного асфальтового покрытия и появляются, чтобы потрескавшуюся вспухнувшую серую корку разбить на куски и снять.
После этого навес остановки становится недоступен ни для кого: под ним и вокруг него образуется огромная грязная лужа, которая живет до первого мороза. И сразу после него вновь становятся слышны чертыхания, шипение и мат: навесик оказывается внутри классического катка. А потом все начинается сначала.
За много лет автобусы уже привыкли останавливаться не напротив остановки, а до или после нее, люди предпочитают ожидать транспорта под дождем, под снегом, под ветром, но не под навесом, кто-то даже заботливо перенес урну подальше от остановки. На стеклянных стенках навеса уже давно не приклеивают объявления, на табличке с номерами останавливающихся здесь автобусов нет привычных неприличных надписей черным маркером, остановка забыта, заброшена, только дважды в год около нее шумно и суетливо: когда кладут асфальт, и когда его снимают.
А я даже не против: есть что-то успокаивающее в этой цикличности и бессмысленности. Что-то неизменное.
***
Я смотрю в распахнутое окно, поеживаюсь от холодных капель, и мне кажется, что я смотрю фильм. На улице буйство стихии: резкий ветер, потоки воды падают с неба и волнами катятся по асфальту, а на пустой, освещенной парковке магазина стоит парень, стоит свободно, не вжимая голову в плечи, не прячась от дождя. Он играет на флейте или дудочке. Ее чуть слышно, но мелодия легко угадывается, хотя и не опознается. И так она близка, родственна этому дождю и ветру, что перестает быть частью своего исполнителя-человека, становится частью стихии. Я вижу все сверху: все-таки, живу под крышей. Но, все равно, получается смотреть только снизу вверх, как это бывает в концертном зале. И уже непонятно, кто дает концерт: безумный флейтист, небо, гроза, весь мир...

И хочется самой оказаться на этой сцене, стать равноправной частью этого действа. Ветер бросает мне в лицо горсти холодной воды, волосы у меня уже промокли, я дышу в полную силу, пытаясь вобрать в себя этого ночного летнего ветра как можно больше, но мне всего этого мало, мало, мало!.. И вдруг проскальзывает мысль, что невозможное возможно, и что именно в такую ночь, под именно таким грозовым небом получится взлететь. Что и дождь, и ветер, и мелодия, и весь воздух легко примут меня, пусть неуклюжую, пусть непривычную к полетам, пусть слишком телесную и громоздкую, но все равно примут, согласятся «дать местечко на небе своем». И я ловлю себя на движении вперед, неосознанном, но очень естественном, я стою на мысочках и тянусь туда, в заоконье. Ловлю и с усилием возвращаю обратно. В привычное, обыденное, извечно-человеческое предоконье. Потому что мое место тут, как бы мне ни хотелось думать иначе.
***
Из угла, противоположного окну, видно, как небо очень четко разделено пополам: сверху темно-серое, снизу белое. И карандашные штрихи ливня тоже видны. Даже через давно немытое стекло. И машины ездят шумнее, чем всегда. И пахнет не свежестью и прохладой, а сыростью и зябкостью. И там уже совсем осень.
***
Как все-таки сильно отличается поездка на осеннюю дачу от поездки летом или весной. Весной дачный поселок жужжит, суетится, копает, сажает, просушивает, прибивает, сверлит, опрыскивает, белит. Летом он хохочет, гоняет на великах, ныряет с плеском, строит, красит, пилит, рубит, поливает и косит. Осенью же все тихо. Всюду разлиты томность и благость. Слышны только шелест листьев и трескотня птиц. Половина дач уже вымерла, на второй половине хозяева ведут себя спокойно и беззвучно, справляя под серым небом поминки по летнему солнцу и зною. Как хорошо мы тогда придумали поехать на дачу рано-рано. Всласть успели покайфовать до дождя. Меня неожиданно покинули трудовой энтузиазм, активность и вечное желание что-нибудь куда-нибудь пересадить. Я, повинуясь новому настрою, выволокла в сад старое, еще дедушкино, кресло, непременно качалку, закуталась в плед, непременно клетчатый, пила горячий ароматный глинтвейн из кружки, непременно глиняной и читала старую книгу, непременно Мериме. Для полноты картины очень хотелось покурить трубку, но она и пакетик «Амфоры» для исключительных случаев остались в Москве. А потом под дождем мы ехали по пустой трассе в теплой машине, слушали «Hollies-2», и я не сводила глаз с размытой дождевыми каплями меняющейся картинки за окном.
***
Лето - это такое время, в которое можно что-нибудь где-нибудь найти. Даже то, что, казалось бы, было утеряно безвозвратно.
Однажды летом в небольшом чужом городе я нашла свое детство. Детство было именно таким, каким я его вспоминала, каким оно мне снилось, каким оно казалось самой счастливой эпохой жизни.
Я ходила по улицам и дворам чужого небольшого города и дышала детством: у подъездов пятиэтажных домов росли флоксы и мальвы, склоняли свои тяжелые от плодов ветки кусты волчьих ягод, между деревьями сушились белые простыни и наволочки «в цветочек», за покосившимися деревянными столиками бабушки-старушки резались в лото, из окон высовывались головы и кричали: «Вася, домо-о-о-й! Щи стынут!» Дети-казаки рисовали стрелочки обломком кирпича на асфальте, чтобы дети- разбойники смогли-таки их найти в огромном таинственном пространстве двора. В городском парке шаркали по дорожке тапками и разношенными туфлями танцующие пожилые пары. А рядом сидел на скамеечке и играл что-то щемящее душу гармонист. На круглых тумбах шелестели отклеенными уголками белые афиши, зазывающие увидеть и услышать. Во рту таяло фруктовое мороженое, то самое, за семь копеек. И вместе с запахами, картинками, звуками и вкусами детства вернулось ощущение, что все только начинается, что самое интересное, важное, яркое еще впереди. Надо только не спешить, жить сегодняшним днем, стать ребенком с его умением не заглядывать в завтра, и тогда и вправду все еще случится: и яркое, и интересное, и важное.
***
Осень из всех времен года - самая ароматная. Ни летом, ни весной, и, уж тем более, зимой нет таких острых запахов, за которыми даже не надо ехать в лес: достаточно просто открыть окно. Открываешь, и в комнату буквально врывается сладкий, пряный аромат прелых листьев. И умом ты понимаешь, что это запах смерти... Смерти не только листьев, но и лета, солнечных дней, тепла, светлых вечеров, ярких красок. А все равно не получается грустить и печалиться, получается только вдыхать и наслаждаться. И забываешь о том, что перед смертью не надышишься. И дышишь, дышишь, дышишь...
***
Ох, как же хочется, сегодня как-то совсем по-особенному хочется в деревню! Там хрупкий, осязаемый, как корочка льда на луже, осенний воздух. Утренний туман, в который можно закутаться, озябнув. Вечерний, и поэтому особенно сильный, аромат отцветающих флоксов. Шляпка подберезовика, выглядывающая из травы около забора. Все вокруг наполнено небом, воздухом и свободой. В доме тепло и уютно, потому что дрова потрескивают в печке, потому что из старых, подаренных нам кем-то люстр, ламп и светильников льется какой-то другой, не такой, как в городе, свет: желтый, очень домашний, успокаивающий. Утром можно не вскакивать в спешке, а долго щекотаться, смеяться и обниматься с теплыми, сонными детьми, которые, проснувшись, прибежали на нашу с Мишкой огромную, почти квадратную кровать. Из беседки соседнего дома, в котором живут друзья, доносится смех, и ты знаешь, что вот сейчас докопаешь или докосишь, умоешься и пойдешь туда, к ним, чтобы отдохнуть и понежиться в болтовне, понимании и чувстве нежности к ним ко всем. Миллионы звезд подмигивают тебе, когда в полном мраке осенней ночи ты идешь домой, на огонек, на розовый огонек окна своего дома. А днем робко светит солнце, остывшая уже земля холодит руки, а ты все равно растираешь ее комочки между пальцев, чтобы корням пересаживаемого кустика или цветочка было мягко приживаться на новом месте. Можно сидеть на лавочке под терновкой, срывать с дерева терпко-кислые синие плоды, утолять жажду их холодной мякотью, курить, смотреть на последние в этом году живые цветы и представлять, как эта земля, моя земля, будет выглядеть через пять, десять, двадцать лет. И знать, что в ней, в этой земле, в моей земле, уже есть мой труд, мои надежды, моя любовь, которые теперь никуда отсюда не денутся, и, может быть когда-нибудь мои внуки или правнуки, что-то копая или пересаживая, найдут в этой земле мои секретики: яркие фантики под кусочками разноцветного стекла, и улыбнутся, и подумают о чем-то хорошем.
***
Для меня в зиме есть ровно одно положительное обстоятельство. Это тактильные ощущения, от которых летом такого кайфа быть не может. Когда в доме прохладно, и сквозит из всех не заклеенных окон, натянуть мягкий длинный свитер из ангорки (он с высоким горлом и до колен), уютные разноцветные шерстяные гольфы, обхватить ладонями чашку с горячим кофе, затянуться сигаретой и каждой клеточкой тела почувствовать наслаждение. Оттого, что тепло и уютно. Оттого, что ворсинки свитера щекочут кожу. Оттого, что гольфы так нежно обволакивают ногу. Оттого, что кофе такой горячий. Это бывает только зимой. Вот как сейчас.
***
Вчера впервые за последние три месяца добрались до своей «усадьбы». Приехали из московских мартовских сумерек в ясное январское утро: лазурное небо, солнечный свет, морозец, снег светится так, что глазам не просто больно, а очень больно. Мир на две трети состоит из снега, он везде: им надежно укрыта земля, крыши домов, про всякую мелочь типа лавок, уличных столиков и говорить не приходится. Отошла от машины на десять метров и провалилась. И сразу по пояс. Стало смешно и странно: посреди поля торчит из снега кусок тетки, руками размахивает, в одной руке - поводок, на конце которого носится ошалевшая черная собака, в другой - сумка. Тетка шевелится, и ее видимый кусок становится все короче и короче. А собака-то как рада! Бегает вокруг, хвостом виляет, тетку облизывает: когда еще доведется оказаться с ней нос к носу, а тут вот такая нежданная радость. В результате пришлось, кряхтя и сопя, выбираться из ловушки, и по насту обратно ползком ползти к машине.
До дома докапывались два часа. Наш полутораметровый забор из снега, конечно, еще виден, но только совсем чуть-чуть. Можно, конечно, было просто перешагнуть, но ведь не держит наст. Под сантиметровой коркой слежавшегося снега, снег совсем другой - рассыпчатый, сухой, легкий. Выкопали яму вокруг калитки, чтобы оную открыть, потом около двери дома. Пробились.
А в доме... А в доме пахнет елкой, так и простоявшей в комнате три месяца, шарики на ней солнечные лучи ловят и поблескивают, дождик серебристо с потолка свисает, замерзшая мишура постукивает об люстру. Печку затопили, радио включили, сразу дом ожил, зашумел, забормотал, затрещал дровами. Даже неслышные до этого мыши зашуршали под полом радостно: скоро пир будет, люди никогда без еды не бывают, а еды не бывает без крошек. Вот они-то мышкам и достанутся.
Открыли холодильник, а в нем шампанское! Куском! Забытая в новогодней спешке бутылка раскололась пополам, стеклянные половинки развалились, шампанское вальяжно развалилось посередине цилиндриком. Постояла, посмотрела, погрызла задумчиво - невкусно. Хотя сразу икры захотелось.
А собака по двору носится, синиц гоняет, следы заячьи нюхает. Я в окно вижу: несется черной молнией по насту, вдруг треск раздается, и нет собаки. Провалилась. Вся. Потом выбирается, «поседевшая», испуганная, чихающая. Выберется, встанет, отряхнется, снежинки с нее разлетаются сияющим веером. Аккуратно подойдет к яме, из которой выбралась, заглянет опасливо, тявкнет туда мстительно. И бежит дальше.
А к вечеру... А к вечеру весна пришла. Морозца и след простыл, снег помокрел, потяжелел. Вязкий стал, затягивает, на любую добычу набрасывается и отпускать не хочет, и по фигу ему: собачья ли это нога или человечья. У самого дома, под карнизом, лужа накапала. Снег до земли протаял, и в этом снежном стакане водичка плещется. Залетела туда синичка, выкупалась. Кажется, я даже слышала, как она довольно отфыркивалась, может быть, впервые с ноября пичуга ванну принимала. А в доме комар проснулся. Одинокий, забывший, как летать, еще от сна не оклемавшийся. Интересно, что ему снилось, если по пробуждению он яростно на штору накинулся: отлетит от нее, разбег возьмет, и на бреющем идет на таран. Врежется в ткань, отскочит в воздухе, головой ошалело помотает и снова рвется в бой. Чем-то, видать, его эта штора сильно обидела. Или просто одурел с долгого сна.
А вечером, когда уже темно - домой. Дорога сухая, трасса пустая, на спидометр лучше не смотреть - меньше ста сорока там все равно не увидишь. Собака на заднем сиденье вздыхает, поскуливает, дневные впечатления заново переживает. Лапы у нее бегут куда-то. А под колесами дорога бежит. И только я опустила спинку сиденья, устроилась поудобнее и на звезды смотрю, которые тоже бегут, быстро-быстро, и все назад, к нашим снегам, к нашему дому, к нашим пирующим мышкам и безумному комару.