Древесина. Сырое время

Это был спирт. Кусочек огня в глиняной чашке. Когда горячая звезда в своей лодке выплывала на небесную реку, Она поливала им прожитые свои дни. Хрустальным журчанием уходил он в славно разрыхленную почву и никогда не возвращался назад. Каждый раз чашка пустела и хрупкие пальцы разбивали ее на мириады осколков. Они не разлетались по свету, не дырявили резиновые сердца. Лишь снова обретали форму и остывали среди пыльных тарелок.
Это был спирт. Как таракан, одуревший от мороза, в своей ветхой норе лежал, свернувшись в кольцо, дракон. Он не любил сырое время. В эти дни крылья его становились липкими, а голос блестящим. Да и сам он походил на космонавта, пытающегося закурить в невесомости. В эти дни спирт забывал замечать его. В эти дни выходила Она под воду собирать счастье. Никто не знал, что же гнало ее из пещеры, от метилового дыма и мудрого кофе. Хмурые пожарники поглаживали крепкими пальцами свои угольные усы и с завистью смотрели вслед ее хрупкому силуэту, едва различимому в медленном свете керосиновых фонарей. Она не спеша ходила по ручьям холодного камня, держа в руках золотое ведро – непременный атрибут искателей счастья. Завидя ее, жители соседних домов знали что наступает сырое время, что ключи не подходят к замкам, а спирт не замечает дракона. Не одна пара рук тянулась к ней из матовой пустоты и сотни маленьких глаз светились гирляндами из темных подвалов, провожая ее звериными взглядами. Каждому хотелось вырвать у нее из рук заветный бидон жидкого кислорода, не дать его перелить в золотое ведро, а самому заискриться всеми цветами радуги небесной, что над миром иногда образуется.
Так и шли медленным трамваем эти тусклые бесцветные дни, подкидывая песок на грядку прошедшего. Заканчивалось сырое время. Закрывалась пасть желтого пианино. Замораживался жидкий кислород и уходил обратно в седой холодильник.
Скоро уйдет Она с простуженных улиц, неся в левой руке ставшее ненужным золотое ведро, так и не принявшее в себя живительной влаги. Скоро спирт заметит дракона и вылезет он из своей норы, пожирая незадачливых пчеловодов. Она подкинет в камин сухарей и повесит сушиться изломанные свои надежды.
Унылыми вторниками и хмурыми пятницами время начнет сколачивать для нее уютный гроб. Тот самый, что рано или поздно займет свое место среди одиноких осколков сытного пирога, уйдет в вечное автономное плавание, прочь от снега и комаров.
Она знала это, как знала и то, что ей никогда не быть на морском дне, куда давно звала ее треснутая свинцовая струна, иногда подающая свой тяжелый звук где-то в глубине ее маленького сердца. Кто и когда протянул ее и на чем она держится? И кто все же иногда играет на ней, ударяя вверх-вниз хрупким костяным медиатором?
Она часто думала об этом, гуляя по берегу холодного моря. Это море не грело летом и не замерзало зимой. Оно не знало перемен и казалось будет таким же, когда и все города обратятся в прах. Это было мудрое море.
Одинокие тюлени вылезали греться на камни и Она с завистью смотрела на их измазанные мазутом туловища. Еще бы, ведь они запросто могли скрыться в толще воды и поставить свои коричневые ласты на морское дно. «А я? Да кто ж меня туда пустит без гроба? Видно так написала судьба. Быть им тюленями, а мне – древесиной. Да и не буду ли я, уносясь к Солнцу, с улыбкой смотреть на тонущую гнилую корягу?»
На этом ее мысли заканчивались.
Взглянув на нелепые стрелки часов, она поняла, что сырое время подходит к концу.
Завтра будет спирт. Он прольется на грядку и не забудет заметить дракона. Дракон расправит пожелтевшие крылья и обрадуется хорошей погоде. Она покормит его оставшимся с завтрака печеньем и откроет окно. Где эти улицы и где холодное море? И кто опять ударил костяным медиатором по свинцовой струне? В глубине ее маленького сердца.