Шашка окончание

 Глава четвёртая ВОСКРЕШЕНИЕ

…Ладонь вдруг ощутила знакомую теплоту деревянной рукояти и лёгкий холодок латунного эфеса. Пальцы привычно обхватили рукоять шашки и от неё по телу, охваченному морозным холодом, пошли горячие волны. Не шевелясь, лежал Евдоким, чувствуя как тёплой волной, медленно возвращается к нему жизнь…

Стоящий рядом кузнец, злобно оскалившись, на кривых ногах откатился в сторону.
Глухонемой Каин испугано замолчал, моргая единственным глазом.
Брат Петруха начал бледнеть и из полуоткрытого рта потекла тонкая струйка крови…
- Порублю, падлы! – Евдоким замахнулся на них шашкой и они все вдруг разом исчезли…

* * *

 Окинув взглядом стоящую на столе мензурку со спиртом, сало, огурцы с помидорами, краюху хлеба военврач первого ранга, он же недоучившийся слушатель фельдшерских курсов Тихон Приходько, озадачено почесал в голове. Конечно, стол для дамы был не особенно изыскан, но пайковой сахар он давно уже сожрал сам, и больше ничего подходящего для угощения женского пола не было.
«Хорошо бы пряников или печений сейчас…. А, ладно, и так сойдёт! Невелика фифа…», - подумал он, тщательно стараясь выпустить жиденькую прядь волос из-под лакированного козырька офицерской фуражки. Огромная, всё увеличивающаяся плешь, доставляла много огорчений Тихону.

- Можно к вам войти, товарищ военврач первого рангу?, - в приотворённую дверь кабинета робко заглянуло зарумянившееся рябое личико медсестры Вареньки.
У Тихона радостно захолонуло сердце и сладко заныло в паху. Вниманием женским, надо сказать, прыщавый и толстоватый медик был не избалован, хоть и считал себя неотразимым.
- Входите же, входите, дорогуша! – стараясь придать своему несуразному телу элегантность галантно подскочил он к двери.
 « Наверняка будет у нас ней сегодня любовь. А может даже и по-французски получится…» - подумалось ему и вспомнилось изображение на нескольких похабнейших германских открытках, слезно выпрошенных недавно у одного из больных, за изрядную долю казённого спирта. Сегодня Тихон планировал показать их медсестре, рассчитывая, что это будет последним аргументом чтобы уговорить её сотворить ему скабрезную французскую любовь.

После третьей рюмочки Варя зарумянилась и, потупившись, отщипывала от хлеба крошечные кусочки, жеманно отправляя их в сложенные бантиком герпесные губки.
Осмелевший военврач, не встречая сопротивления, смело полез ей за пазуху, нащупывая среди мясистых складок округлости массивных грудей. От волнения он дрожал и сильно вспотел. С треском лопнули завязки халата, обнажая дебелую плоть и внезапно пересохшим горлом Тихон прохрипел:
- Я вас люблю, Варенька, давайте же скорее пересядемте на кровать!
Покорно подошла она к кровати и сладко зажмурившись, легла на спину. Путаясь в пуговицах галифе военврач упал на неё, одной рукой пытаясь освободить свою вздыбившуюся плоть, а другой шаря между толстых ляжек медсестры …

* * *

Стук распахнутой и сорванной с крючка двери заставил в испуге подскочить любовников.
На пороге, покачиваясь, с обнажённой шашкой в руках, стоял умерший сегодня вечером красный командир Евдоким Каратаев.
-В-Варя? К-кто это? Откуда он здесь? С оружием? – внезапно сорвавшийся голос жалобно сипел.

- Не знаю я! – дико взвизгнула медсестра: - Умер он! Умер! Я только мертвяку шашку евоную в руку вложила. Штобы завтрева не забыть её в гроб положить, как вы сказали…
Свят, свят, свят…

Нехорошо улыбаясь, комэск Каратаев направился к ним. Варя зажмурилась и, закрыв лицо руками, тоненько завыла:
 - И-и-и-и-и….
Военврач первого ранга упал с кровати, со спущенными до колен галифе, скобля пол каблуками сапог, пополз задом в угол. За ним тянулась струйка мочи.
Коротко, с непередаваемым и характерным только для казацких шашек зловещим посвистом, дважды взвизгнула смертоносная сталь. Всё стихло. Два потока крови потекли по чисто выскобленному дощатому полу, смешиваясь с желтоватой лужицей...

Вытер не торопясь, Евдоким, шашку о смятую постель, любовно осмотрел лезвие. Сияя отполированными долами сталь излучала чуть ощутимое тепло. Прижавшись щекой к лезвию, он закрыл глаза...

… Вдруг превратился красный командир Лютый в маленького мальчика Дуню, уткнувшегося в подол материнской юбки, пахнущей молоком и свежевыпеченным хлебом. Мать, ласково нашептывая что-то, гладила его по вихрастой голове. От всего этого слёзы сами навернулись на глазах, голова странно закружилась и волна непонятного щемяще-радостного чувства прокатилась по телу…

Через секунду наваждение прошло.
 Неожиданно почувствовал себя Евдоким Каратаев вновь здоровым и полным сил.
Решительно подойдя к столу, опрокинул керосиновую лампу, полюбовался растекающейся и капающей на пол огненной лужей и вышел из комнаты, осторожно притворив за собой дверь…


Глава пятая. БОЙ

Обнаружив возле коновязи своего коня, так никем и не рассёдланного, скакал Евдоким по заброшенным просёлкам и полям, освещаемым скудным зелёно-синим светом луны. За спиной зловещим багрянцем полыхало зарево пожара и звучал колокольный набат. Изредка невнятные тени шарахались прочь от бешено скачущего жуткого всадника с бледным лицом и обнажённым клинком в руках.

Когда нежный утренний рассвет начал разгонять призрачную ночную мглу, остановил взмыленного коня Евдоким в перелеске и, из последних сил стреножив его, отпустил пастись рядом. Без сил опустился на землю. Страшно болела голова. До темноты в глазах, ломило и стучало в висках. Машинально проложив прохладное лезвие ко лбу, он вдруг почувствовал что боль отступает, прячась почти неощутимым сверчком в глубине черепа…

Почудилось, что чьи-то прохладные руки нежно прикоснулись к его голове и родной, давно знакомый голос стал шепотом напевать что-то ласковое и приятое. Блаженно растянувшись на траве, красный командир Каратаев заснул тем сладким сном, какой бывал только в детстве, когда утомлённый плачем, слезами и обидами успокаивался он на коленях у матери…

* * *

Кроваво-красный шар солнца уже клонился к горизонту, когда Евдоким открыл глаза. Спросонья, не понимая где находится, осмотрелся вокруг.
Он лёжал на траве в грязном нательном белье, с обнаженной шашкой в руке. Конь его спокойно пасся невдалеке.
 Обрывки смутных воспоминаний роились в воспаленном мозгу:
 …оскал мертвой головы…, кривоногий кузнец…, мертвый брат…, батрак Каин…, огромная кровавая пятиконечная звезда…, толстая медсестра с разрубленной пополам обвислой грудью…, плюгавый докторишка, ползающий в луже мочи….
 Всё смешалось в одно кошмарное видение, которое вызвало вдруг необъяснимый приступ злобной ярости.

Взглянув на шашку, Евдоким поразился: лезвие, отсвечивая закатным багровым светом, словно светилась изнутри.
       Это было живое существо, которое властно требовало от него только одного:
 - « Крови!!! ДАЙ КРОВИ!!!»

Почувствовав бешеный прилив сил, он взлетел в седло и помчался галопом, ведомый страшной непреодолимой силой…

* * *

Дробный перестук копыт гулко звенел над закатной степью. Пригнувшись к голове коня и привстав в стременах, наотмашь неся сверкающую кровавым блеском полоску стали, мчался на белогвардейский патруль всадник в белой одежде.

 Густой вечерний воздух, пропитанный запахом луговых трав, прорезал истошный крик:
- Федюня! Стреляй в этова чёрта!!! Не наш это!!!
- Пали, пали скорее! …

Винтовка, зацепившись прикладом за подсумок, никак не хотела сниматься с плеча молоденького солдатика в новеньком, английского сукна, обмундировании. Его напарник с погонами вахмистра судорожно царапал непослушными пальцами кобуру револьвера, щегольски сдвинутую почти на самую поясницу.

 На полном скаку, перегнувшись с седла, мастерски достал Евдоким одним ударом обоих, оставив оседать на пыльную землю две брызнувших кровью тела, которые ещё секунду назад были живыми людьми…

Слившись в единое целое с конём и шашкой в вытянутой руке, испытывая непередаваемый восторг, летел он по главной улице станицы, залихватски, на обе стороны взмахивая шашкой и сея вокруг себя смерть. Треск выстрелов и свист пуль только смешили: он верил в то, что его любимица – живая красавица-шашка защитит от любой напасти.


Глава шестая. ПОЛКОВНИК

Вдруг конь, странно всхрапнув и сбившись с привычного галопа, провалился куда-то вниз. Пыльная земля с размаху ударила Евдокима в лицо и несколько раз крутнулась, чередуясь с вечерним небом. Светящиеся звёздочки сыпанулись из глаз, а на всё тело навалилась тяжёлая давящая тьма… «Только бы шашку не потерять…» мелькнула последняя мысль…

* * *

Полковник контрразведки Добровольческой армии Глеб Толстов, борясь с искушением, достал заветную серебряную пудреницу с кокаином и заглянул внутрь. Порошка осталось не больше чем на 2-3 дня, да и то при самом бережливом употреблении. Препаскуднейшее настроение и самочувствие необходимо было срочно поправить хотя бы небольшой дозой. Впрочем, может и не надо экономить - дела на фронте были настолько плохи, что загадывать вперёд не приходилось.

Осторожно насыпав крошечной ложечкой порошок на руку, между большим и указательным пальцем, с жадностью втянул носом в себя. Подумав, добавил ещё… Полуприкрыв глаза, откинулся в кресле. Голова постепенно прояснялась и тело начинало наливаться бодростью, так необходимой при его нелёгкой службе. Бессвязные мысли ни о чем, медленно проплывали в мозгу:

 … наверное, зря в горячке застрелил он вчера старого еврея, регулярно снабжавшего заветным зельем. Думал найти приличные запасы, а у того ничего не оказалось. Понапрасну только время потратил на его дочь…, толстая коротконогая еврейка, дико вращая глазами, истошно кричала когда он с отвращением отрезал её плоские висячие груди. Отец, видя муки родной дочери, вместо того чтобы раскрыть все тайны поставки кокаина, начал отчаянно орать и сыпать проклятиями. Никого этим жидам не жалко ради наживы! Только пуля в лоб смогла его успокоить…

… мир гибнет. Россию уже не спасти. Где они совершили ошибку? Почему великую державу отдали на откуп красной заразе? Союзники предали…, да с самого начала не было никакой надежды на их помощь… Безвольный царь, запутавшийся в семейных дрязгах и его бездарная внешняя политика…. Все это вело Русь на погибель. Непонятно только одно – как умудрялись жалкие голодранцы разбивать регулярные, хорошо вооружённые и обученные части Белой гвардии…

 …мужичьё, быдло, а умирать иногда умели с честью, не хуже дворян. Откуда этот красный фанатизм?
 Кстати, вот сейчас и надо посмотреть как будет вести себя этот странный пленный, зарубивший не меньше десятка солдат сегодня вечером. Можно было предположить что это обычный сумасшедший, если бы не командирские вещи в седельных сумах убитого под ним коня и не мастерские сабельные удары, выдававшие опытного рубаку. Глеб не поленился сам осмотреть трупы и удивился тому, с какой нечеловеческой силой наносились удары. Впрочем, опыт подсказывал, что дело тут не только в силе – оружие должно было быть тоже незаурядным…

Полковник позвонил в колокольчик и горько усмехнулся. Нелепо и смешно раздавался звук кабинетного колокольчика в деревенской хате. Однако это было для него единственной памятью о той светлой и безмятежной жизни, когда он таким образом вызывал денщика в свой просторный кабинет с большим, зелёного сукна письменным столом, пальмой в кадушке и портретом царя во весь рост.
 Всё в прошлом. Все безвозвратно ушло. Ничего не вернуть – осталось только мстить и уничтожать красную сволочь!...

- Слушаю, вашескоблагородь! – вестовой возник на пороге.

- Э-э-э, любезный, доставь-ка сюда пленного, да и оружие, которое было при нём, принеси обязательно. Ещё скажи чтоб приготовить там…, ну сам знаешь что…. Все, что для допроса нужно. Ступай побыстрее!

Предчувствие подсказывало Глебу - эта ночь опять будет без сна и вся на нервах. Необходимо ещё подкрепиться кокаином, без которого он совершенно не мог работать. В голове мелькнула мысль о том, что не становится ли он уже настоящим кокаинистом? Впрочем, не время думать о себе, когда вся великая Россия катится в тартарары…

В распахнувшуюся дверь двое солдат затащили и бросили на пол окровавленное тело, глухо стукнувшееся головой о деревянный пол.
 Осторожно положили на стол перед полковником обнажённую шашку. Глеб считал себя неплохим знатоком холодного оружия и поэтому с любопытством взял её двумя руками, поднёся клинок поближе к глазам.
 По изумительно отшлифованной стальной поверхности шли едва различимые волнистые линии, говорящие о том, что это оружие было изготовлено не из простой болванки, как большинство подобных казацких шашек. Безукоризненно откованные долы шли строго параллельно по всему лезвию, придавая ему суровый и хищный вид. Режущая кромка была странно узкой, почти невидимой, как на бритвах. На обычных же казацких шашках она была грубо заточенная и иззубренная.
Осмотрев основание клинка в поисках клейма мастера, он, вдруг, вздрогнул…. Вместо заводской метки стоял каббалистический знак «абсолютного разума» – пятиконечная звезда в круге. Знак дьявола! Непростая шашечка -то, очень непростая…

Полковник считал себя атеистом и не верил ни в бога, ни в чёрта. Однако, в глубине души, боясь самому себе в этом признаться, он допускал существование потусторонних сил. Будучи молоденьким юнкером в компании себе подобных, поддавшись модному поветрию пытался совершать магические обряды, клялся на крови, вызывал духов и даже как-то раз… Впрочем, чушь всё это!.. Хотя…

Продолжая рассматривать шашку, положил ладонь на рукоять и крепко сжал её…
Неожиданно весь мир приобрёл невиданную четкость и яркость. Тусклый свет керосиновой лампы во всех мельчайших подробностях высветил убогое убранство просторной деревенской хаты, трёх дюжих, с красными, словно распаренными, лицами помощников и писаря, сидящего за отдельным колченогим столиком в углу.
 Он отчетливо услышал мелкие шажки крадущейся под печью мыши, шелест крыльев ночного мотылька, кружащего под потолком и как громко бухает сердце в груди. С тихим гулом неслась кровь по его венам и артериям. Всё тело наливалось молодой дерзкой силой, которая, казалось, готова была выплеснуться наружу.
Пружинистой походкой, с шашкой в руке, подошел он лежащему на полу связанному человеку:

- Эй, ты, слышишь меня? Кто такой будешь?
- Евдоким Каратаев – я. Красный командир. Шашку мою не трожь, белогвардейская сволочь! Отдай шашку, гад!

Полковник удивлённо присвистнул:
- Неужели сам Каратаев? По прозвищу Лютый? А не врёшь?

 Неожиданная мысль пришла в голову Глебу:
- А ну-ка ребята, распните-ка его прямо здесь. Руки и ноги прибейте к полу…. Сейчас посмотрим, какой он лютый…

Нервно раскуривая папиросу, вставленную в изящный, слоновой кости мундштук, Глеб пристально наблюдал за действиями подчинённых. Те, не удивляясь садистским фантазиям своего начальника, сноровисто, словно им каждый день приходилось выполнять такую работу, забивали гвозди в ладони несчастного. Желваки перекатывались по грязным скулам пленника, и только скрежет зубов да зажмуренные от боли глаза, выдавали его муки.

Между тем полковника контрразведки Глеба Толстого словно лихорадило. От крепко зажатой в руке шашки исходили непонятные флюиды сладострастия.
В какой-то момент все заколыхалось вокруг и он, вдруг, увидел себя держащим за руку девушку изумительной красоты, с распущенными чёрными волосами и тонким станом. Необычные, стального цвета зрачки смотрели в упор, а слова горячего девичьего шепота словно вонзались в мозг: « Дай крови свежей Глебушка! Кровушки дай!»

- Сейчас…, сейчас, милая…, - наваждение то исчезало, то появлялось…
Шагнув к лежащему на полу человеку, он остриём шашки начертил на его груди кривую пятиконечную звезду. Кровь мелкими каплями выступила из порезов и, сливаясь в тонкие струйки, потекла по грязному, в багровых кровоподтеках, телу…

« Мало мне крови, мало…» - шептал нежный голос и полковник, не осознавая, что делает, резко развернувшись, взмахнул шашкой. Голова изумлённого вестового, лишь наполовину отрубленная нетвёрдой рукой, запрокинулась набок и страшно захрипела перерезанным горлом. Следующим ударом был классический фехтовальный выпад, пронзивший насквозь грудь подручного. Пришедшего в себя и бросившегося к двери солдата безжалостная сталь догнала почти на самом пороге.

Не растерялся только тщедушный писарь. С необычайной прыткостью он рыбкой нырнул в окно, вынося на себе раму…


Глава седьмая. ГАДАЛКА

С трудом скосив глаза, увидел Евдоким валяющуюся рядом окровавленную шашку. Его шашку! Попытался шевельнуть рукой, но тут же замер от боли. Ладони, прибитые большими гвоздями к полу, жгло словно огнём. До шашки надо было дотянуться, во что бы то не стало…. Собравшись с силами, рванул на себя левую руку. Вроде немного освободилась… Ещё рывок… и ещё раз… Не думать о боли и о рвущейся плоти!.... Рывок! Рука свободна! Окровавленные шляпки гвоздей остались торчать в полу. Можно, слегка повернувшись, схватить себя за кисть правой руки и со всей силы дёрнуть вверх… Ничего, терпи казак…. Сейчас всем телом извернуться и дотянуться до шашки! Всё! Шашка в руке! Негнущиеся пальцы с трудом сомкнулись на рукояти…. Боль в израненном теле постепенно отпускала…

* * *

 - Слышь Микола! Табачком не угостишь? Да ничего что в секрете мы. Я аккуратненько так, в рукав, по-фронтовому покурю…. Никто ничего не заметит. Не впервой! Уж шибко у тебя махра хороша! Горлодёр!
Вот ты весь вечер проспал на сеновале Микола, и не знаешь, что творится у нас на станице. Нынче на закате человек прискакал - весь в белом, бледный как смерть… не иначе как сам Антихрист это был! А что творил, что творил… тридцать человек порубал в капусту, пока коня под ним не убили!
Оттащили его в контрразведку, а уж там что было…
Полковник-то штабной, ну ты его знаешь, как взглянул на этого Антихриста, так совсем бешеный стал. Шашку схватил да давай всех подряд рубать без разбору. Один писарь только и успел в окошко выпрыгнуть… До сих пор писаришко ничего сказать не может. Только мычит…
А полковника еле скрутили полотенцами. Совсем умом тронулся. Бают что всё время орал: «Дайте крови мне, дайте крови»… Вот страсти-то какие! А Антихриста того распяли говорят…, только это всё без толку. Бессмертный он, и послан к нам в наказание за грехи наши тяжкие…

- Гля, Микола! Ох…, свят, свят, свят…, вона, по полю, это ж сам Антихрист идет! Он это, точно! До пояса голый, с шашкой в руках…пресвятая Богородица, Матерь божья спаси и сохрани…

* * *

Каждый день Прасковья не по одному разу выходила глянуть на дорогу, ведущую к станице. Все ждала – а вдруг хоть один из сынов возвращаться будет домой. Дочек, выскочивших замуж, она уже и не ждала. Разбросала их по России жуткая и никому не нужная война.

 Мужа зарубили у неё на глазах. Легко, почти не глядя, отмахнулся от него шашкой молоденький пацанёнок с огромными красным звездами, нашитыми на рукавах, и, не оглядываясь, повел конфискованных коней с подворья. Шашка не глубоко рассекла лоб, но рана оказалась смертельной. А потом и хаты лишилась. В ветреный день подожгли лихие люди пару домов и в одночасье вся станица дотла сгорела. Ютились старики и дети в сооружённых на скорую руку шалашах, со страхом ожидая приближающихся холодов. На разорённые войной Дон и Кубань надвигался голод.

Однажды, неожиданно для себя, вдруг решилась Прасковья, истерзанная дурными предчувствиями и постоянным ожиданием, сходить к гадалке, чтобы хоть что-то узнать про своих детей.

Известная всей округе ведьмачка, старая бабка Галина жила на отшибе в покосившейся саманной хибаре – единственном жилье, уцелевшем после пожара. Никто не знал сколько ей лет и откуда она появилась в станице. Умела старуха кости править, хвори заговаривать, травами лечить, ну ещё ворожить и гадать, конечно…

Робея, постучала Прасковья в низкую дверь и, не услышав ответа, слегка толкнула. Шагнув через порог, остановилась. После дневного света в помещении с окнами, наглухо закрытыми ставнями, нечего нельзя было разглядеть.

- Входи, входи уж коли пришла… - послышался странно молодой, низкий голос колдуньи. Присмотревшись, увидела Прасковья сидящую за столом горбатую и простоволосую хозяйку дома.

- Я вот… это, Галина, гостинчик тебе принесла. Сальца чуток и муки мешочек…

- Экая ты дура, баба! Кто ж последнее-то приносит? Ладно, сало давай сюда, а муку себе обратно забери. С голоду скоро помирать будем, а она последнее отдаёт…. Эх, дурёха, дурёха! Знаю, зачем пришла… Проходи же, да присаживайся… - старуха засветила от тлеющей в углу лампадки сальную свечку, поставила на стол. Колеблющееся пламя осветило крючковатый нос, седые космы волос и тонкие поджатые губы. Прасковье вдруг стало жутко и захотелось немедля выбежать вон. Между тем гадалка расставила на столе осколки зеркал, стеклянный шар и достала колоду странных невиданных карт.

- Говори на кого тебе погадать?

- Про дочек мне известно, что по всему свету они вслед за мужьями мотаются, недавно весточки приходили через соседей. А вот про сынов Петю и Дуню ничего не знаю… Живы ли?

 Карты в руках колдуньи ожили и стали как будто сами по себе веером ложиться на стол. Невнятно бормоча она перекладывала и тасовала их. Пламя свечи, отражённое в зеркалах отчего-то затрепетало, грозя погаснуть, хотя в душном полумраке хаты не было ни малейшего движения воздуха.

- Плохо дело со старшим… Душа его уже отошла от тела, но мается от помыслов греховных. Злоба и ненависть не дают ей упокоиться… Мечется она по земле грешной, страдает, смерти чьей-то хочет. Только сила страшная, дьявольская мешает ему…
Сейчас на младшенького твоего, Дуню, погадаем…. Ничего понять не могу…. Живой он, а вроде бы как мёртвый… Душа брата Петра за ним гонится, но настичь не может… Что это? Силу страшную он в руках держит, а сила та хранит и ведёт его!

Последние слова колдунья почти выкрикнула и словно ледяной ветер ворвался в помещение. Зеркала вдруг упали, а магический шар соскочил с подставки и покатился по столу. Свеча потухла.

- Ступай прочь, Прасковья, – сдавленным, странно изменившимся голосом произнесла гадалка: - Ступай, и ни о чем больше не спрашивай…. Встретишься скоро ты со своим сыном, идёт он к тебе, только лучше бы не было этой встречи…

 - Пошла прочь, что сидишь!! И сало своё забери!!! - неожиданно заорала колдунья. Ничего не понимающая, перепуганная Прасковья выскочила из страшной тёмной хаты и, не оглядываясь, побежала прочь.
 «Боже, спаси и сохрани…» - шептала она непослушными, помертвевшими губами. Сзади доносились вопли, завывания и проклятья ведьмы.


Глава восьмая. МАТЬ

В беспамятстве брёл Евдоким по бескрайним полям, перелескам и просёлочным дорогам. Непонятная властная сила, исходящая от шашки, зажатой в кулаке, подсказывала путь. Изредка встречающиеся путники, завидев окровавленного человека, шарахались от него прочь. Он пытался догнать их и зарубить, чтобы напоить свою любимицу кровью, но страшные раны, изуродовавшие всё тело, не позволяли это сделать. Иногда в него кто-то стрелял, однако пули, насмешливо посвистывая, пролетали высоко над головой.

Пришёл в себя Евдоким, когда неожиданно вышел к околице знакомой станицы. Туман в голове понемногу стал рассеиваться и всё его существо начала переполнять непонятная свирепая ярость. Известное каждому воину волнующее предчувствие близкого боя вытеснило из сознания все посторонние мысли и ощущения. Тело вновь налилось упругой и всесокрушающей силой, а боль отошла куда-то назад.
       
С детства знакомая улица вела к родному дому. Ребятишки, игравшие в придорожной канаве, с криком разбежались. Кто-то, узнав его, с сочувственными словами попытался осторожно взять за руку. Не оглядываясь, Евдоким взмахнул шашкой и за спиной раздался предсмертный хрип.
       Тонкий бабий вой: – «Убили-и-и!!!» прорезал сонную тишину сожженной станицы.

Знакомая худенькая фигурка в выцветшем, туго повязанном вокруг головы платке, в длинной, сбившейся вокруг ног юбке и нелепом переднике, босоногая, бежала навстречу. Приблизившись, она протянула к нему руки. Мокрые, с бороздками слёз, глаза с мольбой смотрели снизу вверх. Губы дрожали в плаксивой улыбке.

Евдоким вскинул вверх руку и занёс шашку для удара…

- «Руби! Нет у тебя матери кроме меня!» - звучал в голове стальной голос…

- Дуня! Сыночек мой! Родненький… - стоящая перед ним женщина заплакала навзрыд.

«Руби! Руби скорее!!!» - требовал жестокий голос…

- Дунечка! Выбрось ты эту шашку…. Иди, иди же ко мне. Это ж я, твоя мамка… - родные, с детства знакомые слова вносили в душу непонятное, ненужное волнение. Шашка, устремлённая остриём в небо, застыла в воздухе…

- Христом Богом заклинаю тебя Дунечка! Оставь ты свою проклятую шашку…

Вновь накатила нестерпимая головная боль. В глазах стало темнеть. Бессильно опустилась рука с шашкой, отточенное лезвие глубоко воткнулось в землю. С болью и неимоверным усилием разжались сведенные судорогой пальцы. Земля под ногами закачалась…, колени стали подгибаться. Никогда не изведанный им смертельный страх неожиданно сжал душу.

- Мама… я умираю…, - прошептал Евдоким….

Мягкие, нежные руки гладили его спутанные волосы. Родной, с детства знакомый голос нашептывал что-то ласковое и успокаивающее. Темнота вокруг стала рассеиваться, насыщаясь спокойным, но неумолимым светом. Любимые глаза матери были близко и рядом. Страх и боль отступали…. Надвигалось спокойствие.

 - Мама…. Крестик святой… надень на меня…, скорее…, - чуть слышно прошептали сухие потрескавшиеся губы.

Глотая слёзы, Прасковья сняла с себя крест и, торопясь, неловко надела его на шею сына.
Потемневший медный нательный крестик лег на покрытую коростой и сочащуюся гноем пятиконечную звезду, вырезанную на обнаженной груди. Евдоким в последний раз глубоко вдохнул и ослепительный, стремительно вращающийся туннель потянул его к вечности….

Шашка, воткнутая в землю неподалёку, стала на глазах стремительно покрываться ржавчиной. Кто-то из подошедших людей задел её и она легко, словно стеклянная, рассыпалась на мелкие осколки.



Кубань.
Станица Кавказская.
2008 г.