Топография

Дорог больше, чем три. Все расходятся в разные стороны под немыслимыми углами, но есть и параллельные – невозможно. Лобачевский говорил: да, - возможно. Он висел у нас в школе, висел, как и положено живому, но давно умершему человеку, благодаря своему портрету, выпущенному издательством «Политпросвещение» специально для школ. Тогда, как и сейчас было всё «полит», только тогда на это делали ставку, а сейчас её делают на путаницу. Это правильно, люди стали не умнее, а пассивнее головой и облапошить их труднее и труднее, потому как никто не обращает внимания на облапошивающего, ведь гораздо приятнее сыграть в лохотрон, поднять сто долларов с тротуара, получить неожиданный подарок от фирмы и потом, будучи облапошенным, завыть на всю улицу, завыть по звериному громко, но по-человечески обиженно, кто ещё так замечательно умеет обижаться, как заслуживший обиду человек – никто.


Здесь есть такая точка, с которой видны почти все дороги; почти, потому как можно просто зайти в подъезд, нырнуть в арку, чем это не дорога, но дорогами принято называть то, что открыто ветрам и дождям, где полно всяких других опасностей, например, ментов, а ты слегка пьян, только потому слегка, что пьян сильно не бываешь, когда идёшь или стоишь на ногах, а уже просто лежишь, если действительно пьян, а если на ногах, то и не пьян, а если не соображаешь, то уже и не ходишь, и не пробуешь ходить, поэтому для тебя опасность представляет даже кружка пива, тебе всегда могут сказать, что ты пьян, потому как глаза твои пьяны уже всегда;


они слегка замутнены всегда, по ним бегает тина горечи и недоверия к жизни, но ты готов посмеяться над ней так, как смеются только дети, как смеются такие же дети как ты на Девичьем поле, которые из любопытства, чтобы просто проверить, как ты себя чувствуешь снимут с тебя часы, обручальное кольцо, а потом на завтра или в другой день, когда ты опять среди них появишься, спокойно об этом скажут, ведь они не воры, а просто шутники, но ничего из того, что у тебя взяли, тебе никогда уже не вернуть, всё, что взяли давно пропили и теперь можно только посмеяться с ними, с теми кто у тебя всё снял и вынул все деньги из кармана, положив пятак в нагрудный карман, чтобы ты не дай бог не пошёл менять пятнадцать копеек в кассу,


когда будешь пытаться проехать в метро, потому как это очень опасно, а надо просто идти в толпе и опускать пятак в щёлку, и видеть, как загорится какая-то жёлтая табличка, но тебе всё это непонятно, и не нужно понимать, ты умеешь проходить в метро; просто должно немного повезти и ты проскочишь мимо этих задранных вверх фуражек и, может быть, попадёшь домой, а потом среди ночи вдруг проснёшься от своего крика и будешь стараться вспомнить, как ты попал домой и почему ты сюда попал, ведь совершенно не собирался идти домой, а стремился к своей девушке, которая вот как раз здесь, совсем недалеко живёт, от этого места, где полно всяких дорог и они ведут непонятно куда, если думать о каждой из них в отдельности, а вот если подумать о них обо всех вместе, то всё становится понятно, они ведут вниз - это дороги к реке, они ведут вверх - это дороги к садовому кольцу, а остальные это просто параллельные дороги, которые совершенно не имеют никакого значения;


кроме, пожалуй, двух, одна из которых ведёт в «загон», где часто бывает пиво, а вторая ведёт к магазину «три ступеньки», в котором есть портвейн, если у тебя есть деньги, но эта же дорога ведёт и к моей девушке, замечательной, прекрасной девушке, дом которой очень хорошо виден, когда выходишь из магазина с одной или даже двумя бутылками и смотришь по сторонам; смотришь просто для порядка, потому что знаешь, что рассматривать тут совершенно нечего, а надо просто идти в тот самый жёлтый дом, в котором и живёт твоя девушка, и подняться на третий этаж и, в который раз пожалеть, что скоро этот дом будет сломан, а останется только особняк, нежно-голубого цвета, который сейчас невидим, а когда сломают этот желтый, то будет виден; и у этого особняка такие красивые витые ворота из чугуна и решётка тоже красивая, и я очень надеюсь, что увижу сегодня эту решётку, ведь я поднимаюсь уже на третий этаж, этого необычного жёлтого дома, в котором осталась всего одна семья, в которой и живет моя девушка;


можно даже сказать, что она и есть глава этой семьи, ведь муж у неё полный дурак, но она говорит, что его любит и главное, что без него им не дадут квартиру, а сколько квартир им дадут вообще неизвестно, потому что у моей девушки двенадцать детей, ничего удивительного она рожала почти каждый год после свадьбы, которая была уже очень давно, а муж, как ни странно, остался всё тот же, - они венчались в храме Преображения Господня патриаршего подворья в Переделкине. Поднимаюсь на третий, а может быть и на четвёртый, этаж этого желтого дома, по совершенно чёрным ступеням, когда-то выкрашенным в жуткий красный цвет, специального полового оттенка, толкаю дверь, которая никогда не запирается и знаю, что сейчас меня обнимут и поцелуют, а потом, немного погодя, какой-то средний сын побежит опять в магазин,


а мне в него сегодня ходить уже не придётся, потому что у меня в кармане аванс, честно заработанный на родном оборонном заводе, и есть ещё плоская фляга спирта, которую я заработал у женщин сборщиц приборов, каких-то жутко военных и смертельных приборов, которые, слава богу, необходимо собирать со спиртом, которым так удобно расплачиваться за шлифовку мясорубок, в которых, если хочешь часто делать фарш из плохого жилистого мяса, то нужно обязательно часто точить сетки и ножи, а шлифовальный участок только один на заводе и все эти женщины идут к тебе и набирается иногда, так, как сегодня, почти триста граммов гидролизного ректификата сырца, который очень вкусен, если его плеснуть в портвейн, а можно его выпить и не вкусным, замутив, чуть меньше, чем наполовину, водой,


но тогда он будет долго вонять в тебе резиной, но это всё будет чуть позже, а пока две бутылки спрятаны за поясом, а спирт в маленькой плоской бутылочке уже нагрелся во внутреннем кармане, и ты теперь просто пинаешь от нетерпения хлипкую дверь ногой и входишь в дом и обязательно нужно громко кричать; можно даже кричать её имя, для вызова к тебе откуда-то из глубины этого дома, где только слышны крики детей и кто –то беспрестанно бегает, выдавая по закоулкам странное глухое эхо, но вот, наконец, ты находишь её на кухне, но она не бросается к тебе на шею, а прижимает за спиной у мужа палец к губам и показывает этим же пальцем на него, и этим же пальцем показывает дай быстрее ему выпить и тогда я тебя поцелую, а его уложим спать, а я молчу, потому как говорить не нужно, а всё уже давно ясно,


и мы быстро разливаем в мутные стаканы, которые абсолютно чистые, но отмыть их без соли до блеска холодной водой на кухне невозможно, а горячей тут давно уже нет, и быстро выпиваем портвейн, и курим, и идем в какую-то другую комнату, где я выплёскиваю в тот же стакан для её мужа спирт, от которого почти каждый человек чувствует себя сначала очень несчастным, потом очень счастливым, а потом уже чувствуют другие, - а он, выпивший, уже ничего не чувствует, - что этот счастливый человек стал злым или просто сошёл с ума, но это не надолго и это очень хорошо, потому что нам с моей девушкой надо сходить в разрушенную половину дома, а мужа до этого надо обязательно уложить, потому как он будет нам мешать целоваться, но вот уже это происходит, а средний какой-то сын моей девушки уже два раза сходил в магазин, и от моего аванса почти ничего не осталось, так как некоторые дети моей девушки уже взрослые и пьют не намного меньше нас,


а им тоже надо налить, чтобы они спокойно занимались с младшими и читали им сказки или катались на велосипеде, или бросали кости на нарисованную на картонке Золушку, которая так хочет попасть на бал к принцу, но при этом не испортить своё платье и успеть домой до двенадцати, поэтому и так быстро кончаются мои деньги, но вот все уже подготовлены и моя девушка говорит: пошли, всё нормально, мы можем побыть одни, - а муж на продавленном диване кричит, что не хочет спать, но нам уже это не интересно, мы уже знаем, что встать он просто не сможет, - диван сильно продавлен и даже трезвый человек не сможет это сделать без посторонней помощи, а муж её затуманился спиртом, который я заработал на заточке ножей для мясорубок, что дело очень простое, если на твоём станке хорошая магнитная плита и ты знаешь, как управляться с нониусом,


поэтому мы сейчас выходим с моей девушкой в соседнюю комнату, пройдя по очень длинному коридору и минуя две или три разрушенные кухни и, наконец, попадаем в большую комнату, которую так любим даже зимой, когда в комнате лежит снег, а из окон дует приятный сквознячный московский ветер, а одной стены в этой комнате просто нет и хорошо виден особняк, тот самый голубой особняк, с такими замечательными витыми воротами из чугуна, а я ставлю свою девушку так, чтобы видеть эту красоту, а если там проезжают машины или просто туман, тогда я смотрю на небо, очерченное разрушенными стенами так ярко, что кажется, что эти разрушенные стены это просто кавказские горы и сейчас на них падёт, падёт ночная мгла, но я не жду мглы, а быстро беру с середины комнаты стул и запираю на него дверь;


и ставлю свою девушку так, как уже говорил, лицом к голубому особняку и начинаю её любить, а сам смотрю в окно и вижу огромный кирпичный дом, который навис над нашим маленьким желтым и смотрю на него до тех пор, пока могу это делать, и совершенно не боюсь упасть на мостовую, потому как не умею любить на целых семь метров, а только на один два, и то только тогда, когда любовь становится невыносима и мы можем упасть на улицу, но это будет совершенно не страшно, ведь мы далеко не упадём, нас задержит забор и та огромная куча мусора, которая и не мусор вовсе, а просто бывшая стена этого жёлтого дома, в котором осталась только одна семья моей девушки,


но вот спинка стула, на которую я закрывал дверь с треском ломается и нас бьёт остатками стула совершенно пьяный муж моей девушки, потому как мы очень слабы от вина и любви, а он хорошо выспался и стал злым от гидролизного спирта, поэтому мне надо срочно прощаться со своей девушкой, которую я очень нежно целую и теперь иду совершенно один и пытаюсь выбрать дорогу, которая такая может оказаться разная, если чуть над ней задуматься и такая всегда одинаковая, если просто по ней идёшь, а кулак твой глубоко в кармане и зажимает оставшиеся случайно пять рублей…