от трех до семидесяти пяти штрих-пунктиром. 3

       
       РАССКАЗЫ СТАРОГО МЕТРОЛОГА

       Часть 6,7

       Часть 6. Ленинград

       Институт точной механики и оптики

       Колебаний, в какой институт поступить, не было. Только в институт точной механики и оптики (ЛИТМО). Еду в Ленинград самостоятельно впервые в жизни. Поездки с родителями в город в довоенное время не в счет. От тех времен в памяти осталось немного: кинотеатр «Октябрь», куда нас, однажды приехавших из Поповки, не впускала билетерша, потому что - «ваш мальчик постоянно бьет стекла в витрине», посещение цирка. Поезд из Новгорода прибывает на Витебский вокзал утром. На подъезде к городу виден, блестящий в лучах восходящего солнца, купол Исаакиевского собора. Города я совсем не знаю, спрашиваю у прохожих, как попасть на Демидов переулок, где располагается институт. Объясняют - нужно выйти на Международный проспект, пройти направо к Фонтанке и дальше, через мост к Сенной площади, «а там рядом». От моста через Фонтанку и до Сенной по обе стороны проспекта полуразрушенные, или сильно поврежденные дома с заделанными фанерой окнами. На фанере белой краской нарисованы рамы. Впереди, на противоположной стороне площади разбитый дом с белыми колоннами, там дальше оказывается и Демидов переулок. А вот и здание института.
       Приемная комиссия располагается на первом этаже. Подаю документы на радиотехнический факультет. Женщина, принимавшая документы, интересуется, не родственник ли я профессора Тартаковского. Говорит, что в институте есть такой математик. Потом однокурсники посмеивались. – «надо было сказать, что родственник». Кстати, этим вопросом меня мучили все годы учебы в институте. При первой же встрече с очередным преподавателем следовал один и тот же вопрос, – не родственник ли? Интересно, как повлияло бы «родство» на мои оценки?
       Сдав документы, вернулся в Новгород. А в августе снова приехал в Ленинград, сдавать вступительные экзамены. Нужно сдавать русский язык, литературу, математику, физику, химию, иностранный язык. Приезжих поступающих поселили в общежитии Военно-механического института на Обводном канале. Оттуда до ЛИТМО добираемся на трамвае, а если идти пешком, то хода с полчаса.
       Все экзамены, кроме иностранного языка, я сдал на отлично. Только с сочинением по литературе едва не случилась неприятность, я проспал и появился в кабинете марксизма-ленинизма, где проводился экзамен, минут на 30 позже положенного, когда другие уже вовсю сочиняли. Честно признался экзаменаторам, что проспал. Меня пожалели, – разрешили писать работу, с условием, чтобы уложился в оставшееся время. Но прошла уже почти половина времени, отведенного на сочинение. Что делать? Из трех предложенных для сочинения тем, две были по произведениям А.С.Пушкина, и кажется, В.В.Маяковского; одна же на свободную тему. Соображаю: написать сочинение по произведениям классиков я просто не успею, не хватит времени – тут надо думать. Остается свободная тема. Но о чем писать? Выручило то, что в кабинете марксизма-ленинизма все стены были увешаны лозунгами и цитатами из партийных документов. И вот, вспомнив, что в школе мы писали сочинение на тему восстановления Новгорода, я за оставшееся время ухитрился, как-то, увязать эти лозунги и цитаты с Постановлением ЦК КПСС о восстановлении древнерусских городов. Получилось, по-видимому, что-то путное, и за сочинение мне поставили отлично. Все-таки, полезная штука марксизм-ленинизм.
       Наконец, последний экзамен – по английскому языку. Тут решалась моя судьба. Языка я не знаю совершенно: не знаю английских слов, понятия не имею о произношении. В аудиторию, где проводился экзамен, я вошел первым, а вышел из нее последним. Взяв билет, начал переводить предложенный отрывок текста. Переводить, это громко сказано. Сначала искал значение каждого слова в словаре, записывал его на листочке, а уж затем пытался сообразить, что бы означала их комбинация. На такой «перевод» текста ушло часа три. Не помню, что еще входило в программу экзамена, но, в общем, под конец я остался в аудитории один на один с преподавательницей. Представляю себе ее удивление, когда я начал читать английский текст, не соблюдая никаких правил произношения, а, просто читая буквы так, как если бы это был русский текст.
       – Что с вами? Вы же не знаете языка, где вас так учили, спрашивает она изумленно. Отвечаю, что языка я не знаю, потому что в тех школах, где я учился, не было учителей. – Но у вас же в аттестате зрелости есть оценка по английскому языку? Пришлось рассказать, как эта оценка появилась. Задумалась, потом вижу, берет листочек с оценками на предыдущих экзаменах (там все «отлично») и так, чтобы мне было видно, выводит в графе иностранный язык – «удовлетворительно». Звали эту преподавательницу Галина Васильевна Букшева. Впоследствии она вела английский язык у нас в группе, и я изо всех сил старался оправдать ее доверие. Скажу, что по знанию языка к концу обучения я был уже далеко не самым последним студентом. Потом уже, когда, работая в Институте Метрологии, я переводил с английского языка несколько книг (чем зарабатывал на кооперативную квартиру), то вспоминал Галину Васильевну с благодарностью.
       В августе 1948 года из института прислали извещение о том, что я принят на радиотехнический факультет. Нужно собираться. На работе у отца мне сделали чемодан из фанеры, закрывающийся на висячий замок. С этим фанерным чемоданом и висячим замком я и отправился в Ленинград учиться на инженера. День приезда в город запомнился тем, что утром, когда поезд уже был в черте города, по поездному радио сообщили о смерти первого секретаря ОК КПСС А.А.Жданова.
       В институте быстро решился вопрос с общежитием, выдали направление в общежитие Военно-механического института, где ЛИТМО арендовал два этажа. Я там уже жил, когда сдавал вступительные экзамены. Это серое шестиэтажное здание на углу Измайловского проспекта и Обводного канала теперь стало моим домом на ближайшие шесть лет. Поселили меня в комнату, где жили еще трое студентов третьего курса. Двое из них еще не приехали, и в комнате я увидел лежащего на кровати постанывающего молодого мужчину. Познакомились. Это был студент-фронтовик. Как он сказал, сейчас у него открылась рана. Позже я узнал, что, забрав в армию, его отправили на трехмесячные курсы младших лейтенантов, по окончании которых послали на передовую командиром взвода. В первом же бою, нужно было поднимать бойцов в атаку, он выскочил на бруствер окопа, и сразу получил ранение в живот. На этом война для него закончилась. Вскоре появились и двое других студентов, моих соседей по комнате: Фотий Дорожко и Юра Мосягин. С этими ребятами я прожил почти три года. Потом, окончив институт, они разъехались и до окончания института я жил вместе с однокурсниками – Сашей Линевым и Лешей Исаевым. Позднее к нам подселили студента младшего курса Ваню Ермоленко. С Ваней нам здорово повезло. Родители его жили в деревне, и бывало, присылали посылки с продуктами. Естественно, все это делилось по честному.
       Первый год обучения помню плохо. Несмотря на тройку по английскому языку на вступительных экзаменах, стипендию мне дали. Немного денег присылали родители, а осенью отец еще прислал с попутной машиной мешок картошки. На всю комнату ее, конечно, хватило не надолго. Жили впроголодь. Чтобы немного заработать, пробовали разгружать вагоны с картошкой на Бадаевских складах. Нормы на разгрузку вагонов были высокие, платили же гроши. Привлекала только возможность прихватить с собой за пазухой немного картошки. Иногда удавалось стащить что-нибудь повкуснее. Проработали мы на складах недели две. А вскоре студентам стали доверять только разгрузку картошки, не допуская к другим товарам. И походы на склады закончились.
       На экзаменах за первый семестр я получил несколько троек и остался без стипендии. На Новый год решил съездить домой в Новгород. Здесь меня ожидал горький сюрприз. Как сказала мама, отец ушел в другую семью и мы с ней опять остались одни. Но надо было пережить это и продолжать учиться.
       В первые годы обучения осенью и зимой я ходил в одежде, представляющей смесь советского и немецкого обмундирования, и должно быть, представлял странную фигуру. Русская солдатская гимнастерка, немецкие генеральские галифе мышиного цвета, немецкие же кованые сапоги с высокими, твердыми, из толстой кожи, голенищами, солдатские стеганый ватник и шапка-ушанка. В таком наряде приходил в институт, в нем же отправлялся в театр. Мои соседи по комнате были завзятыми театралами и поначалу почти силой заставляли и меня приобщаться к культуре. В один из походов в театр моя форма меня подвела. Как-то зимой мы втроем отправились в Малый театр оперы и балета, где тогда в один вечер давали оперу «Иоланта» и еще какую-то. В кассу театра была очередь, и пришлось постоять за билетами. Взяли самые дешевые билеты на балкон, и уже отходили от кассы, как меня схватил за рукав мужчина и требует отдать кошелек, который я, якобы, вытащил у его жены. Говорю, что я ничего ни у кого не вытаскивал, это недоразумение. Но, по-видимому, мой внешний вид не давал женщине покоя. – Он, он вытащил, шумит дама, это он все время крутился около меня! Снова пытаюсь, что-то возразить, не слушают, требуют кошелек. Вмешались ребята, показываем студенческие билеты, объясняем, что мы студенты. Мужчину это, по-видимому, удовлетворило, он отпустил мою руку, тянет жену к выходу, та не успокаивается, – он украл, он! Наконец, ушли оба. А в театре получилось так, что наши места на балконе оказались как раз над тем рядом в партере, где сидела эта пара. Обнаружив нас на балконе, бедная женщина никак не могла успокоиться, и все поглядывала вверх, показывала на нас мужу. В конце концов, кто-то из ребят показал ей язык. После антракта этой пары в зале уже не оказалось.

       Ленинградское дело

       Я на втором курсе. Разворачивается Ленинградское дело, организованное Сталиным против ленинградской партийной организации. Существо дела студентам не разъясняют, да, как помню, оно нас тогда и не очень интересовало. В институте мы ощущали лишь его внешние проявления: неожиданно сменился ректор Капустин, перестали читать лекции и исчезли из института некоторые ведущие преподаватели. Напряженность ситуации и нервозность преподавателей мы почувствовали, пожалуй, только на лекциях и семинарах по основам марксизма-ленинизма. Лекции по этой дисциплине нам читал доцент Согомонян, он же вел и семинарские занятия в нашей группе. На занятия он приходил в военной форме с рядами орденских колонок на гимнастерке. Поначалу, семинары, которые он вел, проходили достаточно спокойно, хотя группа наша и не отличалась большим усердием в постижении марксизма и ленинизма. Потом его манера работы с группой резко изменилась; его замечания студентам часто стали сопровождаться криком и обидными эпитетами, за неверный ответ на вопрос мог выгнать из аудитории. Запомнился один из семинаров. Согомонян задает вопрос кому-то из студентов. Тот отвечает неверно. – Садись двойка, говорит преподаватель. Тот же вопрос другому студенту, и опять двойка. Опросив еще человек пять, и поставив столько же двоек, он, возмущенный, нервно указывает пальцем на меня. – Может быть, вы ответите правильно? Возможно, что мой ответ и мог бы быть правильным, но в студенческие годы, да и долгое время впоследствии, я ощущал какой-то комплекс неполноценности, зажатость, совершенно не мог отвечать в присутствии других людей. Мне казалось, что я несу какую-то чушь, что все смотрят на меня, я краснел и от этого совершенно терялся, предпочитая отмалчиваться. Так вышло и на этот раз. Я встал и просто сказал, что ничего по теме не знаю. По-видимому, этот ответ переполнил чашу терпения Согомоняна. Что тут началось! Горячий армянин в гневе кричал, что откажется вести занятия с группой лентяев, что мы умышленно, на руку врагу, игнорируем науку марксизма-ленинизма и т.п. – А вот с этим, кричал он, указывая на меня, я сейчас пойду в первый отдел, мы выясним, что это за человек, каково его политическое лицо! И прервав занятия, повел меня в первый (секретный) отдел, где зашел в кабинет начальника, оставив меня дожидаться решения. Через некоторое время Согомонян, хмурый, вышел из кабинета и, ни слова не говоря, махнул рукой – иди, мол, на место. Это сейчас может показаться смешным, а тогда под горячую руку меня с моим «политическим лицом» спокойно могли выгнать из института под аккомпанемент ленинградского дела. В том же семестре и этого доцента в институте не стало. Исчезли и другие преподаватели с нерусскими фамилиями.

       Саша Линев

       На третьем курсе я живу в комнате вместе с однокурсниками Лешей Исаевым и Сашей Линевым. Леша – студент, положительный во всех отношениях. Высокий, в больших роговых очках, спокойный, всегда с книгой в руках, флегматик. Удивить его чем-нибудь было довольно трудно. Сейчас он солидный профессор. Полная противоположность ему по характеру, Сашка, – Александр Федорович Линев. Интересный человек! Был он на несколько лет старше нас (кажется 1926 г. рождения). Родом с Волги. Рассказывал, что под Сталинградом есть большое село Быково, где живут его родители. В конце войны был призван в армию, окончил курсы лейтенантов. Ходил в военном обмундировании, видна была военная выправка, все отглажено, чистый подворотничок. Всегда выбритый, подтянутый, серьезный. Однако, при всей внешней представительности и серьезности это был колоссальный выдумщик и заводила в различных компаниях, особенно, если немного выпьет. В нетрезвом виде ему, почему-то, хотелось с кем-нибудь поспорить, во что бы то ни стало доказать свое превосходство даже совершенно незнакомым людям. Вот лишь несколько штрихов к его портрету.
       За годы войны в Ленинграде развелось огромное количество крыс. Немало их было и в нашем общежитии. Дело дошло до того, что невозможно было сохранить что-либо съестное, даже упрятав в тумбочку, крысы прогрызали фанерную стенку. Вылезали они из дыр, проделанных ими в полу под батареями отопления. К присутствию крыс мы даже привыкли. Бывало, ночью сквозь сон слышишь, как они пищат, копошатся у тумбочек, топочут по столу, а иногда и бегают по одеялу. Чтобы избавиться от незваных гостей, пытались засыпать дыры под батареями битым стеклом, но они все равно как-то из них выбирались. Смотришь, утром на постельном белье кровавые отпечатки крысиных лап. Идею борьбы с крысами предложил Сашка. – Нужно убить нескольких крыс и трупы их выставить на всеобщее крысиное обозрение, полушутя, полусерьезно говорил он. – Крысы существа умные, должны понять предупреждение. В нас просыпается охотничий азарт, и поздним вечером мы лежим на своих кроватях в ожидании, когда крыса вылезет из-под батареи и заберется в ловушку – тумбочку с приоткрытой дверцей и куском хлеба внутри. Свет в комнате выключен, но еще горят уличные фонари, и разглядеть кое-что можно. В руке у Сашки веревка, дернув за которую можно плотно захлопнуть дверцу тумбочки. Буквально через минуты появляется «дичь», и тут же забирается в тумбочку. Мгновение, Сашка захлопывает дверцу – всеобщее ликование, крыса наша! Но тут возникает проблема, о которой никто не подумал: как теперь ее достать из тумбочки? Обсуждаются разные варианты. Самым простым оказался Сашкин, – сняв наволочку со своей подушки, он приоткрывает дверцу тумбочки, и крыса выскакивает прямо в приложенную к щели наволочку. Удар об пол, и добыча мертва. За несколько дней мы поймали таким способом с десяток крыс. Не обошлось и без маленького хулиганства. Чтобы попасть на лестницу, спускающуюся с этажей к выходу, или к умывальникам, нужно было, пройдя по коридору, повернуть за угол. И вот под чутким руководством выдумщика Линева, мы развешиваем за поворотом мертвых крыс с прикрепленными к ним картонками, на которых написано «партизан», а утром наслаждаемся визгом натыкающихся на них студенток. Трудно сказать, кого мы больше напугали – крыс или администрацию общежития, вызвавшую работников санэпидстанции, только вскоре крысы действительно перестали появляться в комнатах.
       Еще одно, совершенно детское развлечение. Наша комната на третьем этаже общежития, одна из немногих, имевших балкон, выходящий на Измайловский проспект. Однажды осенью Сашке пришла мысль повеселиться. На улице уже темно и на проспекте включено электрическое освещение. На ниточке Линев опускает с балкона на тротуар бумажный рубль. В полумраке ниточка незаметна и мы сверху наблюдаем за поведением прохожих, неожиданно обнаруживающих лежащий на асфальте рубль. Вот одиночный прохожий нагибается, чтобы поднять денежку, и только протягивает руку, чтобы взять рубль, как Сашка дергает за ниточку и рубль неожиданно отскакивает в сторону. Некоторые люди с первого раза догадываются, в чем дело, другие пытаются схватить рубль несколько раз. Это чрезвычайно веселит нас, с балкона раздается дружный гогот. Вот идет парочка. Мужчина, увидев рубль, замедляет шаг и чтобы не уронить свое достоинство в глазах дамы, останавливается, наступив на рубль, и нагибается, вроде бы завязать шнурок на ботинке. Пытается незаметно взять рубль из-под подошвы, но тот отпрыгивает. Еще раз – снова неудача! Вместе с хохотом с балкона несутся обидные для кавалера высказывания. Услышав наше ржание, постепенно в развлечение втягиваются и обитатели других комнат, так что через некоторое время бесплатное представление из окон наблюдают и разом ржут десятки зрителей. Одному из прохожих удается схватить рубль с первого раза. Обнаружив нитку, идущую вверх прохожий поднимает голову и тут раздается голос Сашки с балкона, – Брось зараза, а то кирпичом! Всеобщее развлечение продолжалось до тех пор, пока около часа ночи не выключили уличное освещение.
       Спорил Сашка по любому поводу. В подвальчике красного кирпичного дома, на противоположной стороне Измайловского проспекта, рюмочная. Студенты со стипендии заходят туда выпить рюмку водки и закусить бутербродом с килечкой. Иногда любил побаловаться водочкой и Саша. Выпив, привязывался к кому-нибудь, часто к человеку совершенно незнакомому, и начинал того подначивать, вызывать на спор. Поводом для спора чаще всего был такой – «вот я это могу сделать, а ты не можешь, давай поспорим».
       Лето. Закончились экзамены. Сегодня студентам выдали стипендию за два месяца. Можно ехать домой на каникулы. Вечером Линев отправился погулять и куда-то пропал. Появился в общежитии только ранним утром. С каким-то виноватым видом просит у меня одолжить ему денег на билет, чтобы доехать до дома. – Но ведь ты вчера получил стипендию, на билет то хватит, говорю я. – Да я, дурак, всю стипендию истратил, отвечает Сашка, ни копейки не осталось. Оказалось, что вечером, приняв в рюмочной стопочку, он привязался там к двум офицерам, стал спорить и доказывать, что он их перепьет и, при этом готов поить их за свой счет! После нескольких рюмок разошедшийся Линев пожелал на такси повезти офицеров в «Асторию», продолжить соревнование. Доехав до «Астории», отдал все оставшиеся деньги шоферу и пешком отправился домой. Куда делись офицеры, не помнит. Но теперь домой ехать не на что.
       При всем при том, такие черты характера Линева уживались в нем с чрезвычайно ответственным отношением к учебе. После окончания института он был направлен на работу в Институт атомной энергии (Москва), где попал в лабораторию известного академика Флерова. Первые годы после института мы, выпускники, поддерживали связи между собой, отслеживали, кто, где работает. Со временем эти связи практически исчезли, но неожиданно, лет десять назад, в одном из номеров журнала «Огонек» я обнаружил статью о А.Ф.Линеве – главном инженере циклотрона в Киеве. Читая статью, я наслаждался, – автор ее подметил в солидном теперь ученом А.Ф.Линеве, те же черты большого ребенка, о которых я написал.

       Ода на взрыв газопровода

       Третий курс. Сентябрь. Середина дня. Откуда-то со стороны Невского проспекта на трамвае еду в институт. Проехали Витебский вокзал. От Технологического института трамвай поворачивает направо на Международный проспект. Вдруг, обгоняя трамвай, с воем сирен и включенными огнями, мчатся машины скорой помощи. За ними пожарные. Перед мостом через Фонтанку, трамвай останавливается, кажется, на мосту что-то случилось. Впереди оцепление из курсантов, расположенного вблизи Артиллерийского училища. Водитель, было, открыл двери вагона, чтобы выпустить любопытных, но подбежавший офицер приказал их закрыть. От моста одна за другой отъезжают машины скорой помощи. Немного простояв, трамвай медленно ползет через мост. Из окна вагона вижу как курсанты и медики в белых халатах укладывают людей в машины. На гранитном парапете моста и на асфальте кровь. Тротуар из уложенных вдоль парапета бетонных плит разворочен: часть плит выворочена на проезжую часть, другие, как бы, припечатаны к парапету. Что случилось, неизвестно.
       На лекции я не пошел, и немного побродив по институтским коридорам, пешком отправился в общежитие. Хотелось узнать, что же случилось на мосту. Оцепления там уже не было. Из разговоров таких же, как я любопытных, выяснилось, что взорвалась газовая труба, проходящая под плитами тротуара, и пострадало много людей, стоявших вдоль парапета и наблюдавших работу землечерпалки, очищавшей русло Фонтанки внизу, почти под самым мостом. Я уже был в общежитии, когда в комнату зашел Витька Максаков. – Ну, ребята! В какую историю я попал! Расскажу.
       Оказывается, что днем он пошел в институт и по пути зашел в сберкассу, расположенную на углу Международного проспекта и набережной Фонтанки, чтобы снять со своей сберкнижки последние 5 рублей. Выйдя из сберкассы богатым, остановился на мосту, чтобы поглазеть на работу землечерпалки. Любопытных было много и люди стояли вдоль парапета моста в несколько рядов. Витька протиснулся к самому парапету и смотрел, как внизу из ковшей землечерпалки грязь вываливают в подогнанную баржу. – Вдруг, говорит Витька, что-то подбросило меня вверх, и я очутился на парапете, еле удержавшись, чтобы не свалиться в реку. Оглянулся, а стоящих любопытных почти нет, – все лежат. Слез с парапета, чувствую боль в ноге, посмотрел – колено разбито, течет кровь. На ладони содрана кожа. Картина вокруг страшная. Недалеко лежит парень, ноги разбросаны в стороны, между ног лужа крови. Видимо, в момент взрыва ноги его находились на плитах, выброшенных взрывом в разные стороны. Дожидаться, что будет дальше, я не стал, говорит Максаков, доковылял до института, зашел в медпункт, там сделали перевязку и отправили домой. Наверное, побило, много народу, я еще счастливо отделался.
       Счастливое спасение Витьки Максакова решили отметить на все его 5 рублей. Потом, когда была выпита последняя бутылка традиционного портвейна «Алабашлы», кому-то пришла в голову идея – в честь спасения Максакова сочинить торжественную оду «На взрыв газопровода». Конечно, подобная глупость могла прийти только в нетрезвые головы. Сочиняли всей компанией. Привести даже небольшие отрывки из нашего творения невозможно из-за обилия в сочинении ненормативной лексики. Конечно же, поэтому ода эта потом имела успех в нашей студенческой группе.

       Охотимся
       
       На третьем курсе подполковник военной кафедры А.А.Шапошников организовал для студентов охотничью секцию. Незадолго до этого в стране провели денежную реформу и, чтобы не потерять деньги, институт приобрел для кафедры десятка два охотничьих ружей. Какое-то время ружья без дела лежали на кафедральном складе. Потом, в сентябре, когда у нас началась военная подготовка, А.А.Шапошников, читавший основы радиолокации, пригласил желающих вступить в охотничью секцию. В группе у нас оказался заядлый охотник со стажем Саша Свешников. Он и уговорил меня записаться в охотники. Нам выписали охотничьи билеты Ленинградского военно-охотничьего общество и выдали ружья. В секции собралось человек пятнадцать студентов. И осенью, на институтском автобусе, мы начали организованно выезжать на базы общества охотиться на зайцев. В то время военно-охотничье хозяйство было хорошо организовано: в разных местах области существовали охотничьи базы, где можно было получить место для ночлега и питание. У егерей на базах были гончие собаки. Чаще всего мы ездили в деревню, расположенную километрах в десяти от станции Сусанино, к югу от Ленинграда. Руководил поездками всегда Шапошников. Плотный, высокий, совершенно лысый он ходил в институте в обычной скромной форме морского офицера. Выезжая же на охоту, он совершенно преображался: толстая куртка-штормовка на меху, сапоги-унты с мехом внутри, кожаная шапка-ушанка. На руке, часы и компас, на шее мощный морской бинокль, куртка перепоясана патронташем. От всего этого его фигура становилась еще внушительнее. Казалось, что на охоте он никогда не уставал, шел ровным ходом, огромными шагами, не останавливаясь, как лось продирался сквозь любые кусты.
       Обычно автобус привозил нас на базу к вечеру. Разгрузившись, договаривались с егерем насчет гончих собак, определялись, куда направляться утром. Вечером, поужинав, а иногда и немного выпив, допоздна травили анекдоты и охотничьи байки. Утром, еще затемно, отправлялись на охоту, егерь вел нас к выбранному месту, откуда начинали «вытаптывать» зайца. Отойдя друг от друга на расстояние прямой видимости, мы идем по лесу (или полю) громко покрикивая или стуча палками по стволам деревьев, чтобы спугнуть зайца. И вот у кого-то из-под ног выскакивает косой и начинается самое главное действо. Спугнувший зайца, чтобы навести гончую собаку на его след, начинает орать, – Ату его, давай, давай! Собаки, учуяв след, начинают гнать зайца. Их уже не видно, Издалека слышен только их непрерывный лай. Ориентируясь на голоса собак можно предположить, куда бежит заяц. Теперь перед каждым охотником встает задача, так выбрать место, чтобы заяц, убегающий от собаки по кругу, выскочил непременно на него. Но при большом числе охотников это уже лотерея. Издалека слышен выстрел, крик, – готов! Значит, кому-то из охотников повезло. Егерь трубит в трубу, подзывая собак, и мы идем дальше. Так за день группе удавалось подстрелить двух-трех зайцев. Мне как-то однажды тоже повезло, зимой за один день убил двух зайцев, причем первого из них мне вытоптал Шапошников. Он шел по заснеженному полю впереди меня и только своим широким шагом вломился в заросли кустарника, как оттуда в мою сторону выскочил заяц-русак. Попал я в зайца с первого выстрела и тут же отдал его Александру Александровичу. Второго зайца мы съели в общежитии с ребятами из моей комнаты.
       Весной вдвоем с Сашей Свешниковым мы ездим в те же места охотиться на вальдшнепов. Впечатления незабываемые. К вечеру, заняв удобную позицию на опушке леса, вдоль которого с наступлением сумерек «тянут» вальдшнепы, слушаешь, не раздастся ли хорканье. Так называют звуки, издаваемые самцом вальдшнепа, пролетающего над краем леса в поисках самки. За вечер удается подстрелить пару птиц. Потом в темноте пробираемся через лес к станции. Тишина. Только иногда слышно уханье филина.

       Прощаемся с И.В.Сталиным

       6 марта 1953 г. Вчера умер И.В.Сталин. В перерыве между лекциями с ребятами из группы обедаем в институтской столовой. Из репродукторов, вперемешку с траурной музыкой, звучат слова о великой скорби народов СССР и всего мира, о делегациях прибывающих в Москву, чтобы проститься с вождем. Кто-то предлагает всей группой тоже поехать в Москву. Все согласны. Решаем сагитировать остальных ребят и немедленно отправиться на вокзал за билетами на поезд. Желающих поехать в Москву набралось человек 15–20. Где-то раздобыли деньги. Договорились, что несколько человек, в их числе и я, сейчас же едут на вокзал покупать билеты на всех, а остальные подойдут туда позже.
       Московский вокзал. Кассы поездов дальнего следования размещаются в цокольном, полуподвальном помещении. Внутри все забито людьми. У окошек касс столпотворение, давка, пролезть без очереди невозможно. Группой из нескольких ребят встали в очередь, начинающуюся почти у самых входных дверей. Как самого юркого меня поставили впереди, а сзади подпирали и проталкивали остальные. В очереди пришлось простоять часа четыре. Я, в зимнем пальто, мокрый и изжеванный очередью, понемногу продираюсь к кассе. И вот, окошечко кассы рядом. Последнее усилие напирающих сзади друзей и я передаю деньги кассиру и получаю пачку билетов на дополнительный поезд до Москвы. Поезд вот-вот отправляется. Выбраться от кассы через толпу не менее трудно. Как-то выворачиваюсь, ребята протягивают руки, передаю им билеты. Выбрался, когда все уже убежали к поезду. Бегу и я. Номера вагона не знаю. Увидел – у вагона стоят несколько наших. Хочу пройти в вагон, проводник требует от меня билет. – Без билета, не пущу. Но у меня-то его нет, я же все билеты передал ребятам, а они обо мне забыли. Теперь они мне сочувствуют! Но что мне от их сочувствия? У меня от обиды даже потекли слезы. Я уже уходил, когда меня окликнул кто-то. – Иди быстро, садись! Как ребята мгновенно договорились с проводником, не знаю, но я еду!
       Оказалось, что все наши билеты были в одно четырехместное купе. По-видимому, в те дни железной дороге было не до комфортного размещения пассажиров, стремящихся со всех концов страны в Москву. Конечно, теснота в купе нас не пугала. Небольшие трудности возникли лишь со сном. Кто-то спал сидя, кто-то устроился на полу. Меня, как самого маленького по габаритам, на ночь запихнули в нишу, расположенную над дверью в купе. Потом туда же забралась одна из девушек. Своим обширным телом она перекрыла доступ воздуха в нишу, так, что я чуть не задохнулся. Пришлось вылезать, и ночь я проспал на полу. Утром, поезд подъезжает к Москве. Уже светло. Из окна вагона наблюдаем, как совсем низко пролетает большой реактивный самолет в сопровождении нескольких истребителей, потом еще один. Надо полагать, что это прилетают делегации зарубежных стран. И вот Москва, Ленинградский вокзал. Множество народа и милиции. Само собой получилось, что старшинство в группе взял на себя Эрик Байц. То ли потому, что у него был хорошо подвешен язык, то ли потому, что своей внешностью, ростом и, главное, моднейшей, зеленой велюровой шляпой, он производил впечатление весьма солидного и интеллигентного человека. Вышли на привокзальную площадь. Теперь нужно добраться до Колонного зала Дома Союзов, где установлен гроб с телом И.В.Сталина. Москву никто из нас не знает. С потоком других людей пошли пешком направо под железнодорожный мост. Немного прошли, – улица перегорожена двумя рядами грузовиков, дальше милиция не пускает. Милиционеры, откомандированные для усиления в Москву из других городов, ничего не знают, имеют одно приказание, – не пускать. Попытались пройти по другой улице, – опять грузовики и милиция. Никакие уговоры и просьбы пропустить, не помогают. Какие-то знающие люди сказали, что можно миновать заставы по крышам домов. И вот лезем с ними на крыши каких-то строений, похожих на сараи. Спускаемся вниз, – там снова застава, и милиция погнала нас обратно. Вернувшись на вокзал, решили проехать на метро и подобраться к Красной площади с другой стороны Москва-реки. В метро таких умных оказалось много, все обмениваются идеями, как добраться до Дома Союзов. Наблюдаем трагикомическую ситуацию. В вагон метро входит подвыпивший мужчина. В руке у него авоська, в которой лежит что-то, завернутое в промасленную газету с портретом Сталина. Какая-то старушка, заметив это, начинает громко, на весь вагон, возмущаться и стыдить бедного мужичка. Другие пассажиры поддерживают ее, возникает настоящий базар, и мужчину на очередной остановке силой выталкивают из вагона. Не помню, на какой остановке мы вышли. Перейдя мост через реку, очутились на Васильевском спуске. Впереди собор Василия Блаженного и толпа народа. Подошли ближе, пробираемся сквозь толпу, там снова все перегорожено грузовиками и самосвалами. На Красную площадь не попасть. Остановились. Толпа сзади напирает. Некоторые пытаются перелезть через машины или пролезть под ними. Их бесцеремонно вышвыривают обратно. На земле вокруг множество мусора, потерянных рукавиц, шарфов, галош и т.п. Недалеко в гуще толпы стоит и надрывается сиреной машина скорой помощи, выехать из толпы не может. А люди все прибывают и прибывают. Неожиданно из-за заграждения выезжают милиционеры на лошадях и, подняв лошадей на дыбы, направляют их прямо на людей. Кому-то попадает копытом, кто-то дико кричит, толпа в панике бросается вниз, обратно к мосту. До сих пор не могу забыть это чувство страха перед непреодолимой силой бегущей толпы. Только бы не упасть, иначе затопчут насмерть!
       Дело шло к вечеру, и нужно было решать, где провести предстоящую ночь и что делать дальше? Выяснилось, что у кого-то из наших студентов были родственники в Москве. Решили поехать к ним, попроситься переночевать. В квартире, состоявшей из двух комнат и кухни, москвичи приняли нас хорошо, накормили и, как смогли, устроили спать. Почти весь следующий день повторялась та же картина, снова безуспешно пытаемся проникнуть сквозь заграждения. Ехать на вокзал и отправляться домой не хотелось, и к вечеру, совершенно вымотанные мы решили обратиться за помощью в горком партии. Было уже часов шесть вечера, когда мы всей группой подошли к горкому. В вестибюле нас встретил офицер милиции. На вопрос, что нам нужно в горкоме, объясняем, что мы студенты из Ленинграда, на последние деньги приехали проститься с дорогим товарищем Сталиным, но нас нигде не пропускают. Нельзя ли нам получить пропуск, чтобы попасть в Колонный зал. Видимо, мы чем-то растрогали милиционера. – Ребята, сказал он, в горкоме уже никого нет, здесь ваш вопрос сейчас решить некому. Но я дам вам телефон товарища Пегова, члена правительственной тройки, занимающейся организацией похорон, позвоните ему. Можете позвонить с моего телефона. Тут же Эрик звонит Пегову, просит помочь «группе ленинградских студентов». Пегов тоже отвечает, что выдать нам пропуск сейчас нет никакой возможности, но советует, – вы подходите к заставе и говорите старшему командиру, что товарищ Пегов разрешил вашу группу пропустить. Попробуйте. Около семи часов вечера мы подошли к первой заставе, перегораживающей улицу около Политехнического музея. Здесь в охране солдаты под командованием офицера. Перед заставой толпятся люди, их не пропускают. Честно говоря, мы не особенно верим в удачу, но Байц, в своей зеленой велюровой шляпе, с важным видом подходит к офицеру, о чем-то разговаривает с ним и радостный бежит обратно, – Пегов подействовал, сейчас пропустят! Офицер, тем временем выстраивает солдат в две цепочки, и мы друг за другом, взявшись за руки, проходим между ними. По пути за нас цепляются люди, отбиваемся от них как можем и, наконец, через небольшую щель между разъехавшимися машинами, проходим на другую сторону заграждения. В группе небольшие потери: у Женьки Чистякова в толчее с руки сняли часы, кто-то из девушек лишился шарфа. Сейчас уже не помню, были ли на пути еще заставы, но около 10 часов вечера мы оказались на площади Дзержинского. Впереди последняя застава, – два ряда грузовиков, перегородивших улицу от здания «Стереокино» (оно давно снесено) до Дома Союзов. Пристроились в длинную очередь, тянущуюся к заставе. Как и около Кремля, здесь, по-видимому, днем была большая давка, на асфальте валялось множество ее следов: рукавиц, шарфов, обрывков газет и т.п. Очередь движется очень медленно. Около 11 часов вечера разнеслась весть, что в Колонный зал приехала комиссия врачей, и до утра пускать туда больше никого не будут. Будем ждать до утра. Отправившись на разведку Байц, вернулся с хорошим известием. Оказалось, что командовал заставой полковник милиции из Ленинграда. Он пообещал утром пропустить нашу группу первыми. Ночью было очень морозно, и люди из очереди постепенно разбрелись по всей площади в поисках теплых мест. Нам повезло, отыскали большой прямоугольный люк, от которого шел пар. На нем можно было немного согреться. Чтобы совсем не замерзнуть, ребята затеяли борьбу, толкали друг друга, прыгая на одной ноге. Естественно, при этом раздавался смех, возгласы болельщиков. И опять, как в метро, на них напустились окружающие – «У всех такое горе, а они тут смеются и скачут»! Пришлось согреваться молча.
       К утру, часам к шести, у заставы стала восстанавливаться очередь. Наша группа с помощью полковника-ленинградца оказалась в первых рядах. Ровно в шесть утра между грузовиками образовали проход и начали пускать народ. Подошел полковник, сказал, – ребята, сейчас пройдут зарубежные делегации, потом идете вы. Пропустили. От грузовиков до дверей идем между двумя рядами солдат с синими погонами и петлицами на шинелях (это КГБ). И вот мы у входа в Колонный зал. По обе стороны от входа, вдоль всего фасада цветы и венки в несколько рядов. Множество венков и цветов в фойе. Здесь стоят уже не солдаты, а офицеры КГБ. С обеих сторон вполголоса подгоняют идущих, – «Быстрее, не задерживайтесь, быстрее». Наконец входим в Колонный зал. Впереди, далеко на возвышении гроб с телом Сталина, ногами ко входу. По обе стороны от гроба люди, стоящие в почетном карауле. Рассмотреть практически ничего не удается, с обеих сторон слышится шопот «не задерживайтесь, быстрее». Многие люди вытирают платочками слезы. Значительно не доходя до гроба, нас поворачивают вправо, к выходу из зала. Весь проход занял всего несколько минут, и вот мы уже на улице.
       Обратно в Ленинград выехать оказалось совсем легко. Народу в Москву понаехало так много, что людей безо всяких билетов сажали в поезда и вывозили из города. Утром следующего дня мы уже были дома и слушали по радио трансляцию похорон Сталина. А потом в институте появился приказ, в котором всем участникам поездки в Москву, объявлялся выговор за нарушение графика учебного процесса. Выговор получили и студенты из параллельной группы, поехавшие в Москву следующим поездом, но доехавшие лишь до Калинина, откуда их поезд был возвращен обратно в Ленинград.
       Вскоре после смерти Сталина в стране объявили амнистию. Называли ее ворошиловской, по имени подписавшего соответствующий Указ, Председателя Президиума Верховного Совета СССР К.Е.Ворошилова. За короткое время из тюрем и лагерей была выпущено множество людей, в том числе и уголовников. Это сразу сказалось на обстановке в городе. Воровали и грабили в открытую. Леша Исаев прочувствовал это на себе. Дело было так. Мы уже пришли с занятий. В комнату входит Исаев и дрожащим голосом, немного заикаясь, с какой-то виноватой улыбкой, сообщает – Ребята, меня сейчас ограбили. – Как ограбили? – Да вот, шел мимо гастронома (это рядом с общежитием), подходит ко мне мужик, притиснул в угол между забором и стеной, и требует денег. Говорю, что денег у меня нет, показал ему пустой кошелек, я студент. – Тогда давай, что у тебя есть: вытащил у меня из нагрудного кармана авторучку, забрал мои очки и спокойненько ушел.
       Ночью, под окнами общежития слышен какой-то громкий разговор. Смотрим в окно, – внизу, на Измайловском проспекте двое раздевают офицера. Раздели до нижнего белья и ушли. Бедный офицер пошел по улице в одних кальсонах.
       Днем возвращаемся из института. Недалеко от общежития, на одной из улиц толпа народа, пожарные и милицейские машины. Подошли посмотреть и мы. Говорят, что в доме, в своей квартире бандиты из мести убили прокурора и его семью, потом открыли газовые краны, подожгли квартиру и скрылись.

       Дипломный проект и распределение

       Осень 1953 года. Работаю над дипломным проектом. Тема дипломного проекта электромеханическое вычислительное устройство, применяемое в авиационных штурманских приборах. В то время не было еще полупроводниковой электроники, и для вычислений использовались хитроумные механические устройства. Руководителем проекта мне назначили ведущего инженера-конструктора одного из закрытых заводов. Нужно рассчитать схему и разработать конструкцию устройства. При первой встрече с руководителем он положил передо мной альбом чертежей, сказав, – перерисуй аккуратно и будет хороший проект. Конструкцию я перерисовал, но повторять ее, один к одному, не хотелось. Возможно по наивности, мне казалось, что можно сделать проще. Попадать на завод, чтобы консультироваться с руководителем, было трудно, и работать над проектом пришлось только в институте и в общежитии. В результате, вторая (и последняя) встреча с моим руководителем произошла, когда дипломный проект был закончен и нужен был официальный отзыв руководителя. Сильного впечатления мои конструкторские изыскания на него не произвели, но в отзыве он все же поставил оценку отлично. Отметил еще и «самостоятельность» дипломника. Думаю, чтобы, по возможности, снять с себя замечания по содержанию проекта. Рецензент также посчитал, что проект заслуживает отличной оценки. Защита проекта происходила в ноябре 1953 года. Комиссия, под председательством капитана первого ранга Покровского, попеняв мне за не очень удачную конструкцию, (но зато свою!) все же оценила мою дипломную работу на отлично. А вскоре нам выдали дипломы. Теперь я молодой специалист, инженер-электромеханик, и обязан отработать по распределению три года.
       Распределение состоялось еще в середине последнего семестра. Кто желал, мог остаться в Ленинграде. Я же сказал, что мне желательно работать там, где есть жилье, чтобы потом взять к себе маму. Предложили поехать в город Витебск на завод электроизмерительных приборов, сказав, что там как раз строится дом для работников завода. На этот же завод получил направление еще один студент из параллельной группы.
       После защиты дипломного проекта выпускникам полагался месячный отпуск, а затем нужно было ехать в Витебск, на «завод где директором тов. Фенелонов Б.Ф.», как было сказано в путевке, выданной комиссией по распределению.
       Конечно же, память о студенческих годах сохранилась на всю жизнь. И, что интересно, лет до шестидесяти меня часто преследовал один и тот же ночной кошмар. Снилось, что я сдаю и никак не могу сдать какой-то экзамен. Мне страшно, что я ничего не знаю, что могут быть неприятности, и от этого просыпаюсь с колотящимся сердцем. Потом медленно, еще в полусне, я осознаю, что никаких экзаменов мне уже сдавать не нужно, все, что нужно было сдавать, я уже давно сдал! И наступает такое облегчение, так хорошо становится на душе.
       Ну, а теперь поехали в Белоруссию!

       Часть 7. Витебск. Белоруссия

       А вот и мой завод

       Утро 24 января 1954 года. Поезд Ленинград-Киев прибыл в город Витебск. С одним чемоданом в руке выхожу на платформу, оглядываю вокзал. Висят незнакомые флаги, – красные с зеленой полосой снизу и белой сбоку, что-то на белорусском языке раздается из мощного громкоговорителя. На улице холодно. Стало одиноко и неуютно. Показалось, что попал в какую-то чужую страну. Выйдя на привокзальную площадь, спрашиваю прохожих, как пройти на завод, где директором товарищ Фенелонов. Помню, обрадовало, что все, к кому обращаюсь, говорят на русском языке. Что это за завод никто не знает. Просят указать его название. А в моей путевке названия завода нет (издержки секретности). Вспомнил, что при распределении в институте нам говорили, что в таком случае нужно обращаться в партийные органы, там подскажут. Как выяснилось, до горкома КПСС можно доехать на трамвае, остановка которого рядом. Еду в горком. В промышленном отделе показываю свою путевку и прошу подсказать, как добраться до завода. – А, это завод электроизмерительных приборов, недалеко от вокзала, бывшая очковая фабрика, говорит мне инструктор отдела и называет адрес. Директора зовут Борис Федорович, добавляет он.
       И вот я у проходной завода. Позвонил в отдел кадров, мне выписали пропуск. После больших ленинградских заводов, где пришлось бывать на практике, то, что я увидел, всерьез назвать заводом трудно. Здесь всего два здания. Одно длинное, двухэтажное, напоминающее складское помещение. Другое здание частью двух, частью, трехэтажное. По-видимому, здесь располагается производство. Чего уж тут секретного? Все какое-то неухоженное, обшарпанное, участки кирпичных стен чередуются с заплатами из досок. Территория завода обнесена высоким забором. Кабинет директора на нижнем этаже склада. Фенелонов встретил меня очень приветливо, расспросил, сказал, что мой коллега приехал и уже работает в конструкторском отделе, меня тоже ждет работа.
       – Только с жильем пока вопрос не решен, придется немного подождать, завод сейчас строит два небольших дома, но они будут готовы к середине лета. А сейчас давайте решать, куда вас определить на работу и куда бы вас на время поселить.
       Неожиданно, директор подходит к окну, выходящему во двор, открывает форточку и громко кричит
       – Степанов! Зайдите ко мне с Сальниковым! Откуда-то сверху из главного здания отвечают,
       – Сейчас будем!
       Вот те на! Оказывается, на заводе у директора нет телефонной связи с подразделениями.
       Вскоре вошли двое мужчин. Один, лет пятидесяти, интеллигентного вида, с сильными залысинами, в очках в тонкой позолоченной оправе. Другой, длинноволосый, помоложе и попроще.
       – Это начальник конструкторского отдела Степанов Игорь Владимирович и начальник ОТК Сальников Владимир Александрович, а это, указывая на меня, молодой специалист из Ленинграда, представил нас друг другу директор. Давайте решать, куда его определить. Быстро решили, что назначат меня мастером в бригаду на участок сборки приборов.
       – А, вот как быть с жильем, посоветуйте.
       – Давайте его к нам для тепла, предложил Игорь Владимирович. Директор пояснил, что завод снимает для Степанова и Сальникова комнату в частном доме, и, если я согласен, то до окончания строительства заводских домов проблема жилья решается. На этом и остановились.
       Дом из белого кирпича, в котором жили Степанов с Сальниковым, оказался через дорогу от проходной завода. В доме три комнаты, две из них занимают хозяева. Отопление печное. На улице мороз и в комнатах, особенно к утру, очень холодно, приходится спать под двумя одеялами. Одно из воспоминаний: первая моя ночь в доме. В комнате абсолютно темно, так как окно занавешено одеялом для тепла. Просыпаюсь, оттого что под моей кроватью слышна какая-то возня, сопение и шепот
       – Держи крепче, дави его! Зараза, царапается!
       Оказалось, что два взрослых мужика, Степанов с Сальниковым, под кроватью учат жить хозяйского кота, так, чтобы хозяева не услыхали! Сказали, что кот по ночам гадит по углам комнаты, а днем еще ворует у них съестные припасы.
       Судьба свела меня с этими двумя интереснейшими людьми. Оба они были в то время репрессированными и не имели права проживать в столичных и крупных городах Советского Союза. Только прожив вместе с ними достаточно долго, понемногу выяснялись некоторые детали их биографий.
       И.В.Степанов перед войной работал, на одном из крупных приборостроительных предприятий Ленинграда (кажется, главным конструктором). Когда началась война, в армию его не взяли (у него была бронь), и он продолжал работать там же. В 1943 году за анекдот, рассказанный на работе, он был осужден на 10 лет лишения свободы. Все десять лет заключения проработал в какой-то шараге, в Москве. Шарагами тогда называли предприятия, в которых заключенные, в условиях тюремного режима, работали по своей специальности. Отбыв положенный срок от звонка до звонка, был направлен на витебский завод, с поражением в правах. Он не допускался к голосованию на выборах, его ограничивали в возможностях выезда в командировки.
       Имея огромный опыт работы, Игорь Владимирович, был по существу главным мозговым центром завода. Разбираясь в производственных неполадках, мог сутками не выходить из цехов. Сколько раз утром приходишь в сборочный цех, а там где-нибудь в сторонке, уже сидит Степанов, подняв очки на лоб и близоруко щурясь, рассматривает неисправные приборы, ищет причины брака. Случалось, что вечером, не заметив, его запирали на ночь в цеху. На людях был он молчалив, и замкнут.
       В то же время чувствовал юмор и иногда, хотя и редко, мог сам отпустить острую, но не злую, шутку. Как-то, решив пригласить в кино девушку из его отдела, я впервые в жизни одел галстук. В конце рабочего дня, приоткрыв дверь в конструкторский отдел, страшно смущаясь, жду, когда барышня обратит на меня внимание. Мне кажется, что все, кроме нее, смотрят на меня, пижона при галстуке, но в отделе мертвая тишина. Игорь Владимирович сидит на возвышении за своим столом, что-то пишет. Неожиданно, среди этой тишины раздается его голос,
       – Жених был весь в новых галошах! И взрыв хохота.
       Другим был В.А.Сальников, начальник ОТК завода. Это, наоборот, был весьма общительный человек, любивший пошутить даже в серьезном разговоре. Если Игорь Владимирович не любил рассказывать о своей жизни, то Сальников кое-что рассказал мне о своих «приключениях». В последний год войны его мобилизовали в армию и направили в диверсионную школу, где подготавливали для заброски в тылы немцев. По окончании школы, выбросили с парашютом за линию фронта. Выбросили неудачно, так, что на земле его сразу же схватили немцы, допрашивали, сильно избили и бросили в лагерь. Вскоре, наступающие советские войска, освободили заключенных и до конца войны он, кажется, прослужил в обозе. Уже после войны он работал на киевском заводе «Точэлектроприбор» в должности начальника ОТК. Не знаю, что произошло потом, но с этого завода его уволили и направили на работу в Витебск, также как и Степанова, с поражением в правах. Жена Сальникова ехать с ним не захотела и осталась с маленькой дочкой в Киеве.
       Удивительно, что при всей несхожести их характеров и разнице в возрасте, Игорь Владимирович и Владимир Александрович были очень дружны, обращались друг к другу с подчеркнутым почтением только по имени отчеству, но в домашней обстановке постоянно подкалывали друг друга. Не могу не описать один церемониал. Я живу вместе с ними в выделенной Степанову двухкомнатной квартире, недавно построенного первого заводского дома. Вечером или утром перед уходом на работу, каждый приготавливает себе еду в своей посуде, рассчитывая, что ее хватит на весь день. Однако, никакой гарантии того, что кто-то из друзей не опустошит чужую кастрюлю, нет. Так бывало не раз. И вот, чтобы сохранить пищу в неприкосновенности, каждый из них демонстративно, на глазах у другого плюет в свою кастрюлю.
       – Вот теперь-то Вы Владимир Александрович, не сожрете мой супчик, говорит Игорь Владимирович.
       – Ну и Вам, Игорь Владимирович, не захочется моей каши, плюнув в остатки каши, отвечает Сальников.
       Жили мы вместе около двух лет. Потом, совершенно неожиданно Игорь Владимирович женился, привезя жену из Москвы. Потом приехала из Киева жена Владимира Александровича с дочкой. Какое-то время мне пришлось жить на территории завода, в маленькой комнатушке на втором этаже склада. А вскоре завод и мне дал отдельную комнату в новом доме.
       Чтобы закончить повествование о Степанове и Сальникове, немного об их дальнейшей судьбе. Я уже не работал в Витебске, но узнал, что позже оба они были полностью реабилитированы и восстановлены в правах, а Сальников еще и награжден медалью «Партизану Отечественной войны». Игорь Владимирович уехал в Ленинград. Владимир Александрович еще долго оставался в Витебске, а потом следы его затерялись. И вот, году в 1975, когда я уже работал заместителем директора ВНИИМ им. Д.И.Менделеева в Ленинграде, ко мне заходит сотрудник, вернувшийся из командировки в г.Брест (Белоруссия) и передает мне привет от Владимира Александровича.
       – Какого Владимира Александровича, спрашиваю, не поняв, о ком идет речь.
       – От Сальникова, отвечает. Сальников директор большого завода в Бресте, выпускающего вычислительные машины. Увидев вашу фамилию на письме, с которым я к нему пришел, он стал меня расспрашивать о вас, оказывается, вы вместе работали когда-то. Сейчас он большой человек в городе, продолжил сотрудник: член обкома КПСС, недавно награжден орденом Октябрьской революции.
       Вскоре, когда Владимир Александрович был в Ленинграде, мы встретились с ним, и хорошо посидели.
       – Представляешь, сказал он, разве мог я подумать тогда в Витебске, что когда-нибудь сумею выкарабкаться из той ямы, в которую меня загнали.

       Мастер бригады

       Итак, я мастер в бригаде слесарей-сборщиков электроизмерительных приборов. Первый в моей жизни оклад 830 рублей в месяц. В цехе два ленточных конвейера, на двадцать четыре рабочих места каждый. На одном из них собирает приборы моя бригада. В бригаде работают молодые женщины, две трети из них амнистированные, недавно вернувшиеся из лагерей. Это накладывает на их взаимоотношения между собой определенный колорит. Ненормативная лексика не считается чем-то предосудительным. Бригадир Соня Бадеева, женщина лет тридцати, самая старшая по возрасту. Оплата труда производится по результатам работы бригады. За допущенный на операциях брак производятся вычеты, поэтому иногда начинается выяснение отношений между собой в поисках виновников брака. Бывает, дело доходит до драки, когда женщины вцепляются в волосы друг другу. Разборки быстро пресекает бригадир Соня. Подходит и молча бьет кого-нибудь из спорщиц в ухо. Метод действует безотказно.
       Мне работа по душе. Одно плохо – я один мужчина в бригаде и при общении с работницами все время смущаюсь и краснею. Видя это, молодые девчонки любят надо мной немного поиздеваться, при моем появлении в цехе хихикают, о чем-то многозначительно перешептываются. Или вот. В цеху очень жарко, девушки сидят за конвейером в халатиках, надетых почти на голое тело. Я прохожу вдоль конвейера. Неожиданно, кто-либо распахивает халат и с возгласом, – ох жарко! поворачивается ко мне, демонстрируя свои прелести. Всем это развлечение нравится, я же, красный как рак, пулей выскакиваю из цеха. Но терплю. Бригада умеет хорошо и много работать. Как правило, в начале месяца работа идет ни шатко, ни валко: нет нужных деталей и комплектации. Чтобы выполнить план, администрация, как правило, просит девушек в конце месяца поработать сверхурочно. Бывает, придя в цех, об этом просит лично директор завода. В цех приносят радиолу с пластинками, конфеты, печенье и ящик лимонада. Под музыку и лимонад работа идет веселее. Временами, утомившись, особенно при работе во вторую смену, девушки выключают конвейер, кто-нибудь запевает блатную песню, бригада подхватывает. Немного попев, а то и потанцевав, бригада продолжает работу.
       Сейчас, по прошествии десятков лет, думаю, – что же тогда было для меня, молодого специалиста, самым трудным в работе? Прежде всего, это общение с людьми. И второе, – документооборот на производстве. Ты, кажется, постиг теорию приборов, умеешь рассчитать схемы и даже отладить технологию, но совершенно не знаешь, как оформить тот или иной документ, как выписать наряд на выполнение работы, как закрыть этот наряд, чтобы обеспечить хорошую зарплату бригаде и т.п. Этому нас в институте не учили. Не учили и тому, что нужно внимательно читать документ, прежде чем ставить на нем свою подпись. И здесь моя бригада ухитрилась преподнести урок неопытному мастеру. Как-то, директор проводит совещание. Ищут, виноватого. В сборочном цехе нет тары для упаковки приборов. Получается, что никто не виноват, сплошная спихотехника, начальники цехов валят друг на друга. Мне скучно все это слушать, я пишу на листочке стишок:

       На заводе нету тары,
       У директора совет.
       Тары-бары-растабары,
       Бары есть, а тары нет,

и подсовываю его Борису Федоровичу. В разгар совещания в кабинет врывается взъерошенная начальница планового отдела, маленькая, толстенькая, с крашенными перекисью волосами женщина, лет около пятидесяти. В руках у нее бланк наряда на работу.
       – Смотрите, что эти ваши работнички делают! Как не стыдно! Оказывается, кто-то из моей бригады расписал в наряде пооперационно всю процедуру «грехопадения» мужчины и женщины, расценил все операции и общую сумму к оплате. На наряде была и моя подпись, он прошел все инстанции и лишь эта дама удосужилась ознакомиться с его содержанием. Уже после совещания директор выговаривал мне.
       – Вместо того, чтобы стишочки писать, ты бы документы читать научился!

       Я расту

       Мастером в бригаде я проработал около полугода. Неожиданно Игорь Владимирович предложил мне перейти работать в заводскую лабораторию, объяснив это тем, что заводу поручено освоить производство нового типа приборов, и предстоит большой объем их испытаний. Я согласился и был назначен начальником лаборатории. Штат лаборатории небольшой, всего четыре сотрудника. Старшим в лаборатории до меня, был молодой жуликоватый мужчина по фамилии Саблев. Будучи по паспорту Саблевым, он везде упорно писал свою фамилию «Саблив». Имея семиклассное образование, он отличался безграмотностью, угодливостью и любовью к женскому полу. При всем при том, он был незаменим как снабженец, мог добыть все, часто ездил в командировки по снабженческим делам завода, по возвращении из которых, хвалился своими победами на любовном фронте. Это его потом и сгубило. В одну из партийных кампаний по укреплению сельского хозяйства его направили работать председателем отстающего колхоза в область. Не проработав там и полугода, Саблев вернулся на завод, но уже со строгим партийным выговором за моральное разложение. Оказывается, по пьяной лавочке, он поспорил с колхозным бухгалтером, что соблазнит его жену, а в доказательство поставит ей на ягодицу колхозную печать. И поставил, и известил об этом бухгалтера. Спор выиграл. Но из колхоза его, к его радости, выгнали. Или, вот еще вспоминается «из Саблива».
       Для монтажа одной из установок в лаборатории необходимо метров пятьдесят хлорвиниловой трубки. Это дефицит, и в отделе снабжения мне отказывают. А я достану, говорит Саблев. Тут же составляет письмо на имя своего друга, главного инженера пивоваренного завода, расположенного рядом, по другую сторону забора, с просьбой отпускать ежедневно несколько литров пива для производственных нужд лаборатории, и идет с письмом к начальнику отдела снабжения. Рассказывает тому, что есть договоренность с начальством пивзавода о том, что пиво будет подаваться в лабораторию по хлорвиниловой трубке. Расчет оказался правильным.
       – Я выпишу вам сто метров трубки, если вы протянете трубку и в мой кабинет, говорит наш главный снабженец. Это не выдумка, так было.
       Еще в лаборатории работали две пожилые женщины, занимавшиеся разбраковкой под микроскопом пружинок для приборов. С этими женщинами связано, казалось бы, и не заслуживающее внимания воспоминание. Но вот запомнилось. Первый раз вхожу в лабораторию, вижу, разглядывая что-то в микроскоп, сидят две женщины и, не замечая меня, о чем-то горячо спорят. Подошел, смутились. На столике микроскопа лежит муха. Спрашиваю, о чем спорите? Да, вот, говорят, не можем понять, это муха мужского пола или женского. Такие вот «юные натуралистки» пенсионного возраста!
       Работая в лаборатории под руководством Игоря Владимировича, я очень многому у него научился. От Игоря Владимировича я получил первую в жизни благодарность за решение одной из конструкторских проблем. Осваивая производство нового прибора, конструкторы его отдела бились над тем, чтобы при завинчивании гаек на шпильках приборов, эти шпильки, запрессованные в пластмассовый корпус, не выворачивались из него. В лаборатории скопилась груда корпусов, не выдержавших испытаний на скручивание шпилек. Как-то разбираясь в браке, я предложил небольшое изменение конструкции шпилек, оказавшееся удачным. Очень я был горд этой его похвалой.
       Очень жесткие требования Степанов предъявлял к стилю и оформлению документации. Мой первый, самостоятельно написанный протокол испытаний прибора он возвращал мне семь раз (это я точно помню). Мне кажется, что в протоколе все правильно, все логично. Но опять и опять замечания. Получив замечания на седьмой вариант протокола, я расшумелся, бросил протокол на стол и ушел. Но, успокоившись, понял, что замечания-то справедливы, еще раз переписал документ и снова показал Степанову, извинившись. Не знаю, что подействовало на него, но последний вариант был полностью одобрен. Так прививалось молодому инженеру уважение к русскому языку и точности содержания технических документов. Не обходилось и без курьезов.
       Была на заводе пухленькая машинистка, славившаяся многочисленными любовными связями. Впервые печатая подборку протоколов испытаний, вместо слова «погрешность» ухитрилась многократно напечатать «промежность». И так на всех страницах. Слово погрешность ей было незнакомо! Ух, какую взбучку устроил ей Игорь Владимирович за эту «промежность прибора»!
       Весной 1955 года мы неожиданно поменялись должностями с В.А.Сальниковым. Все произошло просто. Состоялся разговор с директором, который сказал, что соответствующие органы рекомендовали ему освободить Владимира Александровича от должности начальника ОТК, и что мне для утверждения в этой должности нужно ехать в Москву на коллегию Министерства. Понимая, что этим предложением он ставит меня в двусмысленное положение, добавил, что у Сальникова никаких претензий и обид на меня не будет, – он все понимает. Действительно, доброе отношение того ко мне ничуть не изменилось
       Свое первое в жизни посещение «вышестоящей организации» – Министерства приборостроения и средств автоматизации СССР, вспоминаю с улыбкой. До этого я никогда не был в высоких кабинетах. Перед заседанием коллегии один из клерков привел меня на беседу к заместителю министра. Ожидаем в приемной. Разглядываю обстановку. Одна из стен за спиной секретарши представляет собой широкий, во всю ширину стены шкаф. Ждем довольно долго. Неожиданно створки одной из секций шкафа распахиваются, оттуда появляется мужчина и приглашает нас войти. Это меня на мгновение ошарашило, я никак не ожидал, что для прохода в кабинет нужно войти в шкаф! С заседания коллегии я вышел уже настоящей «номенклатурной единицей» – начальник ОТК завода это номенклатура министерства. И жалование в 1800 рублей!
       Работа в отделе технического контроля имеет свою специфику. Это постоянные конфликты контролеров ОТК с производственниками, пытающимися, во что бы то ни стало пропихнуть брак. Здесь требуется определенная твердость характера, которой поначалу у меня нехватало. К счастью, ее хватало у контрольных мастеров в цехах. Многому я научился у моего заместителя, графини Елены Иосифовны Францкевич. Да, она была настоящая графиня, не только по происхождению, но главное, по какой-то особой благородной манере держаться. Авторитет ее на заводе был непререкаем. Седая женщина, выше среднего роста, с изумительно красивым сухощавым лицом, она одним суровым, осуждающим взглядом могла поставить на место любых спорщиков-бракоделов.
       Через некоторое время после назначения меня направили в Москву на курсы начальников ОТК. Вернулся я на завод, обогащенный теорией. Теперь нужно было учиться разумно и взвешенно ее использовать на практике. Получалось не всегда.
       Последний день месяца. В цеху аврал. Осталось изготовить еще несколько штук приборов в экспортном исполнении, с надписью на шкале «Сделано в СССР». Требования к качеству таких приборов повышенные, особенно к внешнему виду. Деталей на конвейере осталось точно на это количество приборов. Контролеры уже приняли почти всю партию. Остается принять последний прибор, и, ура! План по экспорту будет выполнен! Но прибор не принимают. – Все хорошо, говорит контролер, но вот на шкале небольшая царапинка, а это для экспортных приборов не допускается. Нужно заменить шкалу. Но шкал этого типа в цехе больше нет! Вмешиваются мастер бригады и начальник цеха, уговаривают контрольного мастера принять бракованный прибор, чтобы не сорвать выполнение плана. Тот не соглашается. Вызывают меня. Действительно, длина царапины превышает допускаемую инструкцией. Хотя в душе я понимаю, что царапина это ерунда, но нужно не уронить авторитет ОТК и приходится подтверждать решение контролеров. Минут через десять вызывает директор завода. В руках у него злополучный прибор. Разговор сразу начинается на повышенных тонах.
       – Нужно принять, что это ваши контролеры там выдумывают, шумит Борис Федорович.
       Честь мундира, больше чем требования стандарта, заставляет меня ответить, что это невозможно. Начинается горячая «дискуссия» о качестве, ответственности одних и безответственности других. Директор постепенно распаляется все больше. В конце концов, заорав, – Так примешь ты прибор или нет, и, получив в ответ твердое нет, матерится и изо всех сил швыряет прибор в меня. Попадает в ногу. Синяк от удара я потом показывал своим контролерам, хвастаясь твердостью собственной позиции. Теперь-то понимаю, что не твердостью, а глупостью. Ничего бы плохого не произошло, если бы этот прибор был принят ОТК и вовремя отправлен заказчику. С другой стороны, может быть, подобные стычки развивали навыки принятия самостоятельных решений, учили отстаивать свои позиции при решении технических вопросов. Кто знает.

       Как рождаются слухи

       В кабинете начальника ОТК стоит еще и рабочий стол заместителя директора завода по строительству Быкова. Однажды Быков заболел и несколько дней не появлялся на работе. Кто-то, приоткрыв дверь и показывая пальцем на его заваленный бумагами стол, коротко мотнув головой, спрашивает, – где? Я, почти не думая, занятый своими делами, так же коротко буркнул, – в тюрьме! Сострил! Последствия этой шуточки выявились вскоре. Через 2 – 3 дня ко мне заходит начальник одного из цехов и спрашивает, не знаю ли я за что посадили моего соседа Быкова?
       – Как посадили, недоумеваю я, он болен и только вчера при мне разговаривал из дома по телефону с директором.
       – Да нет же, Быков в тюрьме, об этом все говорят!
 Потом уже до меня дошло, что это я «посадил» Быкова, необдуманно ляпнув – «в тюрьме». Но ведь трудно было предположить, что из этого получится.

       Не хотите ли в чекисты?

       После смерти Сталина в стране освобождались от прежних чекистских кадров, проводилась, как тогда писали, кампания по «укреплению рядов КГБ». Как ни странно, органы попытались укрепить свои ряды и моей персоной. К счастью, как я теперь понимаю, неудачно. Осенью 1955 г. меня и еще одного молодого инженера вызвал директор завода. – Нужно подойти в райком партии, с вами хотят побеседовать. Назвал номер комнаты. – Кто и о чем хочет побеседовать, узнаете на месте.
       И вот мы в райкоме. В комнате из-за стола нам навстречу поднялся военный в шинели с капитанскими погонами. Поздоровались. Капитан назвал свою фамилию, и без предисловий сказал, что партийные органы рекомендуют нас в органы КГБ.
       – Подумайте над этим предложением, и если согласны, то в следующую встречу, мы поговорим подробнее. Что касается будущей работы, то характер ее для вас останется прежним, инженерным, хотя придется подучиться.
       Решение для себя я принял, не раздумывая долго. Конечно, я соглашусь! Наивный человек! Я полагал, что после окончания школы удастся попасть во Львов, где жила моя жена. Спустя несколько дней, я снова в кабинете у директора. О чем шел разговор в райкоме партии он в курсе, ему интересно знать мое решение. Я что-то мямлю, и все-таки говорю ему, что намерен согласиться с предложением.
       – Идиот, взрывается Борис Федорович, мало они людей постреляли! Ты тоже хочешь стрелять! Вон твой друг оказался умнее, отказался. Чем тебе на заводе-то плохо?
       В назначенный день я встречаюсь с капитаном уже в здании управления КГБ. Теперь, получив мое согласие, он рассказывает, что организуется набор в специальную школу, находящуюся в одном из городов Белоруссии и мне необходимо срочно заполнить ряд документов и пройти медицинскую комиссию. И заполнил я документы, и прошел комиссию. А, в конце концов, дело кончилось ничем! Месяца через два меня пригласил капитан и сообщил, что мест в этой школе для их управления уже нет, и, что если я хочу, они могут просто принять меня на работу в свое подразделение. Я отказался. Так органы потеряли «ценного» сотрудника.
       На заводе электроизмерительных приборов я отработал положенные молодому специалисту три года. А потом переехал из Витебска во Львов к жене. Ее, как и меня, после окончания Львовского политехнического института распределили в Витебск. Там на заводе мы и познакомились. Потом она уехала в декретный отпуск к родителям во Львов, а, родив, категорически отказалась возвращаться на завод. Чтобы не разрушать семью, пришлось мне оставить работу в Витебске. И начался еще один этап!