Два двойных трамвая

Я редко езжу в трамвае. Я вообще редко пользуюсь общественным транспортом. Необщественным, впрочем, тоже - своей машины у меня нет. И, так уж сложилось, что круг, замкнутый круг моих интересов или, вернее, необходимостей, осознанных необходимостей, что есть, согласно классику, свобода, этот круг (дом - работа - дом) вполне можно за час обойти. Чуть было не сказал "обойти ногами". А чем же ещё. Не на руках же или голове мы ходим. Впрочем, кто как. Я - преимущественно хожу ногами.

В общем, я редко езжу: необходимости нет. Но, когда случается, когда нужно ехать по причине ли дальности расстояния, либо по недостатку времени, в таких ситуациях я предпочитаю трамвай. Если, конечно, есть выбор. А выбор бывает почти всегда, и тогда я сажусь в трамвай. Люблю я его размеренную степенность, его вальяжность, которую он проявляет не в ущерб скорости. Это свойственно и старым трамвая, и, тем более, новым, уверено ставшим на рельсы нашей судьбы и, словно судьба, не сходящим с них. Мерное покачивание трамвая, его плавная во время езды поступь создают ощущение покоя и навевают мысли о покаянии. Правда, первое, покой то есть, - попросту недостижим в нашей суетливой жизни, а до второго, до покаяния, дело не доходит: путь, как бы он ни был длинён, для этого слишком короток и, тут же по выходе из трамвая, забываешь об том побуждении да и другие мысли занимают, стоит лишь из выйти трамвая. А он продолжает своё движение и ни ему до тебя, ни тебе до него нет никакого интереса. Не то, когда едешь в трамвае...
Был почти погожий весенний день. Солнце светило радостно, но иногда пряталось за облачками, либо я уходил от его лучей в тень блочных домов. В том году весна наступила поздно и сразу бросилась навёрстывать упущенное: деревья в несколько дней выбросили листья, а те, которые имели на то право, распустили цветы. Близился май. Май, стирающий сырость, ломающий скучную серость и судьбы. Но прежде, прежде чем наступить май материализовался в трамвай. Для меня, по крайней мере.

Всё-таки странная штука этот трамвай. Вот близкий к нему поезд. Поезд, по определению, - сцепка вагонов, вагоны, выстроенные один за другим, вагоны, соединённые для общей езды, а впереди - паровоз (или теперь - электровоз), тянущий весь состав. Не таков трамвай. Трамвай - он и один - трамвай, но и два трамвая (и тот и другой называют вагонами), связанные в одну упряжку цугом (да, и три и более, пожалуй) - тоже трамвай. С таким, двойным, трамваем мне и пришлось тогда иметь дело.

Мне нужно было куда-то ехать. Куда - не помню, хотя, может быть, и помню, или вспомню, если захочу, ежели окажется крайне важно, но - не важно, и не захочу, и не вспомню. Мне пришлось ехать по какой-то надобности, и я сел в трамвай. Сесть в трамвай - вовсе не то, что сесть на стул либо диван или даже в автомобиль. Сесть в трамвай - означает, всего-навсего, что ты оказываешься в трамвае. А уж сидишь ли ты там или стоишь - не имеет вовсе никакого значения. Короче говоря, в трамвае можно сидеть стоя. Но можно и сидеть сидя. Это похлеще, чем идти ногами. Только на то он и трамвай. Трамвай - существо уникальное и разные штуки с ним приключаются, с ним и в нём.

Я сел во второй вагон. Народу в трамвае было немного, людей, которые, лишь ступив на ступеньку трамвая, тут же превращаются в пассажиров, таких людей там оказалось столько, что их можно было пересчитать, если не по пальцам, то уж по головам - точно. Очень точно, потому как все пассажиры в трамвае сидели в исконном смысле этого слова и виднелись преимущественно головы, одни головы, исключительно головы мне были видны, поскольку будучи весьма законопослушным гражданином равно как и правилапредержащим (должно быть слитно пишется такой неологизм), будучи правильным пассажиром, я вошёл (сел) в трамвай через заднюю дверь. Увиденная мною картина легко представима: ряды сидений (креслами назвать их язык как-то не поворачивается) и над ними - головы (которые, впрочем, тоже не поворачиваются). Лишь кондуктор (кондукторша, кондуктресса, следуя современной моде обыностранивать русский язык, да и не один лишь русский - украинцы, например, в этом деле, оказалось куда более прогрессивными) девица лет двадцати пяти, подскочила со своего места, дабы взять у меня и ещё у одного такого же севшего на этой остановке пассажира, задвигалась в мою сторону кондукторша получить с меня деньги за проезд, а самоё меня - обилетить.

Обилеченный я вторично (не вставая) сел и дважды сидящим оказался менее чем за минуту. Только теперь я сел буквально, благо свободных мест оказалось предостаточно, правда все они, свободные места, были сдвоенные. Уж ежели сидеть в трамвае, то, как по мне, предпочтительно одному, чтобы рядом никого: так и созерцать и мыслить (именно мыслить, а не смотреть и думать - трамвай) удобнее. Однако свободными оставались лишь сдвоенные места и я выбрал одно из них у окна, про себя моля (но не очень), чтоб возле никто не сел. Когда едешь в трамвае, когда я еду в трамвае, то хочу полностью отделиться от постороннего, от внешнего и остаться, оказаться в самом себе. При этом поглядывание в окно не мешает нисколько: можно рассматривать улицы и прохожих и при этом быть наедине с собой. Особенно приятно смотреть из окна трамвая весной, когда деревья стремительно одеваются, а люди, наоборот, не столь стремительно раздеваются. Сидящий же рядом, как ни верти (пусть даже он сидит спокойно, на крутясь), отвлекает, мешает такому созерцанию.

Молитва (скорее, просьба) моя была услышана и всю дорогу я просидел один, разглядывая первые этажи проезжающих мимо домов, прохожих и деревья, нижнюю, в основном, их часть, не столь зелёную сколь, возможно, крона. А думать ни о чём не хотелось. Вот и не думал.
А вообще-то я сел в первый вагон...

...Народу в трамвае почти не было. Только несколько человек ехали, сидя с левой стороны на одиночных сидениях (вряд ли креслах), заняв их все. На мою долю оставались двойные, справа. Я и сел на одно из них неподалёку от задней двери, расплатился за проезд с кондуктором (парнем лет двадцати пяти) и собрался было смотреть на первые этажи проезжающих мимо домов, на начинающие стремительного одеваться деревья, насколько можно видеть деревья из окна трамвая, и не столь стремительно раздевающихся прохожих. Думать мне не хотелось, хотя и было о чём. Но не думал.

На второй или на третьей остановке трамвай заполнился людьми и свободное место для сидения, насколько мне было видно, оставалось единственно возле меня. Не зря я мысленно молил (хотя и не очень, просил скорее), чтобы возле меня никто не сел, чтобы никто не отвлекал меня от разглядывания городской весны за окном. Но и высшие силы не всесильны. Вскоре возле меня оказалась девушка в лёгкой курточке и короткой юбке, столь короткой, что, когда она села, ноги в колготках телесного цвета открылись почти полностью и это были красивые ноги. Я же просил, чтобы никто не садился возле, чтобы в трамвае ничто не отвлекало меня от самого меня. Только теперь ничего уж не поделать: на такие ноги грех не глядеть. Не пристально смотреть, уставясь в них, как в газету, а так, хотя бы время от времени, мельком. Ну я и смотрел. Правда, недолго. Но об этом чуть позже.

Девушку я заметил ещё на улице. Симпатичная такая, ниже плеч волосы распущенные, стройная, не очень высокая. В общем, мне такие нравятся. В руках девушка держала книгу - большая редкость по нынешним временам, когда читать почти перестали. Разве что детективы да фантастику и те не лучшего качества. Возможно, как раз из-за книги я и обратил на неё внимание. Хотя нет. И без книжки девушка была привлекательна. А теперь она оказалась рядом со мной, купила билет, раскрыла книгу, положив её на колени и принялась читать. Всё. Смотреть на ноги уже не стало никакой возможности: ну что там можно увидеть за книгой. Оставалось заглянуть в книгу. Что я и сделал.
- Ба!- мысленно сказал я,- да ведь это же Алексей Барсуков, "Люди без мира".

То, что девушка читала именно эту книгу, я определил с первой же строчки, на которую случайно бросил взгляд. Узнать стиль живого классика и лауреата всех премий, какие только возможны в литературе, узнать Барсукова даже по одной фразе не составляет труда. Во всяком случае для меня. Не знаю, узнает ли самого себя Алексей Барсуков, проведи с ним подобный эксперимент. Я - узнаю, узнал: без сомнения, Барсуков, "Люди без мира". Уже то, что девушка читала (ударение на слове "читала"), само по себе заслуживало уважения, а то что она читала (и ударение на слове "что"), - вообще поднимало её в моих глазах на достойную высоту. Но не успел я порассуждать (мысленно, конечно) по этому поводу, как девушка оторвалась от книги и посмотрела на меня. Я почти смутился: а ну как она заметила, что я смотрю (лучше было бы сказать без эвфемизма: пялюсь, и скажу), вдруг она увидела, как я пялюсь на её ноги. Но нет. Она посмотрела на меня гораздо дольше, чем нужно было для того, чтобы укорить за излишнее внимание к её ногам, достойным, повторюсь, ногам, посмотрела и спросилапроговорила:
- Извините,- это она-то передо мной извинялась, нахалом эдаким,- вы не скажете который час?
- Конечно скажу, с удовольствием скажу, сказал бы даже не будь у меня часов, как не сказать.- Но это я не произнёс, а подумал. Я бы ещё много чего подумал, только надо было отвечать, и я посмотрел на часы, мельком (почти как не ноги девушки) глянул на них, чтобы побольше времени можно было смотреть на собственно девушку. "Глаза голубые",- успел ещё, впрочем, подумать я и назвал время.

- Спасибо,- ответила она, и собралась было вновь приняться за чтение, но я не дал, не позволил, не допустил судьбе пройти мимо. Я поинтересовался, что она читает, при том, что заранее знал ответ, потом, спросил о чём-то ещё, потом ещё о чём-то. В общем, из трамвая мы, я и девушка эта, вышли вместе, и я забыл, куда ехал. Девушка та теперь моя жена. И зовут её Татьяна.

Только всё было не так: я сел во второй вагон...

...А когда я проехал, сколько следовало, и вышел из трамвая, то это был ещё не конец пути. Мне предстояло пересесть в другой трамвай. Его маршрут проходил совсем близко от той остановки, на которой вышел я, так что идти почти не пришлось. Вскоре показался нужный трамвай. И был он двойной.


29.04,
6.05.06 Общая редакция - 6.05.06