Нежная прелесть цензуры

Глава первая,
в которой Борис Ильич Берман еще раз убеждается в том, что удача никогда не покидает его.

       К пятидесяти годам Борис Ильич Берман достиг немало – лауреат всех возможных литературных премий, член Правления Союза Писателей, член Пен-клуба, почетный житель своего родного города Минусинска и, даже, - советник Президента по вопросам культуры и образования. Первую свою книгу молодой Боря Берман издал, еще будучи студентом литературного института. Это были короткие новеллы, посвященные современной тематике, и все критики написали тогда о нем восторженные статьи, назвав его «Шолоховом наших дней»
       «Славянский», – писал критик Завлунов, – «хлесткими яркими мазками создает картину сегодняшней страны и пишет портрет нашего современника во всей его красе».
       Как, наверное, уже догадался наш читатель, Борис Ильич в самом начале своей блестящей писательской карьеры выбрал звучный и запоминающийся псевдоним – «Михайло Славянский». Идею с псевдонимом, сам того не ведая, подсказал ему более тридцати лет назад сосед по комнате в общежитии, а ныне - экс-диссидент, литературовед и житель солнечной Калифорнии Толик Либерзон.
- Ты, пойми, Борчик, - сказал Толик, аккуратно, по игле наливая во второй стакан водку так, чтобы она не перемешалась с пивом, - нам – «-зонам» и «-манам», что бы мы не написали, развернутся не дадут. Валить надо…
- Это – правда, - согласился тогда Берман.
       Борис Ильич лежал у самого края бассейна. Было очень жарко, но он любил солнце. Лишь дважды за последние три часа Берман ненадолго заходил в воду, после чего падал на белый пластиковый топчан, устланный таким же белоснежным полотенцем, и подмигивал бармену. Это означало – «ещё один скрудрайвер».
       Бармен и официантки пятизвездочного отеля «Гавайи-бич» знали Бориса Ильича в лицо. Он наведывался в Лимассол три-четыре раза в год на неделю-другую. «Скрудрайвер» стоил четыре с половиной фунта или – около восьми долларов. За день лежания на пляже Борис Ильич выпивал приблизительно с десяток «скрудрайверов», и с каждого из них бармен получал пол-фунта чаевых. Надо ли объяснять, что Берман считался лицом «VIP»?
       Рядом с Борис Ильичом расположился, читая, высокий сухощавый мужчина, приблизительно его ровесник. Борис Ильич, скорее от безделия, чем от любопытства, вытянул шею и заглянул между страниц. Это был английский текст.
- Черт побери, - тихо ругнулся он, - пятьдесят лет прожил, а ничего кроме «йез» и «ноу» не понимаю…
- Извините, - повернулся к нему сосед, - Вы что-то сказали?
- Да, нет, это я так, про себя…
- А, хорошо, - он снова углубился в книгу.
- Последнее время на Кипре стало много наших…, - пространно заметил Берман, - Меню на русском… Вы из Москвы?
- Нет, - односложно ответил мужчина.
- Тогда, Питер, конечно? Правильно? Я по манере говорить узнал…
- Нет, вы ошиблись. Я родился в Нижнем, но уже много лет живу за границей.
- Очень мило, - оживился Берман, - напрашивается вопрос – где?
- Я живу в Ритании.
- В Британии? – переспросил Борис Ильич.
- Нет, в Ритании, первая буква «Р».
- Никогда не слышал… Где это?
- На островах, – исчерпывающе ответил незнакомец. - Совсем маленькое государство. Рядом с Новой Зеландией.
- Меня зовут Борис Ильич, - неожиданно представился Берман.
- Павел Иннокентьевич, - равнодушно ответил мужчина.
- Вы бизнессмен? – не успокаивался Берман.
- Нет, что Вы! – покривился мужчина, - я – государственный служащий. Чиновник, если так можно выразиться.
- Очень интересно!
- Да, ничего интересного. Работа как работа.
- И чем вы занимаетесь? Вы простите меня за любопытство, это – от моей профессии.
- Я - главный государственный цензор.
- Цензор? – смутился Берман.
- Да, цензор. А что Вас удивляет?
- Нет, ничего. И что же подпадает в Вашем государстве под цензуру?
- Литературные произведения.
- А как же свобода слова? – легко улыбнулся Берман.
- К свободе слова это не имеет никакого отношения. Вы можете писать о чем хотите, это Ваше право. Мы проверяем только качество написанного…
- Вы знаете, - окончательно стушевался Борис Ильич, - я имею некоторое отношение к литературе… Вы извините, я вас отвлекаю… Расскажите поподробнее, если можно…
- Пожалуйста, - Павел Иннокентьевич захлопнул книгу, - Ритания – совсем небольшая страна. Наш король, Виссарион 4, меценат и покровитель литературы, как самого высокохудожественного вида исскуства. По его указанию был разработан специальный проект, позволяющий настоящим литераторам заниматься непосредственно созданием литературных произведений. Государство берет на себя все заботы о писателе, предоставляет ему дом, автомобиль, ежемесячное денежное пособие, вообщем делает все для того, что бы он мог сосредоточиться на создании настояшей прозы, поэзии и драматургии. Ну и там… мелочь всякая… самолет личный…
- И сколько у Вас таких вот «настоящих писателей»? – саркастически спросил Берман.
- Еще недавно было трое – Уолтман, Беко и Разански. Неделю назад резидентом Ритании стал Габриэль Алварес.
- Три нобелевских лауреата и один Пулитцеровский…, - растерянно вымолвил Борис Ильич.
- Да.
- Но почему они переезжают к вам? – удивился Берман. – Неужели Беко или Уолтману нужен бесплатный дом или какое-то пособие?
- Ну, во первых, - спокойно сказал Павел Иннокентьевич, - дом, который мы предоставляем писателю – трехэтажный, в нем сорок с чем-то комнат, прислуга, бассейн, теннисный корт, бригада медиков дежурит на всякий случай – мало ли что?, во вторых, пособие, тоже, немалое – двадцать пять тысяч долларов в месяц; и потом все, что писатель заработал – не облагается налогом… Есть смысл…
- И что же, Ваше государство готово принять всех нобелевских лауреатов?
- К сожалению, нет. Наши возможности ограничены. И потом, далеко не все нобелевские лауреаты с моей точки зрения заслуживают этого. Слава многих из них раздута исскуственно. Что касается проекта, то он подразумевает наличие пяти вакансий.
- То есть одна из них свободна, так?
- Да. И, надо сказать, давно…
- И каким же образом, позвольте полюбопытствовать, принимается решение?
- Решение принимает специальная коммиссия – в ней сто с чем-то человек со всего мира. Но предварительно произведения любого номинанта рассматривает цензура.
- То есть – Вы?
- Я – глава ведомства, а в штате – несколько сот сотрудников.
- Вы знаете, Павел Иннокентьевич, - вполголоса вымолвил Берман, - Вы меня заинтриговали. Хотите что-то выпить? «Скрудрайвер»?
 Павел Иннокентьевич неохотно кивнул, Берман подмигнул бас-бою и выдохнул:
- Я тоже писатель.
- Да, что вы? – впервые за весь разговор оживился Павел Иннокентьевич. – Где Вас печатали?
- Да - везде! – размеренно ответил Борис Ильич. - Я в России – человек известный.
- Как Вы сказали, Ваша фамилия?
- Я печатаюсь под псевдонимом «Славянский».
- Не слышал… но, это - не важно... Может быть, у Вас с собой есть какая-нибудь книга? Я бы с удовольствием прочел.
- Я сейчас принесу.
       Борис Ильич скоро встал и поднялся в свой номер-люкс на четвертом этаже. Там он достал роскошный черный чемодан «Самсонит» и вывалил из него на большую деревянную кровать все содержимое, среди которого присутствовал десяток книг в красивых глянцевых обложках. Поглядев с секунду, он выбрал самую красивую - повесть «Глас времени», и полубегом направился в корридор. У самого лифта Берман развернулся, снова забежал в номер, взял книгу побольше и спустился вниз:
- Вот, пожалуйста, - сказал он, протянув книгу Павлу Иннокентьевичу, - это роман. Называется «Воробьи и пушки». Я получил за нее государственную премию. И за границей ее печатали… в Болгарии и в ГДР. Еще, в Корее Северной перевели… на корейский…
- Замечательно! – обрадовался Павел Иннокентьевич, - давайте! Я вечером прочту!
       Не то, чтобы Борис Ильич до конца поверил рассказам своего нового знакомого. Нет. Но отказываться от такого шанса было бы глупо! Действительно, кому не лестно очутиться в компании таких людей, как Беко, да еще на всем готовом! Он мысленно представлял все те лестные слова, которые завтра он услышит от Павла Иннокентьевича, закулисные разговоры в Союзе Писателей, телевизионные интервью, пресса и прочее, и прочее…
- Все-таки, ты, Борис Ильич, везучий человек! Что говорить…, - тихо сказал он себе под нос.
       Понимая, что самое правильное сейчас – оставить Павла Иннокентьевича наедине с книгой, он пожаловался на жар, - мол, перележал на солнце, и договорился встретиться с ним завтра на этом же месте – у бассейна.

Глава вторая,
в которой выясняется, что-то удача - штука коварная, и никогда не знаешь, что с тобой случится на следующий день.

       Остаток вечера Борис Ильич провел в своем номере, никуда не выходя. Чем темнее становилось за окном, тем сильнее светлело у него на душе. Часам к девяти, когда Лимассол окончательно погрузился в иссиня-черную, как виноград «Изабелла», темноту, Берман поверил в рассказ Павла Иннокентьевича окончательно. Как, впрочем, и в собственную фортуну, которая никогда не оставляла его.
       Он плохо спал все ночь, почему-то боясь проспать утро, несколько раз вскакивал в темноте, хватал со столика наручные часы «Сейко» и, щурясь, высматривал время – стрелки люминисцировали и зажигать свет не было необходимости.
       Около восьми утра, не в силах более ждать, Берман спустился к бассейну, взял у служителя чистое белое полотенце и улегся на тот же топчан, что и вчера, всем своим видом изображая непринужденность. Было очевидно, что ждать появления Павла Иннокентьевича раньше десяти-одиннадцати утра бессмысленно, но, все равно, так казалось намного спокойнее.
       В этом состоянии Борис Ильич провел около девяти часов кряду, периодически забегая на минуту в теплую хлорированную воду или выпивая залпом новый «скрудрайвер». Никто не появлялся.
- Аферист какой-то, - зло сказал он себе, когда стрелки на часах показали без десяти пять.
       
       Вечером следующего дня он увидел Павла Иннокентьевича сидящим за угловым столиком рыбного ресторана «Голубая луна». Павел Иннокентьевич беззаботно и сосредоточенно поедал свежих улиток под лимонным соком. Увидев Бермана, он на секунду замешкался, а потом, будто надумав что-то, приветственно махнул ему рукой, жестом предлагая присоединиться:
- Как вы себя чувствуете? – вчерашнее солнце может высушить океан!
- Нет, все в порядке, - ответил Берман, садясь за стол.
- Я тоже два дня не ходил на загорать, - заметил Павел Иннокентьевич, - сидел и работал.
- Читали что-то? – настороженно спросил Берман.
- Да… так, - Павел Иннокентьевич неопределенно махнул рукой, - хотите устриц?
- Нет, спасибо.
- Тогда, вот, рекомендую – белое вино, - он по-хозяйски взял в руки высокую тонкую бутылку и налил ее содержимое в чистый бокал.
- Благодарю.
       Берман отпил глоток и улыбнувшись, спросил:
- Удалось почитать мою книгу?
- Да. Не всю, страниц пять…
- Понятно, - протянул Борис Ильич, понимая, что спрашивать о впечатлении от прочитанного несколько преждевременно.
- Вы спрашивали меня о работе цензора? - Павел Иннокентьевич, слегка нахмурился, - Я хотел Вам рассказать поподробнее…
- Я? Да, конечно… Извольте, - Берман легко махнул от себя рукой.
- Как я Вам уже говорил, я работаю цензором… Да, я Вам, естественно, об этом говорил… Моя работа – помогать людям, пишущим настоящую литературу. И, - как это ни странно может для Вас прозвучать, - останавливать тех, кому не суждено стать писателями.
- Как это – «останавливать»? – не понял Берман.
- Если человеку не дано писать, талантливо писать, самое простое для него, да и для всех окружающих, – прекратить переводить бумагу.
- Кто же может решать за других – талантливо это или нет? – развел руками Берман. – Это военный коммунизм какой-то получается!
- Да, ну помилуйте, ну какой тут военный коммунизм! Если вы читаете рукопись и там видно, что писатель ну… с падежами не дружит, или у него герой только «стоит, сидит, смотрит, говорит», то есть прилагательных нет вообще, или стихи у него о неразделенной любви, а рифмы, сами знаете, «открыл-закрыл», «ушел-пришел», ну почему нормальные люди должны всю эту билиберду читать и слушать! Даже ненадолго, даже краем глаза или уха! Нет?
- И как же вы поступаете с такими «горе-писателями»?
- Ну, по началу делаем предупреждение, - Павел Иннокентьевич искоса глянул на Бермана, - … Объясняем, что писательскую лицензию предоставить не можем…
- Лицензию?
- Ну, а Вы как думали! Чтоб лечить человека – нужна лицензия, чтобы водить автомобиль или самолет – лицензия, чтобы письмо перевести с одного языка на другой – лицензия, а чтобы собрать вокруг себя сто человек и часами заставлять их слушать бог знает что – нет?
- И что случается, если после вашего «предупреждения» человек продолжает писать?
- Это – нарушение закона. За это сажают в тюрьму.
- За что??? – не выдержал Берман.
- За создание интеллектуального трафика. За то, что чтобы прочитать нормальную книгу, необходимо перечесть сто томов всякой макулатуры. За испорченный вкус наших с вами детей, в конце концов, а это восстановлению практически не подлежит!
- Вам не понравилось моя книга? - спросил Берман, - Скажите откровенно!
- Дело не в том, что мне нравиться… Да, мне она не понравилась…
- Чем это, дорогуша? – азартно спросил Борис Ильич. – Что, у меня с падежами не в порядке? Или я «ботинки» с «полуботинками» зарифмовал? А?
- Вы, на мой взгляд, - самая страшная разновидность графомана, - сказал Павел Иннокентьевич, глядя Берману прямо в глаза. – Вы очень похожи на настоящего писателя. Но, на самом деле, – вы просто плохой компиллятор. Ваши книги производят впечатление настоящей литературы также, как хороший страз издалека кажется драгоценным камнем. Но не должны же все члены вашей семьи носить стеклянные побрякушки вместо алмазов только из-за того, что когда-то на вашем пути оказался псевдоювелир-проходимец!
- Знаете, - сказал Берман, вставая из-за стола, - я на Вас не обижаюсь…
- И правильно, - кивнул головой Павел Иннокентьевич, - не за что…
- До свиданья, будем считать что мы с Вами незнакомы…, - Борис Ильич резко встал и отодвинув ногою стул, направился к выходу.
- Нет, так не получиться…, - тихо сказал в спину Берману Павел Иннокентьевич.
- Да Вы, Вы вообще кто?! - закричал Берман так, что все обернулись. - Что Вы себе позволяете? Вы знаете - кто я? Вы знаете - кто я?
- Конечно, знаю, - спокойно ответил Павел Иннокентьевич, - Вы - Берман Борис Ильич, пятьдесят первого года рождения, пишите под псевдонимом "Михайло Славянский". Вы ж мне сами это все рассказали…
- А про год рождения? - брызнул слюной Берман.
- Про год рождения я узнал не от Вас…
- А-а-а, - пролепетал Берман, - вон оно что… Только имейте ввиду, меня в семьдесят седьмом году в КГБ вызывали - я им дулю с маслом показал, а не сотрудничество!
- Борис Ильич! - вполголоса позвал Павел Иннокентьевич, - присаживайтесь! Куда Вы побежали…
- Ну! - сказал Берман, садясь в пол-оборота на край стула, - чего еще?
       Павел Иннокентьевич вытащил из нагрудного кармана шелковой рубахи сложенный вчетверо листок:
- Это - Вам!
- Что это? - удивился Берман.
- Откройте и прочтите!
       Борис Ильич почувствовал что-то неладное. Тоненькая струйка пота проделала свой извилистый путь от верхнего шейного позвонка до копчика и затерялась в трусах. Промедлив еще секунду и подумав что-то вроде "…да что я уже, вообще…", Берман осторожно взял бумагу из руки Павла Иннокентьевича. Лист представлял из себя некий официальный бланк с реквизитами наверху. Сверху и по середине крупными буквами было "RESTRICTION ORDER ".
- Я не читаю по-английски, - хмуро заметил Борис Ильич
- Ничего, я Вам переведу… это официальная бумага. Здесь сказано, что Вам под страхом уголовной ответственности запрещается делать две вещи: первое - писать любые литературные произведения в поэтической форме и прозе и, второе, - распространять их и уже написанные вещи в устном и письменном виде, а также в качестве киносценариев и/или пьес.
- Это что ж, я не могу ручку в руки взять?
- Можете, если вам надо телефон записать. Или адрес.
- Просто, охренеть можно! - Берман смачно плюнул на пол. - А если я Вам, уважаемый Верховный цензор, или как Вас там, отвечу, что я положил с прибором на эту вот бумажку, которая даже для подтирки не годиться - жесткая, что тогда?
- Это Ваше дело. Я вам честно скажу, в мои обязанности цензора поиск Вас и Вам подобных не входит. Я Вам дал шанс - не пришел вчера к бассейну. Но вы сами меня нашли… если Вы нарушите то, что здесь написано, Вас будет искать тайная полиция Ритании. По всему миру и всегда.
- И потом?
- Потом Вы попадете под суд. А там уж - я не знаю… Я бы на Вашем месте не нарушал… это не сложно.
       Берман ничего не ответил, кинул жуткую бумагу на стол и, развернувшись на каблуках, точно драгун, покинул ресторан "Голубая луна".


Глава третья,
в которой душевное состояние Бориса Ильича усугубляется, а сам он начинает испытывать отвращение к литературе.

       В гостинице Бориса Ильича, ждал бело-сине-красный "федексовский" конверт. Вскрыв его, Берман обнаружил копию только что виденной им бумаги, точнее, наоборот, это был оригинал. Он вспомнил, что расписался за ее получение. Рассмотрев документ внимательнее, он обнаружил в нем свое имя, написанное латинскими и русскими буквами, и три четверти страницы мелкого текста, изобиловавшего красными восклицательными знаками.
- Мистификация какая-то дурацкая! - сказал Берман, вытирая со лба пот, - Бред!
       Нельзя сказать, что Борис Ильич был человеком трусливым и нерешительным. Скорее, наоборот, предчувствуя опасность, он всегда старался повернуться к ней лицом. Но, ситуация, в которой он оказался сейчас, была странной и двусмысленной. С одной стороны, все, что он услышал сегодня от Павла Иннокентьевича, было полной несуразицей и напоминало маниакальный психоз, с другой, сам Павел Иннокентьевич, производил впечатление совершенно нормального, хотя и слегка экзальтированного человека.
       Из этого следовало, что если Павел Иннокентьевич нормален, ему Берману, следует предпринять некие меры предосторожности, по крайнем мере до тех пор, пока он не разберется в том, насколько полученная им бумага соотносится с реальностью. Если все это ложь, и Павел Иннокентьевич или ненормален, или просто является злобным шутником, можно было ничего не бояться, но тогда возникал другой вопрос - как он это все удумал? На сказочника новый знакомец Бориса Ильича никак не походил.
       Единственное в чем победа Павла Иннокентьевича была очевидной - думать о каком-либо писательстве Берман сейчас не мог. И не хотел.
       Поразмышляв пару часов, выпив бокал "Ксо" и набравшись вследствие этого храбрости, он решил пойти ва-банк. Надев прохладные холщевые брюки и льняную рубашку "Армани", он спустился двумя этажами ниже и постучал в дверь.
- Мне необходимо поговорить с Вами, - сказал он, когда Павел Иннокентьевич открыл дверь
- Поздно уже, - протянул тот, - ну, хорошо, проходите…
- Мне необходимо поговорить с Вами, - повторил Борис Ильич.
- Пожалуйста, садитесь! - Павел Иннокентьевич пригласительно указал рукою на диван.
- Послушайте, - усаживаясь, заговорил Берман, - Вы поставили меня в дурацкое положение. Я не знаю, что я должен делать и должен ли верить Вам или нет…
- Я сказал Вам правду, - спокойно заметил Павел Иннокентьевич, - от начала и до конца.
- Правду…, - медленно сказал Борис Ильич, - ну хорошо, предположим, это все - правда. Что же тогда получается - я на старости лет должен отказаться от своего заработка! Я ведь всю жизнь зарабатываю пером. Что мне - идти улицы подметать? А? Что бы Вы сделали на моем месте? У меня жена, сын, внучке пол-года… любовница, в конце концов, ей двадцать пять лет… Я ведь свою жизнь строил! И что, вот теперь я должен все это послать к чертям только потому, что случайно разговорился с Вами? Это - справедливо? Скажите, это - справедливо?
- На мой взгляд - да, - ответил Павел Иннокентьевич, - Если Вы, к примеру, всю жизнь промышляли бы разбоем и грабежом на большой дороге, и потом вдруг Вас бы поймали - Вы бы рассказали судье душещипательную историю про вашу семью? Вы бы сказали ему, что много лет совершенствовались в деле гоп-стопа, что учили и воспитывали своих подчиненных? Что у Вас крепкая банда и каждый ее член готов придти к другому на выручку? Что Вы, кроме как воровать, делать больше ничего не умеете? И, что жалко все это порушить из-за каких-то предрассудков?
- Да причем тут банда? - Берман всплеснул руками так, словно не смог продать на базаре самую жирную курицу, - Я ж никого не грабил!
- Вы воруете у людей время. И силы. И хороший вкус. И делаете это исключительно с целью личного обогащения. Так, что с моей точки зрения, сравнение Вас с разбойником абсолютно правомерно. Займитесь каким-нибудь другим делом… ну, редактором пойдите работать или литературным агентом.
- А Вы, какое Вы имеете право, решать за других - хорошо это или плохо? У меня миллион читателей! Меня на руках носят!
- Я делаю свою работу. И действую в соответствии с законами той страны, гражданином которой являюсь. А то, что Вас носят, как Вы говорите, на руках, лишний раз свидетельствует о том космическом вреде, который Вы из себя представляете.
- Хорошо, а что случиться, если я завтра, к примеру, напишу новую книгу?
- Это не важно, сколько Вы напишите - книгу или главу или один абзац. В любом случае, Вы нарушаете закон.
- И, что тогда?
- Насколько мне известно, первое возможное наказание, самое мягкое…, - Павел Иннокентьевич на миг замешкался, - порка. Публичная порка плетьми. Насчет количества ударов ничего сказать не могу - не знаю.
- Порка? - выпучил глазища Борис Ильич.
- Да, порка.
- Но вы ведь не имеете права! Я российский гражданин!
- Ну, так, Вы же выезжаете за границу…, - мягко улыбнулся Павел Иннокентьевич.
- Хорошо, а если после этой Вашей…, - Борис Ильич поморщился и с трудом выговорил следующее слово, - порки я напишу что-то еще? Если я окажу сопротивление?
- Только не надо чувствовать себя героем, - снисходительно заметил Павел Иннокентьевич, - это у Вас оттого, что Вам в школе на уроках литературы всякую бредятину преподавали. Начитались "Молодых Гвардий" да "Разгромов"…
- Между прочим, Вы, - язвительно заметил Берман, - насколько я понимаю, тоже учились в советской школе…
- Это - правда… ну, да ладно… по поводу Вашего вопроса о… кхе-кхе…, "сопротивлении", как Вы изволили выразиться, могу Вам сказать только одно - Вас все равно заставят уважать то, что написано в известной Вам бумаге. Чего бы это ни стоило… вплоть до…, - он развел в стороны руками.
- Хорошо, - взмолился Берман, - ну давайте договоримся! Вы меня не видели, я Вас не знаю… Мы никогда не встречались! А?
- Я бы Вам хотел заметить, Борис Ильич, - Павел Иннокентьевич впервые за все время беседы обратился к нему по имени-отчеству, - что, во-первых, уже поздно и я хочу спать, а во-вторых - я сегодня в отпуске последний день.. Так, что я бы был Вам очень признателен, если мы с Вами попрощались прямо сейчас. До, свиданья.
       Разговаривать дальше не было никакого смысла.
- Прощайте, - выдавил из себя, точно пасту из тюбика, Берман и, качаясь из стороны в сторону, направился к двери.
- Подождите! - окликнул его Павел Иннокентьевич.
- Что? - с надеждой вскрикнул Борис Ильич и обернулся.
- Ваша книга! Возьмите! - он протянул Берману цветастый глянцевый том "Воробьев и пушек". И не вздумайте ее кому-нибудь дарить…


Глава четвертая,
в которой Борис Ильич не перестает удивляться жизненным кульбитам и продолжает испытывать неприязнь к литературе, а затем обретает душевное спокойствие.

       Последние дни на Кипре Борис Ильич провел крайне однообразно - он сменил "скрудрайвер" на светлое пиво "Амстер", а пляжный топчан - на шикарную кровать в собственном номере. Все это время он тупо смотрел телевизор, ежеминутно перескакивая с канала на канал и не включая звука, и меланхолически насвистывал: "Также грустно было на Земле и когда летал Экзепюри…"
       И только когда Боинг-767 ударился своими шасси о взлетно-посадочную полосу Шереметьево-2, у него немного отлегло на душе.
       Через неделю он уже совсем позабыл о недавнем своем происшествии и единственное, что беспокоило его неприятными воспоминаниями - это слова "Кипр", "Лимассол" да том "Воробьев и Пушек" с вложенной в него небезызвестной нам бумагой. Впрочем, книгу эту он забросил высоко на антресоли и старался без необходимости на них не залезать.
       Еще через месяц Борис Ильич окончательно успокоился и начал работать над новой книгой - трилогией "Россияне и век". Эту был государственный заказ и отводилось на него всего четыре месяца, поэтому работал Берман, не подымая головы. В редкие минуты отдыха, вспоминая Павла Иннокентьевича, он только улыбался собственной доверчивости и простоте. В конечном итоге, он нашел прилагательное, соответствующее своему отношению к "главному цензору Ритании" и называл его не иначе, как "ненормальный" или "этот ненормальный".
       - Никогда не знаешь, когда встретишься с сумасшедшим, - бормотал он, гуляя вокруг своей дачи в Переделкино, - Леннон, вот, пожалуйста, вышел погулять… и кранты…
       Борис Ильич закончил книгу в срок и с успехом. Сам Президент пожал ему руку и сказал "спасибо". Получив гонорар, Берман решил отдохнуть. Ехать за границу он по-прежнему опасался, поэтому выбрал Сочи. Тут вмешалась Лиза:
- Ну ты же мне обещал, - шелково пролепетала она, целуя Бермана в дремучую волосатую грудь, - ты же обещал в Испанию…
- Да ну ее к черту! - сказал Борис Ильич. - Что мы там забыли! Поехали лучше в Сочи! Или в Ялту…
- Боря, - обиделась Лиза, - мне уже двадцать шесть лет, а я ни разу за границей не была!
- Как не была? - возразил Берман, - а Болгария?
- Ты бы, Боренька, еще Молдавию вспомнил, - зло ответила Лиза и отвернулась к стенке.
- Почему Молдавию? - не понял он.
- Меня там девственности лишили, - не поворачиваясь, сказала Лиза. - Могу рассказать детали, если интересно…
       Борис Ильич с минуту лежал на спине и курил. Потом он приподнял одеяло и посмотрел на Лизины спину, ноги и зад. Увиденное убедило его в необходимости ехать туда, куда она просила - в Мадрид и Барселону.
       Утром следующего дня Берман позвонил своему старому приятелю, когда-то подполковнику ГРУ, а теперь - президенту охранного предприятия "Омега" Феликсу Кошелькову и коротко сказал:
- Встретиться надо!
- Приезжай! - по-военному ответил Кошельков.
Через два час Борис Ильич сидел в громадном кабинете Кошелькова.
- Понимаешь, Феля, - начал Берман, - тут такое дело… даже не знаю, как сказать… сам не верю…
- Давай, - прохрипел Кошельков, - не тяни кота за гланды, - говори!
- Короче, мне угрожают…
- Тебе? - искренне удивился Кошельков, - Кто?
- Ты Феля, только не смейся, - спокойно вымолвил Берман, - я и сам не знаю кто… тайная полиция Ритании…
- Какая тайная полиция? - не понял тот.
- Ритании, - отчетливо, по буквам выговорил Борис Ильич.
- Боря, - серьезно спросил Кошельков, - у тебя чего - белая горячка? Есть один экстрасенс, за пятьсот долларов, отвечаю… сам пробовал…
- Нет у меня белой горячки, - хмуро перебил его Берман, - Пол-года назад, на Кипре, я познакомился с человеком по имени… фу, до сих пор противно, по имени Павел Иннокентьевич, ну ту да се, слово за слово, он мне и говорит, что живет в этой самой Ритании и работает там главным литературным цензором, потому, что их король Виссарион 4, якобы большой ценитель литературы.
- Чей король? - недопонял Кошельков, - этого Павла Иннокентьевича?
- Да нет, Ритании, - с досадой ответил Берман, - не перебивай…
- А-а-а, - протянул тот.
- Вот, и, мол, для настоящих писателей у них там не жизнь - а рай. Ну, я, старый идиот, возьми да предложи ему почитать "Воробьи и пушки"…
- Сильная вещь, - вставил Кошельков.
- Ну а потом… даже сказать не могу… противно… короче, он сказал, что если я еще чего-нибудь когда-нибудь напишу, то как только я выеду заграницу, они меня поймают и… гадость какая…
- «Опустят»? - понимающе попытался угадать Кошельков.
- Выпорют плетьми, - выдавил наконец из себя Борис Ильич.
- Боря, скажи мне честно, - интимно зашептал Кошельков, - ты, правда, не бухаешь?
- Да, ты чего, Феликс!
- А по честному? – неуспокоился Кошельков.
- Нет!
- Нет?
- Нет!!!
- Ну, тогда, чего ты сейчас, вдруг, начал беспокоиться?
- Да, Лиза в Испанию проситься, а я, Фель, честно говорю, боюсь!
- Понял! Езжай домой, Боря, я тебе вечером позвоню.
       После беседы с Кошельковым Борис Ильич действительно поехал домой, а не к Лизе, ибо не хотел встречаться с ней до его звонка. Феликс позвонил в половине девятого:
- Ну? - испуганно спросил Берман, - ты что-то узнал?
- Баранки гну! - засмеялся Кошельков, - езжай - куда хочешь! Тебя, натурально, разыграли!
- Что, нет в этой Ритании главного цензора Павла Иннокентьевича? - серьезно спросил Борис Ильич.
- Почему же? - продолжал смеяться Кошельков, - есть! Он живет напротив Виссариона Четвертого. В одном доме с Эмилем Золя…
- Спасибо, дорогой, - растроганно поблагодарил его Берман.
- Ничего, бывает, - добродушно заметил Кошельков, - стар ты стал, сыт… доверчив…
- Спасибо, - повторил Борис Ильич и положил трубку.
       Утром следующего дня он набрал Лизу из автомата и сказал, что купил две путевки в Испанию.


Глава пятая.
в которой Борис Ильич сначала чуть было не становится жертвой акул, а затем навсегда покидает наше повествование.

       Нельзя сказать, что Борис Ильич совсем успокоился. Каждое воспоминание о событиях шестимесячной давности заставляло его морщиться и корчить самому себе рожи. В конце концов он нашел в наставлениях Павла Иннокентьевича нечто действительно ценное - совет о смене профессии, а следовательно, и стиля жизни, на что-то более размеренное.
       Конечно, он не ходил на работу каждый день, имело достаточно денег и мог отдыхать несколько раз в год. Но, всякий раз, по получении очередного государственного заказа, жизнь его превращалась в ад - не было выходных, не было отдыха, не было нормального сна и, иногда, не было времени, что бы сварить себе чашку кофе или сходить в туалет.
       Может быть, следовало подумать о преподавательской карьере - Бермана давно приглашали читать лекции и в Литературном Институте, и на факультете журналистики МГУ. Можно было пойти работать редактором в газету или журнал.
       Берман все больше и больше склонялся к этой мысли. Накануне отлета в Испанию он поехал в гости к Анатолию Яковлевичу Бородухе, которого считал своим крестным отцом в литературе. Благодаря ему когда-то Борис Ильич издал свою первую книгу, благодаря ему же получил первый государственный заказ. Именно Анатолий Яковлевич рекомендовал в свое время молодого Борю Бермана в члены Союза Писателей.
       Последние годы Бородуха жил на даче, ничего ни писал и занимался преподаванием. Случилось это после несчастного случая, виною которому был, несомненно, он сам, точнее его неосторожность. Пять лет назад, отдыхая в Мексике, Анатолий Яковлевич решил поохотиться на акул. В тот момент, когда он вытаскивал из тела казалось уже убитой рыбы гарпун, она вдруг проснулась и откусила ему правую кисть. Бородуха всегда говорил, что считает виноватым в случившемся только себя, ибо рыбаки предупреждали его об опасности.
       Не желая изменять традициям, Борис Ильич решил в очередной раз последовать путем учителя и приехал с одной лишь целью расспросить его поподробнее, как живется Анатолию Яковлевичу без писательства и доволен ли тот своей жизнью.
- Да, что тебе сказать, Боря, - Анатолий Яковлевич шумно отхлебнул чаю из чашки, - суета ушла… Гонки нет никакой, никто не торопит… Я, как Никите Сергеевичу речи писать стал, так все отдохнуть и не мог… Давай, давай, быстрей! Ладно еще Хрущев или Брежнев там, а этот упырь квадратномордый, Константин Устинович, вообще не понимал, чего хочет. Однажды одну статью ему семнадцать раз переписывал! Семнадцать! За двое суток! Причем последний вариант был абсолютной копией первого! Слово в слово! Усраться можно!
- Что, Анатолий Яковлевич, - Берман всегда был с Бородухой на "вы", - и не тянет? Ну не роман, а хоть рассказ или доклад? Вы же писатель с таким именем!
- С каким именем? С каким именем? Я тебе честно скажу, Боря, я во многом из того, что написал - разочаровался. Крепко разочаровался…
- Почему? - искренне удивился Берман, - Вы же живой классик! Вас в школе изучают!
- Так и что? Мало ли, что где изучают? Вон, в сумасшедшем доме у любого больного все, что он за день напишет или нарисует, отбирают и доктору несут. Доктор это все изучает! И что, при чем же тут классика?
- Вы наговариваете на себя, Анатолий Яковлевич, наговариваете…
- Ничего я не наговариваю, - отрезал Бородуха, - я так думаю! Ни хэмингуя из меня не вышло!
       Берман промолчал.
- И ты, Боря, - продолжал Бородуха, размахивая культей, - честно говоря, не лучше… Если, Боря, общий тираж наших с тобой книг взять - мы кого хочешь побьем! Положим на обе лопатки! Иппон чистый будет… Никакие маркесы-борхесы нам не страшны! И что, Боря, ты думаешь, что твои "Гаубицы и галки" или моя "Хроника великой победы" так же интересны читателю, как "Сто лет одиночества"?
- Да, как это можно сравнивать? - возразил Берман, - Это же - другой жанр!
- А ты скажи, Боря, в каком жанре ты работаешь?
- Я…, - замешкался Борис Ильич, - я… в жанре
- Дерьма! - подсказал Бородуха, - И я - тоже! Так что, мы с тобой - коллеги по жанру!
 Анатолий Яковлевич снова громко и с бульканьем отпил чаю.
- Неправда это все, - наивно не согласился Берман, - неправда. У вас в трилогии "Время" есть замечательные места… сейчас вспомню… как это… "Ардынов отодвинул куст крыжовника и…" …дайте книгу!
- Пойди, возьми, там на полке в библиотеке! - смягчился Бородуха, - Найдешь!
       Библиотека на даче Бородухи занимала целую комнату, а Берман любил книги. Он поднялся на четыре ступеньки на специальную лесенку, сел на нее и снял с полки первую книгу бородухинской трилогии "Время". Ему приятно было держать ее в руках, ощущать ее тяжесть. Конечно, старик совсем сдал за последнее время, чего на него обижаться?
- Анатолий Яковлевич, а какой это том? - громко крикнул он в соседнюю комнату, - про Ардынова и крыжовник?
- Второй, - громко ответил Бородуха.
       Борис Ильич еще пару секунд держал в руках книгу, затем мягко закрыл ее, аккуратно, двумя руками, поставил на полку и достал второй том. Том раскрылся ровно там, где и хотел Берман, и причиной этому было не божье провидение, а сложенный вдвое пергаментный лист. Борис Ильич нашел желанные строчки, внимательно прочел их про себя, готовясь к публичному цитированию, и перевел взгляд на правую страницу, прикрытую пожелтевшей от времени бумагой-закладкой.
       В следующую секунду он открыл ее и прочел: "RESTRICTION ORDER". Ниже по-русски и по латыни было написано "Анатолий Бородуха", а еще ниже шло три четверти листа мелкого английского текста, изобиловавшего красными восклицательными знаками.
       Неожиданно для себя Борис Ильич закачался на лестнице, потерял равновесие и упал на жесткий дубовый пол.

Эпилог,
который ненавязчиво и тактично наводит на мысль о необходимости учреждения Нобелевской Премии в области музыкальной композиции .

       Коля Бубликов, сочинявший музыку под псевдонимом "Андрэ Стриж", считался одним из самых модных композиторов Москвы, а следовательно, и всей России. Колины песни шли нарасхват, их пели все, даже рэп-звезда, женственный и утонченный Иван Мухоморов. Соответственно, дела Бубликова шли неплохо, и единственное, что огорчало его - отсутствие членства в Союзе Композиторов. Конечно, членство можно было и купить, Коля бы не обеднел, но ему хотелось искреннего признания. Бубликов как-то сходил в гости к одному "серьезному" композитору и принес ему клавир своей лучшей песни "Осенний пляж", но встреча закончилась некрасиво: после чаепития композитор поставил на рояль ноты бубликовской песни, сыграл восемь тактов и… грубо и музыкально выматерившись, выкинул Колю за дверь.
       Если бы не музыка, Бубликов, наверное, мог сделать неплохую спортивную карьеру - он прилично играл в футбол, теннис и профессионально катался на горных лыжах. Последнее было самым сильным его увлечением и все свое свободное он проводил в горах. Раньше, по молодости и бедности, он чаще всего ездил в Домбай, теперь предпочитал Нью-Гемпшир или Австрию.
       Этот резорт в Вайоминге он открыл случайно - пару лет назад после концерта в Нью-Йорке американский продюсер случайно обмолвился о катании на лыжах и узнав про Колин интерес, забронировал для него тур на пять дней. С тех пор Бубликов приезжал сюда регулярно и считался "своим" клиентом.
       Сегодня Коля поднялся на гору совсем рано - фуникулер начинал работать в шесть часов утра и Бубликов был первым. Точнее, одним из первых - вместе с ним на гору поднялся высокий худощавый представительный джентльмен лет сорока пяти-пятидесяти. Перед тем, как начать спуск, Коля еще раз проверил все свое обмундирование - лыжи, палки, ботинки и крепления. Все было в порядке. Единственное, чего он не мог найти - закрывающие половину лица слаломные солнечные очки "Спидо", кататься без которых было абсолютно невозможно - белый снег и яркое солнце слепили его.
- Черт возьми, - вслух сказал Коля, - куда ж я их подевал? Придется спускаться вниз…
Он начал расстегивать крепления и в это время услышал за своей спиной:
- Вы что-то сказали?
С ним разговаривал его недавний сосед по фуникулеру.
- Не ожидал встретить соотечественника…, - улыбнулся Бубликов, - да, вот, очки забыл в номере, черт…
- Вот эти? - серьезно спросил незнакомец.
- Да! - обрадовался Коля, - а откуда они у Вас?
- Вы забыли их на скамейке фуникулера… пожалуйста, возьмите…, - он протянул Бубликову желто-сине-зеленые очки.
- Спасибо, - сказал Бубликов, - спасибо. Меня зовут Николай.
- Павел Иннокентьевич, - представился мужчина.
- Вы здесь часто бываете? - полюбопытствовал Бубликов.
- Впервые, - отстраненно ответил тот.
- А чем занимаетесь? Бизнес? - продолжал улыбаться Коля.
- Нет, - равнодушно ответил Павел Иннокентьевич, - я - музыкальный критик. Эм-Ти-Ви, "Полиграм", "Биллборд"…
       Подул сильный ветер и у Коли сперло дыхание.
- А я - композитор, - глотнув воздуха, вымолвил он.

8-13 апреля 2001.