2

Это было то, чего она так боялась.
Плачущая, носившая такое хрупкое имя Лена, глядела в окно и осознавала.
Она сама была хрупкой, тоненькой. Погружённой, отрешённой от всего мира.
Да, это так. Именно этого она боялась. И вот – пришло письмо. Не письмо даже, короткая записка. Среди тягостно-размытых снов и туманных посланий выделялось только одно предложение.
Её известили. Как мило.

Когда-то давно у неё был брат. Маленький, весёлый. И Лена была маленькая и весёлая. Они играли в магию и убийства, смеялись между двумя зеркалами и разговаривали с небом. Они смеялись так громко и так старались забывать обо всём. Они считали это всё – лишь приятной игрушкой.
И кто-то этого не вынес. Кому-то стало страшно. Другие попытались закопать собственные болевые точки в огромную яму. Вот так умер её брат – просто, не во сне и без крови с ядом пополам. Просто засмеялся и умер. Отразившись сразу в двух зеркалах.
С тех пор Лена и стала хрупкой – настолько хрупкой, что многие называли её пьяницей из-за туманного взгляда или дистрофиком из-за спичечных запястий.
Она боялась смерти – боялась так же, как однажды смеялась над ней. Она играла в магию и любовь уже одна, заменив одно убийство другим. Она думала, что уж этот-то человек её понимает… Хотя, нет. Не понимает – просто видит её достаточно одухотворённой. Но и он – смеялся. Не над смертью, он смеялся над ней самой, и Лена превратилась в фурию, в Плачущую, в убийцу, претворив игры в жизнь. Магия и кровь – как глупо.
Так она и жила в пустоте. Подбирала голоса струн и творила свою маленькую лиру. Она разбивала потом эту лиру вдребезги снова и снова, пока ей окончательно не надоело. Время эмоций прошло. Пришло время тоски. Движения по-прежнему были отточенными, она по-прежнему слыла юной и романтичной, вот только пустота, так красноречиво и холодно смотревшая из её души, не то что отталкивала, просто не позволяла её замечать вблизи. Мантия-невидимка для тонкого сосуда с именем.
Сперва он её не узнал. Его реинкарнация была слишком рассеянной. Он до конца так и не понял. Но Лена – поняла. Лена – с ощущением тяжкого груза, с ножом, разрезающим всё внутри и уничтожающим бездействие – увидела Того, Кто Смеялся. С замиранием ждала бесед, проваливаясь во мрак, зная, что всё это из-за связи, из-за того, что все её убийства, вся её магия теперь перекачивалась к нему. Зная, но не желая признавать. Маленькая такая гуттаперчевая нить соединяла их, и Лене было обидно, хоть эту обиду она и скрывала под чёрными ватными подушками.
Сначала это было то, чего она так хотела – кислотно-ослепительный, тяжело дышащий, водивший за нос букет чувств. Обмороки и весенний кашель. Тайны, интриги, яд, смерть, погоня за тенью и откровенная недоверчивость. Тотальная, поглотившая было этот букет и превратившая губительный вулкан в простую зеркально-чистую воду. Она не смеялась больше, лишь глядела, как смеётся он. Над магией, смертью и любовью, наивно и застенчиво пересказывая ей сны. Но однажды она пришла и обнаружила будильник, спешащий на час. Будильник теперь стал полноправным хозяином этого места, потому что Он – понял. Он понял не Лену, не то, чего ей недавно хотелось. Он понял одиночество и безысходность, он выколол у своей души глаза и решил, что не заслуживает ничего. И увидел, что этот смех – пуст, что этого делать – нельзя, что лучше – лететь…

Это было то, чего она так боялась. Она не видела его комнату, но представляла там каждый предмет, каждое малейшее изменение тени. Чувствовала сырой, недоумевающий воздух и остро-кислую примесь во вкусе пыли. Он напомнил ей, как всё было, одним-единственным росчерком в небе и немного влажным асфальтом. Да, Плачущая всегда боялась смерти.

И теперь она подбирала новые и новые голоса струн, создавая свою пустую лиру, которая не видела долин, лишь тёмные туннели с мимолётными огоньками – приветом высохшей былинке из пропасти…

***

 - Мне кажется, к ней сейчас лучше не соваться, - мудро заметил кто-то.
 - Надо. Одна музыка наводит на размышления о том, что у неё снова психоз, - вздохнул какой-то толстый дядька в соломенной шляпе.
Музыка и впрямь была соответствующая – тяжёлая, с туманными женскими голосами и невыразимой, захлёстывающей всё тоской, которая ощущалась при прослушивании.
 - Ну что, ломаем? – предложил кто-то, однако, не без опасения. Но ломать не пришлось – музыка вдруг стихла, обнажив самые корни тёмной тишины, давящей на мозги. Напряжённый всхлип какой-то впечатлительной дамочки. Чья-то рука осторожно толкнула дверь, сотни глаз сочувственно уставились на маленькое, съёжившееся светловолосое существо, спрятавшее лицо в ладонях.
 - Я не справилась… - эти слова вырвались из губ существа. Сотни заботливых рук подняли её тело, пронося сквозь многочисленные коридоры. Третий раз за месяц. Третий раз – нервный срыв. Третий раз – почти что самоубийство. С этим надо было что-то делать.
Шеф говорил с ней пять часов. Или больше – всё прошло как в тумане. Кисельные вопросы, не менее кисельные ответы. Всё сказанное девушкой можно было разделить на две части: всхлипывания и отрывки предложений. К концу беседы в толстом, солидном шефовском блокноте появился лишь короткий текст-цитата: «Его больше нет… симбиоза… а она тянет… а я не могу… бессилие…я не справилась… я не справилась… я не справилась…»
 - Я не справилась, - в сотый раз повторила девушка.
Это было бесполезно, с её точки зрения. Зачем им вся та гадость, что внутри неё? Зачем? Она должна сама сжиться с этой жестокостью… посыпалась… не справилась… дурында… чтоб тебя…
 - Плачущая?
Бледное, вечно печальное и царственное лицо. Плачущая, как же без неё, символ депрессии, она же её переплюнула. О, какой кошмар. Можно упасть в обморок. Она-то не общалась с этой… с этой… с Ней….
 - Марго. – суровый женский профиль и два хризолита в глазах. Тонкая рука и – наконец-то – окно.
Окно. Окно. Окно. Свобода. Можно…
 - Нельзя. – тихо сказала Плачущая. – Нельзя, увы, так всё решить. А что будет с теми, кто боится твоего решения? Ты хочешь опустошить душу другого, не предназначенного для этого?
 - Уж не ты ли, - кривое заплаканное лицо, агрессия во взгляде. Маленький рысёнок, которому не всё равно. Стремление хоть на этот раз победить. – уж не ты ли боишься этого?
 - Что с тобой? Ты играла в жмурки? Играла, и вдруг поняла, что оступилась? Что нет больше ни деревьев, ни любящих лиц, ни даже тебя самой?
Если бы я знала. Что со мной, Плачущая? Попробуй угадать умудрённым взглядом, пускай пустота в твоих зрачках поглотит и меня. Может, я сумею найти выход?
 - Она манипулирует мной.
 - Кто, Марго? Кто?
 - Нет, ты слушай. Слушай, потом поздно будет, - Марго вцепилась железной хваткой в рукав Плачущей; она хочет причинить ей боль и ничего не рассказать. Это её бой. Ах вот как, даже мои когти не делают тебе вреда? Ты, если бы ты знала, вся такая опытная, если бы ты знала, что это и как это? Говорят, у тебя была просто неудачная любовь. Так слушай, слушай, и пусть та часть правды, которую я скажу, будет мучить тебя, выкручивать руки, втыкать раскалённые иглы под ногти и касаться кожи расплавленным шёлком. – Сначала всё было хорошо. Слишком, слишком хорошо. Мы… мы стали чуть ли не сёстрами. Но потом всё… распалось, веришь? – Марго засмеялассь и снова уткнулась лицом в руки. – Она решила поманипулировать. И, надо сказать, у неё неплохо получилось. Она притворяется и до сих пор, а я… я не могу, а ведь она фактически мне угрожает! Угрожает… бессилием, понимаешь? А я и так без сил, зачем же, зачем тогда меня спасают, я же им не нужна, лишь для галочки существует моя кандидатура… я ещё ничего не сделала правильно… - Марго захохотала, истерически, до визга, нервно, как хохочут те, кому нечего терять. Затем смех оборвался, рука ослабела, светловолосый рысёнок осел и прошептал:
 - А ведь ты никому не расскажешь. Ты слишком… слишком…

Плачущая молча принесла спящую Марго и положила её на диван. Лира пустоты взрывалась резкими диссонансами, цветы чёрной смородины застилали всё перед глазами, в голове взрывались маленькие зайчики. Хотелось кого-нибудь убить или, во всяком случае, причинить как можно больше боли. И Плачущая зажмурилась, постепенно поборов чёрно-серебряный острый фейерверк перед глазами.
Она убьёт не другого, не предназначенных – она убьёт себя, вонзит ещё одну булавку. Да, как раз то, что надо. Ей уже всё равно, это не она – несмышленый агрессивный зверёныш, это не она – гордая, насмешливая, озлобленная смесь страха, отчаяния и иронии.
И Плачущая пошла на доклад к шефу, уже чувствуя, о ком говорила Марго. Она хранила многие секреты, ибо, наблюдая в меланхолии за поведением своих соратниц, она знала их всех насквозь, лишь иногда доставая наружу это запылённое знание, чтобы определить: это – не одна из них. Поэтому Плачущая знала, что сейчас совершит ещё одно масенькое предательство.
К высохшей былинке над зловонной, головокружительной пропастью прибавилась ещё одна, вот-вот готовая переломиться.