Так далеко от тебя

...И чудаки еще такие есть –
Вдыхают полной грудью эту смесь.
И ни наград не ждут, ни наказанья,
И думая, что дышат просто так,
Они внезапно попадают в такт
Такого же неровного дыханья.
В. С. Высоцкий, "Баллада о любви".

*
Он не любил рисовать таких картин. Никогда не рисовал и никогда бы не стал, если бы не... Это была его первая такая картина: обычная для всех и совсем не обычная для него. Сгорбившись, он колдовал над холстом, не замечая медленно стекающих по щекам соленых капелек, потому что знал, что это его последняя картина.
Обычное ночное небо, полная луна, нехотя бросавшая яркие блики на высокий дом-свечку, несколько обычных городских деревьев, сроднившихся с пустым фонарем, подогнутым прошлогодним ураганом, и самый обычный асфальт. Вот он, сероватый шершавый асфальт, такой далекий и близкий одновременно, – главное действующее лицо его мрачной картины. На нем, на этом бездушном покрывале земли, вразброс, будто упавшими осенними листочками, валялись холсты. Их не сразу было видно, но когда взгляд упирался на этих точечках внизу, становилось ужасно: в центре лежал молодой человек с длинными растрепанными волосами, слипшимися от крови. У него нет лица. Не потому что художник не мог изобразить лицо, а потому что он не мог заставить себя это нарисовать. Поэтому парень лежал на животе, с распластанными руками и ногами, а вокруг него ночной ветерок устало теребил картины. Его картины...
Сергей подошел к открытому окну и посмотрел вниз. Когда-то, еще маленьким Сереженькой, он боялся смотреть в это окно. Его пугали такой далекий асфальт, маленькие деревца, собака, жирной запятой шныряющая вокруг мусорных баков размером со спичечный коробок. Когда же он спускался вниз – все выглядело большим, высоким и важным. Дом грозно смотрел исподлобья и хмурился: "Не шали..." А сверху, с окна четырнадцатого этажа, все было мелким и каким-то несерьезным, нелепым, игрушечным.
Казалось, луна сегодня светит так ярко, как Сергей еще никогда не видел. Или не замечал. Фонарь не горел – местные хулиганы вновь, без суда и следствия, из рогаток расстреляли лампочку. Сергей не понимал таких поступков. Люди тоже не понимали ни его, ни его картин. "Это совсем не художественно!" – взбешенно прокричал бородатый толстяк в академии художеств. То же самое Сергей услышал на семинаре молодых художников. Потом на выставке, потом в парке, куда он пришел продавать картины, потом... Но он не бросал писать, не мог. Не смог бы. Никогда. Проще было покончить с жизнью. Намного проще.
Его держала, поддерживала Она. Ее звали Викой. Еще вчера они ходили в кино, гуляли по улицам, целовались, смеялись, а сегодня она вдруг позвонила и сказала, что все кончено, что это было ошибкой, что она влюбилась в другого, что он не тот, кто ей нужен, что... Этих "что" звучало из трубки так много, что Сергей не поверил своим ушам. Конечно, он ей перезвонил. Но все, сказанное Викой, оказалось правдой. Это не было сном или шуткой. В то самое мгновение "волшебная невидимая нить" любви, поддерживающая жизнь Сергея, начала изменять цвет. К ночи она превратилась в толстую черную веревку непонимания и апатии, туго сдавливающую горло.
Внизу, на грязном асфальте, валялись его холсты и бумажные рисунки. Молодому художнику почудилось, что деревья сердито качают ветками, не в силах помочь и спасти. "Как же так, ну как же так", – безмолвно возмущаются они, – "ты же еще так юн, у тебя вся жизнь впереди... Не делай этого, не надо", – жалобно просят его. Даже столб, разбитый и обшарпанный, с видом постового солдата царской службы, смотрит на него с укоризной. "Стооо-ять", – строго вытягивает он с сильным ударением на "ять". "Оооо-тставить!"
Но все бесполезно. Сергей не выдержал и отошел от окна. Ему оставалось сделать последний штрих на картине.
Из динамиков компьютера по комнате разливался, впитываясь в стены, бессмертный голос Высоцкого:
...Я дышу – и значит, я люблю.
Я люблю – и значит, я живу.
– Нет, – тихо произнес Сергей, выписывая на холсте свои инициалы рядом с упавшим молодым человеком. – Не люблю, не живу и не хочу.
Вот и все. Все.
Девять, восемь, семь...
Он выключил музыку, установил время в программе "Music Timer" ровно на два часа ночи и снова подошел к окну. Теперь уж о нем заговорят!
Шесть...
Через пятнадцать минут на всю свою мощность врубятся колонки компьютера, изрыгая что-нибудь из тяжелого рока. Проснутся родители и соседи, вызовут "скорую", но будет уже поздно. Прости меня, мама, прости. Асфальт получит очередную жертву самоубийства. Это будет его час!
Это будет их час!
Пять...
Журналисты не упустят такое событие, схватятся за него и обмусолят. Обязательно обвинят академию художеств и общественность. Должны обвинить! Во всех газетах рядом с фотографией молодого самоубийцы поместят фото его последней картины, такой обычной для всех и такой не обычной для молодого художника. Эти две фотографии будут настолько похожи, что многие подумают, будто вторая – всего лишь копия. Но это настоящий рисунок. Миру не впервой прощаться и прощать художника, написавшего свою собственную гибель.
Четыре...
Смотрите, люди, я умею так, как вы привыкли, как вам нравится, как "обычно", но не хочу!
Три...
Сергей встал на подоконник и посмотрел вниз. Было бы идеально упасть не на спину, а на живот. Он боялся и не хотел, чтобы видели его лицо. Стремительное падение, последние секунды жизни, последние мысли и сомнения, последний вздох возмущения и выдох понятой ошибки – асфальт перед глазами все ближе и ближе (кажется, что не ты к нему летишь, а это он к тебе приближается) и удар, хруст, сотрясение. Взъерошив волосы, Сергей закрыл глаза и приготовился к прыжку.
Два...
Прости меня, мама. Вот, последний штрих его картины – он сам. Осталось только прыгнуть.
Один...
Внезапно завизжал сигнал "Аськи". Кто-то "постучался" в программу общения через Интернет ICQ. От неожиданности Сергей соскочил левой ногой с подоконника, но вовремя ухватился за раму и с силой дернул себя обратно в комнату. Нет, это не он дернул себя, это было подсознание, животный инстинкт, закон Природы, пропитанный в каждой человеческой клетке. Дух смерти, почти схвативший своими цепкими лапами душу человека, со злостью вынужденно испарился, поняв, что теперь он нескоро вернется обратно.
Сердце Сергея бешено отбивало чечетку, артерии с задором юных пионеров, собирающих всех на утреннюю "линейку", били по нему, как по барабану. Эхом отдавалось в голове, дрожали руки, ноги, пальцы, подбородок... – все тело.
"Аська" трезвонила. Подняв голову и вставая с четверенек, художник подошел к столу и посмотрел на дисплей:
"Привет! Меня зовут Оксана. Как дела?"
Еще не поняв, что назвавшаяся Оксаной спасла ему жизнь, Сергей сел в кресло и пока еще безучастно написал: "Привет! Меня зовут Сергей. Нормально".
"Я знаю, как тебя зовут ;-) Ты художник".
Он ответил не сразу. Значит, номер его "Аськи" она нашла на художественном сайте, куда он недавно вывесил несколько своих рисунков. Но и там Сергей сразу же получил хорошо ему знакомый комментарий: "Да уберите же кто-нибудь эту непонятную муру!"
"Нет, я не художник. Просто рисую, что вижу и как вижу. И решил разместить на том сайте несколько своих работ. Только никто их не понял, и там меня все ругают и сказали, чтобы я их оттуда удалил".
"Ну и дурачок, если послушаешь. Вспомни Ван Гога! Люди глупы и недалеки. Мне рисунки очень понравились. Они такие... такие... Ну не знаю, необычные, что ли... Я поэтому и решила с тобой познакомиться".
Прочитав это, Сергей застыл от удивления...
Она назвала его "дурачком". Будто знает давно, будто они друзья или даже влюбленные. Так мило, ласково, приятно. Ей понравились рисунки. Они необычные. Да, они необычные, это понимали все – только никому они не нравились.
...Этого не может быть!
"Ты куда пропал?", – написала она, и Сергей сразу ответил:
"Я здесь! Просто я только что хотел..."
Нет, не сейчас. Про свою неудавшуюся попытку самоубийства он расскажет Оксане позже, после признания в любви. Сергей все откроет своей спасительнице. А сейчас они просто общались, как мальчик с девочкой, которых Первого сентября посадили за одну парту.
Вдруг загремела музыка на все свои ватты. Стены вздрогнули, прежде чем Сергей выключил проигрыватель на компе. Как быстро прошли эти пятнадцать минут!
– Два часа ночи! – шепотом прокричал вошедший отец. – Имей совесть. И вообще ложись спать.
– Я... – запнулся Сергей. – Да, сейчас, па.
– И окно закрой. – Увидел он картину сына и мотнул головой: – Что это?
– Да так, балуюсь. Не обращай внимания, я ее сожгу завтра.
Сергей закрыл картину тряпкой, но по взгляду отца стало ясно, что тот все понял.
– Я... – виновато опустил голову художник.
– Эх, ремня бы тебе хорошего дать! Я с тобой еще поговорю серьезно утром, – бросил отец, уходя. – Матери ни слова чтоб!
– Па, я не буду больше.
– Знаю...
Прости его, мама. Отец понял, что сын не повторит того, что было изображено на прикрытой картине. Утром их ждет серьезная беседа, но по глазам сына он понял, что тот теперь будет спасен.
Сергей пожелал Оксане спокойной ночи, попрощался с ней до завтрашнего дня, украдкой вышел из квартиры, спустился по лестнице и собрал с асфальта все свои холсты и рисунки, которые он часом ранее выбрасывал из окна.
– Да, ангел мой, я дурачок, – улыбнулся юноша, глядя на обычное ночное небо, по которому, казалось бы, были нелепо разбросаны мазком Создателя сверкающие звезды.
*
Они общались каждый день, часами напролет, писали кучу sms'ок, но голоса друг друга еще не слышали. Сергей боялся и думал, что Оксана тоже боится. Если он позвонит и услышит ее прелестный голосок, то все забудет, не сможет промямлить даже: "Привет, Оксаночка!"
Когда молодой художник переслал ей все свои рисунки, она ему сразу же написала:
"Какой же ты все-таки у меня милый глупенький дурачок :-) Не читай, что тебе там говорят, а размещай все рисунки на том сайте. Интернет же ни в чем не виноват :-) Пусть там позлятся, завистники! Через сто, двести, триста лет про них никто не вспомнит. А тебя будут знать, я уверена. Ты очень талантлив. И не спорь со мной, я знаю это :-)".
"Я тебя очень люблю", – только и смог ответить Сергей.
С каждым новым днем Сергей влюблялся все больше и больше. Он дышал своей ненаглядной Оксаночкой, такой неповторимой во всей Вселенной...
"А где ты живешь?", – однажды, как бы просто так, спросил он у нее.
"Ох, очень-очень далеко от тебя :-)".
Оксана любит ставить "смайлики".
"Насколько далеко?", – не унимался Сергей.
"Так далеко от тебя, что ты даже представить себе не сможешь :-)", – снова не обошлось без ее виртуальной улыбки.
"Нет, я серьезно".
"Очень-очень-очень далеко".
"Ты не хочешь мне этого сказать? Почему?", – всерьез забеспокоился юноша.
"Только потому, что так далеко. Не хотела огорчать. Я живу в Лондоне, одна, без родителей. Больше чем за пять тысяч километров от тебя".
Сообщение было без смайлика. Сергей уже успел к ним привыкнуть. Значит, что-то у нее там не в порядке. Оказывается, как много он еще не знает об Оксане! Но это неважно. Ведь он очень любит своего ангела-спасителя. Найдет ее в далеком туманном Альбионе и сразу узнает, поймет, что это она, его милая, хорошая и самая лучшая Оксана, единственная на всем белом свете.
"Я тебе сейчас позвоню", – наконец решился Сергей.
"Не надо, милый. Не получится. У меня по сотовому нельзя говорить, он немного поломан". – Снова без смайлика, даже "обратного".
"Я не знаю, но мне все равно, какой у тебя голос. Я тебя люблю".
"И я тебя очень люблю", – ответила она. Как бы далеко Оксана не находилась от Сергея, тот сейчас почувствовал большую-большую грусть и печаль в этих безликих словах.
"Я все равно приеду к тебе", – как бы в шутку написал Сергей в тот день и поклялся, что так и будет. Теперь его было не остановить.
Случилось это через полтора месяца. Загранпаспорт, билет, некоторые вещи, холсты и остальное – все было подготовлено к путешествию в Лондон. Кроме одного. Кроме Оксаны.
"Ты с ума сошел!", – написала она на его радостную весть.
"Я все равно приеду, даже если ты мне свой адрес не сообщишь".
"И не сообщу. Не надо тебе этого делать. Не надо, Сергей!"
"Нет, я приеду. И найду тебя. Обязательно найду. Ты придешь на мою первую выставку. Да, я знаю, у меня в Лондоне будет выставка. И я сразу тебя узнаю. Поверь мне, так все и будет. И не спорь :))".
Она не ответила. Из динамиков звучал Высоцкий:
...Потребует разлук и расстояний, лишит покоя, отдыха и сна.
Но вспять безумцев не поворотить, они уже согласны заплатить
Любой ценой и жизнью бы рискнули, чтобы не дать порвать, чтоб сохранить...
Сергей распрощался со своей старой жизнью, со всем, что его окружало. Родители давно узнали об идее сына уехать в Англию и поддержали его. Особенно отец. Мама, конечно же, плакала. Но перед отъездом собралась и благословила единственного ребенка.
– Прости меня, мама, – произнес напоследок Сергей, обнимая ее.
*
За дверью слышались тихие девичьи всхлипывания.
Валентин Львович, как обычно, совершал ночной рейд к холодильнику, и остановился возле комнаты внучки. Он давно заметил, что за последний месяц та изменилась. Однажды она стала очень радостной, а пару недель назад совсем загрустила. Но прямо спрашивать дедушка боялся.
Жизнь ее не полюбила с самого раннего детства, почему-то. Когда Оксаночке было три годика, в авиакатастрофе погиб папа, в десять лет девочка лишилась бабушки, а четыре года назад... Этот день Валентин Львович помнит слишком хорошо. Хочется его забыть, выкинуть из жизни, стать старым маразматиком, ослепнуть. Жаль, что склероз нельзя подхватить в автобусе, как простуду. В один светлый солнечный день мама с дочкой шли из гастронома, накупили разных вкусностей ко дню рождения Валентина Львовича, шли довольные и беспечные, ни о чем не думали... По дороге ехал пьяный водитель грузовика, он тоже ни о чем не думал. "Да ладно, сто грамм на дорожку, ничего страшного", – убедил себя дальнобойщик. А потом еще сто грамм, за удачу. Он не знал, что удачу привлекают не самогоном...
Мама умерла сразу, а Оксане повезло... Повезло. Повезло? Да, она выжила, пролежав полгода в больнице.
Что ж ты плачешь, маленькая моя девочка? Постучать и войти, успокоить. Не трусь же, Валька, ты через такое проходил, что черт позавидует! Помнишь, тебя выгнали из партии, болтать меньше надо. И проблемы начались какие, помнишь? Правда, выгоду от этого ты тоже получил. А война? Война нелегко тебе далась, Валька. Папа и мама, помнишь, ты их хоронил, в один месяц, февраль, сначала маму, через две недели отца... Но смерть родителей переживается гораздо легче, чем смерть единственной дочери.
Стук. Тишина. Еще стук, погромче, стук-стук.
– Можно? – спросил он из-за двери.
– Входи, деда. Я не сплю.
– Слышу, что не спишь.
Сделал вид, что сердится. Дедушка, не обманешь ты внучку свою. Ведь и она немало пережила! Жизнь ее не взлюбила, почему-то.
– Ксеня, я хочу помочь... Ты знаешь, я тебя люблю, больше жизни. Я на все готов. Буду работать еще, соберем денег, сделаем тебе операцию за границей, ты будешь ходить...
Внучка улыбнулась. Не в деньгах счастье.
– Я влюбилась, деда, – вдруг заплакала она, но резко остановилась, как по команде. – Познакомилась с парнем, художником, переписывались через Интернет. Он не знает ничего обо мне, не видел меня, не слышал...И не знает, что я передвигаюсь только на инвалидной коляске.
Оксана не заплакала.
– Я не смогла ему признаться, сказала, что живу в Лондоне. И он уехал, вчера туда уехал, деда!
Валентин Львович подошел и обнял внучку, погладил по голове.
– Все будет хорошо, Ксеня, все будет хорошо, я знаю это, – очень твердо сказал он и поклялся, что так и будет.
– Он меня любит, я уверена. И я его очень люблю, деда, очень-очень. А он уехал... Я не смогла признаться, испугалась. Кому нужна калека? Только тебе... Зато я его видела вживую. Я по телефону вычислила, где он живет. В соседнем доме, напротив, на четырнадцатом этаже. Я видела, как его провожают родители, как он садится в такси... Деда, почему так? Я ведь его люблю, и он меня любит. Он ведь не найдет меня в Лондоне...
Жизнь, мать твою! – впервые выругался за семьдесят лет Валентин Львович, закрыв внучки уши, – что ж ты делаешь с ней? Помоги, прошу.
Просил он тоже впервые...
*
– Бабушка, ну бабушка, – канючила маленькая девчушка с двумя косичками. – Ты мне расскажешь сказку? Я ведь не сосну, сцепиально, слышишь?
– Здравствуйте! – удивленно развела руками бабушка. – Не "сцепиально", а "специально".
Внучка нахмурилась, отпустила бабушкину руку и громко сказала:
– А не здравствуйте! Ночь уже, спать надо.
– Спи, – кивнула она и улыбнулась.
– Не могу, мне нужна сказка, тогда я усну.
– Хорошо, – согласилась бабушка, укладывая внучку в постель. – Очень-очень давно в одном российском городе родился мальчик, который любил рисовать. Но рисовал он не так, как все остальные. Его картин никто не понимал, не чувствовал.
– А в каком городе? – открыв один глаза, спросила девочка.
– В Новосибирске. Там же он познакомился с замечательной девушкой, ее звали Оксаной. Он ничего о ней не знал, но влюбился. И девушка тоже влюбилась, на всю жизнь, только в него одного... Так получилось, что он приехал в Лондон и стал известным, столкнулся с известным английским художником, который научил его рисовать так, чтобы всем было понятно. У юноши был дар, талант.
– А мы тоже в Лондоне живем, – не открывая глаз уточнила внучка.
– Этот молодой художник много рисовал, – продолжила бабушка, будто не услышав. – Вскорости открылась выставка его картин, посвященная таинственной Оксане...
Неожиданно женщина услышала кряхтенье сзади и повернулась.
В дверях стоял седой старик, с измазанной щекой, и улыбался.
– Ксеничка, дорогая, и чем же закончилась эта история? – спросил он по-русски.
Женщина осторожно поднялась с кровати, чтобы не разбудить внучку, и подошла к мужу.
– Тем, Сереженька, что тот художник нашел свою Оксаночку, вернулся в Новосибирск и забрал ее в Лондон, где ей сделали операцию. Она стала ходить... Спасибо тебе, – вдруг заплакала она и прижалась к груди супруга.
– Ну что ты, Ксень, все ж хорошо!
– Спасибо тебе, Жизнь, что все так хорошо, спасибо...