В поисках утраченной себя

Она родилась настоящей маленькой красавицей, сказочной принцессой на горошине, только за один взгляд которой должны сражаться сотни благородных рыцарей на средневековых турнирах. В роддоме все завидовали и восхищались: «Какой чудесный ребенок, какая милая малышка...» Ребенок беззубо улыбался им в ответ. Тогда он еще не понимал всей силы простой улыбки, и бессознательно ею пользовался, растягивая губы «лодочкой» всем подряд – молодым акушерам, няням бальзаковского возраста, старым морщинистым уборщицам в резиновых перчатках, беременным женщинам, проходящим мимо врачам, собственным родителям, проживающим в студенческом общежитии и заканчивающим один и тот же университет. Она улыбнулась и, кажется, махнула ручонкой через окно даже дворнику, небрежно скользящему метлой по асфальту в огороженном дворике бесплатного советского роддома.
Девочку назвали Любочкой. В честь прапрабабушки, которая умерла в девяносто четыре года. Она была известной на весь Романовский уезд Саратовской губернии повитухой и костоправом, знала все целебные травы, помогала каждому нуждающемуся, лечила зубы. Когда ее хоронили, по караевскому деревенскому обычаю привязали на пальцы столько ленточек, сколько она приняла родов. Пальцы скрылись за разноцветными ленточками и узелками до длинных пожелтевших ногтей.
Говорят, если в младенчестве ребенок очень красив, то в подростковом возрасте он будет уродцем. Либо это полное вранье, либо же Любаша была очаровательным исключением из этого глупого правила. Нежные бархатные волосы придавали ей грацию будущей королевы, а аккуратненькая черная родинка-мушка на правой щеке, как у российскодержавных цариц и фавориток, приятно окунала окружающих в эпоху Возрождения – балы, интриги, дуэли, тайны... На ее лице природа отчеканила со всей своей вселенской любовью, мастерством и трепетом настоящую красоту – и душевную, и вместе с тем физически привлекательную. Честная улыбка девочки, невинная и трогательная, бальзамом оживляла бесчувственные засохшие сердца многих взрослых людей и особенно стариков. Одноклассники дрались за право носить ее портфель домой – нет, не на турнирах, не в блестящих латах и не на белых конях. Мальчишки дубасили друг друга кулаками на грязных задворках родной школы, в окружении десятков взирающих и кричащих школьников, валяя друг дружку по зеленой траве и упавшим листьям, по битым стеклам и окуркам. «Давай, бей его! Души! В глаз дай! Зафингаль! Мочи! Сильней души! Слабак!», – орали со всех сторон юные, но уже прокуренные голоса. Любочка, конечно же, про эти разборки ничего не знала, и, почему-то, ни один из «благородных рыцарей» так и не решился донести ее портфель до подъезда.
Девочка с младенчества росла в здоровой обстановке, не болела и не умела плакать, была любима всеми родственниками, знакомыми и учителями – от бабушек и бесконечных тетушек до учительниц по домоводству и физике, в которой, на самом деле, Люба разбиралась слабенько, на троечку. Между тем, аттестат выпускница получила без троек. С самого беззубого детства она была старательна, терпелива и любопытна ко всему на свете. Ее интересовали кактусы и пауки, сериалы и модные глянцевые журналы, многотомные книжные страсти Анжелики и даже «Занимательная физика» Перельмана. Но досконально что-то изучать и полностью, серьезно отдаться какой-либо науке – квантовой физике, к примеру, или органической химии – на это у девочки не хватало ни терпения, ни усидчивости, ни, прямо скажем, ума. Природа не стала касаться Любаши своим гениальным мизинцем – ей же на благо.
Красавица ко всем была одинаково добра, всех одинаково любила, всем одинаково ласково и мило улыбалась. Ее, вроде бы, тоже все любили. И мама, и постоянно сменяющиеся отчимы – рыжие, худые, небритые, лысые, с татуировками, большими носами, в костюмах, галстуках и шортах... Каждый дарил девочке какую-нибудь мелочевку – шоколадные яйца с игрушкой внутри, дешевенькие бусы, конфеты, плюшевых драконов, лошадок, петухов, собачек и крыс (смотря какой по китайскому гороскопу год). Один усатый дядечка – наверное, у него были далекие виды на Любину маму – подарил двенадцатилетней Любе игровую приставку Dendy, о которой мечтал любой ребенок середины девяностых годов двадцатого века. Девочке очень нравилось плавать и швыряться пузырьками в «Русалочке», собирать молочные бутылки в «Коте Феликсе», прыгать на злобных черепах и разбивать кирпичи в «Братьях Супер Марио», летать в «Чудесах на виражах»...
Но когда дочке исполнилось четырнадцать, мама задумалась, пригляделась, что-то обмозговала, и как по закону – не научному и не уголовному, а общечеловеческому – все отчимы закончились, прекратились, исчезли. Люба не догадывалась, что причиной этому явилась единственно она, оформившаяся девчушка с привлекательной родинкой на щеке и с двумя светлыми косичками. Через несколько месяцев одиночества мама поняла, что любила в жизни только одного мужчину и что больше ей никто не нужен. Смыслом жизни стала единственная дочь, родная кровиночка, так не похожая на нее.
Любин папа пропал в тяжелый для России и русскоязычных людей девяносто первый год. Ходили слухи, что он улетел на заработки в заокеанскую Америку – математик же, а за границей знали, что такое советская высшая школа, и задорого покупали ученых. Заграница всегда ценила талантливых русских людей. Мама ничего не рассказывала дочери про отца, а за восемнадцать прошедших лет никаких вестей от него не поступало. Исчез человек – и ладно...
Люба не очень хорошо помнила папу, хотя в тот год, когда он пропал, ей исполнилось целых шесть лет. В сентябре она пошла в школу как ребенок-безотцовщина, но таковой она себя никогда не чувствовала. И тени намека не подавала ее мать, что их семья неполноценная, ненормальная, обездоленная. Ни одним плохим словом не поминала мама бывшего мужа. Да и благодаря ему, как-никак, они получили хорошую двухкомнатную квартиру – правда, на самой окраине города. Зато с просто огромной застекленной и утепленной лоджией, на которой в первые годы мама разводила огурцы и помидорную рассаду. А в ванной росли грибы. Но «бизнес» этот больших заработков не принес – одну мороку, головную боль и неприятный запах, поэтому был прекращен.
Мама Любаши, хоть и тоже окончила мехмат на год позже мужа, по стопам профессии не пошла. Сначала она работала учительницей в обычной средней школе, но через полгода не выдержала и ушла посудомойкой в ресторан. Нервотрепки и ответственности меньше, а доходы несоизмеримо больше. Потом она переквалифицировалась в повара, и через три года стала уже шеф-поваром того самого ресторана, где когда-то начинала с низшей ступени. Когда Люба получала аттестат и собиралась поступать на юриста, ее мать – несмотря на всеобщий стереотип («женщина-автомеханик – ха-ха-ха!») – заняла место шеф-повара самого элитного и дорогого ресторана в городе. Через год они продали «двушку» и купили трехкомнатную квартиру в центре, с металлопластиковыми окнами и кондиционерами в каждой комнате. На кухне блестела новенькая посудомоечная машина рядом с современной электрической плитой...
Мать Любы полностью посвятила оставшуюся жизнь дочери. Но огородить от зла она ее не смогла. Как нельзя построить забор от цунами и ураганов, как нельзя придумать таблетку от всех болезней, как нельзя создать машину времени, как нельзя накормить всех голодающих, так же и нельзя огородить себя и своих детей от зла, бессердечности, жестокости, боли, несправедливости...

***
Люба не то что бы хранила себя для будущего мужа, но в восемнадцать лет оставалась девственницей. За всю короткую жизнь она еще никого по-настоящему не любила. Собственно, понарошку она тоже никого из мужчин, парней, юношей не любила. Так, нравился кто-то больше, кто-то меньше. У одного уши торчат, у другого кожа слишком смуглая, у третьего уже регистрируются на постоянное место жительства залысины, а у четвертого вообще один глаз косой!.. Общалась Люба со всеми ними одинаково, но вот в качестве будущего мужа не рассматривала. Это ж какие у ее детей будут гены?! Нет и нет! Принцы на белых конях всегда идеальны – так считают все юные красавицы, пока не знакомятся с «прынцами» ближе.
Будучи на первом курсе, она имела среди парней немалый успех, но из будущих юристов и богатеньких отпрысков ей никто не приглянулся. Дружила она, конечно же, со всеми. Одинаково. То Михаил подвезет ее домой на «Мерсе» семьдесят третьего года, то Павел на модной сверкающей «БМВ», то Александр на неприметном «Опеле». Ходила на свидания в рестораны и кино, но кого-либо выбрать не могла. И не хотела. Оставалась нецелованной до восемнадцати лет.
После успешной сдачи первой сессии в группе решили устроить большой праздник. Кто-то предложил провести гулянку на даче за городом, с ночевкой. Трехэтажный домина с чердаком отапливался, имел водо и газоснабжение, гараж и десять соток сада. Правда, зимой от него толку никакого – ни красоты, ни витаминов. Дачей это уютное местечко называлось по-привычке, а так – полноценное жилье, о котором мечтает почти каждый горожанин. Ну, кроме тех, у кого имеется аналогичное «жилье» в пределах Черного моря или вообще где-нибудь в Европе.
Люба никого не сторонилась, но и ни к кому не примыкала. Держалась особняком, но улыбалась дружелюбно всем подряд. На дачу съехалось десяток машин. Любу привез на «Мерседесе» Михаил, самый главный и ярый ухажер. Его отец владел банком и несколькими строительными бригадами, работающими по всей области.
Вечер закончился веселой пьянкой и танцами. Часам к трем в округе, наконец, стихло. Местные бомжи и собаки облегченно вздохнули и забылись блаженным сном. Воробей, которого соседский кот Васька гонял все прошедшее лето, но не ухватил и перышка, уютно устроился в своем мягком гнездышке под крышей чердака. Все уснули, кроме Любы и ее основного ухажера, банковского сыночка. Девушка пила мало: два неполных бокала красного вина.
– Хочешь на звезды посмотреть в телескоп? – спросил Михаил у девушки, которой давно хотел завладеть.
Люба кивнула.
Они прошли на чердак по маленьким деревянным ступеням, но, конечно же, никакого телескопа там не обнаружилось. Михаил резко повалил девушку на пол, заранее устланный двумя толстыми одеялами, и диким зверем набросился на жертву. Сначала она отпихивала его руками, своими женскими слабенькими ручками. Он страстно и безудержно целовал ее шею и щеки. Люба крутила головой, чтобы не соприкоснуться губами, отворачивалась и пихала мягкими ладошками.
– Не надо, пусти, – тихо просила она, но Михаил никак на ее слова не реагировал, будто не слышал.
Люба случайно сжала руку и ногтями вцепилась в его плечо и шею, исцарапав насильника до крови. Он озверел и звонко ударил девушку по щеке. Воробей встрепенулся, взъерошился, просунул клювик через дырку в потолке, зачирикал, возмущаясь, но никак помочь девушке не мог.
– Заткнись, дура! – приказал насильник, сжимая ей горло своими тонкими пальцами, на одном из которых красовался золотой перстень с большим черным камнем и золоченой буквой «М» на нем. – Будешь рыпаться, задушу. И не найдет никто! А если найдут – ничего не докажут, поняла?
Люба ничего не понимала. Почему все так происходит, ведь она никому никогда ничего плохого не сделала? И как может будущий юрист нарушать закон? Это ж, хорошо помнила она, статья сто тридцать первая, лишение свободы от трех до шести лет...
Весь «процесс» занял не более двух минут, но поцеловать в страстные и давно желанные губы насильнику не удалось: Люба, зажмурившись, железно стиснула зубы и отворачивалась, хаотично крутила головой. За это время перед ней пронеслась вся жизнь. За эти жалкие две минуты, всего лишь две крохотные минуты из почти десяти миллионов прожитых ею минут, две мерзкие и самые долгие минуты, которые никогда не удастся вычеркнуть или затереть ластиком из книги судьбы и которые своими черными короткими росчерками испортят, как стая голодных прожорливо-всеядных крыс, всю эту книгу, – Люба за эти две крохотно-бесконечные минуты прожила – от рождения до смерти – еще несколько своих жизней: будущих, настоящих и прошлых. Сначала было неприятно и непонятно, потом больно, потом, когда полуголый – только в одних черных, как шерсть черта, носках – Михаил вырубился рядом, не надев трусы, было противно и мерзко, но встать сразу девушка побоялась.
Спустя десять минут Люба осторожно натянула на себя джинсы и блузку, оставив изорванное нижнее белье на чердаке, и выползла на первый этаж, твердо держась за перила. Найдя открытую бутылку чего-то крепкого, она сделала три глотка и поперхнулась, закашлялась, бросила бутылку на ковер. Горло вскипело и загорелось, дыхание прервалось, тело скрутила болезненная судорога. В ванной девушка помылась, раздирая себя намыленной губкой и пытаясь соскрести с кожи всю эту мерзость, наспех вытерлась, нашла свою куртку и с мокрой головой вышла в сад.
Зима выдалась теплой и безветренной. Голые деревья неподвижно стояли и жалели Любочку. Если бы могли, они бы нежно обняли ее и ветками спрятали от этого ужасного мира. Воробей – единственный, но немой очевидец ужасного, который кроме «чик-чирик» ничего бы не смог сказать в суде, подлетел к Любочке, покружил возле нее и приземлился в полуметре. Съежился, насупился, не прыгал.
– Чик-чирик.
«Не горюй, все будет хорошо», – хотел бы сказать он.
Люба не плакала, потому что не умела. Не научили ее плакать, ведь она всегда улыбалась. Улыбалась всем людям и миру, который ее предал. Хотелось убежать из этого дома, зарыться, закрыться на миллион, миллиард, триллион, триллиард замков, спрятаться в самой глубокой норке, схорониться в самой дальней-дальней пещере, но... Люба не знала, где находится, не знала, как добраться до города, деньги с собой – беспечная – она тоже не взяла.
– Чик-чирик.
Люба посмотрела на замерзшего воробья, но улыбкой пернатого не одарила.
Через полчаса, когда серый пушистый комочек улетел к себе в уютное гнездо под чердаком, здравый смысл победил, и девушка, тоже немного подмерзшая, вернулась в дом. Ведь с ней не случится ничего хуже того, что уже случилось в эту безлунную ночь.
Уснуть она не смогла и рано утром, когда еще все спали, уехала на стареньком-стареньком беспонтовом «Москвиче-412» с одним из однокурсников, которому надо было поутру вернуться в город. В машине она задремала, благодаря бога за то, что все это прошло и больше не повторится. Все кончилось, осталось в страшном «было», в ужасных, коротких, долгих двух минутах...
Никакого заявления ни в какую милицию не поступило. Даже маме Люба ничего не рассказала, продолжая всем одинаково мило и нежно улыбаться, искренне и по-детски.
Насильник Михаил перевелся на другой факультет сразу же, ни словом, ни взглядом не обмолвившись с девушкой. И на том спасибо.
Люба замкнулась и ни на какие вечеринки, гулянки и дискотеки не ходила. Университет, библиотека – сразу домой, все вечера читала и смотрела телевизор, занималась учебой, лазила в Интернете, вела дневник. Вскоре на нее совсем перестали обращать прежнего внимания. Казалось, что в группе ее вообще нет. Так, сама по себе.
На третьем курсе, после затянувшейся защиты курсовой, Люба возвращалась домой по-темному, вечером. Она была очень собой довольна и даже тихонько приплясывала, напевая давно приставшую к языку популярную мелодию. Все-таки она молодец и большая умница! Люба понимала, что гениальным умом природа ее не наделила, но терпение и усидчивость свои плоды дали. И плоды взошли довольно приличные, завидные.
Ее длинные светлые волосы колыхал теплый майский ветерок, как неожиданно кто-то ухватился за них и потянул назад, в кусты. Девушка, прищурившись от боли, споткнулась и упала спиной на чьи-то руки. Босоножки зацепились за бордюр и с легкостью отцепились от прекрасных ножек, будто пытались спасти свою хозяйку от предстоящей беды. Обладательница босоножек, купленных с пятнадцатипроцентной скидкой на распродаже, еще не поняла, что происходит, поэтому не закричала.
Когда же поняла – кричать было уже поздно. Насильник протянул ее по земле, как мешок картошки, повалил на траву, несколько раз ударил по щекам и жестко схватил за шею, вонзившись когтями в кожу (ногти у него были, конечно, не такие что б уж длинные и острые; обычные на вид человеческие ногти, только плохо, вкривь обрезанные, грязные, местами обкусанные).
– Будешь орать, – хрипло, надрывно прорычал он, – заживо загрызу.
Маньяк связал жертве руки, рот заткнул какой-то вонючей затхлой ветошью, взвалил на себя и куда-то понес через бурелом кустарников и деревьев. Любу по ногам и голове били веточки: они не могли превозмочь законы физики и расступиться или вдруг вытянуться вверх, как солдаты по команде «Смирно!». Как не могли веточки закричать и позвать не помощь.
Сумочка с мобильным телефоном осталась валяться в кустах, недалеко от розовых босоножек с порванными лямками. Вскоре затрезвонит и завибрирует телефон, но ненадолго – аккумулятор быстро издохнет, вселив в Любину маму самые нехорошие и болезненные мысли.
Через какое-то время, которого для Любы не существовало, насильник притащил девушку в заброшенный полуразрушенный гараж с дырявой крышей, зачем-то развязал ей руки и бросил на бетон... Насилие продолжалось всю ночь, но жертва не сопротивлялась и не кричала. Лишь удары по ее, казалось, безразличному телу эхом пробивались сквозь дыры в гараже. Даже звуки пытались поскорее убраться из этого проклятого места.
Любе же все это время виделись воробьи. Много-много сереньких пернатых «чик-чириков», паривших вокруг нее. Сквозь крышу она видела не ночное небо, разукрашенное звездами, а... Чистое, светло-голубое утреннее небо. Там, далеко, светит солнышко, милое, доброе, светлое солнышко, которое дети рисуют в виде кружочка со струящимися во все стороны ровными линиями. Солнышко – вечное, радостное, утреннее... Ребенок берет желтый карандаш, красный фломастер или окунает кисточку в оранжевый тюбик гуаши, рисует кружочек в правом верхнем углу белого листа... Под солнышком стоит домик, с окном, дверью и обязательно дымящей трубой, а рядом синий пруд и несколько деревьев... И где-то там, на этом детском рисунке, кружит стая воробьев.
Чик-чирик.
Чик-чирик.
А маньяк все бил и бил свою жертву, разрывал одежду, царапал, хлопал по щекам и ребрам, сдавливал груди и жестко щипал ягодицы, желая услышать крики, желая почувствовать сопротивление, боль, мольбу... которые бы возбудили его психопатскую сущность. Но девушка упрямо молчала и не двигалась. Она была где-то очень-очень далеко от гаража и насильника, от своего измученного тела, от кровоточащей раны на правой ноге возле колена, в которую воткнулся ржавый гвоздь.
Под утро насильник просто исчез. Хоть и был он разочарован, хоть и не получил ожидаемого «эффекта» и «кайфа», а дело свое мерзкое сделал, впервые оставив жертву живой – раньше он обязательно до смерти душил каждую женщину собственными руками.
Люба выползла из гаража голой и потеряла сознание. Когда она почувствовала встряску, открыла глаза и увидела незнакомого человека в очках и с усами, который прикрыл ее окровавленное посиневшее тело своей белой тщательно выглаженной рубашкой. Назвав домашний телефон, девушка вновь провалилась в глубокий спасительный сон.
Очнулась она через трое суток.
Любина мама решила не подавать никакого заявления в милицию, солидно оплатив уход за дочерью в больнице. И в довесок – врачам и медсестрам за молчание. С купленной справкой о болезни почек Люба уйдет в академический отпуск.
А еще она лишится той самой родинки на правой щеке – маньяк когтем (именно когтем!) при очередном ударе вонзился в родинку и наполовину сорвал ее. Пластический хирург с легкостью избавил девушку от шрама: не осталось и следа.
На следующий год, спустя восемь месяцев, в начале февраля студентка юридического факультета продолжит обучение. С новой группой, которая странно посмотрит на девушку с короткой, облезлым ежиком, покоцанной стрижкой и совершенно безулыбчивым лицом. Никто не заметит, что эта будто загнанная в угол кошка совсем не улыбается.
Наверняка, через год или два, Люба бы простила насильника и все забыла, как страшный сон из далекого детства. Как те ужасные, нескончаемые, мимолетные две минуты на загородной даче...
 Она превратилась в молчуна, но в молчуна тихого, робкого, незлобного, безопасного, пессимистичного, смирившегося со своей участью. Общество, окружение делает человека, лепит его. С младенчества Любочку окружали только добрые люди. Это взрослая жизнь встретила ее жестоко и страшно, но и она так «просто» не смогла изменить девушку, перетянуть с положительной оси далеко на отрицательную, к минус бесконечности. Почему-то Люба оставалась такой же доброй и милой, как и раньше. Только не улыбалась больше.
Еще через год Люба увидела насильника в криминальных новостях. Она решила стать следователем и интересовалась всеми подобными случаями. И вот по телевизору показали маньяка, на счету которого числилось более пятнадцати убитых жертв. Люба легко угадала в нем своего насильника, но особой радости не почувствовала. Ведущая толстыми губами объявила, чтобы все, кто видел или пострадал от этого человека, обратились по такому-то телефону, но Любочка никуда звонить не стала.
На следующий день по телевизору вновь рассказывали о пойманном маньяке. Ведущая повторила просьбу милиции, чтобы все, кто узнал преступника, обратились по такому-то телефону, но зрительницу это вновь не вдохновило. Через неделю Люба наткнется на статью в газете и узнает, что маньяк болен СПИДом.
Три дня прошли в адских раздумьях и сомнениях. Могла ли она заразиться СПИДом от насильника? Был ли он инфицирован полтора года назад? А, может, эту утку придумали в редакции газеты, чтобы жертвы, о которых в милиции не знали, скорее обратились бы в нужную инстанцию? Почему не пишут об остальных женщинах, которых изнасиловал маньяк? «Всех своих жертв он душил до смерти и оставлял на месте преступления», – почему-то врала газета. Как же так, не понимала девушка, что за вранье! Она ведь жива! Живехонька! Руки, ноги, десять пальцев, на ненакрашенном ногте белая точечка, заусеница на мизинце, родинка у запястья...
– Жива ведь я! – вскричала Люба, отбросив газету.
Заразилась она или нет? Когда и от кого насильник подцепил эту ужасную неизлечимую болезнь? Может быть, от одной из своих недавних жертв? Не мог же он целых полтора года жить с этой смертельной неизлечимой болезнью... Или мог? Ну почему, почему в газете нет самого главного, что больше всего интересует? Почему так всегда? Почему нельзя было написать, что, например, маньяк заразился год назад?
Вопросы выстраивались бесконечной очередью, а ответов на них не находилось – ни в Интернете, ни в газетах, ни по телевизору.
Люба никогда не просила у матери денег. Она знала, где они лежат, и могла брать оттуда любые суммы. Мама хорошо зарабатывала и не боялась, что дочь станет воровать деньги на наркотики или еще какие глупости. Люба взяла целых пять тысяч рублей (никогда раньше она не брала и десятой части от этой суммы) и направилась в частную клинику. Придумав другое имя и фамилию, Люба заплатила за полный спектр анализов по крови. Ей сказали приходить через неделю.
Неделю!
Неделю!!!
Огромную, как горная вершина, далекую, как самая далекая звезда, длительную, как полярная ночь... Сначала девушка хотела, чтобы неделя побыстрее прошла. Вот Любовь заснет, завтра проснется и узнает, что никаким СПИДом не инфицирована. Но на следующее утро, стянув одеяло, она испугалась. А если больна? Если заражена? Как жить дальше?..
Лучше и не жить вовсе, чем так...
В Интернете писали, что период первичных проявлений СПИДа начинается в первые месяцы после заражения, но бывали случаи, когда больные не догадывались годами, а болезнь никак особо не проявлялась. За полтора года Люба не вспомнила ничего серьезного и странного: никаких лихорадок и воспалений, никакого гепатолиенального синдрома, никакого истощения и проблем на коже. Она здорова!!! Или, может быть... Многие уверенно заявляют, что СПИДа вообще не существует, что это лишь выдумка врачей... Да и как мало наука знает о человеке!
За неделю Люба всю себя извела и смирилась, что маньяк ее заразил, как самый последний паразит, как клещ-переносчик. Или, нет же, она совершенно здорова – ведь никаких признаков!
Пусть будет, что будет, лишь бы уже узнать правду. Пусть даже самую страшную весть...
Эта страшная весть не заставила себя ждать более недели, а предстала перед Любочкой точно в назначенное время в виде клочка бумаги с какими-то непонятными цифрами и буквами, которые было невозможно разобрать, если бы не лицо доктора и его слова: «Должен вас огорчить. У вас СПИД на...»
Из кабинета девушка выбежала в слезах, не узнав, на какой стадии болезнь и что нужно принимать, чтобы... Не было для нее после «чтобы» ничего, кроме страшной и мерзкой точки.

***
...В двадцать четыре года Любовь стала совершенно не такой, какой ее можно было представить в далеком беззубом детстве.
Она превратилась в мстительную пофигистку, беспощадную и лживую особу, леди-вамп, на которую сразу обращали внимание все мальчики, подростки, юноши и мужики в музыкальных клубах и прочих молодежных заведениях.
Еще бы!
Волосы отращены до привлекательной средней длины и окрашены в фиолетовый цвет. Губы натурально «изуродованы», как сказала бы любая бабушка, фиолетовой же помадой с блестками. Обязательный татуаж. Ресницы вытянуты, брови подведены и выщипаны, в языке, в пупке и на носу серебрятся маленькие металлические горошинки – пирсинг. Черная юбка выше колен, чулки в сеточку, длинный каблук, блузка с расстегнутыми верхними пуговками.
Любина мама не знала, что дочь больна СПИДом, не догадывалась о причинах таких глобальных изменений характера, поведения и внешности любимой дочери, но все терпела, помня о насильнике. Что бедняжке пришлось пережить... Она и представить не могла, насколько это ужасное «что» разрослось и пропиталось болью, унижением, страдаем и... местью.
«Я вся горю, я в твоем вкусе», – громко и бессмысленно попсело из колонок на весь зал.
– Ути-пути, муси-пуси, миленький мой, – подпевала Любочка на дискотеке.
Ее вытянутый пальчик с длинным фиолетовым ноготком картинно вел тридцатилетнего мужика, как на поводке, через весь дискоклуб, мимо стойки бара и протирающего широкий стакан бармена.
Десять минут спустя Люба в чужой машине медленно стянула с себя юбку, оставив чулки на своих ножках, потом она залезла на «жертву», случайно нажав на клаксон, и расстегнула ширинку тридцатилетнему мужику, никак не верящему вдруг неизвестно откуда возникшему обворожительному и сексапильному счастью и вот-вот блаженству.
«Вот-вот блаженство» наступило совсем скоро.
– Прощай! – через пять минут хлопнуло «счастье» дверью, оставив постанывающую «жертву» в машине.
Больше ее в этом маленьком речном городке никогда и никто не увидит.
«Двадцать седьмой», – отметила Люба про себя, садясь на самый ранний автобус. До ее родного города шесть часов пути – вот и выспится.
Двадцать семь несчастных мужчин, зараженных СПИДом от неизвестной проститутки, которая не брала за удовольствие денег...
– Не боишься залететь? – спросил у нее «третий».
– Я пью противозачаточные, сто процентов гарантия, – соблазнительно расстегивала девушка пуговицу за пуговицей.
– А как же дети? – аккуратно развязывая галстук, поинтересовался «седьмой».
– А что дети? – сняла она с себя легкий полупрозрачный шарфик.
– Говорят, после противозачаточных трудно будет родить, – проявил осведомленность «двенадцатый».
Любе никого из них не было жалко. И они все для нее были на одно лицо.
– Вранье. Если суждено родить, родишь.
– Не боишься заразиться? Вдруг я болен чем, – провоцировал девушку «восемнадцатый».
– Я не шлюха, – поняла она его намек и прекратила оголять ножку. – Не хочешь, прощай. Заставлять не собираюсь.
– Постой, постой, – мягко сжал ее руку «двадцатый». – Я же пошутил.
Никто из них больше Любу не видел, но проклинать будет каждый до конца своей жизни.
– А ты не заразна? – прямо спросил у нее деревенский детина под два метра ростом.
– Есть защита, надевай, мне все равно. Это тебе нюхать ночную фиалку через противогаз.
Детина подумал немного – презервативы, разумеется, в карманах отсутствовали, да и тридцать рублей лишними никогда не будут – оглядел внимательно коленки «ночной фиалки», остановился на бедрах, выпирающих сосках и... Стал «двадцать третьим».
– Давай встретимся здесь завтра, – предложил «двадцать шестой», застегивая ширинку брюк.
– Давай, – лживо согласилась Люба и вышла из мужского туалета ночного клуба «Глория».
Двадцать семь маленьких городов, раскинутых в самых разных уголках и весях области...
– Зачем ты это сделал? – закричала какая-то женщина на своего ребенка в автобусе.
Люба проснулась и заморгала. Утреннее солнце ярко било из окна. Пассажирка зажмурилась и по-детски потерла кулачками глаза, потом закрылась от солнца занавеской.
– Зачем ты это сделал? – повторно послышался голос. – Перестань!
Люба и сама не понимала, зачем мстит, но верила, что невиновный, светлый, добрый, хороший человек наказан не будет. Если суждено умереть – умрешь, если суждено жить – будешь жить. Если суждено попасть под машину – не сомневайся, настигнет тебя твой «Мерседес» или «Москвич» из-за угла, если суждено утонуть – говорят, и в стакане можно захлебнуться. Люба свято верила в предназначение и фатум, судьбу.
Гыргых! Пшш!!!
Водитель громко выругался.
– Колесо пробито, вынужденная остановка на полчаса, можете из автобуса выйти, – объявил он пассажирам.
Люба сначала хотела остаться и уснуть, но ругань водителя, раздражающие перестуки по металлу, радостные вопли детишек и их мамаш этому никак не способствовали.
«Не судьба», – подумала она, ступив на землю.
Не прошло и пяти минут, как рядышком остановилась новенькая «Тойота». Из нее высунулась мужская голова в темных очках:
– Эй, красавица, не подвезти?
Люба даже не оглянулась, не переспросила и не удивилась, хотя рядом находилось немало женщин.
«Сам виноват», – уверенно зашагала она к машине. Ведь явно «Тойота» остановилась только ради нее.
Передняя дверца щелкнула и открылась.
Повернувшись, Люба равнодушно приняла на себя десяток осуждающих взглядов, в которых можно было узреть зависть. Знали бы они, чему завидуют!
Мужчина был весел и задорен. Мстительница усомнилась в его страстном вожделении и решила «пощадить». Прошло пятнадцать минут, она все кивала, поддакивала, соглашалась... Водитель ничего не предлагал и ни на что не намекал. Просто решил помочь. Добрый самаритянин.
Как же!
Приглядев удобную для себя рощу, он свернул на своей «Тойоте» от посторонних взглядов и жадно, голодно набросился на пассажирку.
– Подожди, я сама разденусь, – недовольно оттолкнула она его, сразу дав понять, что не боится.
Мужчина удивился и на мгновение застыл.
– Может, выйдем тогда, – предложил он. – Облокотишься на капот...
«Двадцать восьмой», случайный, непреднамеренный.
Сам виноват.
Люба смотрела на верхушки акаций. Раз, два, три, пять, восемь... Девятнадцать больших гнезд каркающих черных ворон. Поодаль стояли, как три богатыря, три дуба, но воронье почему-то заселялось только на акациях. Рядом желтело поле вытянутых к полуденному небу подсолнухов.
«Все, так быстро?», – удивилась мстительница и разочарованно глянула на мужчину, имя которого не запомнила. Слава, Гена, Петя?.. Себя она назвала в этот раз Светланой.
Пока Люба застегивала блузку, «Слава, Гена, Петя» сел в машину и резко рванул. Вместе с юбкой и маленькой черной сумочкой, в которой было всего лишь триста рублей и упаковка противозачаточных таблеток. Еще он, конечно же, прихватил с собой вирус ВИЧ-инфекции, но об этом узнает только через полгода...
Выйти на дорогу и к кому-нибудь подсесть? Ее и с юбкой брали, а уж в таком виде – очередь выстроится.
Хотелось спать. Может, тут прямо и улечься?
Любовь увидела за полем проселочную дорогу и уныло, бесцельно, бездумно направилась в сторону близлежащей деревни. «Алексеевка» – синевел указатель.
На окраине деревеньки, за невысоким деревянным забором трудился взлохмаченный юноша в рубашке цвета хаки. Он вручную избавлялся на огороде от сорняков. Люба подошла к забору и облокотилась на него, эффектно выгнувшись.
– Эй! – произнесла она так, как обычно подзывают официанта.
Парнишка выпрямился и обернулся. Через забор ему не был виден весь сексапильный соблазн, но он все равно смутился, сильно покраснев. Любочку это позабавило, хотя ни одна из семнадцати мышц улыбки это чувство не выдало.
Юноше на вид было лет восемнадцать, лицо обычное, непримечательное и невыдающееся, фигура слабенькая, неупитанная, рост средний, стрижка ужасная – волосы торчит клочьями на все четыре стороны света. Такой типаж никогда бы Любочку не привлек, и парень это прекрасно понимал. Но в душе почти каждого юноши зиждется надежда на прекрасную фею, сошедшую с небес, чтобы исполнить любое желание «принца».
– Меня зовут Алексей, – представился «огородник», но с места не сдвинулся.
– В честь деревни?
Это тоже позабавило «мстительницу», но одаривать улыбкой представителя мужской расы она не предполагала.
– А меня, – задумалась вдруг она, перебирая все придуманные имена. Хм, а ведь под своим настоящим именем я еще не выступала! – А меня зовут Любочкой.
– Любочка, – с усладой повторил парень, не обидевшись на сравнение с деревней.
– Хочешь меня? – сразу предложила «фея».
Алексей несколько раз сдернул головой вперед, будто в легком припадке, сглотнул, потом нахмурился.
– Что, простите?
У, как запущенно! На «вы»...
– Хочешь меня? Прямо сейчас. У тебя сенник есть?
– Е-есть, – сглотнул бедолага, щипая себя сзади за спину, чтобы удостовериться в реальности происходящего.
– Ну так, запускай, чего стоишь, – нагло возмутилась девица. – Где калитка?
– Т-там, – запутался Леша, показав сначала пальцем в противоположную калитке сторону.
Люба взмахнула головой, но ее столько раз покрашенные и лакированные волосы остались будто придавленными, прижатыми к голове. Она устало, потирая невыспавшиеся после ночного «рандеву» глаза, перешагивала к калитке. Юноша, такой худой, худосочный и непривлекательный, хотя лицом не обезображенный, а возможно и чуток обаятельный, тоже семенил к калитке. Когда он увидел свою «фею» в полный рост, закашлялся, уставившись на бархатные черные трусики с рюшечками по краям.
– Ну, где сенник?
– Там, – указал он не глядя, не в силах оторваться от нижнего белья Любочки.
«Что за дурак, – беззлобно подумала девушка. – Таких тем более не жалко. Вырастет каким-нибудь чикатилой...»
– Пошли, – равнодушно бросила она.
Трехлитровые банки сушились на кольях забора, колонка качала колодезную воду в вагонетку, на яблоне краснели крупные плоды – просто гигантские. Вдруг подбежала маленькая рыженькая собачонка, но не залаяла, а приветливо замахала своим пушистым хвостом.
– А ты тут один, что ли?
Любочка поглядела на хижку, потом на ступени и беседку, спрятанную виноградом, на стол и ржавую мойку с ведром под ней...
– Мать уехала в город по делам на три дня.
Любочка еще раз взглянула на хижку – летнюю пристройку к дому.
– Нет, хочу в сеннике. Веди.
Она говорила так, будто предлагала вести какую-то безымянную скотину – то ли на пойло, то ли на убой, то ли еще для каких хозяйских нужд.
Куры, кролики, вдали виднелся страшный индюк, справа росла огороженная металлической сеткой капуста – никогда ранее Люба не видела таких огромных кочанов.
– Пришли, – остановился Алексей возле деревянного строения высотой с двухэтажный дом.
– Однако, – вслух подумала мстительница, оглядывая сенник.
Пахло свежескошенной травой и коровьим навозом.
«Бывало и хуже. Зато так – впервые. Экзотика. Как же хочется спать...»
– Ой, я сейчас, – спохватился парень и убежал.
Люба смотрела на индюка, важно и медленно охаживающего возле навозной кучи. Подбежали куры и начали выковыривать червей. По дороге за забором проехал трактор. Грязный мужик из кабинки высунулся и присвистнул.
«Ну где же этот остолоп неотесанный». Нет, никаких эмоций – ни восклицательных, ни вопросительных. Просто усталая мысль. Ждать и убегать – что может быть хуже?
Алексей вернулся с несколькими свернутыми одеялами и простынками.
– Чтобы не кололось, – краснея, объяснил он. – Вам колоться будет на сене...
– У тебя это в первый раз?
– Д-да, – сглотнул паренек.
«Может, не надо, – подумалось Любе. – Примерно столько же было Михаилу, первому насильнику... Пусть им... Всем будет... Одинаково».
«Двадцать девятый». Самый юный и неопытный.

***
– Просыпайтесь, – кто-то нежно теребил за плечо. – Уже утро, просыпайтесь, Любочка.
Мстительница открыла глаза. Как хорошо было, как мягко, уютно, тепло... Давно она так не спала.
– Доброе утро, – улыбался какой-то юноша. – Давайте завтракать.
– А, кажется, Алексей, – вспомнила Люба про двадцать девятую жертву.
Они вышли из сенника.
Раннее утро встретило пару легким шелестом листьев в саду. Бодро, звонко, переливчато закукарел петух.
– А сколько сейчас? – плотнее закуталась Люба в простынку.
– Полседьмого. Я корову на пастбище отправил, всех покормил... Вы так мило спали... Вы такая красивая...
«Что, понравилось? Еще хочется? Не дождешься. Надо отсюда быстро сваливать...»
А юноша так искренне, так добро улыбался.
На столе Любу ждал царский обед, несмотря на столь ранний час: свежий деревенский салат из помидоров, огурцов, лука, болгарского перца и зелени под настоящим подсолнечным маслом, картошка, испеченная в углях, и главное блюдо – цыпленок с яблоками. Хлеб порезан, ножи и вилки, праздничные салфетки, в кувшине охлажденный компот: смородина, абрикос, вишня, слива...
Лепота.
Услада.
– Приятного аппетита, – галантно отодвинул Алексей стул.
– А ты ничего, – отломала Люба ножку цыпленка, не видя, как лицо парня растекается в блаженной улыбке.
– Ой, простите, совсем забыл. Вот, оденьте, – поднес он, как дары египетской царице, цветастый сарафан.
Люба, голодная еще с позавчерашнего дня, насытится и успеет подумать: «Жизнь прекрасна», прежде чем вспомнит, что как раз наоборот. Сколького она лишилась из-за болезни?
Люба не понимала, что сама лишает себя прекрасного, как прокаженная затворница.
Отхлебнув еще глоток компота, она задумалась. Ей впервые стало стыдно. Это ведь она соблазнила парня! Она – сиюминутным решением – испортила ему жизнь. А он... Он, кажется, этого не заслуживает. Он, кажется, вполне хороший паренек, добрый, порядочный, честный, искренний... Никогда бы не смог ее обидеть... Ухаживает, вон. Выкает... Хм, неужели я так ужасно взросло выгляжу? Мне же только двадцать пять...
Сарафан оказался на два размера больше. В начале двадцать первого века болезненная истощенная худоба смотрелась привычно и обыденно. Никто и не подозревал – из родственников и знакомых, что причиной этой худобы явился СПИД. Люба вдруг вспомнила, как у нее ровно через месяц после анализа повысилась температура до сорока. Врач сбил температуру, посоветовав полностью обследоваться у них в клинике... Потом девушку рвало, но Люба терпела и наугад, вычитав в Интернете, принимала лекарства.
...Сзади кто-то возбужденно дышал. Запахло чем-то знакомым, приятным...
Люба обернулась и не поверила глазам. Прямо пред ее очами возник букет цветов – в руках у улыбающегося Алексея.
– Это вам, Любочка, – протянул он ей.
Ромашки, васильки, розы, тюльпаны... Названия остальных растений мстительница не знала. Желтые, белые, голубые, розовые, красные... Большие, маленькие, вытянутые, сплющенные...
– Я пока шел, когда корову провожал... – покраснел юноша, будто оправдываясь
Когда тебе, Люба, цветы дарили в последний раз? Вспомни, вспомни!.. Дни рождения свои ты не отмечала после восемнадцати лет, несмотря на все протесты и даже угрозы матери, на восьмое марта мальчики из группы дарили какие-нибудь бесполезные безделушки – слишком дорого всем дарить цветы, которые увеличиваются в цене под восьмое марта в десятки раз, на выпускном тоже обошлось без цветов, хотя некоторые девочки фотографировались с букетами... Семь, восемь лет назад?!
А Леша так искренне, так добро, нежно, мило улыбался. Он был счастлив подарить своей принцессе эти цветы, некоторые из которых пришлось практически выкрасть...
И Люба заплакала. Тихо всхлипнула, уложив букет себе на колени, облокотившись о стол и спрятав лицо. Юноша, ничего не понимая, молчал.
– Я... не хотел... не думал. Не надо плакать, Любочка, ведь все так хорошо.
Мстительница заревела. Громко, нещадно, надрывно.
Вдруг она оттолкнула парня – цветы при этом россыпью упали под стол – и побежала к калитке. За ней погналась рыжая собачонка, весело и задорно лая, но не пытаясь укусить.
Алексей кинется за ней вскоре, когда вдруг поймет, что принцесса исчезла – слишком уж огорошит его этот побег, но будет уже поздно...

***
Прошло четыре или пять месяцев. Как несколько ничем не примечательных дней.
Люба снова изменилась – в тот же самый вечер, когда приехала из деревни Алексеевка в разноцветном и немного нелепом сарафане на два размера больше – пока шла от остановки до дома, многие оглядывались и шушукались.
Внешне она стала такой, какой ее можно было представить двадцать пять лет назад. Только родинка-мушка на правой щеке куда-то исчезла, и улыбка почему-то не появлялась на лице.
Люба все эти месяцы просидела безвылазно дома. Мать не знала: радоваться ей или еще больше огорчаться. Но дома дочь, нигде не шляется, выковыряла из себя пирсинг, смыла волосы, не красит губы... Это лучше, чем лежать ночью в кровати и гадать, где же родная кровиночка шастает, не случилось ли чего плохого, а то, мало ли, вдруг... Сколько историй сочиняла мать после этих «вдруг»! Некоторые заканчивались счастливо, но большая часть – трагично. Чувствовала она беду... Сердцем, интуицией, разумом, душой – чувствовала. И плакала по ночам, не в силах помочь дочке, не в силах что-либо изменить, не в силах отправиться на десять лет назад в прошлое и собственноручно задушить того насильника-маньяка... Как жаль, что ученые до сих пор не изобрели машину времени!
Лекарства Любе приносил... пусть будет, назовем его единственным другом, которого она знала под ником bigbugov. Тридцатилетний – так и хочется сказать – парень. Наверняка в маршрутке пожилые люди к нему обращаются: «Мальчик, передай водителю, пожалуйста...», а в магазине: «Парень, ты в очереди последний?». Не на свои годы выглядел этот безымянный bigbugov (хм, впрочем, может быть ему и не тридцать лет?). Они познакомились в Интернете на форуме больных СПИДом. Нет, он как раз был здоров, но его родная сестра покончила с собой, узнав о вич-инфекции, и он – как мог – помогал всем заразившимся.
Деньги на лекарства требовались немалые, и однажды мать Любы, наливая воды в электрический чайник, со спины спросила у дочери:
– Люб, а на что ты столько тратишь? У тебя все хорошо?
Любовь вскипела, резко встала и хотела что-нибудь соврать, но мама обернулась. Их глаза сомкнулись.
– Я больна СПИДом, – призналась она. Нет, не потому что не смогла придумать правдоподобную версию, а потому что не смогла соврать этим уставшим, измученным глазам напротив.
Чайник закипел и загудел, но никто его никак не выключал. Женщины стояли и смотрели друг на друга.
– Мы найдем самых лучших врачей. Купим самые лучшие лекарства. Есть же... этот, как его, «арменикум» – он поможет. Я читала, что еще куча лекарств... Да, дорогие, но выкрутимся. Деньги я найду. За мной давно ухаживает один бизнесмен, очень богатый, каждый вечер у нас ужинает... Я приму его предложение, выйду замуж...
– Нет, – еле слышно прервала Люба. – Ничего не надо. И выключи чайник.
– Что значит «нет»? Это лечится, средства найдем.
– Нет, я ничего не хочу, – упрямо села на стул она.
– Не говори глупостей.
Как быстро собралась Любина мама! Как быстро нашла способы и средства!
Чайник перестал, наконец, возмущенно гудеть. В кухне вновь повисла тишина, но ненадолго.
– Так, завтра пойдем в одну клинику, там точный диагноз поставят...
– Нет! Нет!! Нет!!! – прокричала на одном дыхании дочь.
– Любочка, успокойся, все будет хорошо.
– Нет! Нет!!!
Она выбежала из кухни, накинула пальто и сапожки, подхватила шапку и хлопнула дверью.
Скоро год увеличится на одну единичку. Народ будет праздновать Рождество. Отдыхать две новогодние недели. А есть еще Старый Новый Год. Люди будут пить, веселиться, кричать песни...
Детишки играли в снежки. Дальше стояла Снежная Баба, с настоящей метлой, ведром-шляпой и морковкой-носом. И никто это чудо не разломал, не вытащил морковку, не стянул ведро...
Мимо Любы пролетел снежок, но она не оглянулась. Кто-то гулял с доберманом. Собака остановилась и сделала прямо на дороге желтую лужицу, хорошо видную на белом снегу. Кто-то прогревал свою машину... Дворник бил по льду возле дома, глядя на длинные, угрожающие сосульки с крыш. Гряхнет такая сверху – никому не поздоровится.
– Эге-гей, посторонись! – пронеслась девчушка, катающая своего, наверное, младшего братика на санках. Коричневый шарф малыша летел сзади, как шлейф, как светлый след на небе от самолета, как хвост.
Снег выпал всего лишь три дня назад. Последний раз Люба была на улице еще по-теплому, когда листья, будто приклеенные, висели на ветках. Почему-то вспомнилась старая легенда... Одной девочке суждено было умереть. А, может, это была и не девочка. Неважно. Какой-то человек готовился к смерти. Месяц, два, еще чуть-чуть. Разговаривая с художником, он сказал, что умрет, когда дерево покинут все листочки. Тогда и я покину этот бренный суетный мир. «То есть, пока хоть один листочек будет на дереве, ты останешься с нами?», – спросил художник. Тот человек – кажется, все-таки это была девочка или девушка, больная какой-то неизлечимой болезнью – она кивнула. Потом ей нельзя было выходить из дома, но она каждое утро смотрела на дерево через окно. Листья потихоньку осыпались. Вот остался только один листочек, совсем один... На следующее утро ветер его не сдернул... Потом всю ночь бил дождь, но и ему не удалось столкнуть, стянуть листочек с ветки. Зеленый листочек – единственное цветное пятнышко на фоне черно-белой осенней картины – еще очень долго провисит на дереве... Конечно же, ведь его нарисовал и повесил на ветку, хорошо привязав, тот самый художник...
Люба огляделась. Ее окружали совершенно голые деревья. Нет листочка – нет жизни.
Уйти, замерзнуть, обледенеть... Маму жалко. Но ведь все равно Люба умрет. Все равно мама будет плакать и горевать. Может, она не протянет долго: год или два. Неимоверно сложно смириться со смертью собственного ребенка. Родить Любина мама уже не могла.
Деньги... Не все проблемы можно решить деньгами. Зачем траться? Умереть поскорее – и закрыть книгу жизни, намертво обвязав толстой веревкой. А еще лучше – сжечь, ведь книги так легко горят!
Люба не замечала, как ее лицо покрывается холодным инеем. Руки она спрятала в рукава, как в муфту, а лицо обдавалось ветром и снежинками.
Девушка огляделась, но не поняла, куда забрела этим зимним вечером. Прямо над ней и прямо на нее светил фонарь.
Сколько же прошло времени? Полчаса, час, полтора?..
– Люба, Любочка! – услышала она, но ничего не увидела в окружающей ее темноте.
Приближающийся хруст. Где-то там, уже близко.
– Любочка!
Знакомый мужской голос, молодой, непрокуренный, чистый. Радостный. Не верит глазам своим.
Парень подбежал к ней и крепко обнял. Потом потряс за плечи.
– Любочка, это я, Леша...
От судьбы не уйдешь, как ни прячься, как ни зарывайся, хоть на миллион, триллион замков и засовов.
Паренек снял перчатки, подхватил рукой снег и начал обтирать замерзшие, красные Любины щеки.
– Что с тобой? Скажи мне хоть слово!
Он взял за руку свою принцессу и куда-то повел. Люба соображала плохо, очнулась уже в теплой квартирке. На нее строго глядела бабуська с маслеными губами.
– Это Люба, она со мной, мы позанимаемся, – объяснил ей Алексей. Бабуська недовольно причмокнула и вернулась на кухню.
Сняв с девушки пальто и сапожки, он отвел ее в свою комнату. На столе, и это сразу бросилось в глаза, возвышались две башни-близнецы толстых книг.
– Я тебя искал, – усадил он Любу на кровать. – Все эти месяцы.
– Зачем? – первое слово, которое смогла произнести бывшая мстительница.
– Когда ты пропала, убежала, я не успел... Но я узнал, на какой ты села автобус и где вышла. Узнал, в каком городе ты живешь. Я сказал маме, что буду поступать в институт, в этом городе. Но на очное отделение уже не успевал, поэтому пришлось на заочное, чтобы приезжать в твой город. – Алексей в этот раз уже не выкал. – И чтобы тебя искать. Поступил я легко, весь август ходил и тебя высматривал. В сентябре была установочная сессия, я тоже тебя тут искал. Сейчас – экзамены и лекции, сдаю вот, – посмотрел он на книжки. – Здесь снимаю комнату, недорого, всего лишь три тысячи, хозяйка ворчливая, ругается, что я ночами учу и свет горит, но я ее умаслил деревенской едой, вареньем...
Парень все это время смотрел на Любу. Боясь не только перевести взгляд, а даже моргать, чтобы как можно больше секунд наслаждаться этой встречей, неожиданной и долгожданной находкой.
– Я люблю тебя, – ответил он на вопрос: «Зачем?». – Я хочу провести с тобой остаток своих дней. Выходи за меня.
Ничего себе! Ничего себе!! Ничего себе!!!
Так сразу? Одна ночь, один завтрак – и «выходи за меня»? Так не бывает. Или бывает?
А паренек за эти месяцы осмелел, сильно повзрослел, возмужал.
– Ты маленький еще и глупый, – специально решила обидеть Алексея его принцесса.
– Знаешь, я в детстве очень боялся, что моя «вторая половинка» будет жить не в нашей деревне, а в городе или, не дай бог, в другой стране. А вдруг на другом континенте, за океаном? Будет говорить на непонятном языке. Очень боялся этого. Как же я найду свою «вторую половинку», если она живет очень далеко?
Совсем не этой реакции и не этих слов ожидала и добивалась Люба.
– Я тоже этого боялась, – неожиданно для самой себя призналась она и закрыла лицо руками.
– Но я нашел свою «вторую половинку», – радовался Алексей. – И это самое главное событие в моей жизни.
Да что ж ты заладил-то? «Остаток своих дней», «главное событие в жизни» – будто нарочно.
До чего же он наивный и искренний, добрый и милый!
«Ты урод, Любочка, – сказала она себе. – Скотина, пакость, дьявол, зло. Нет у тебя, милый мой влюбленный мальчик, будущего. Остаток твоих дней не за горами, а встреча со мной – самое ужасное, мрачное, губительное событие в твоей жизни».
Молчала. А что сказать-то? Врать совсем не хотелось. Устала она врать. Надоело.
– Я хочу провести все оставшиеся дни с тобой, – твердо повторил Алексей, пододвинувшись ближе. – Я хочу стать твоим мужем.
Он явно какой-то больной! Девушек ведь много. Почему привязался именно к ней? Что в ней такого особенного?
Никому этого не понять. Никому не понять, почему один парень любит именно ту, особенную, единственную для него девушку. Вроде, ничего в ней «суперского» и нет: обычная, как и сотни, тысячи других. Но нет же, есть в ней, в этой единственной «второй половинки» что-то... особенное, его, для него... Нет, никому этого не понять.
– Скажи что-нибудь, – решительно попросил влюбленный парень.
– Ты не понимаешь, о чем говоришь.
– Понимаю, – взял он ее руки в свои. – Выходи за меня.
– Хватит, перестань.
Но рук своих, тем не менее, Люба не одернула из его теплых, надежных, шершавых ладоней. Она подняла голову.
– Ты думала обо мне, хоть раз?
– Думала, – кивнула бывшая мстительница. – И не раз.
Каждый день. Каждый вечер. Каждую ночь. Проклинала себя. А несколько раз даже молилась. Богу. Который Наверху и Все Видит. Просила она за двадцать девятую жертву. «Есть Ты или нет, докажи? Ты же, Всевышний, Бог, докажи мне, что Ты Существуешь».
– Я, наверное, пойду, – сказала она, но не пошевелилась.
– Я люблю тебя, Любочка. Только тебя. Больше никого не смогу.
Накричать на него, что ли? Поругаться? Обозвать?
Нет, не надо. Не имеешь право.
Интересно, что он сделает, если узнает правду?
Терять тебе, Любочка, все равно нечего. Жизнь твоя, инфицированная, стоит недорого.
– Леша, я больна СПИДом. И я тебя им заразила.
Смотреть в его лицо – невозможно. Страшно. Стыдно.
Он молчал.
– Леша, я специально тогда... Я хотела тебя заразить. То есть, я потом, утром, уже пожалела, что так...
– Я знаю, – твердо, мужественно, незлобно ответил парень.
Люба опешила, удивилась. Как же так?.. Чего он тогда хочет?
– В октябре я в военкомате сдавал все анализы, должен был пойти в армию. Обнаружили СПИД. Сказали в военкомате больше не появляться на километр.
Стране не нужна «зараза».
– Ты знаешь?
– Да.
– Зачем тогда искал меня?
– Потому что я тебя люблю.
– Но я же, дурак, заразила тебя! Слышишь?! Понимаешь?! Это я тебя заразила! Это из-за меня не будет у тебя никакого диплома, никакой работы, отпуска на Черном море, никаких детей и внуков... Ничего не будет! Из-за меня. Из-за моей мести.
– Я нашел свою «вторую половинку», – теперь уже он опустил голову к полу. – Ты моя судьба. Значит, нам суждено...
– Замолчи, дурак! Ты больной! – закричала Люба и осеклась. Под «больным» она имела в виду не прямой смысл.
– Да, больной, – посмотрел он ей в глаза.
Но не было в его взгляде печали, укоризны, злобы, страха, жажды отомстить...
Алексей не виноват, что его «вторая половинка» оказалась...
– И что ты теперь хочешь со мной сделать?
– Глупенькая, – приобнял он ее. – Я хочу на тебе жениться, пока у нас еще есть время.
– Зачем? – не понимала она.
– Затем, что я тебя люблю. И жизнь продолжается.
– Ненадолго! – обрубала она все его надежды.
– Не это главное. Я тебя нашел – вот...
– Что ты заладил!? – встала девушка. – Я испоганила тебе всю жизнь. Ты это понимаешь?
Глупенькая, какая же ты глупенькая. Он все понимает, все осознал, все обдумал. У него было целых четыре (или пять – какая разница?) месяцев.
За дверью громко прокряхтела хозяйка квартиры. Что-то она бормотала себе под нос – наверняка, ругалась и отчитывала: мол, вечер, неча шуметь – но ее никто не услышал.
– Я пойду, – направилась Люба к двери.
– Я тебя провожу. До дома. До двери. Теперь я тебя точно не потеряю.
Люба верила в судьбу, но в этот раз совсем не помнила недавних своих мыслей и убеждений. Если что-то должно произойти – это обязательно произойдет.
Алексей окутал принцессу двумя шарфами и, не отпуская, вышел с ней из дома. Недалеко стояло такси. Люба назвала адрес.
Всю дорогу ребята молчали. Водитель спустя пять минут тишины включил радио. Пела Земфира.
«Ветер рассказал мне о страшном секрете,
Но нам остаются последние сутки.
А у тебя СПИД, и значит, мы умрем.
У тебя СПИД, и значит, мы умрем.
Но у тебя СПИД, и значит, мы умрем.
У тебя, и значит, мы...»
Люба вдруг прижалась к Леше, обняла его и тихо-тихо прошептала.
– Прости меня...
И заплакала, уткнувшись носом в его меховой воротник.
– Приехали, – басом объявил водитель.
– Сколько? – спросил парень.
– Идите, – махнул тот рукой. – Сам был студентом, влюбленным, да и живу я в следующем доме, как раз хотел возвращаться. Удачи вам, ребята. Любите друг друга.
– Спас-сибо, – заикнулся Алексей.
Они поднялись на этаж. Дилинь-дилинь.
Было слышно, как кто-то бегом мчится к двери. Топ-топ-топ.
– Люба! – закричала заплаканная мама. – Наконец-таки.
Увидев молодого человека и чужой шарф – Любин висел на вешалке – мама все поняла.
– Проходите, раздевайтесь, – вытирала она руками лицо и глаза, – чай попьем сейчас, у меня мед есть, настоящий горный... Проходите, проходите, не стесняйтесь.
– Это Алексей, это моя мама, – сняла Люба пальто.
За чашкой чая мама разговорилась.
– А вы здешний, Алексей?
– Нет, из Алексеевки я. Учусь в вашем городе, заочно. Уже сдал два зачета и один экзамен на «отлично».
Он знает, что болен СПИДом, но зачем учится? Да еще старается. Зачем? Ведь все равно скоро умрет. Не получит он свой диплом. А если и получит – никто его на работу не возьмет. Стране не нужны заразные люди.
Смысл сдавать экзамены на «отлично»?..
Любину маму не смутило, что молодой человек столь молод, да еще неместный.
– А с Любой как познакомились?
– На дискотеке, – быстро придумал он.
Бывшая мстительница решила прервать идиллию.
– Мама, он знает, что я больна СПИДом. Он тоже болен, я его заразила. И он хочет на мне жениться...

***
Через два дня Любина мама силком поволокла ребят, как она их называла, в частную клинику. Ей удалось договориться, что анализы будут готовы уже на следующий день.
Анализы всех очень удивили и... Должны бы обрадовать, будь ситуация совершенно другой... Нет, нет, и Люба, и Алексей заражены вич-инфекцией, это подтвердилось, но также выяснилось, что Люба ждет ребенка...
И как она сама не догадалась? Пополнела – это она заметила, но связывала исключительно с сидячим образом жизни и неправильным питанием. Остальные признаки списывала на болезнь.
– Шанс есть, что ребенок родится здоровый, но шанс крошечный, – невесело объявил врач всем троим. – Рожать опасно, но...
– Мы будем рожать, – твердо произнес Алексей, глядя на Любин животик и пупок, который когда-то был проткнут металлическим шариком. Давно. Наверное, в какой-то прошлой жизни...
Мужчинам легко так говорить, не им же мучиться!
Как могла я забеременеть? Ведь принимала ж эти чертовы противозачаточные! Так, стоп. Я выпила таблетку в обед, потом ночь прошла... Таблетка действует двадцать четыре часа... И на Лешу ее действия уже не хватило. Шанс был крошечный, что забеременею, но, таки...
Как все это некстати. Зачем ей рожать? К тому же, ребенок будет инфицирован. Смысл?..
Люба давно потеряла смысл в жизни. Алексей же – жил так, как и жил бы, будучи совершенно здоровым.
– Зачем ты сдаешь экзамены? – спросила она у него в машине.
– Мне нравится учиться. Жизнь продолжается. К тому же, вдруг через год придумают лекарство от всех болезней? И что же получится – я безвозвратно потеряю год своей жизни.
– Ты хочешь, чтобы я родила?
– Да. Но сначала мы должны зарегистрироваться. Теперь нас быстро поженят, у нас есть весомый повод, – улыбнулся он, поглаживая ей живот.
Откуда, ну откуда у него находятся силы улыбаться и надеяться на чудо??? Он что, совсем не понимает, что умрет пусть не через год или два, но через четыре-пять точно?
– Бог сотворил все за шесть дней. Я не Бог, но и цели у меня куда менее масштабные.
В конце февраля они стали мужем и женой. Но еще за две недели до этого Люба скажет Алексею, что любит его. Искренне, честно любит. По-настоящему, как свою «вторую половинку». Эта мысль пришла к ней неожиданно. Казалось, она всегда сидела в голове (или сердце), с самого начала, а выросла, зацвела только сейчас. Первые ростки полезли в тот – то ли ужасный и страшный, то ли особенный и важный – день, когда Люба увидела копающегося в земле лохматого парнишку семнадцати-восемнадцати лет. Тогда она не поняла и не могла понять, а спустя сколько-то там месяцев – четыре, пять или шесть...
– Леш, я тебя люблю, – улыбнулась она, впервые за много-много лет.
Теперь уже каждый день стал каким-то особенным, необычным, новым. Алексей переселился к Любе, они вместе читали книжки о беременности, о родах и воспитании ребенка в первые два года. Оказывается, все так сложно! Как же справлялись их родители? А подгузники – как раньше без них обходились? Родничок... Прелости... Мир наоборот... Держать головку...
И что ж он толкается по несколько раз на дню?
В марте Алексей уехал в родную деревню, но вскоре вернулся. Потом снова уехал – огород, земля, хозяйство.
В конце апреля Люба разбудила мужа:
– У меня схватки.
Такси примчалось через семь минут. В больницу попали через двадцать.
– Началось. Будем рожать, – весело подбадривал врач. – А вы, молодой папаша, подождите-ка на кресле.
Они не знали, кто у них родится.
Любина мама приехала через десять минут. На щеке у нее белела засохшая полоска от соуса.
– Как, что?
– Там, – сглотнул «молодой папаша». – Началось.
Минута. Две. Еще одна. Уже пять. Десять. Двадцать. Полчаса... Сколько ж можно? Почему оттуда никто не выходит?
Сердце – тик-тик-тик, бух-бух-бух – вот-вот вырвется.
Алексея вдруг ударила резкая боль внутри. Он весь скрючился, сжался и упал на пол.
Не успела мама закричать: «Доктора!», как вышел врач-акушер. За ним медсестра, сразу же бросилась к будущему папе.
– Ы!
– Что, где?
Кивает головой, махнул рукой, пальцем указал на дверь.
– Возникли осложнения, – наконец, отстопорился врач. – Мы можем не спасти вашу дочь. У ребенка шансы есть... крошечные.
– Вы же доктор! Вы же учились шесть лет! Делайте, как лучше.
Ушел.
Лешу подняли и усадили в кресло. Он обхватил себя руками и сильно морщился.
– Нет, – оттолкнул он медсестру. – Никуда не пойду. Нельзя мне. Я тут буду.
Встал, упершись о стену. Мама помогла.
– Дверь, – еле слышно, хрипло посмотрел он. – Туда...
Любина мама ногой пнула дверь, та отворилась.
– Сюда нельзя! – возмутилась медсестра.
– Да бросьте! – крикнул врач. – Уже все можно. Пусть.
Алексей с мамой подошли к Любе. У нее были закрыты глаза, все тело судорожно дергалось. Алексей схватил жену за руку и упал на колени.
– Господи!..
Каждую свою клеточку, каждую частичку, сердце, душу, разум... отдать за этого ребенка. Он должен родиться. Смысл есть. Вырвать из себя сердце и принести в дар...
– Ы, – совсем упал Алексей и замер.
– А-а-а, – закричал ребенок.
– Девочка, – держал малышку в вытянутых руках врач.
Но ни ее мама, ни ее папа этого уже не слышали.

***
Девочку назвали Любочкой, в честь мамы, которая... которая...
«Какой чудесный ребенок, какая милая малышка», – восторгались в роддоме, не подозревая, что родители малышки умерли, в одну и ту же минуту. И ребенок этого не знал, а беззубо улыбался всем подряд.
В шесть лет Любочка пойдет в школу совершенно здоровым, полноценным ребенком. На первом уроке рисования она возьмет красный фломастер и выведет в правом верхнем углу кривой кружочек. От него во все стороны пойдут волнистые линии. Под солнышком уютно устроится домик, с окошком, дверью и дымящей трубой. Рядом засиневеет озеро, а над ним будет проплывать небесная тучка. И вот на тучке стоят два человека, держась за руки.
Это мама и папа Любочки, которых забрал к себе Бог, но которые непременно наблюдают за доченькой и помогают ей оттуда, сверху. Да, да, Любочка абсолютно точно в этом уверена. Когда они гостили с первой бабушкой у второй бабушки в Алексеевке прошедшим летом, так именно вторая бабушка и рассказала. А еще вторая бабушка почему-то не боялась страшного огромного индюка и «цыкала» на него... А еще на дереве росли такие огромные яблоки, что Любочка долго не могла ухватить их своими ручками... А еще... А еще...
Много всякого будет в жизни Любочки. Радостного и печального, обидного и торжественного, доброго и злого... Хорошего, конечно же, больше. Гораздо больше!

(с) Кожухов Андрей