***

Прощай!

Легко попасть в ловушку активности, закружиться в водовороте дел и событий, расходуя все больше сил, чтобы карабкаться по лестнице успеха – и лишь затем заметить, что лестница прислонена не к той стене.
Стивен Р. Кови

- Мне больно! – испуганно вскрикнула она, и ее голос вернул ему ощущение реальности.
Он разжал кулаки, и только сейчас почувствовал, с какой силой его пальцы впивались в кожу ее спины. Напряжение отпустило. Он обессилено соскользнул на свою половину кровати и, прерывисто дыша, уткнулся в подушку. Сердце ворочалось где-то у горла.
- С ума сошел!.. Синяки две недели теперь не сойдут!.. Как я завтра пойду к Валуцким? - с придыханием выговаривала она, но в интонации уже превалировали нотки горделивого удовлетворения.
- Плевать на Валуцких, - выдохнул он.
- Ну что ты говоришь!.. Сам же всю неделю твердил, что это очень важно. Придется надеть что-нибудь с закрытой спиной…. Кстати, у меня ничего подходящего нет. Утром отправлюсь на поиски. Надо бы пополнить счет на карточке…. Ты не против, милый?
- Что ты говоришь?
- Ты, где? Я говорю о деньгах. Мне завтра надо будет купить что-нибудь приличное для вечера. Причем, закрытое…. Ума пока не приложу, как это должно выглядеть. Возможно, и туфли придется подбирать к платью. Сам виноват, страстность твоя так боком выходит!.. – Она игриво шлепнула его по плечу.
Ее слова с трудом проникали в его сознание. Платья, деньги, туфли – какое ему дело до всего этого…. Ах, да, деньги! Ну, конечно же, деньги! Сколько лет уже вся его жизнь подчинена этому слову-символу. Символу всего, что так властно вторгается в новое общественное сознание – успеха, счастья, здоровья, красоты и прочих атрибутов преуспевания. В принципе, так оно и есть… хотя, конечно, и не совсем. Даже, скорее, и совсем не так.
- Да помолчи, ты! - неожиданно рявкнул он на нее, продолжавшую увлеченно сама с собой обсуждать подготовку предстоящего визита.
Его грубость ее слегка озадачила. Ничего подобного он себе не позволял. Во всяком случае, в отношении ее. И вообще, он был сегодня какой-то не такой. И эта вспышка звериной страсти…
- Что с тобой? – она нащупала выключатель на свисающем проводе торшера.
Мягкий свет из-под розового колпака залил просторную спальню, выдержанную в таких же розовых тонах. Это был ее любимый цвет.
- Все хорошо, малыш, все нормально, - попытался извиниться он, но голос звучал безучастно и равнодушно. Он перевернулся на спину и уставился в потолок, облицованный по ее же настоянию квадратными плитами из какого-то суперсовременного материала.
- Но я же вижу, что-то с тобой не так, - настойчиво пыталась она внедриться в его сознание.
- Я же сказал – все нормально!
Она почувствовала, что он еле сдерживает раздражение. Это ее обидело. Куда девалась его трепетная влюбленность, в которой она чувствовала себя так привычно уютно. Ну и пусть, подумала она. Пусть злится непонятно на что. Она демонстративно повернулась к нему спиной и снова нажала кнопку выключателя. Спальня опять погрузилась во тьму.
Несколько мгновений наступившая тишина казалась непроницаемой. Затем, как будто из какого-то иного мира, в нее втиснулся мерный звук маятника огромных раритетных часов, стоявших у противоположной стены, на массивной подставке. Тоже, кстати, ее приобретение, равнодушно подумал он. Следом стал слышен шум ночного города, просочившийся сквозь цельное огромное окно, зашторенное тяжелым гобеленом. Самая совершенная звукоизоляция была тут бессильна.
- Если тебе не трудно, принеси что-нибудь выпить, - выговорил он, разорвав хрупкое звуковое равновесие.
- А тебе не кажется, что, я может быть, уже сплю?
- Нет, мне, может быть, не кажется…. - передразнил он ее. - Сходи, пожалуйста!
- Все же я права? Что-то случилось? – сказала она, вставая и чувствуя облегчение, что не пришлось долго дуться, и что шаг к примирению первым сделал он.
Снова вспыхнул свет.
- Наталья умерла….
- Какая Наталья? – переспросила она, и тут же осеклась. – Когда?
- Сегодня. Павел днем позвонил….
- И что ты?.. Полетишь?
- Нет.
- Отчего же? – ее голос не мог скрыть застарелой ревности. - Это могут неправильно понять.
- А как же визит к Валуцким? Отменить? Тоже неправильно поймут…
- Перестань язвить! Не такая уж я дура, как тебе кажется. Неужели, думаешь, я не видела, что все эти три года, как мы вместе, ты так и не смог с ней расстаться. Да и она, похоже, с тобой. Ваши регулярные перезванивания…. Ума не могу приложить, о чем можно говорить с постоянно пьяной женщиной?..
- Ты многое к чему не можешь приложить ума….
- Конечно, глупее меня нет! – она упала в кресло и в ее больших, как у коровы, прекрасных глазах заблестели слезы. - Зачем только ты на мне женился, на такой дуре!
- Я не это имел в виду, - бесстрастно выговорил он. – Ты слишком молода, чтобы задумываться о таких вещах. И это хорошо и правильно. Думать о некоторых вещах – себе дороже. Всему свое время, свой срок…. – и добавил, выходя откуда-то из смыслового образа последней фразы. – Иди, приготовь что-нибудь. Надо выпить.
Он смотрел ей вслед и, как всегда, не мог не восхититься ее походкой. Точеная фигурка под струящимся легким халатом, как будто плыла по дорогому ручной работы ковру – из Туркмении, кажется. Немало ей, видимо, пришлось приложить труда, чтобы стало естественным, даже в домашних тапочках, это движение от бедра. Не у всех профессиональных моделей так получается. Природа!..
И в эти несколько мгновений, пока она не скрылась за дверью, вдруг остро ощутил какое-то раздвоение чувств. Да, эта девочка очень нравилась ему, тут не было никаких сомнений. Он не был сентиментален, но чувство нежности оставалось непоколебимым с тех пор, как она вошла в его жизнь. Но сейчас неожиданно он испытал укол непонятной враждебности. Что-то было не так.
Да, умерла Наталья. Но никто в этом не виноват. Тем более, она. Наталья должна была плохо кончить, все было закономерно. И их пути разошлись намного раньше того, как он встретил эту девочку. Когда это было? Нет, бизнес здесь ни при чем. Тогда, в конце восьмидесятых, когда он создал один из первых кооперативов, их отношения были на пике своего расцвета. Наталья тогда не пила. Вернее, это не стало еще ее страстью.
Средняя Азия, Тянь-Шань, круглый год сверкающие вершины Ала-Тоо! Прекрасное было время!
По выходным они с детьми выбирались в горы. С детьми и с Чапой. Почему-то вспомнилось это.
Чапа, белая кучерявая болонка, была пятым членом их семьи. Наталья с Настей подобрали ее где-то на улице – грязную, голодную, чуть живую со сломанной задней ногой. Тогда все прониклись к ней сочувствием, и окружили вниманием и заботой. Со стороны Насти и Павла это внимание стало чрезмерным, и ему пришлось прилагать немало усилий, чтобы противодействовать стремлению детей спать с ней в одной постели, или кормить одними сладостями. И уже избавиться от нее не представлялось никакой возможности. Скоро выяснилось, что тщедушное существо обладает чрезвычайно легкомысленным характером, без твердых нравственных устоев. Видимо, сказывалось уличное воспитание. Она систематически приносила «в подоле» непонятно от кого потомство. Хотя, казалось бы, без присмотра на улице уже не шлялась. Хитрая была бестия!
Он улыбнулся воспоминанию. Да, хитрая, но и верная, сволочь! – со смешанным чувством тепла и грусти подумал он. Это у человека хитрость - низшее проявление ума, а у животных, вероятно, такого различения нет. Она просто была по-собачьи умна. Как и большинство людей, всегда выбирала сторону сильного, и также, чувствуя за собой поддержку, вела себя, подчас, нахально. Хотя, иногда, попадала впросак по этой причине.
Он вспомнил, как однажды, уже возвращаясь назад, они вышли на пустынное без единого деревца предгорье. Примерно, в полукилометре из ущелья показалась отара овец. Чабана еще не было видно, но вдруг от серого потока отделились две собаки и устремились в их сторону. Это были огромные с вислыми ушами среднеазиатские овчарки. До села оставалось еще километра два, вокруг ни души, и укрыться было совершенно негде. А собаки с каждым мгновением приближались, и их беззвучная целеустремленность казалась зловещей и неумолимой. Холодок страха коснулся его души.
«Спокойно, - сказал он, - продолжаем идти, как шли. На людей эти собаки просто так не нападают. Главное не показать виду, что мы их боимся…».
И они постарались двигаться все также неторопливо и размеренно, только Чапу он взял на руки. Метров за пятьдесят собаки сбавили свой ход и приблизились к ним уже шагом. Никакой агрессии в их поведении не обозначалось, на мордах прочитывалось лишь любопытство. Видно, они только что спустились с джайлоо (летнего пастбища), высоко в горах, и давно не видели других людей, кроме своих хозяев. Желание поглазеть на незнакомцев было вполне оправданным.
Все успокоились, раскрепостились. Пашка даже хотел угостить их остатками еды, но он запретил. Черт его знает, как эти псы были воспитаны? Как воспримут миролюбивый жест? В конце концов, они были из другого мира, с другим укладом жизни, с другими обычаями.
И вот, когда казалось, что встреча закончилась к обоюдному удовольствию, Чапа, уловив настроение общей разрядки и, посчитав, видимо, это слабостью другой стороны, вдруг подала голос. Ее заливчатый на высокой ноте лай с его рук мало сказать произвел впечатление на собирающихся уже убираться восвояси полудиких псов. Они просто остолбенели и несколько мгновений, по-видимому, не верили своим ушам. Ничего подобного они никогда не слышали, и тем более не ожидали услышать здесь. Они недоуменно переглянулись и с глупыми мордами уставились на белый крохотный комочек, который, судя по голосу, принадлежал к их породе. И у этого немощного с субтильным голоском собрата хватало наглости облаивать их с выражением искреннего возмущения. И это на их-то территории!
Огромные овчарки долго провожали их, непрестанно пытаясь получше разглядеть невиданное чудо. Чапа, после строго внушения, лаять перестала, но хрипловатое рычанье время от времени помимо воли вскипало в ее тщедушной груди.
Все это вспоминалось так ясно и четко, как будто происходило вчера.
Журнальный столик, уставленный закусками и выпивкой, который она вкатила в спальню, оборвал цепь воспоминаний. Колбаса, котлеты, красная икра, какой-то салат, украшенным зелеными маслинами, тонкие ломтики ржаного и белого хлеба на блюдце, ваза с фруктами, запотевшая бутылка шотландского виски и початая бутылка красного вина – места на столике едва хватило для двух пузатых фужеров.
- Принести, что-нибудь запивать? - ее голос был полон миролюбия.
- Нет, ничего не надо. Ты же знаешь, я никогда не запиваю.
- Ты так давно не пьешь, что я уже забыла….
Усевшись в кресло напротив, устремила на него выжидающий взгляд. Она успела переодеть халат и подновить макияж. Ее губы влажно поблескивали свежей помадой, и их обольстительный изгиб был умело подчеркнут.
И снова непонятное чувство враждебности шевельнулось в его душе. Наталья в этом отношении была дура. Он сбросил ноги с кровати, сел и, взяв со столика бутылку с вином, плеснул в фужер на ее стороне:
- Надо полагать, ты будешь вино?
- Разумеется, - улыбнулась она, и что-то хотела добавить. Но, видно было, подавила это желание.
- Ты хотела сказать, чтобы я привел себя в порядок, - догадался он, наливая правой рукой изрядную порцию виски в свой фужер, а левой, приглаживая разлохмаченную шевелюру.
- Не помешало бы, - согласилась она, продолжая улыбаться.
- Ладно, сойдет и так. Сегодня мне что-то не до церемоний… - он поднял бокал. – Давай помянем!
Виски показалось ему каким-то безвкусным и недостаточно крепким. Он подцепил на вилку котлету и, откусив чуть не половину, стал энергично разжевывать, поглядывая на нее.
Она церемонно, не замочив губ, сделала несколько крохотных глотков, грациозным движением поставила бокал на край столика и, отщипнув ягодку винограда, опять же минуя губы, раздавила ее своими ухоженными зубками.
Откуда что и берется! Опять с каким-то двойственным чувством подумал он. Да, хорошие манеры, не его конек. На первых порах по мере восхождения на высоты бизнеса, он даже брал уроки этикета, но светские манеры так и не вошли в его плоть и натуру органично. До сих пор элементарное требование держать вилку в левой руке, а нож в правой встречало у него внутреннее сопротивление. А разбавлять виски содовой или добавлять в напитки лед категорически отвергал, даже на встречах с партнерами из-за «бугра». Впрочем, в последние годы он старался вести здоровый образ жизни, и алкоголь употреблял очень редко. «Конечно, молодая жена! – понимающе улыбались знакомые. – Без хорошего здоровья делать нечего…». Он обычно хмуро отмалчивался.
- Как она умерла? – вернул его к действительности ее голос.
- Инфаркт, сердце остановилось….
- Она давно болела?
- Вообще не болела…. Первый приступ….
Алкоголь, наконец, ударил ему в голову. Появилось чувство расслабленности и задора одновременно.
- Она меня ненавидела, да? – ее голос прозвучал участливо.
- Глупости. С чего ты взяла?
- Ну, помнишь, тогда в ресторане? Как она бесилась, язвила! Очень у нее злой язык. Тогда и тебе досталось. Ты, правда, тоже был в ударе. От вашей пикировки сыпались искры, но рикошет почему-то попадал обязательно в меня.
- Молодец, образно! Но ты преувеличиваешь. Мы просто слишком много выпили. Ей, конечно, неприятно было видеть тебя со мной, наверное, но я ей уже не был нужен…
- А она тебе?
- Взаимно. Она мне тоже, - раздраженно ответил он, и понял, что фальшивит. – Понимаешь, мы долго прожили вместе, многое пережили, у нас общие дети, и не все так просто… Вопрос сам по себе глупый!..
- Ну, да, куда уж мне! Только вы с ней могли говорить умно. Для того, видно, и перезванивались чуть не каждый день…. Ты и не скрывал, у меня на глазах все происходило….
- Точнее сказать, при твоих ушах. А чего мне было скрывать? Да, была потребность общения. Наверное, духовного плана!..
- Духовного! Разумеется! Это у нас все о материальном, о низком, а вы только о высоком… Особенно она. Я сколько раз брала трубку, и она всегда еле языком ворочала…. И ничего, ты с ней мило беседовал….
- А почему бы и нет! – он начал заводиться. – Трезвых вообще встречается так мало. Вся жизнь приходит в общении с нетрезвыми. Одни пьянеют от алкоголя, другие - от еды, третьи – от тщеславия, четвертые - от подлости, ото лжи, наконец….
- А я?
- Ты, в основном, от гламура. Я, правда, не знаю, что означает это слово. Как и ты, наверное. Впрочем, мне кажется, этого и никто не знает. Недавно видел по ящику какое-то шоу. Так там, в жюри подвизался этот, не помню его фамилию, раскрашенный парикмахер - король гламура, как его называл ведущий. Ну, думаю, сейчас-то, может быть, этот король даст понять, что же означает сие понятие. Ничуть не бывало. Наше центральное телевидение оказалось верным себе, пригласило человека демонстрировать свою некомпетентность. Другой хотя бы притворился знающим. Но этот, то ли по жизни напуган, то ли не хотел ни с кем портить отношения, но ставил всем участникам высший бал, никого не отличая. Естественно, надо делать вывод, что коль уж король не в силах определить гламурные достоинства, то никакого гламура в природе просто не существует. А понятие вброшено в обиход для того, чтобы напустить побольше тумана вокруг общества, которое тщится называть себя высшим. И понятно, кем это сделано, и для каких целей….
- А тебе бы хотелось, чтобы все были похожи на тебя! Чтобы наплевательски относились к своему внешнему виду, а манерами напоминали бомжей или бандитов с большой дороги….
- Уж лучше так, чем любезничать с лощеными подонками, или улыбаться типам среднего пола с подкрашенными глазками и накрашенными губками!
- Ты ревнуешь, что ли?
- С ума сошла! Неужели, ты считаешь меня таким тупым? Улыбайся, сколько хочешь, любезничай…. Им ведь нормальные женщины или мужчины без надобности. Они уроды! Если хочешь – ты ведь, кажется, делаешь попытки приобщиться к Церкви – они несут на себе кару Господню. Им бы сидеть тихо, не высовываться, искупать грехи…. Но эта публика, чуть почувствовала послабление в обществе, тут же полезла на передний план, возжаждала популярности. И получает ее усилиями средств массовой информации…. Мода на уродов создана! Хоть так, но выделяться из общего ряда….
- Все имеют право на жизнь. Ты же сам постоянно твердишь о демократии, о правах человека. Да и среди людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией, немало талантливых…. И даже гениев! Чайковский, например…
- Разве я против? Пусть себе живут, пользуются всеми демократическими правами. Но зачем пропагандировать эту ориентацию?! Чайковский ведь не бегал к градоначальникам с просьбами о разрешении массовых шествий своих собратий по несчастью….
Он нервно схватил со столика бутылку, налил себе виски и, уже потянувшись к бокалу, спохватился:
- Будешь?
- У меня налито, - она взяла свой фужер, и, обхватив его ладонями, раздумчиво спросила: - Ты бесишься из-за Натальи?
- Натальи больше нет, и ничего ей не надо, - невпопад сказал он, и залпом выпил виски.
- Ты решил напиться?
- Решил, не решил – какая разница! Процесс идет спонтанно, и уже мало зависит от решения или желания. Это, как жизнь – родился, начал жить, а дальше все идет по инерции. Хочешь, не хочешь – надо жить! Инстинкт…. Вообще, жизнь штука глупая, пошлая и непонятная. Все философы мира, психоаналитики, – только взбаламучивают воду, но ничего объяснить не в состоянии. Зигмунд Фрейд вроде умный был человек, но таких глупостей наговорил – уши вянут!
- Давай о чем-нибудь другом. Для философии я плохая собеседница. А психоаналитики сейчас у нас входят в моду, как в Америке.
- Ну, конечно же, мода! - ухмыльнулся он. – Везде мода сует свой нос и командует. Самое подлое во всем этом, что приходится подчиняться.
Ее взгляд снова наполнился обидой:
- Странные вещи ты сегодня говоришь. В чем мода-то виновата? Или это камешек в мой огород? Да, я люблю красиво одеваться, но это ведь и для тебя. И вообще, ты нападаешь на общечеловеческие ценности….
- Это мода-то общечеловеческая ценность? Не смеши меня! Мода – это, прежде всего, индустрия для выкачивания денег. Особенно в наш прагматический век. Ну и, конечно, средство, чтобы заполнить хоть каким-то смыслом жизнь бездельников.
- Вроде меня, ты хочешь сказать?
- Ну что ты, малыш, все на себя переводишь! Тебя я меньше всего имею ввиду. А если и так, то тут не твоя вина. Я ведь говорю – приходится подчиняться. Жизнь так глупо устроена.
- Значит, это все же общечеловеческая ценность!
Переход от обиды к торжеству прошел у нее так непосредственно, что он невольно улыбнулся:
- Скорее общечеловеческая глупость. Понимаешь, малыш, я, собственно, не против моды, а против той вакханалии, которую средства массовой информации создают вокруг нее. Конечно, надо красиво одеваться - тут никто не спорит. Но нельзя же преподносить это как главный смысл жизни. Посмотри, что делается на экранах телевизоров! Звезды, подиумы, кутюрье, показы мод, попса, деньги – все крутится вокруг них. Мода! И молодым ничего не остается, как поверить, что вся эта суетливая мишура и есть тот жизненный маяк, к которому следует стремиться.
- Ну а что, разве не так? Каждый стремится жить лучше, красивее. И ты тоже. Для чего бы ты тогда деньги зарабатывал?
Ее вопрос снова вернул его в состояние какой-то внутренней пустоты. Он понимал, что все, что он только что наговорил ей, банально и ничего в принципе не объясняет. А чтобы объяснить, что он хотел, и не только ей, нужно было не изменять себе. Еще тогда, до бизнеса, он собирался написать на эту тему серьезную вещь. Он тогда много чего собирался написать. И это все время горело в нем. И, видно, выжгло. А сейчас на том месте пустота.
- Все это так, конечно, хотя и совсем не так, - сказал он, чтобы разорвать затянувшуюся паузу. – Деньги вещь хорошая. Жаль только, что обещают они больше, чем могут сделать.
- Чего же это они не могут сделать? – засмеялась она. – С деньгами можно все, все увидеть, все попробовать – жить на всю катушку! Без денег скучно. Да ты шутишь, наверное?
- Ну да, доля шутки тут присутствует. Но и ты, вероятно, шутишь, когда говоришь, что за счет денег можно все увидеть, все попробовать…
- А что, разве нет? Летом - ты обещал - поедем на Сейшеловы острова. Поедем?
- Не вопрос. Но, видишь ли, можно везде побывать и ничего не увидеть.
- Как это? Слепой, что ли?
- Можно и зрячим ничего не видеть, кроме мишуры. Завтра у Валуцких таких зрячих немало будет…
- А-а, ты все о своем! Это у тебя хандра из-за смерти Натальи, да? Ты ее так любил? Нет, я ничего, мне тоже ее жалко…
- Мы с ней были товарищи по несчастью…
- Почему? Ты ее вроде обеспечивал очень даже.… Пила только слишком…. А у тебя, какое несчастье? Всего добился, все тебе завидуют….
- В этом-то и беда, - сказал он раздумчиво, уходя в себя и пытаясь сформулировать мысль, на которую до конца так и не находил ответа. – Если предаешь самого себя, в принципе разницы нет, куда уходить – в алкоголизм или в зарабатывание денег.
- Ну, ты скажешь тоже! Может, сразу в бомжи? – она была просто ошарашена его откровениями. – И почему это ты себя предаешь? Ты приносишь пользу обществу, даешь рабочие места, все тебя уважают!..
- Смотри ты! Тебе бы пораньше родиться, могла бы стать комсомольским вожаком – пропагандистом капиталистического образа жизни. Кто бы мог подумать, что в тебе пропадают такие задатки…. Польза! Запомни, нет в природе никакой пользы, не существует такого понятия – это просто глупая людская выдумка! Рабочие места создаются для того, чтобы эксплуатировать работника, получать максимальную прибавочную стоимость. Маркс тут прав абсолютно.
- Не понимаю этих твоих умственных вывертов. Давно не пил, видимо, опьянел, - в ее чудных коровьих глазах снова засверкала обида.
Чувство вины шевельнулось в его груди:
- Не обижайся, малыш, я не хотел тебя обидеть. Это я так, сам для себя говорю. Ты еще слишком молода, - опять повторил он, - чтобы задумываться о таких вещах. И это правильно. Давай лучше еще выпьем…. Может и тебе виски?
Она залихватски махнула рукой:
- Наливай! Пусть завтра будет мне хуже!.. Помянем твою Наталью…. Пусть земля будет ей пухом!
Они выпили, и она своей узкой ладонью с малиновым в блестках маникюре замахала перед ртом. Ее движения были по-женски кокетливыми и грациозными. И опять к привычному восхищению откуда-то примешалось непонятное раздражение.
- Когда-то жил такой художник - Ван-Гог. Слышала, наверное? – сказал он, раздавив зубами виноградину.
- Который ухо себе отрезал?
- Он самый. Но в промежутке между рождением и отрезанием уха он написал много картин, которые сегодня стоят очень дорого. Однако в его время эти картины никто не покупал. И он всю жизнь бедствовал, и, если бы ему не помогал брат, мог бы просто умереть с голоду. Так вот, он начал свою карьеру уже в зрелом возрасте, оставив довольно прибыльное дело. И, несмотря на нищету, продолжал работать. Так и умер в нищете. Ты вот говоришь, что все можно за деньги попробовать. А как попробовать то, что испытал Ван-Гог. Ведь, надо полагать, какое-то удовольствие он получал от своей работы, если никак не мог от нее оторваться, несмотря на выпавшие на него лишения. Была у него возможность заняться торговлей, стать преуспевающим, бюргером – сытым, обутым и одетым. Но нет, не хотел, упорно продолжал писать, хотя никому, казалось бы, его старания и не нужны были. Почему, как ты думаешь?
- Ему просто не повезло. Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Или, богатым и талантливым, чем бедным и бездарным. У него получился промежуточный вариант – талантливый и бедный. Не повезло!
- Думаешь, он был бы счастливее, если бы стал богатым и зарыл свой талант?
- Ну а что толку для него лично - успех после смерти? Он даже об этом и не узнал. Может, и ухо отрезал от разочарования…
- Может и так. А может, есть загробная жизнь, и он знает о своей посмертной славе. Ты ведь в церковь теперь ходишь, лоб крестишь - должна верить. Или это опять мода?..
- Перестань цепляться! Ты опьянел…. Во всяком случае, есть множество успешных людей, которые и талантливы, и богаты. И богатство не мешает им заниматься творчеством!..
- Особенно в нынешней массовой культуре!.. Хлеба и зрелищ! Запросы плебса удовлетворяются! Тем более что у нас, их так просто удовлетворять. Неприхотлив народ, не избалован – все принимает на «ура!». Швырнуть гнилой помидор или тухлое яйцо в фигляра, который угощает их изношенной до дыр шуткой или пошлой бездарной песенкой, наш зритель не приучен. Демократические навыки еще не приобретены…. Зато стадное чувство в полном развитии. Все улыбаются – улыбайся и ты, а то вдруг подумают, что нет чувства юмора, аплодируют – и ты будь добр в ладошечки похлопай. Тут, в зрительном зале, будь, как все. Зато на сцене правило другое - надо во что бы то ни стало выделиться; нет голоса – так хотя бы нетрадиционной половой ориентацией….
- Чем тебе шоу бизнес так ненавистен?! Да, людям нужен праздник, красивое зрелище, и шоу бизнес дает им возможность отдохнуть, расслабиться…. В конце концов, весь мир так живет. И люди в этом бизнесе разные….
А я разве сказал что-нибудь против? - он пьяно усмехнулся. – Поп-культура, безусловно, необходима любому обществу. Она всегда была и есть. Утесов или Райкин тоже поп – чего тут скажешь! Но я против тех, кто идет за толпой, а не впереди, кто потворствует самым ее низменным инстинктам, и тем самым опускает ее вкус и нравственное чувство….
- А что в Штатах по-другому что ли?
- Штаты как раз я являют собой разительный пример такого опускания. С Задорновым можно во многом не соглашаться, но тут он прав. Взять хотя бы юмор. Меньше чем за век вкус их общества усилиями массовой культуры прошел путь от уровня Марка Твена и Чарли Чаплина к убогим физиономическим кривляньям. Или боевики. В той же «Великолепной семерке» как-то пытаются обосновать незаурядные способности главных героев. Видимо, в то время зритель требовал такого обоснования. И вот, за несколько десятилетий следования вкусам толпы, удалось синтезировать зрителя, который удовлетворяется зрелищем, где главный герой сражается с вооруженными до зубов злодеями, но стреляющими то ли холостыми патронами, то ли совершенно не умеющими попадать в цель. Каждая же пуля, посланная героем, находит жертву. Самое смешное, что подобные глупости нередко являются номинантами на «Оскар». И мы следуем в их фарватере.
- Чего же ты хочешь! - виски тоже подействовало на нее возбуждающе. – Сам все время твердишь о демократии! Люди имеют право выбирать, что им смотреть! Или, может быть, ты хочешь ввести цензуру?
- Дура! – вырвалось у него. – Я совсем не о том!
Его окрик подействовал на нее, как пощечина. Она изменилась в лице:
- Ты никогда не позволял себе так меня называть!..
- Извини, малыш, вырвалось нечаянно….
Он попытался встать, но, потеряв равновесие, упал навзничь обратно на кровать. Вторая попытка оказалась более успешной. Нетвердо шагая, он обошел столик и обнял ее за голову:
- Ну, прости! Видишь, я сегодня не в своей тарелке, - он прижимал ее лицо к своему обнаженному животу, и ощутил, как участилось морганье ее ресниц. Чего-чего, а женских слез он не выносил:
- Престань, малыш! Ну разве я бы женился на дуре! – он опустился на колени и стал целовать ее куда-то во влажную щеку, и даже почувствовал солоноватый привкус.
Потребовалось не менее десяти минут, пока запасы слез у нее стали выказывать признаки осушения.
- Я только с Натальей мог говорить о таких серьезных вещах, - утешал он ее.
- Но ее-то ты… так не называл, - говорила она, всхлипывая.
- Об этом можешь не беспокоиться, у нас в ход шли такие выражения, что тебе, чтобы их переварить, потребовалось бы рыдать суток двое.
- Опять издеваешься?
- Глупенькая девочка, ты, может быть, осталась для меня единственной радостью и утешением в этой жизни…
- Уж прямо, скажешь тоже! – окунаясь в его влюбленность, уже кокетливо выговорила она. – А работа, деньги?
И опять он почувствовал укол непонятной враждебности. Поднявшись с колен и обойдя столик, снова уселся на кровать:
- Да, тут ты права, малыш, ничего другого не остается, как только зарабатывать деньги, - погружаясь в себя, отстраненно выговорил он. – Во всяком случае, для меня…. Сходи, принеси еще бутылку виски…
- А не много будет?
- Будет. Но ты все же принеси. Пожалуйста!..
Он опять смотрел ей вслед, но теперь не видел ни ее фигуры, ни походки.
Ведь, в самом деле, ничего не остается, как только зарабатывать деньги, опустошенно думал он. Это только туповатые обыватели полагают, что можно просто так отойти от дел и начать наслаждаться жизнью. Он-то прекрасно знал, что невозможно хорошо отдохнуть - если не устал, насладиться самой изысканной едой – если не голоден. Вообще, никакие удовольствия в этом мире не даются просто так. Не потому ли люди сгорают в алкоголе, в наркотиках, ищут острых ощущений, рискуя жизнью? Наполнить жизнь смыслом до самого финиша – непросто. И, видимо, поэтому для таких, как он, кому доступны все рекламируемые современной цивилизацией удовольствия, остается лишь путь преумножения своих материальных возможностей. Это хоть как-то наполняет ее смыслом. Но и тут для мыслящего человека тупик: самый главный раздражитель – собственная значимость – перестает щекотать самолюбие. Все эти снобистские тусовки, рано или поздно, начинают вызывать отвращение.
Опять почему-то вспомнился Ван-Гог. Как он страдал! Но и горел до самого конца! Что значит настоящий талант…. Он не побоялся поставить ради него на карту жизнь. А у тебя, подумал он про себя, не было либо таланта, либо смелости. А может и того, и другого?
Он вспомнил времена своей журналистской молодости. Приходя в новое издание, он всегда на первых порах старался следовать сложившимся здесь стилю и традициям – попадать в формат, как говорят сейчас. Обычно это приносило успех, его хвалили. Но, едва утвердившись, он начинал писать так, как ему хотелось. С этого момента начинались неприятности. А заканчивалось все, как правило, остракизмом или увольнением.
Потом рухнул коммунизм, появились новые возможности. Ему казалось, что вот он заработает, и можно будет заняться настоящим творчеством. Тем более, что и Наталья мечтала об этом же. Она была талантлива, бесспорно. И все закончилось вот так!..
«Но что можно было сделать? - с ожесточением подумал он. - Семья, кормить надо было!».
Горькая усмешка тронула его губы - ну и что, накормил? Наталья теперь сыта, понятно. Настя с Павлом, слава Богу, только что не наркоманы. Но и не больше того – срывают цветы материальных удовольствий. Чапу сбила машина, когда ее оставили знакомым при переезде на новое место жительства. Обстоятельства не позволяли взять с собой в данный момент - тоже оставили на «потом». Говорят, она очень тосковала, из-за этого и стала такой неосторожной….
Из раздумий его вывела, появившаяся прямо перед носом бутылка виски на столике.
- О чем задумался? – она снова источала свежесть и красоту.
- Да, так, все о судьбе бедного Ван-Гога….
- И что? Какие мысли его судьба навевает?
- Что я, наверное, не Ван-Гог.
- Да, уж, надо полагать. Если бы у него было столько денег, как у тебя, он бы ухо себе не отрезал.
- Может быть, - засмеялся он, - я как-то с этой стороны его проблему не осмысливал.
Он открыл бутылку и разлил в фужеры виски. – себе побольше порцию, ей поменьше. Выпили. Пока она остуживала рот своим ритуальным помахиванием ладонью, он уже закусывал. Эта порция как-то мгновенно ударила ему в голову. Он и так-то был на взводе, но тут просто нестерпимо захотелось говорить. И уже было неважно, поймет она его или нет:
- Понимаешь, - еще прожевывая кусок мяса, выговаривал он, - дар Бога нельзя отвергать, он этого не прощает. Талант, наверное, и есть такой дар. Но вся беда в том, что человек чаще всего не способен сразу распознать – есть он или нет. Для его проявления необходимо преодолевать сопротивление среды, чем-то жертвовать. У одних это получается проще, у других – сложнее. Видимо, в зависимости от прошлых грехов, а может, еще от чего-то…. Во всяком случае, как раз здесь все зависит от самого человека, тут плацдарм для проявления свободы воли. И горе тому, кто не взял на себя труд дать раскрыться своему дару, променял его на какие-то преходящие материальные ценности – кайф, комфорт, деньги, наконец. Вся беда еще и в том, что по молодости мало кто об этом подозревает. По-видимому, для того и нужно воспитание….
- Ты хочешь с-сказать, что у тебя… б-был талант и ты п-променял его на деньги, - да, виски на нее подействовало еще сильнее, чем на него.
- Насчет т-таланта, - неожиданно, будто передразнивая ее, запнулся он, - могу только подозревать. К сожалению, попытки узнать были слишком робкими и непоследовательными – все было некогда. А если был, то променял, несомненно.
- Ну и чем тебе п-плохо? Сейчас твои философские бредни все равно никто бы читать не стал. М-может быть, ты бы к этому времени тоже себе ухо отрезал…. От голода и лишений….
- Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным – сколько мудрости и остроумия скрывается в этом летучем изречении! Только вот веет от него чем-то подлым и убогим. Так что ты не особенно увлекайся подобными сентенциями. На уровне Валуцких это сойдет, а в нормальном обществе это как зажечь фонарик над входом – сигнал готовности общения на уровне пошлости.
- Что ты подразумеваешь под нормальным обществом?! Чем тебе Валуцкие не угодили?! Культурные образованные люди! И собираются у них только такие же - известные, талантливые! Завтра, говорят, будет сама примадонна!..- она тоже завелась и, видимо, поэтому перестала спотыкаться в словах.
Он зло усмехнулся:
- Самое, пожалуй, подлое в бизнесе, что приходится посещать такие сборища: улыбаться через силу; любезничать с теми, кому хочется плюнуть в морду; поддерживать беседу ни о чем – о моде, успехе, кто с кем и как….
- А чем тебе не угодили мода, успех?! Все этим живут! Ты сам, разве не стремишься к успеху?.. И одеваешься не кое-как!..
- Плевать на успех! Мне просто ничего не остается, как зарабатывать деньги – я уже говорил тебе об этом. Из спортивного интереса! Сами по себе они мне, в принципе, и без надобности. Но надо же себя чем-то занять. История знает людей, которые в погоне за успехом прошли весь путь, до конца. И что?! Александр Македонский, Юлий Цезарь, Наполеон, даже Иосиф Сталин и прочие самые успешные в конце пути оказывались в тупике. Ничего, зачем они шли и куда пришли, там, как выяснилось, нет. Кроме одиночества и пустоты…
- Ну и что, зато какую жизнь они прожили!..
- Это уже не имеет значения. Если ты веришь в Бога, важен итог, то, что ты сам понял и почувствовал. «И горько жалуюсь и горько слезы лью, но строк печальных не смываю!». Прошлый кайф непременно предполагает будущую ломку. Или похмелье. За все в жизни приходится платить, так уж она устроена. И обмануть ее никому не удается, - он как-то возбужденно схватил со столика бутылку, плеснул себе в бокал виски и, не предлагая ей, жадно выпил. И тут же продолжил:
- А мода – условность! Чтобы красиво одеваться, мода играет десятую роль. Среди всех этих кутюрье встречаются, конечно, талантливые люди, но большинство – мошенники! Паразитируют на человеческой глупости. Ту же примадонну как одевают ее советники - имиджмейкеры. Не имей она такого авторитета и таланта, была бы всеобщим посмешищем….
- Вот т-ты завтра и скажи ей об этом, - пьяно улыбнулась она, и взялась за бутылку с виски.
- Может, хватит? – последняя порция как будто его протрезвила.
- А может, и нет, - рука у нее ходила ходуном, и горлышко бутылки зазвенело о край фужера.
- Давай, лучше я, - он забрал у нее бутылку и налил небольшие порции.
Выпили. И замолчали. Каждый думал о своем.
Ему почему-то вспомнился родной брат отца, дядя Ваня – незадолго до смерти. Тогда он приехал в свой первый после окончания института отпуск и сразу же отправился к больному дядьке. У него был рак пищевода, и он уже не мог принимать пищу и не вставал. Отчетливо, как наяву, перед глазами встало его исхудалое лицо, изрезанное глубокими морщинами, на фоне сатиновой наволочки в красную крапинку.
«Что-нибудь надо?» - спросил он, присаживаясь у кровати.
«Какой-нибудь воды… с газом, - толчками выдыхая из себя слова, попросил он, - простая… не идет».
В провинциальном городке, еще при советской власти, никакой минералки в магазине не оказалось. Он купил бутылку шампанского.
Так же ясно вспомнился, с каким трудом его выпирающий из дряблой кожи горла кадык совершал колебательные движения, надолго застревая где-то под подбородком. Нелегко проглатывалась даже шипучая жидкость, но граненый стакан шампанского он все же выпил до дна.
«Помнишь… Береинские озера, Ургу? – где-то в глубине потухших глаз умирающего вдруг снова засветилась жизнь.
Как же было не помнить. Какая там была рыбалка! В озерах карась, в речушке Урге налим и щука. Они добирались туда по заброшенной царской дороге на мотоцикле «Минск». На более тяжелой технике проехать было невозможно даже в засушливый период. Через болотистые распадки в царские времена были настланы гати, но они сгнили, и мотоцикл приходилось перетаскивать на руках. Нелегкое, конечно, дело, но такие трудности давали этим местам возможность сохранять свою девственную прелесть. В воспоминанье словно оживали ощущенья того времени: и аромат пахнущей дымком ухи, и неумолчные звуки ночной тайги, и искры костра, уносящиеся в чистое звездное небо, где огромная луна сияла почему-то зеленоватым цветом. А звезды были такими яркими, какими они не казались даже на Тянь-Шане, на высоте четырех тысяч метров над уровнем моря. Может быть, зрение было острее?.. Или восприятия свежее?
А как-то, на пути домой они вспугнули двух косуль - рогатого самца и самку. Дорога огибала подножие поросшей соснами сопки, и, когда вывернула к распадку, оказались метрах в пятидесяти от животных, которые уже пугливо оглядывались, не понимая, откуда опасность. Звук и эхо гулко разгуливали по распадку, отражаясь от склонов сопок, внося путаницу в слуховую сигнальную систему животных. При появлении мотоцикла они, видимо, настолько растерялись, что бросились бежать почти наперерез. Но эта растерянность никак не повлияла на естественность и красоту их движений. Косули будто парили в воздухе, едва касаясь земли – просто полет! Другой раз такое же восторженное чувство вызвал у него победный финиш Борзаковского на Афинской Олимпиаде. Последняя стометровка тоже была исполнена полетом.
Бег! Даже балет не вызывает такого чувства, хотя там впечатление усиливает музыка. Конечно, если это настоящий бег. И человек тут может быть так же прекрасен, как вольное животное. Возможно потому, что это самое естественное а природе движение, - подумал он.
И снова воспоминание вернуло его к дяде Ване. Тогда в конце их разговора он неожиданно как-то мечтательно улыбнулся: «Эх, еще бы года два…порыбачить, в тайге побродить!..». Спустя несколько дней он умер.
Только сейчас, через столько лет, его поразила такая жажда жизни умирающего. Не разочаровался, и не устал! А ведь прожил он ее очень нелегко. Почти сорок лет проработал в паровозном депо слесарем. Его одежда всегда была настолько пропитана мазутом, что производила впечатление лоснящегося черного панциря. Да и по весу она отвечала этому определению. Паровозное депо являлось основным предприятием их крохотного городка, и таких, как дядя, было немало. В то время начинался и заканчивался рабочий день, как и обеденный перерыв, по гудку, хрипловатый голос которого легко проникал даже в наглухо закрытые зимой жилища. После этого сигнала можно было наблюдать шествие мазутных рыцарей – не только одежда, но и лица, и руки их были черными, как у негров. При депо имелась душевая, но большинство почему-то предпочитали переодеваться и умываться дома. Дядя Ваня принадлежал как раз к этому большинству. Душ он посещал перед выходным, уже переодевшись в чистое. А на плите, огромной русской печи, у них почти всегда в огромном чугунке вываривалась «мазутка» – так называлась рабочая одежда. Сколько трудов стоила стирка этой спецовки, знала только его жена, тетя Аня. Впрочем, любая работа, насколько он помнил, ее нисколько не удручала. Возможно оттого, что доля сия не миновала и многих ее соседок. А может быть и отчего-то другого….
И между собой был у них какой-то мир и лад. Когда дядя Ваня выпивал, тетка ворчала, а он отвечал ей ехидными замечаниями. Но их словесная пикировка никогда не приводила к серьезным размолвкам. В самом деле, будто тешились.
Как-то, как раз на рыбалке, Дядя Ваня стал виновником лесного пожара. От костра загорелись кусты, затем огонь перебросился на ближние сосны. Пытался потушить, не получилось, пришлось броситься в бега. Но, как раз был пожароопасный период, все службы были наготове, и уйти не удалось. Ущерб составил 28 тысяч рублей – огромная в те времена сумма. По решению суда решено было взыскивать в доход государства 20 процентов с пенсии и конфисковать имущество представляющее какую-то ценность, кроме жилья.
- Каким ценным имуществом вы владеете? – спросил судья.
- Ничего ценного отроду не бывало, - ответил дядька, и это было истинной правдой.
- Может быть, есть какая-нибудь скотина?
- Скотина есть.
- Кто?
- А вон, моя старуха!
Зал грохнул хохотом.
- Старый дурак, совсем из ума выжил! – заверещала тетка, пробираясь к выходу.
Эта сцена сейчас стояло перед его глазами, как живая. И хорошо помнилось, что тетке этот случай долгое время давал повод для ворчливого негодования и упреков в адрес мужа, что он опозорил ее в таком важном учреждении. Дядька же обычно ехидно ухмылялся и подливал масла в огонь, утверждая, что, напротив, возвысил ее, признав за ценное имущество. Могли бы и конфисковать, - добавлял он. – польза была бы и государству, да и мне жилось бы спокойнее.
Может быть, Стерлигов прав: бросить все, начать жить просто, без мишуры и общения в гадюшниках, - подумал он завистливо. Но тут же, несмотря на выпитое, никогда не оставляющая его трезвая практичность, вернула ему чувство реальности. Поздно! Мысли на эту тему не раз уже вертелись в его голове. Стерлигов молодой, а ему поздно! Тем более что он другой человек, с другими интересами.
- Всему свое время! - как-то непроизвольно вслух выговорилась фраза.
- Ты что-то сказал? – она открыла глаза и захлопала ресницами.
- Задремала?
- Да, кажется…. Я плохо выгляжу? – кокетливо улыбнулась она.
- Прекрасно! Как всегда…
- Ты уже в норме?
- А что, я был слишком пьян?
- Я не это имела в виду. Ты сегодня весь вечер какой-то взвинченный, и даже злобный.
- Скажешь тоже – злобный! Но если и так, это не к тебе.
- Никто же не виноват, что Наталья умерла….
- Конечно, никто – это наше личное дело.
- Опять?
- Что, опять?
- Опять начинаешь говорить загадками. Ты-то тут при чем?
- Да, в самом деле, я-то и ни при чем…. Давай лучше выпьем. И пора спать….
Он разлил из бутылки остатки виски и поднял бокал:
- За мир и дружбу!
- И за счастье! – она с опаской взглянула на него и торопливо пояснила. – Можно и за счастье выпить, Наталья, думаю, не будет в обиде.
- Все нормально, малыш! Наталья бы тебя поддержала. А я хочу добавить в этот коктейль еще и смелость….
- Какой коктейль, что ты говоришь? И при чем здесь смелость?
- Коктейль из тостов. А смелость?.. У человека это самая тяжкая проблема. Помнишь, в «Мастере и Маргарите» Иешуа говорил Пилату о трусости…. Впрочем, ты не читала, а в кино - есть эта сцена или нет? Речь идет не о той смелости, чтобы идти под пулями в общем строю. Конечно, для этого нужно немалое мужество, однако большинство нормальных людей в таких ситуациях ведут себя достойно. Но в человеческой породе мало таких, кто способен пойти против общего мнения, общих предрассудков. Для этого нужна смелость другого порядка….
- Ну, началось опять! Я сегодня уже устала от этих твоих умственных заворотов. Я хочу просто жить, жить, как живут все нормальные люди – любить, пить вино, общаться с этими людьми, которых ты, оказывается, так ненавидишь!..
- Презираю! Много чести, чтобы их ненавидеть.
- Перестань! Перестань! Перестань! – она сорвалась на крик, и слезы снова брызнули из глаз. – Ты сегодня просто издеваешься надо мной…. Чего ты хочешь?
- Я хочу выпить, - он приподнял державший в руке бокал и демонстративно вылил содержимое в рот, не глотая.
Выпила и она, но мелкими глоточками. И, ставя пустой бокал на стол, тыльной стороной левой руки смахнула продолжающие бежать из глаз слезы. Разбавленная этими слезами тушь ресниц оставила живописный след до самого уха. Он засмеялся:
- Ты прекрасна, малыш! Все хорошо, нет у тебя повода для печали!..
- Ну… да, - всхлипнула она, - весь вечер… издеваешься. Ну и что, если я …трусиха, презирать меня?..
- Глупенькая девочка, я же не о тебе…. О себе! Я трус! – и опять уходя в себя, отрешенно добавил. – По большому счету это уже не поддается исправлению. Впрочем, и по мелочам духу не хватает….
- Не наговаривай на себя, никакой ты не трус. Наоборот, все считают, что ты смелый… даже слишком. И я тоже…
- Ну, если ты тоже, придется оправдывать доверие. Завтра у Валуцких надо будет что-нибудь этакое сотворить. К примеру,… заявить, что с сего дня, считаю ниже своего достоинства отдавать карточные долги! Честный и благородный человек, скажу, обязан выполнять все свои обязательства, кроме карточных долгов. Как, думаешь, отреагирует благородное общество на мое заявление?
- Посчитают сумасшедшим!
- Вот видишь, а ведь это предрассудок, который на руку только бездельникам, мошенникам и подонкам. В гадюшнике, куда мы завтра собираемся, немало таких, кто не признает своих детей и не платит им алименты, не помогает родителям, просто не отдает долги, не подает нищим, и никто это не считает предосудительным. Во всяком случае, не обращают внимания. Но ежели кто-то не отдаст карточный долг, благородное общество тут же от него отвернется. Но ты не беспокойся, - отреагировал он на ее то ли укоризненный, то ли испуганный взгляд, - ничего этого я делать не буду. Нет смысла ни для них, ни для меня…. Раньше надо было бунтовать.
- Ты меня совсем не любишь?
- Еще как! В сентябре или октябре поедем на Сейшелы… или, как они там…. Поедем?
- Поедем…
Анатолий Осипов