Письмо директора Цирка

Здравствуй, мой милый брат, здравствуй!

       В каждом своем письме ты спрашиваешь меня, как я себя чувствую, как мои идут дела. Я не хочу жаловаться. Сегодня утром я проснулся на свернутой в жгут простыне, мокрой от пота, а весь матрас был покрыт речным песком, только не волнуйся, песок из меня еще не сыпется, и ванную изредка посещаю. Теперь ты сам можешь оценить, насколько хороши мои дела и как я себя чувствую.

       Как твои дела, как гастроли? Да, я помню, что ты писал об аншлагах, но меня больше удивляет не успех твоей старой программы, а то, что твои письма до меня доходят, видимо почта наконец-то научилась работать, а может ты проявляешь ко мне уважение и не тянешь с ответом. Впрочем, можешь не отвечать, это был вопрос пустой вежливости, до которой нет дела ни тебе, ни мне…

       Спасибо за все твои советы, ты очень любезен, я тронут твоей заботой, но ты сам прекрасно знаешь, как я отношусь к использованию в цирковых номерах животных и женщин. Все эти говорящие собачки, знающие счет, жонглирующие слоны, медведи на велосипедах, все это ужасно и отвратительно. Люди готовы восторгаться и умиляться ими по единственной причине, по той же причине они смеются над грубыми карикатурами пьяниц, священников и толстяков в газетах. Это обычная пародия, причем понятная любому идиоту и потому особенно недопустимая для человека, действительно имеющего понимание нашей с тобой профессии. Если пародия, как литературный прием, может быть тонкой и элегантной, то собаки в галстуках и манжетах всегда грубы и неуклюжи. А знаешь, что по-настоящему сильно веселит людей во всех этих всех номерах с животными? Они же уверены, что умней и красивей животных и, что могут исполнить любой трюк гораздо лучше. Они смеются снисходительно, а умиляются - издевательски, каждый из них чувствует свое мнимое превосходство, любой лавочник знает, что если бы в его пасть засунули бы чью-то голову, как это делают с царем зверей, то смельчак целым бы от него не ушел. Никто из них возможно и на полметра не подходил к мотоциклу, но каждый уверен, что если он только захочет или вдруг ему станет нужно, он будет кататься на мотоцикле куда лучше и красивей чем медведь. Если он только захочет… Но никто из зверей не хотел ездить на мотоцикле и никому из них это никогда не было и не будет нужно. А зрители упиваются своим "превосходством". Думаю, что если ты заставил бы зверей спариваться друг с другом, или бы твои артисты бы начали спариваться с животными на арене, тебя бы просто засыпали банкнотами. И тебе прекрасно известно, что я это говорю каждый раз не из желания посвятить тебя в правила общепринятой морали, до морали мне, как и тебе, нет дела, я говорю о вещах более фундаментальных и ценных чем мораль. Я не думаю, не верю, что твое сердце и разум утратили всё то, чем они были когда-то наполнены, в той же степени, как и мои. Когда-нибудь всё это окончится нехорошо.

       Помнишь, в детстве к нам в город приехал человек с цирком мертвых. Он оживил с сотню другую трупов и заставлял их вытворять разные фокусы. Они протыкали себя копьями, отрубали конечности, вальсировали на углях и проч. Он легко справлялся с мертвыми, но с живым населением оказалось сложней. Публика терпела всего два вечера, а потом сожгла, к чертям собачим, и заведение и гостиницу, где они остановились. В живых, как ты помнишь, остался только один труп молодого блондина, редкий в наших местах окрас, с которым закрутила интрижку девушка из обслуживающего персонала, парень ночевал у неё. Вот женщине большой разницы нет - что живым, что мертвым мужчиной управлять, благо они об этом не догадываются, а если и догадываются, то не устаивают из этого цирка. Кстати у меня работает их сын, прекрасный парнишка со смуглой кожей и седыми волосами.

       И все же никак не могу тебе простить одного. Мой цирк Кетцалькоатля - огнебородого воздушного змея, это моё лучшее детище, а ты его украл и даже не сподобился изменить название, только исковеркал. Ты всегда хотел быть ближе к толпе. Я готов поспорить на что угодно, что ты не способен выдумать - каким образом тебе пришла в голову идея этого номера, ты даже момента самой кражи идеи не вспомнишь. Ты просто посчитал мою мысль своей, не различая ни голоса моего, ни моей манеры письма. Даже если ты откапаешь все мои письма, где я делился с тобой самыми сокровенными мыслями, если ты сможешь разглядеть буквы за пятнами от вина и присохшими кусками пищи с твоего стола, все равно, ты нигде не увидишь, в качестве подарка, моей идеи о цирке. Ты вор и негодяй, лучше бы ты меня убил или лишил меня моей памяти.

       Я же все помню как сейчас. Это было много лет назад, осенью в сильный дождь, мы стояли на улице, прижимаясь к стене. Я обнимал её и пытался встать между ней и дождем. Девочка дрожала, сцепив руки у себя на груди и слегка прикусив мне плечо, как котёнок. Мне было так холодно, что из меня вышел весь алкоголь, даже дыхание стало чистым, и стал так трезв, как не был трезв даже в детстве. Я забрался рукой под мокрую тряпку платьица и гладил ее по бедру. Она покрылась твердыми бугорками гусиной кожи, а я гладил все сильнее, вдавливая их обратно, в неё, кожа начинала теплеть и размякать под моею ладонью, но стоило мне сдвинуться хоть на секунду и на сантиметр дальше, на этом месте опять возникали проклятые бугорки. В центр каждого бугорка воткнули бесцветный короткий волосок, когда было тепло, этот пух был практически не заметен и только придавал коже шелковистость, а теперь они торчали как пики. Я мял её бедра и ягодицы, стараясь победить эти чертовы бугорки, но они появлялись и появлялись, хотя ладони мои стали уже горячими как угли. Потом я почувствовал, что бугорки на её теле стали появляться не сплошной сыпью, а какими то пятнами и даже узорами, я стал обводить узоры подушечками пальцев и начал читать о нем, о Цирке. Когда я дочитал, дождь уже кончился, а она перестала дрожать и разжала зубы. Она немного прокусила мне плечо. Из ранок не появилось ни капельки крови и теперь у меня на плече синие дуги шрама от ее зубок, это гораздо красивей твоих дешевых татуировок. Как тебе моё лучшее из доказательств?! Этого точно уж никто не сможет подделать, даже дьявол.
 
       Какого черта ты мне опять предлагаешь подать на тебя в суд?! Большей глупости я не слышал, даже от тебя. В какой суд? До Дня Суда я не доживу в этом виде, а иным судам до тебя не добраться. Пожалей меня. Я уже имел удовольствие быть в суде, еще тогда, потом, когда дождь закончился. Я держал её на руках, она спала, стала теплой и гладкой, а меня окружили люди. Они кричали на меня, что гринго обидел девочку, потом кто-то сильно ударил меня в затылок камнем и очнулся я уже один. Голова болела ужасно, но я почти не замечал этого, гораздо большее страдание причинял страх, что больше никогда её не увижу. В свою защиту я выступал сам и заявил, что если чтение является преступлением, то я готов делать всё, что они потребуют от меня, понести любое наказание, а также обмануть и убить их, только для того, чтобы выйти и вновь найти девочку. А когда я все же вышел из суда, я не стал искать девочку, напротив, я нанял двух силачей, которым приказал разорвать её при приближении ко мне. Следующим же утром я проснулся на чистой простыне, подоткнутой краями под матрас, и в ногах у меня спала она.
       
       Итак, ты не прав и более чем не прав, никак не хочу простить тебя, хотя должен признаться, что мне это стоит немалой душевной работы. Но, время лечит. Иногда, когда я не пишу тебе или не думаю о тебе, или не курю, то мне кажется, что я толи забыл тебя, не толи тебя не было вовсе. Чуть не забыл тебе рассказать, недавно я все же разыскал нашего старика жонглера, к сожалению, уже с отрубленными руками и языком. Но он пишет прекрасные гимны, а когда он их мычит на сцене, то холодеет кровь даже на галерке, а у людей на первых рядах синеют губы и брови покрываются инеем. Чтобы избежать сердечных приступов у зрителей, ассистировать ему я выпускаю клоунов. Получилось очень здорово, ты обязательно должен посмотреть, мне очень важна твоя оценка.
       
       Наверно не буду больше портить зрение и отвлекать тебя от хлопот. И так наговорил тебе всякой ерунды. Пиши мне, не забывай. Я радуюсь каждому твоему ответу. Надеюсь, что утром найду его, как обычно, в нижнем ящичке моего письменного стола.

       Обнимаю тебя,
       Вечно твой,
       Директор Цирка Кетцалькоатля - Огнебородого Воздушного Змея

       P.S. Все же, хотя и опасаясь разбудить мою прелесть, я решил немного прояснить для тебя ситуацию. Итак, утром я проснулся, а в ногах, свернувшись клубочком, спала она. Я стал осторожно, так, чтоб не разбудить, просовывать ступню ей под подбородок. Я хотел надавить ей на горло ногой, прижать к спинке кровати и покончить с этим делом раз и навсегда, если только навсегда бывает. Но она сделала невозможное, обняла мою ногу руками и прикусила, как котёнок. Это было выше моих сил, я сдался животной нежности. Я подтащил ее ногой ближе к себе и обнял. Страшно даже представить, как она справилась с теми парнями. Что же мне оставалось делать? Естественно, я оставил её. Не хотел бы я, чтоб ты здесь вновь появился, я боюсь, действительно боюсь, что ты понравишься ей больше, и я её опять потеряю. Вот теперь, наверное, всё, прощай.