Зачем ты убил нас...

Зачем ты убил нас...

- …Ох, смотрите, кто ко мне в гости на ночь глядя пожаловал! Молодчики разгульные! Проходите, проходите, Симка гостям завсегда рад. Да не толпитесь в сенях, словно не родные, давайте в комнату, не стесняйтесь.
Ой, да сколько вас много сегодня, боюсь, в моей каморке не уместимся. Что делать то будем?
…Что?
…И то верно. Погода сегодня прекрасная, просто подарок – айда, пострельцы, на улицу. Травка мягкая, звёзды над головой, сверчки заливаются.
Ну, всем места хватило? Вот и ладненько. Что же, молодчики, балакайте, по какому поводу гуляем, вино пьём?
Ах, приезд обмываем. Как же - как же, наслышан. Округа слухом полнится, что к конюху нашему, Силантию, племянник с дружком верным на побывку прибыли. Так чего тогда? Будем знакомы? Меня Симка зовут. Зачем имя-отчество? Просто Симка, не боярин какой, в университетах не обучался. Да вы не тушуйтесь ребятки, вся деревня уж почитай лет семьдесят так кличет, а то и все восемьдесят (не силён я в математике), а вы что, особенные?
То-то же. Разливайте-ка лучше, что принесли. Знаю, не с пустыми руками старика навестили. Хряпнем за здравие по одной, ну и повторим после…
… Ух, и хорошо пошла, сладенькая, закусывать не надо, да и не чем. Хотя, если кто хочет, могу глазунью с лучком репчатым сообразить. Нет? Ну, на нет и суда нет. Закуска – она, говорят, градус крадёт.
…Что говорите? Историю страшную рассказать? Отчего бы не рассказать. Много их у меня, как философ расейский говаривал. Брехать - не мешки ворочать.
Есть одна сказочка на сон грядущий.
Да вы не спешите, молодчики, ночь длинная. Лучше налейте ещё чарочку Симке. Нехай кровь по стариковским жилам разгонит, чтобы вралось сподручнее. Да не жалей, не жалей, краёв что ли не видишь.
… Ну, молодчики, за вас пью, молодых и красивых…
…Ух, зараза, до пят пробирает.
Ну вот, теперь время и для побасенок подошло. Слушайте, коли желаете.



Давно это было али недавно, далёко ли, близко ли от мест наших – мне не ведомо.
Возвращался с войны солдат. Не первый день он шёл. Спешил. Туда где ждала семья: жена, дети, внуки, отец и мать. Там, за этими чужими, разорёнными землями, был его дом, его привычная жизнь. И нёс солдат долгожданную весть о победе. О том, что враг повержен, раздавлен и долго теперь не сможет подняться с колен.
К вечеру вышел наш служивый к извилистой лесной речушке. Спустился к ней, разделся, сложил тюком одежду, к голове её привязал.
Вода была… ох холодная.
Медленно плыл солдат, нежась в ласковых струях, смывая с себя грязь и пыль дороги, сладковато-приторный запах войны – запах смерти, чувствуя, как силы и мысли потихоньку возвращаются в его разбитое уставшее тело.
Солнце клонилось к западу. Тени опускались на землю. В свои законные права вступала государыня-ночь. Пора подумать о ночлеге, да и перекусить не помешало бы. После купания брюхо ожило и заурчало, подобно зверю дикому.
Оделся солдат, размотал завязки рюкзака походного, отыскал в нём последний заплесневевший сухарь. Да, не густо, а есть хочется…
Взобрался он на пригорок и вдруг увидел дом. Добротный дом, пятистенок рубленный, с широкими, окаймленными ручной резьбой окнами. Из трубы, кирпичом красным выложенной, шёл густой белый дым, распространяя по округе давно забытый аромат домашнего очага и чего-то вкусного… ну, очень вкусного.
Подошёл солдат поближе, заглянул в окно. Видит - стол круглый дубовый посреди комнаты. По углам канделябры ветвисто-неказистые (як берёзки в нашей роще за холмом, что в прошлом году выгорела). На них свечки в струнку вытянулись. В дальнем углу горшок ведёрный с растением южным, у печки русской пригревшимся, а на шестке чугунок щами попыхивает - аж подпрыгивает.
Служивый сглотнул слюну, ремень поправил, да и постучался в дверь легонько.
- Кто там? – услышал он сонный старческий голос.
- Путник усталый, - ответил солдат, - которому кров и еда нужны.
Щёлкнул замок.
На пороге стоял старик древний, возраста неопределённого. Рубаха длинная, чуть коленей выше, кушаком по пузу впалому подвязана. Из-под неё порты заплатанные торчат. А лицо морщинистое (прости ты, господи, як у шарпея соседского).
- Проходи, мил человек, - молвил хозяин, разглядывая гостя сквозь спадающие на глаза лохмы седые. – Не часто меня в последнее время люди жалуют, лишь звери дикие да птицы перелётные.
- Спасибо на добром слове, - поблагодарил его солдат, шагнув внутрь. Осмотрелся в сенях, снял рюкзак надоевший и бросил его в угол возле жбана дубового, что с квасом хлебным. – Давно иду, к дому родимому пробираюсь, вижу - огонёк в ночи, дай, думаю, напрошусь на угощение, авось не откажут.
- Да, как же отказать хорошему человеку, - улыбнулся старик. Ты проходи в горенку, не стесняйся. К печке поближе садись, отогревайся с дороги. Кстати, как звать-то тебя, служивый?
- Егором кличут.
- Стало быть, тёзки мы с тобой, по батюшке моему. Егорыч, значит, я. Матвей Егорыч, собственной персоной. Вот и познакомились, вот и ладненько.
Прошёл в комнату солдат, на табурет крепкий присел. Мышцы расслабил, с удовольствием чувствуя, как ноги перетружденные загудели. Достал кисет трофейный, расписной; вопросительно на хозяина взглянул.
- Кури на здоровье, - разрешил тот. Подхватил ухватом чугунок из печки да на стол водрузил. – Вот и ужин поспел, словно тебя, Егор, дожидался.
Повёл солдат носом, запах щей наваристых улавливая, чуть слюной не подавился. Но виду не показал. Лишь вздохнул с предвкушением.
- А ответь-ка мне, любезный Матвей Егорыч, - произнёс он, раскуривая козью ножку. – Откель ты знаешь, что я человек хороший, а не проходимец какой? Края ваши дикие, пустынные, всякого сброду хватает. Не боишься?
- Не боюсь, - заверил, ухмыляясь в серебристую бороду, старик. – Поскольку лихие людишки мой дом не видят, стороной, значит, его обходят.
- Как это так?
- Да вот так. Защитил я его от глаза чёрного. Коли мысли у тебя непотребные крутятся в голове, так не сидел бы ты сейчас в гостях у меня, а дальше свой путь держал. Не показался бы дом тебе, словно и нет его.
- Ох, темнишь ты что-то, дед? Не понимаю тебя, хоть убей.
- А ты и не пытайся, Егорушка. Зачем голову понапрасну ломать. Давай-ка лучше ложку хватай, да щей моих, с капусткой домашней, отведай. Знатный супчик получился. С телятинкой молодой в топке запаренный, укропчиком с морковкой заправленный.
До отвала наелся солдат. Разнежился довольный, снова закурил.
- Ну, спасибо тебе, Матвей Егорыч. Давно так не едал. Аж разморило от сытости. Вот хотел к тебе ещё на ночлег напроситься. Не откажешь? Только вот расплатиться мне с тобой нечем – дыры в карманах. Разве что кисетом вражьим, в бою добытым. Не побрезгуй, возьми за хлопоты.
- Спасибо тебе солдат. Большое спасибо. Но пойми меня правильно, не в обиду скажу. Я ведь давно уже табачком не балуюсь, так что оставь кисет себе лучше, ну а насчёт ночлега…
“Неужели откажет?” – подумал солдат. Ночь на дворе, а так хочется выспаться на мягкой постели.
- Ночуй, - разрешил старик, - места хватит. Только должен предупредить тебя. С характером мой дом получился, трудно сладить с ним. Мало быть хорошим человеком, нужна ещё уверенность в себе, в своих поступках. Если твоя совесть чиста, если не в чем упрекнуть себя, то, что же, милости просим. Тебя ждут крепкий сон и красивые сны. Если же в твоей душе нашлось место упрёкам мучительным, то лопнут они, как перезрелые гнойники столетней старухи, и дом убьёт тебя. Ночь в его власти, и не в моих силах будет помешать ему. Выбор за тобой, Егор. Размышляй.
“Да, странный старик”, - решил про себя солдат, а вслух добавил твёрдым голосом:
- Чем ты пугаешь меня, разлюбезный Матвей Егорыч? Мне ли, воину, бояться угрызений совести? Мне ли сомневаться в правильности своих решений? Я, да будет тебе известно, всегда поступал так, как считал нужным, как велела честь солдатская да вера в Спасителя нашего небесного. Так что чист я перед самим собой, перед людьми и перед Богом.
- Твоё решение есть твоё решение. – Старик хлопнул ладонью по столешнице. – Очень похвальная уверенность.
Выбрался, покряхтывая, из-за стола, сморщился болезненно.
- Спину у меня, Егорушка, в последнее время прихватывает. Мочи прямо нет. И ноет проклятущая, и ноет… Пойду-ка я, прилягу, глядишь, уснуть получится. А ты, служивый, бери керосинку и вот по этой лесенке наверх подымайся. Комната там у меня гостевая. Располагайся без стеснения. Ночи спокойной тебе, Егор, и… даст Бог, утром свидимся.
- Спокойной ночи, Матвей Егорыч. Извини, коли чем обидел, – произнёс в ответ солдат.
Старик кивнул, потушил свечи и, придерживаясь рукой за поясницу, скрылся в темноте коридора.
“Ум за разум у деда заходит, - подумал солдат, оставшись один. – Ну, да мне с ним, как говориться, детей не крестить. Ночь только переночевать, а с восходом снова в дорогу. Глядишь, к зорьке вечерней и до дома родного доберусь”.
Уверенней почувствовал себя Егор от этих мыслей. Огня в лампе подбавил и бодро зашагал по скрипучим ступеням вверх, вровень с тенью своей, вдоль стен крадущейся.
Комната гостевая оказалась каморкой глухой. Здесь не было окон, зато у стены, оклеенной старыми пожелтевшими газетами, стояла кровать с огромной пуховой подушкой в изголовье. Ничего больше Егор и не хотел. Скинул обувь и, как был, в одежде, плюхнулся поверх аккуратно заправленного шерстяного пледа. Голова ещё не успела коснуться подушки, а солдат уже провалился в глубокий сон.
Посреди ночи он неожиданно проснулся. Увидел, что от усталости забыл лампу затушить. Потянулся к ней, да так и замер. Шум, значит, посторонний услышал. Кто-то находился в комнате вместе с ним.
- Крысы никак? – вслух предположил Егор. – Хорош старик, мог бы и предупредить. А свет я, пожалуй, оставлю.
Повернулся на другой бок и попытался не обращать внимания на звуки усиливающиеся. Чай, не барышня кисейная, с кротами в обнимку в окопах ночевал.
Но не уснуть ему было. Совсем обнаглели грызуны. Всё ближе и ближе подбираются. Вот уже и по ногам одна из них пробежала.
- Э-э-э, ребята, так не пойдёт, - рассердился солдат. – Этак я с вами и не высплюсь.
Схватил армейский сапог тяжёлый, чуть приподнялся, размахнулся что есть мочи… и вдруг увидел того, кто балуется с ним, спать мешает. Увидел и не поверил своим глазам. Это была не крыса, а человек с жуткой кровавой раной на голове. Он смотрел на него единственным уцелевшим глазом (на месте второго зияла рваная дыра), вцепившись руками в решетчатую спинку, и, медленно перебирая разбитыми пальцами, из-под кровати выползал.
- Что за чёрт! - выкрикнул солдат.
Рука на мгновение замерла. Только на мгновение. Затем Егор, не долго думая, запустил сапогом прямо в изуродованное лицо. Послышался хруст переломанной металлическими набойками переносицы, и на него хлынул поток чего-то густого, вязкого, похожего на клюквенный кисель, что готовили в полку по особым значимым церковным праздникам.
В тот же миг десятки рук вцепились в его тело. Прижали локти, повисли неподъёмным грузом на ногах, впились ногтями в грудь. Через секунду он не мог уже не то что защищаться, даже пальцем пошевелить. Лишь крик бешенства вырвался из его горла. Вырвался и тут же затих в грязной пятерне, рот прикрывшей.
Ему, обездвиженному и ошеломлённому, оставалась только наблюдать, как комната людьми заполняется. Мужчины и женщины, старые и малые. В полном молчании вылезали они из-под кровати и вставали рядом с ней.
Вот мальчик, зажавший в кулаке проволочину с прикрепленным на её конце велосипедным колесом. Вот девочка с соломенной куклой. А вот и совсем малыш, уцепившийся пальчиками за юбку материнскую. Они, как и все остальные люди в комнате, мертвы были. Егор сразу понял это по пелене, застывшей в их глазах. Ведь взор каждого человека, каждого мертвеца был устремлён к нему. Взор пустой, равнодушный, неживой.
- ЗА ЧТО? - вдруг услышал солдат хриплый голос, вместе с которым в его нутро проник ледяной изморозью страх.
- ЗА ЧТО? – повторил другой.
- ЗА ЧТО ТЫ УБИЛ НАС? - спросил третий, детский.
- ЗА ЧТО?
- ЗА ЧТО?
- ЗА ЧТО?
Мертвецов становилось всё больше. Те, что выбрались из-под кровати первыми, отошли и уступили место следующим, те, в свою очередь, следующим… Комната напоминала вокзал для отбывающих в преисподнюю в самый разгар сезона. Солдат чувствовал их сладковато-тошнотворный запах.
- ЗА ЧТО… ЗА ЧТО… ЗА ЧТО…
Отдельные голоса утонули в общем хоре.
- ЗА ЧТО… ЗА ЧТО… ЗА ЧТО…
Егор вдруг понял, что знал этих людей. Знал тогда, когда они ещё были живыми. Хотя он мог поклясться перед иконами, что не встречал никого из них раньше.
Кошмарный сон. Бредятина. И всё же…
Вот мальчишка с колесом от велосипеда. Сколько ему? Лет двенадцать – не больше. Какая ужасная рана разворотила ему грудь. Сколько муки застыло на детском лице, под маской смерти. Егор чувствует его боль - жуткую, страшную, непереносимую. Почему он? У кого поднялась рука?
… У меня?!
 Ложь!!! Неправда!!! Я не воюю с детьми!!!
 - Ты думаешь? – поинтересовался голос в его голове. - Тогда смотри…
Тысячи ярких картинок замелькали перед глазами солдата, подобно осколкам разрушенной мозаики. Они кружились, смешивались, толкались друг с другом, в конце концов, занимая назначенное место, и превращались в огромную ожившую панораму…

Жаркое, летнее утро. Босоногий мальчишка бежит по пыльной деревенской улице. Ему весело. Он счастлив. Пришла весточка от бати.
Полгода назад отец ушёл на войну. Драться с теми, кто хочет превратить их землю в пустыню, а населяющий её народ - в рабов.
Так сказал очень большой военачальник, что появился в деревне с когортой охранников. Он произнёс пламенную речь, в которой нарисовал ужасную картину будущего. Если вероломный враг вдруг победит. Распятые мужчины, изнасилованные женщины, загнивающие на чёрных работах дети. Они не похожи на нас. Их необходимо уничтожить.
Мальчишка бежал по дороге, с удовольствием шлёпая босыми пятками по сухой мягкой пыли. Впереди себя он толкал колесо от старого велосипеда. Обод колеса со звоном подпрыгивал, натыкаясь на камни, перелетал через них и, гудя на ветру, катился дальше. Наблюдая за его завораживающим вращением, парень представлял себя большим, сильным. Он станет помощником матери, её защитником, и все препятствия преодолеет легко и непринуждённо, как колесо - кочки.
Мальчик влетел в распахнутую калитку, неудачно перепрыгнул через клумбу, угодив левой ногой в цветы, и чуть не сбил с ног младшую сестру, возившуюся на лавке с дурацкой соломенной куклой.
- Письмо! Письмо от отца! – выкрикнул он,… а потом резкий свист разорвал огненным ураганом воздух, сбил мальчишку с ног, накрыл весь его мир бордовым туманом, разметав в страшном взрыве и живое и мёртвоё. Оставив после себя лишь дымящуюся вонючую воронку.
А за милю отсюда солдат по имени Егор загнал в казённик орудия очередной заряд, готовясь к новому залпу по ненавистному врагу.

… - ЗА ЧТО ТЫ УБИЛ НАС? ЗА ЧТО?
- Рабство грозило моему народу, моей семье! МЫ ЗАЩИЩАЛИСЬ!!!
- ЗА ЧТО ТЫ УБИЛ НАС? ЗА ЧТО?
Десятки… сотни случайных жертв непонятной войны. Отхожий материал. Неучтёнка. Люди, о которых, возможно, никто никогда не вспомнит.
ЗА ЧТО У НИХ ОТОБРАЛИ СЧАСТЬЕ, ПОДАРЕННОЕ СВЫШЕ. СЧАСТЬЕ ЛЮБОВАТЬСЯ ЭТИМ МИРОМ! СЧАСТЬЕ ДЫШАТЬ ЭТИМ ВОЗДУХОМ! СЧАСТЬЕ ЖИТЬ!!!
И вот расплата. Расплата грешника, не выдержавшего экзамена перед своей совестью.
В какой-то момент наступила тишина. Мертвецы затихли. Затихли,… а затем вытянули перед собой растопыренные пальцы рук, навалились шипящим клубком в непреодолимом стремлении разорвать того, кто лишил их всего на этой, данной Богом земле.
Солдат не сопротивлялся. Он даже улыбнулся, если гримасу на его лице можно было принять за улыбку, и, не задумываясь, ухнул в переполненную болью глубочайшую яму, желая как можно скорей достичь её дна, что именуется смертью.

Утром, чуть свет, Матвей Егорыч постучал в дверь.
- Вставай служивый. Завтрак на столе стынет, тебя дожидаючись.
Нет ответа. Открыл старик дверь, заглянул в комнату.
 - Служивый, солнышко взошло. Хватит нежиться. Утро проспишь, и день насмарку.
Гость молчал. Он лежал, широко раскинув руки по кровати, а по его облачённому в хаки телу, по груди ползла жирная зелёная муха.
Старик поднял повыше свечку, что сжимал в кулаке. Муха замерла. Затем обеспокоено заперебирала мохнатыми лапками и через секунду поднялась в воздух. Сделала круг над головой хозяина дома. Чуть зависла, а потом улетела прочь по своим неотложным насекомьим делам. Матвей Егорыч проводил её взглядом, тяжело вздохнул и вышел вслед за ней, осторожно прикрыв дверь.
Глубоко спал Егор. Никто не мог его теперь разбудить. Отнял дом грешную душу, вырвал её из тела. Не так сильна оказалась вера солдатская. Разорвало чувство вины сердце воина. Сердце храброе и, без сомнения, доброе. Да… доброе. В том-то и беда вся.



Ну, что притихли, молодчики? Егора жалко, или мораль в моей сказочке ищете? Неблагодарное это дело.
… Почему спрашиваете? Да потому как мораль каждый по-своему видит, в себе держит.
… Я что думаю?
… Да нет, не секрет конечно. Я, значит, так разумею: все войны властители затевают, а лишения да страдания народы обманутые несут, и победители и побежденные. Вот так-то, пострельцы.
Ох, и засиделись мы с вами. Уж и сверчки притихли, стало быть, день новый на подходе. Налейте-ка ещё Симке чарочку с устатку да идите с богом. Ваше дело молодое, гулять - не перегулять, а мне и на покой пора. Утомился я - лясы с вами точить. Давайте, давайте, не задерживайтесь. Ну и до свиданьица, как говорится. До скорого.