Фирменные люди роман

НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

Этот роман был издевательски переписан и издан АСТом путем обмана и с грубым нарушением авторских прав. Я протестую против подобного беззакония, и хочу опубликовать его здесь полностью, без сокращений, для всех желающих.

Юлия Любимова


НА ОБЛОЖКЕ:
Роман «Фирменные люди» - первая книга Юлии Любимовой. И, дочитав до конца, остается ощущение, что это наша, русская Амели Нотомб. Помните «Страх и трепет»? Замкнутое офисное пространство, громоздящиеся друг на друге клерки, унижение и отчаяние. Но все же Россия не Япония, и не Запад. У нас своё! Проза Любимовой документальна, у нее меткий глаз и чуткое ухо, и, конечно же, острый язык, который мстит всем тем, кто ежедневно отнимает у маленького человека его пусть маленькое, но все же человеческое достоинство. В этой книге нет пафоса, нет призывов спасти или переделать мир. Автор искренне сочувствует маленькому человеку, пытаясь понять, где же выход. Но самое главное в этой книге – это то, что автор не врет, как врет вся эта безликая масса литературных халтурщиков, полюбивших модную тему, но ничего не переживших на собственной шкуре. И потому это не попса, а самая настоящая литература. И пусть каждый последний клерк снова найдет в этой книге себя. Как человека.

Андрей Бычков, писатель



Часть первая

Глава 1

Я была безработным бухгалтером. Полгода назад попала под штатное сокращение в фирме, где проработала два года. Финансовый директор швед Беларве вызвал меня к себе и вежливо сказал:
— Нам пришло распоряжение из центрального офиса: нужно кого-то сократить. Я хочу сократить вас.
Главный бухгалтер Ирина, которая сидела напротив меня не поднимая глаз, нервно дергала в руках какой-то предмет. Ее лицо покрылось красными пятнами, и она была не похожа на ту Иру, которую я, впрочем, любила. Было ясно, что ей не просто меня жаль, она злится на саму себя за малодушное тупое молчание, которого порой от нас требуют правила субординации. Но она за меня не вступилась. А я не хотела, чтоб она так мучалась и не стала спорить.
Можно было бы, конечно, начать переговоры. Сказать, например, что я сообщу в налоговую полицию, как оплаченные для экспатов спортклубы и квартиры в Серебряном Бору они впаривают своим же сотрудникам и даже «налево», пополняя черную кассу для незаконных операций, а крупные контракты гонят через оффшор. Думаю, мы бы договорились в обмен на мое молчание. Но это означало взять на себя новую ответственность, какой я раньше себя не обременяла, и работать с ними дальше: невозмутимо говорить всем «доброе утро», сдавать деньги на дни рождения и тщательно скрывать от всех, что я – шантажистка. Вряд ли мне этого хотелось. Да и какая радость приходить каждое утро туда, где тебя не желают видеть. Я прекрасно понимала, что не только теряю работу, но еще и получаю свободу, благодаря этому сокращению. А, значит, я сейчас в лучшем положении, чем те, кто остался.
Однако хороший бы я получила урок, если бы через несколько лет узнала, что этот недобитый швед цветет и богатеет, а про меня, дуру, думать забыл. Но он сам вылетел с треском со своего тепленького места совсем скоро после моего увольнения, и мне его совсем не жаль.
Я решила начать свою карьеру заново.

Побывав в пяти кадровых агентствах, я могла теперь спокойно ждать предложений. Я знала, что иногда предприимчивые конторы заманивают к себе кандидатов на собеседование, предлагая несуществующие вакансии, формируя свои базы данных. Поэтому-то не очень-то переживала, когда агенты говорили: «Сейчас, наверное, не получится, но мы вам еще что-нибудь подберем». Я оптимистично верила, что мое терпение будет вознаграждено, и я получу не просто хорошую, а отличную, самую лучшую работу.
Три раза я попадала в фирмы, которые подбирали людей без посредников, экономя на услугах агентств. Они задавали стандартные вопросы о моей биографии, но все запинались на чем-нибудь своем любимом – одних смущало, что меня сократили (значит, я была хуже остальных), другим не нравилось название моего геологоразведочного института, третьи с нескрываемым недовольством говорили: «Вы слишком скованная».
В этот момент я понимала, что ничего не выйдет, поскольку и у меня пропадало желание вести с ними переговоры. Разве не обидно, когда какие-то, прости господи, клерки пытаются вывести тебя на чистую воду, тупо применяя при этом скудные психологические знания. Я отмалчивалась.
Я действительно не знала, надо ли вступать в подобные дискуссии, ведь я просто ищу работу, то есть пришла по делу. Хотя, наверное, по условиям данной игры, надо было бы схитрить или подыграть: «Ну, что вы, что вы! Я вовсе не скованна, это из уважения к вам!». И тогда, увидев серьезность моих намерений, поняв, что работа мне необходима, как воздух, они, не задумываясь, примут меня на престижную работу с горячими обедами и солидным соцпакетом. Но время шло, а долгожданная работа что-то не появлялась…

Глава 2

Поняв, что поиски работы изрядно затянулись, я решила, что нужно отвлечься, и тогда, может быть, все встанет на свои места. Что-то мне подсказывало, что нужно отдохнуть, освободить как бы глобальные процессы от моих заземленных переживаний, выпустить их и дать им возможность вырасти самостоятельно.
Я поехала в студенческий пансионат. Был разгар осени. Большинство отдыхающих уже разъехались из-за того, что учебный год начался. Их номера убрали и закрыли до зимних каникул. В столовой было столько свободных мест, что каждый мог бы обедать за отдельным столом. А по вечерам все прятались по комнатам, и наступала жуткая тишина. Мы – несколько одиночек, скорее похожих на преподавателей на пенсии, чем на студентов и две компании вялых прогульщиков, все словно опоздавшие на самолет, коротали унылые дни в ожидании своего рейса.
Но через три дня полусонного отдыха все изменилось...
Незнакомец вошел в столовую, и ни на кого не глядя, направился прямо к моему столу. Уж не знаю, о чем он думал в тот момент. Может быть, шел наугад, или кто-то сказал ему, что его столик номер девять, первый у окна слева – мне неизвестно. Молодой человек преодолел короткое расстояние между столами так быстро, что я даже не успела его рассмотреть как следует. Можно было только гадать, что он делает в таком месте, в такое время, но я и это не смогла сделать. Он поздоровался со мной и сел рядом за столик, вежливо спросив разрешения.
Конечно, он сделал все правильно, хотя мое разрешение и было формальным, но ведь парень попросил у меня не место — все соседние столы пустовали, он попросил часть моего пространства и возможность заговорить со мной. И причин отказывать ему у меня не было.

И закрутился курортный роман…
Одно его присутствие наполняло все мое тело чем-то горячим и сладким. А когда он прикасался ко мне, я как бы исчезала из привычного мира, освобождалась от его убогой трехмерности, неизбежности проблем, назначенных расставаний, от неумолимо надвигающейся зимы и всего того, что всегда наводит на грусть. Мой возлюбленный был так восхитителен, что, открывая глаза в горячем поцелуе, я несколько мгновений не понимала, где я и что со мной происходит. Казалось, еще чуть-чуть, и я навсегда растворюсь, исчезну, в этой безумной сладостной лаве нежности.
Он представился Черкасовым.
Черкасов закончил какой-то авиационный институт, и не получив распределения, находился, как и полагается пилоту, «между небом и землей». Коммерческие фирмы не брали на работу молодых специалистов без опыта работы, а ведь нужны были деньги для банальных вещей, хотя бы на еду и одежду. Хорошо, если в таких случаях родители или знакомые помогают устроиться на службу, но если они люди «не деловые» и не научились жить в условиях бесконечного обмана, можно рассчитывать только на себя. И все, что родители Черкасова могли сделать, это взять путевку в профкоме и предоставить сыну возможность хотя бы бесплатно отдохнуть.
Так, мы, потихоньку узнавая друг друга, проводили каждый день вместе. Но иногда взгляд Черкасова, устремленный вдаль, становился печальным. Впрочем, он был не из тех, кто любит жаловаться, и это в нем было также привлекательно, как и его вера в собственные силы. Мне нравилось в нем, пожалуй, все, даже привычка задавать спонтанные вопросы. Например: о чем ты сейчас подумала? И его манера колко шутить в мой адрес казалась остроумной. Должен же мужчина над кем-то командовать. Я знала, что если и не отвечаю ему на его колкости, то все равно нравлюсь ему, потому что не обижаюсь и не подстраиваюсь под него, а могу оставаться при этом собой, чуть загадочной и нераскрытой.
После завтрака мы обычно уходили, взявшись за руки, далеко за территорию пансионата. Мы брели в сторону песчаных карьеров, на другой берег большого озера. Там было очень пустынно и тихо, наверное, как в «Забрийски пойнт». По пути Черкасов рассказывал очередной сюжет из книги горячо любимого Курта Воннегута, как неизвестное космическое вещество, похожее на лед, попало в море и заморозило всю землю по принципу энтропии.
Пока Черкасов переплывал родниковое, очень холодное озеро, я, сидя на берегу, представляла рассказанное им наяву. Вот затихает ветер, гаснет солнце, замирают деревья и птицы. Нет движения, нет планов, нет обязательств… А мы, как два супергероя, нашедшие свой философский камень, растворяемся в бездействии, потому что космический лед и время тоже остановил. Мы свободны, и нам очень, очень хорошо в этом волшебном спокойном мире... О нас все забыли и нам никто не нужен…

О том, что будет потом, через две недели, я не хотела думать, хотя где-то в глубине души надеялась, что Черкасов поедет со мной в Москву или, на худой конец, разыщет меня, когда определится со своей работой.
Если бы тогда он поманил меня или хотя бы намекнул, что мы можем быть вместе, я, ни на миг не сомневаясь, отправилась за ним на край света, бросив все – поиски работы, друзей-приятелей. И Москву бросила с огромным облегчением, если бы мы только были чуть более откровенны друг с другом, а он был бы не так эгоистичен в ожидании своего предполагаемого успеха.
Но мы расстались, даже не обменявшись телефонами. Я считала, что Черкасов, как мужчина, должен был сделать шаг навстречу и хотя бы попробовать объясниться. Но, провожая меня в последний день, он индифферентно молчал. Его тягостное молчание выглядело искусственно, я догадывалась, что он переживает расставание также, как и я, но не может найти нужных слов, или не знает, как выразить то, что мучает его.
Если бы он, предлагая мне замуж, услышал в ответ, что я не очень-то хочу, и посмеюсь над его старомодностью, наотрез откажусь от провинциального счастья. В этом случае он бы конечно проиграл. Может и правильно было молчать.
Со своей стороны я тоже боялась начинать трудный разговор. Мне казалось, что для него главное – это стать самостоятельным, реализовать себя в любимом деле. Мне совсем не хотелось услышать, что я для него – второстепенна. «Первым делом, первым делом — самолеты, – думала я. – Ну, а девушки? А девушки потом…»
Возможно, Черкасов догадывался о силе моего чувства, о моей почти детской преданности, о том, что я не из тех, кто заводит интрижки, от скуки, а я ищет любимого человека. Этим человеком мог бы быть он, если бы сам захотел. Я размышляла, что мы могли бы со временем превратить наши поверхностные отношения в то, что принято называть «душа в душу» и стать идеальной парой, родить красивых детей и сделать друг друга самыми счастливыми людьми на свете.
Шагая с ним рядом, я его только спросила:
– Что ты будешь теперь делать?
Он ответил:
– Уеду в Сибирь, на Урал. Куда глаза глядят... Страна большая…
Остальные важные слова он заменил тяжелым вздохом.
На этом мы и расстались.

И только вернувшись домой, я отчетливо поняла, что мы расстались навсегда. Пытаясь разобраться в том, что же все-таки произошло, я смогла признаться самой себе, что очень хотела бы любить его, боготворить нашу встречу и надеяться на счастливое будущее вместе. Но все это было слишком несерьезно. Мы с ним тянем не на Ромео и Джульетту, а разве что на подопытных Шопенгауэра в его «Метафизике половой любви». А если сравнить наши взгляды на жизнь, то они и не могли быть комплиментарны.
Меня это радовало и огорчало. Черкасов верил в научную фантастику и в то, что молодежный экстрим и опасные путешествия могут его изменить. Он подобно бамовцу в далекие времена должен был покорить Сибирь. И этим он был похож на экзистенциалиста, открывающегося через борьбу.
А лично мне всегда нравился хулиган Диоген. Он был беспечен, как хиппи. В бойкий базарный день, пробираясь сквозь суетную толпу на торговой площади, он размахивал ярким фонарем и что есть силы кричал: «Ищу человека!».
Правда, Диоген и его киники категорически отвергали в своей философии все социальные институты, в том числе и искусство. Но их последователи, стоики, пошли немного дальше, возвысив человека от собаки до мудрого созерцателя. Я думаю, что по состоянию души я тоже стоик.
Странно все-таки, неужели такой образованный молодой человек, как Черкасов, и вправду думал, что его «страна большая». Сумел ли он тогда убежать от самого себя?
Я сказала себе: «Может, и слава Богу, что я никогда не услышу, как он играет романсы в свете костра.» И на этом успокоилась.

Глава 3

Я родилась в Ярнеме. Наш первый временный дом, который родители получили сразу, приехав после распределения, стоял на высоком берегу Онеги. Нужно было только перейти дорогу и спуститься по крутому склону вниз. Кто-то заботливо смастерил на нем ступеньки из коротких досок и даже приделал перила. Я обожала эту лестницу. Летом под сенью деревьев на ней было прохладно и приятно пахло хвоей. Мне казалось, что это самая высокая и самая длинная лестница в мире. Я медленно спускалась, останавливаясь на каждой ступеньке, и вглядывалась в голубую даль, куда неведомо зачем иногда приземлялись серебристые «кукурузники».
Мой высоченный папа сажал меня на плечи, я, с замиранием сердца, вцеплялась ручками в его подбородок, и мы спускались на берег. Он набирал воду из реки, вешал коромысло с двумя ведрами себе на плечи и всю эту ношу тащил наверх. Едва переступив порог, я требую, чтобы меня отнесли обратно. Обратно! Мой папа со мной никогда не спорит. Мы снова спускаемся по поскрипывающим ступенькам, идем по берегу, с вытянутыми на песок лодками-моторками, и находим свою.
Папа сажает меня в лодку и везет куда-то, как он говорит, в Городок. Я не знаю, что это такое — Городок, меня больше привлекает фейерверк брызг, который выбрасывает наша лодка. Но вот за поворотом появляется утес, а на нем белокаменная церковь. Она нависает над нами, и от нее нельзя оторвать глаз. Она подобна чуду в этом забытом богом уголке.

Второй наш дом находился дальше от реки, рядом с маминой больницей. В доме были большие комнаты, огромный двор и огород, полный клубники. Мне исполнилось уже два с половиной года, и мама отправляла меня одну за молоком. Мне казалось, что это чрезвычайно важное задание, потому что идти нужно было далеко – три дома вниз по улице. Мама привинчивала к литровой банке специальную алюминиевую ручку, так ее было легче нести.
Однажды, когда я шла обратно, меня укусила черная собака, но я никому об этом не сказала. Я боялась, что мама меня больше не отпустит со двора, и я не смогу ходить за молоком как взрослая.
Сейчас мне иногда кажется, если бы я осталась там жить, в этой таежной глуши, у меня все было бы нормально, по крайней мере, для той системы координат. У меня был бы свой дом, семья, какая-нибудь обыкновенная работа. Все как у людей.
Наша соседка Аля Рябова, уже немолодая женщина, жила одна. Я не могла выговорить «Аля», и звала ее «баба Рябова». Когда мама уходила на дежурство, а папа уезжал в командировку, она иногда оставалась со мной и моим братом.
У нее на кухне стояла большая пятилитровая кастрюля с компотом, благодаря которой, может быть, я и не очень скучала по родителям. Компот, конечно, был обычным, но я любила сухофрукты и баба Рябова разрешала мне вылавливать из кастрюли все, что я захочу. Она давала мне специальный деревянный пестик, сделанный из еловой палочки с отпиленными веточками. Он был похож на перевернутый зонтик, в котором хорошо застревали фрукты, и маленькие и покрупнее. Ложка для этого дела не годилась, так как кастрюля была глубокая, и я запросто могла нырнуть в нее с головой. Когда компота много, он непрозрачен, и ты никогда не знаешь, что тебе попадется в следующий раз.
Я установила порядок, о котором никому не рассказывала. К примеру, сначала ловила чуть распаренные груши, потом мягкий урюк и самый последний – сладкий изюм. Я часами сидела около кастрюли, вылавливая и съедая все до последней изюминки, только тогда я думала, что я их не ем, а спасаю.
Вечно занятая мама не спрашивала, чем мы там занимались, и, наверное, узнав, сочла бы это за баловство. Конечно, трудно понять, почему нужно разрешать чужому ребенку играть с собственной кастрюлей компота и вылавливать, что повкуснее. Но я думаю, что баба Рябова просто хорошо меня понимала.
Мне и сейчас иногда хочется к ней в гости, хотя это невозможно.
Когда мне исполнилось четыре года, папе дали повышение, и мы переехали в большой промышленный поселок, круглый год припорошенный унылой цементной пылью. Честно говоря, я до сих пор не вполне оправилась от этого переезда.

Глава 4

Я снова начала ходить на собеседования, чтобы спрятаться от тоскливых мыслей. Однажды перед Новым годом я попала в Центральный Дом Художника. Но ЦДХ не работал, все этажи арендовала выставка «Образование и Карьера». Сотни людей толкались по залам с потерянным видом, сосредоточенно разглядывая яркую рекламу университетов, языковых курсов и кадровых агентств. Реклама призывала – смотри, мол, как можно классно устроиться в жизни: стать магистром, аспирантом, кандидатом или хотя бы эмигрантом. В прошлом советские люди, наученные горьким опытом финансовых разгромов ельцинских времен, научились понимать: образование – престижная работа, престижная работа – большие деньги, большие деньги дают чувство удовлетворения и превосходства.
Меня нагрузили рекламными брошюрами, газетами с огромным количеством вакансий. Выходит, работа меня тоже искала, а не только я ее. Уже через три дня меня пригласили в кадровое агентство Келли.
Рекрут-агент Нечипоренко выглядела, как студентка, но держалась уверенно. Узкие очки придавали ей важности, белая кофточка с расстегнутой верхней пуговицей подсказывала, что работать она умеет – вот видите как мне жарко, даже пиджак сняла! Если его и не было, пиджака, вовсе.
Нечипоренко проводила меня к своему крошечному столику для «проведения интервью», как она выразилась. Она села так близко ко мне, что я услышала ее дыхание, как будто попала в кресло к дантисту.
Нечипоренко начала строго:
– Известная фармацевтическая компания «Франсье» ищет бухгалтера. Фирма надежная. Очень хорошая фирма – в кризис никого не увольняли, даже наоборот. Фирма все время растет… – Нечипоренко сделала многозначительную паузу и добавила: – И еще там все рожают.
Я подумала: «У нее с этим проблемы. Все лицо в прыщах…»
– Да-да-да! – она будто боялась, что я начну возражать. – И по второму рожают, и по-третьему. Там ведь дорогая медицинская страховка «Ингосстрах», – она вздохнула на «ах». – Вы, наверное, слышали об этом, но наверняка не знаете, что там страховка для всех членов семьи! — Тут она остановилась, и впервые улыбнулась какой-то своей свежей мысли, внезапной, как луч света: – Я вспомнила один случай, – сказала она оживленно. – У нас под Саратовом, где я раньше жила, одна одинокая женщина родила двойню. А вся деревня твердила: «Бог наказал!» Бедняжка плакала по ночам, тяжело ведь одной-то. А соседка успокоила и сказала ей: «Дети – они от бога, многие хотели бы, да не могут».
Она, наверное, хотела бы, чтобы я прониклась этим рассказом. Но я только кивнула утвердительно, как иностранка, подавая ей знак, что общий смысл сказанного мне понятен.
– Моя подруга работает там медпредставителем, – продолжала петь агентша. – Вся такая responsible! – Тут она просто взвизгнула от восторга, я даже вздрогнула. – Служебное «рено», квартальные премии, два раз в год конференции за границей! – Глаза Нечипоренко засверкали так, будто речь идет о гражданском подвиге. – И ни какие-нибудь там Прага или Варшава, а Майями, Бали, Париж… Она зарабатывает около трех тысяч, – понижая голос почти прошептала агентша. – Она оч-чень responsible!
Мне казалось, что её «респосбл» звучит как страшная тайна с закодированным доступом против тех, кто отстает в развитии или кому это знать не положено в принципе. Находят же люди свое место в жизни. Никакой пыли – одна болтология – по сути, неподтвержденные сплетни. И это называется работой!
Я спросила:
– А как там с перспективами? Не хотелось бы попасть в омут и восемь лет тонуть, списывая какую-нибудь канцелярию.
– Нет, нет! Ну что вы! В «Франсье» все время обучают своих сотрудников, переводят на новые участки, короче, не дают скучать.
– В какой программе они работают?
– Скала. Но, вы, я знаю, работали в SAP R/3. Я вас порадую – они скоро переходят на SAP!
– Скала устаревает.
– Да! Я знаю! – почти завопила она. – Мой муж работает в SAP Consult. Мы могли бы еще поговорить о достоинствах этого soft! Это серьезная компания! А он у меня такой респосбл!
Мне хотелось закончить разговор – я и так выслушала ее выступление более чем внимательно. Я уже не сомневалась, что она остановила свой выбор на мне и других кандидатов ей приглашать нет смысла.
– Я, пожалуй, отправлю ваше резюме в «Франсье», – сказала Нечипоренко, словно уговаривая сама себя. И тут же дала мне несколько практических советов: – На первую встречу вам следует надеть строгий деловой костюм. А далее сориентируетесь на местности – посмотрите, что там носят… – Она заулыбалась. – Сумочка у вас какая-то… Хипповая… С надписью.
– Вот, купила, ручная работа – словно извиняясь за эсклюзив, промямлила я.
– Есть один простой секрет – улыбайтесь. И поувереннее, Юлия! У вас богатый опыт. Вы все умеете, готовы учиться, и эта фирма – для вас.
– Да-да… – Я раздумывала «брать или не брать», как будто нашла не совсем то, что искала. – Скажите, а они принимают в штат?
– Принимают, – агентша замялась. – Но не сразу. Сначала будет staff-leasing, это срочный контракт с «Келли», в котором вы будете получать зарплату, но работать станете в «Франсье».
– Это что за система такая? – Я догадывалась, что где-то тут должен быть подвох.
В «Билайне», где я тоже побывала на собеседовании, мне сказали: «На первые три месяца мы подписываем договор подряда, без трудовой книжки». Я понимала: это не более, чем мера предосторожности. Правда, три месяца испытаний могут затянуться на годы и это не радует, потому что договор подряда подчиняется Гражданскому кодексу, а не Трудовому, а значит, работник не имеет права на отпуск, больничный, декрет. А главное – сотрудника могут уволить в любой момент без выходного пособия, и даже не засчитать отработанный стаж. Кроме того, я помнила, что и зарплату там выдают в конверте, по документам же начисляют сущие гроши, а это плохой признак.
Тогда же, помню, у меня была встреча с финансовым директором, который на вопрос, чем именно в бухгалтерии я буду заниматься, поконкретней хотелось бы, очень резко ответил: «Какая вам р-разница!». Хороший он, наверно, человек! Фамилию не помню. Поэтому я туда и не пошла.
– Пусть вас не смущает staff-leasing, – вещала Нечипоренко. – Это ненадолго.
– Ну, а все-таки? На сколько?
Интуитивно я чувствовала, что в ее речах нет ни слова правды, уж очень она старательно меня уговаривала. Но стоило бы мне повысить обороты, что-то от нее потребовать конкретное, она, конечно же, нашла бы льдинку в голосе, чтобы меня обрезать: «Не хотите – не надо, у нас желающих много».
– Это вопрос двух месяцев, – Нечипоренко была непреклонна. – Извините, такова обычная практика. Ведь такого рода контракт нельзя заключить более чем на два месяца. Поверьте, дорогая, у вас все будет хорошо, – победоносно заключила она, искусственно закрыв проблемную тему.

Глава 5

В субботу мне позвонила моя бывшая однокурсница Наташа. Это было неожиданно. После института мы с ней не виделись и не вспоминали друг друга, а когда-то на крымской практике вместе ходили в горные походы и целый месяц жили в одной палатке. Но сейчас наши дорожки разошлись. Я знала, в ее окружении нет ни одного человека, с кем бы она общалась просто так, без дела. Ей всегда что-то было нужно.
– Привет, – сказала Наташа своим звонким знакомым голосом.
– Ты? – Честно говоря, я удивилась, хоть и догадалась, что найти мой телефон ей не составило особого труда.
– Как дела?
– Никак. – Действительно, похвастаться мне было нечем.
– Ты работаешь?
– Нет. Меня сократили.
– Слушай, я как раз хотела тебе предложить работу! Понимаешь, я открываю новый ювелирный магазин и мне позарез нужен главбух, – Наташин голос победоносно зазвенел.
– Я не работала никогда главбухом… – растерялась я.
– Это не страшно. Ты справишься. У нас есть, кому помочь тебе, обучить.
– Ну, не знаю… – сомневалась все еще я. Но деньги-то, ой как мне были нужны!
Я пообещала дать ответ Наташе завтра. Она тут же попрощалась, так как все остальное, хотя бы моя личная жизнь, ее никогда особенно не интересовала.
Даже не знаю, смогу ли я подчиняться той, с кем мы когда-то общались на равных, с кем вместе бродили по пыльным дорогам, обедали холодными макаронами, казавшимися нам самой вкусной едой на свете. Обычно приключения начинались вечером. Как только темнело, мы ползком пробирались за персиками в колхозный сад. Вместо корзины брали с собой большой таз, а потом мыли плоды под струей воды, ставили таз между кроватями и, лежа ели фрукты. Мы симпатизировали друг другу, но не дружили.
Это был последний год советской власти, невинное время, и мы не задавались такими глобальными вопросами, как карьера и деньги, мы были свободными, воображая себе, что именно это главное.
А тут, понимаешь, ювелирный магазин...
Наверное, Наташе было бы трудно окончить институт без посторонней помощи, на занятия она практически не ходила. А преподавателям на вопрос: «Почему я никогда не видел вас на моих лекциях?» она со слезами на глазах кротко, но твердо отвечала: «У меня маленький ребенок, и мне не с кем его оставить». Это было мощным оружием, и обычно она получала свои зачеты вовремя. Часто Наташа пользовалась моими лекциями и готовыми курсовыми, меняя цифры на свой лад. Я знала, ее предложение – благодарность за мою доброту.
Поэтому я согласилась.

Наташа приехала в Москву изучать технику геологоразведки, кажется из Орши или из Губкина. У нее была короткая стрижка под мальчика и стильная одежда, не имеющая ничего общего с ширпотребом. Когда она надевала рыжий пиджак с широкими плечами, бордовую водолазку, черные узкие брюки, мокасины, она точно знала, что выглядит на пять.
Покрутившись обычно перед зеркалом, она небрежно накидывала на плечо ремешок большой, как у почтальона, кожаной сумки, и легкой походкой отправлялась на встречу с очередным кавалером.
Наташе было двадцать три. Это был ее второй по счету вуз. Сначала она училась в Ленинграде на факультете конструирования танков. Год ушел на то, чтобы избавиться от южного произношения, завести преданного друга, который ей чертил тушью курсовые по сопромату и помог сдать все зачеты и экзамены первого курса.
С Серегой Наташа познакомилась, когда он вызвался поднести ей чемоданы, когда она после летних каникул приехала учиться на втором курсе. Он успел рассказать, что окончил институт, нашел хорошую работу и может быть ей в принципе полезен.
- Уже полезен, – сказала радостно Наташа, глядя на тяжеленные чемоданы.
Потом были встречи в кафе, стереокино на Невском, прогулки на теплоходике. В один прекрасный вечер Сергей привел ее к себе домой. Наташа была не против близких отношений, но попросила на всякий случай надеть презерватив. Серега ухмыльнулся:
- Это античеловечно, — и от контрацепции отказался.
Он сделал все старательно и до конца. После чего они уснули обнявшись.
Утром Серега написал номер своего телефона на клочке газеты и проводил Наташу до лифта.
– Будут проблемы, звони, – сказал он участливо и, поспешил домой, не попрощавшись.
Проблемы появились ровно через месяц. Задержка, ожидание, кресло, наркоз и чистка.
Денег на аборт дал Серега. Наташе стоило лишь набрать его номер и назвать пароль:
- Проблемы.
– Понял, не дурак, – сказал бодро Серега в трубку. – Был бы дурак, не понял.
На первый взгляд могло показаться что, он даже рад этому телефонному звонку. Сам факт случившегося доказывал, что лично ему беспокоиться не о чем, и у него с репродуктивной системой все в порядке. Проверено, так сказать, опытным путем. Морально-этические вопросы его волновали мало. Ну а деньги? Это не такая уж большая сумма, чтобы почувствовать адреналин в крови.

После этой истории учиться Наташе расхотелось совершенно.
В конце четвертого семестра ее отчислили за неуспеваемость. Комендант общежития явился к Наташе на рассвете, и строго приказал:
– Освободите комнату и сдайте ключи. Вы здесь больше не живете.
Ей пришлось собираться домой.
Целый год Наташа сидела дома, пребывая в тяжелой депрессии. Она то толстела, то мучая себя диетами, безобразно худела. И в том и другом случае ее настроение не становилось лучше.
Наташина мама все решила взять в свои руки. Сначала она восстановила ее на факультете конструирования танков в Ленинграде, а затем перевела в Москву, сразу на второй курс геологоразведочного. И умаслив коменданта дорогим подарком, взятки выбила ей место в общежитии.
Наташке сказочно повезло - это было не просто место, а немыслимый дефицит -комната для одной Наташи.
К сентябрю машина с «оборудованием» для подшефного института по распоряжению мамы отправилась из Губкина в Москву. В новую Наташину комнату был доставлен старенький холодильник, телевизор, перовая подушка с ватным одеялом, две коробки сухих продуктов и консервов и всякая домашняя утварь – посуда, утюг, будильник и занавески на окна.
Наташа приехала налегке поездом в купированном вагоне.
Приехав в общежитие, Наташа нашла свою комнату. Сначала она выглянула в окно на улицу Волгина, по которой стремительно проносились машины. Это хорошо, что такое движение, – подумала она, – так веселее будет.
Наташа вымыла пол и окно до блеска, повесила шторы, потом села на краешек стула и осмотрелась. Комната выглядела уютно. Мурлыча себе под нос песенку, она расставила вещи по местам и только тогда отчетливо поняла, что все перемены в жизни к лучшему.

Однажды Наташа, выйдя в коридор покурить, обнаружила, что у нее закончились спички. Она постучалась в первую попавшуюся дверь, чтобы попросить огонька. Дверь открыл Саша.
Саша учился на элитной кафедре морской геологии, куда брали только трех человек в год со всего разведочного факультета. Естественно, деканат отбирал самых умных, сильных и старательных. Их по праву называли моряками и все им завидовали.
Сашка был большого роста, он всегда ходил широким шагом, голову держал гордо, не присматриваясь даже к самым симпатичным студенткам. Но, увидев Наташу, впервые потерял дар речи. В тот момент, когда она нарисовалась на пороге его комнаты, он сильно пожалел, что не курит и должен будет сказать прекрасной незнакомке «нет». Но он застыл в растерянности, пытаясь придумать, что ему такого сделать, чтобы она не уходила.
Наташа в тот вечер ушла. А через несколько дней пришла снова, когда ей понадобилось передвинуть шкаф и починить за ним розетку. Саша с радостью был готов поучаствовать в ее жизни. Он был полон сил.
Потом он застенчиво сидел на стуле в углу Наташиной комнаты, пока она суетилась, готовила чай и раскладывала по розеткам абрикосовое варенье. Говорить Саше не хотелось, и не хотелось, чтобы этот вечер когда-нибудь закончился.
Время от времени он мучительно краснел, когда его слова не складывались в предложения, и мысли путались между собой. Наступало неловкое молчание, но Наташа быстро спасала ситуацию своим щебетанием:
– А ты сможешь завтра встретить поезд и привезти два чемодана с Курского вокзала? – спрашивала она как бы между прочим. – Моя бабушка отправила с проводником варенье.
– Конечно, конечно, – глядя, как кролик на удава, говорил Сашка, – только у меня первая пара.
– Это ничего, ты успеешь, поезд приходит в семь утра.
Саша в тот момент был благодарен Наташе за предложение, пусть даже лично она имела с этого неплохую выгоду. Зато ему не пришлось бы завтра придумывать причину, чтобы зайти к ней снова.
Назавтра напившись от пуза чая со свежим абрикосовым вареньем, он обнаружил, что уже час ночи и быстро засобирался домой.
– Мне пора. У моряков строгий режим, – шутил он.
- Первая пара? – грустно спросила Наташа, думая про себя: «чего же он ждет?»
 - Первые четыре пары, до пяти вечера, - ответил он и как-то помрачнел, заметив в ее взгляде упрек.
- Ну, тогда пока, - сказала со вздохом Наташа, имея в виду: «Мне очень жаль».

Потом они несколько дней не виделись. Взволнованная ожиданием Наташа сама отправилась к Саше, думая по пути, на что же ей сделать ставку: «Попросить начертить на ватмане тектонические разломы Восточно-Сибирской плиты или переклеить обои в комнате?» Ей нужно было и то и другое, но как любой женщине больше всего ей хотелось пламенной любви. Остановившись перед его дверью, она твердо решила: «Пусть будут обои. Это и дольше и романтичнее».
Через неделю они сидели вдвоем в чистой комнате с белоснежными стенами, и пили чай чашку за чашкой. Он все сильнее краснел, догадываясь, что по уши влюблен и счастлив, и хотел бы сказать об этом Наташе, но не может сформулировать то, что он чувствует. Она же думала: «Пора действовать самой».

Сначала Наташа пересела со стула к нему на кровать. Саша молчал. Потом незаметно передвинулась ближе, и, спустя мгновение еще ближе. Так они оказались совсем рядом. Саша напрягся и затаил дыхание, будто ждал какого-то мощного удара. Наташа медленно развернулась в его сторону и, потянувшись к нему всем телом, поцеловала застывшего моряка в щеку. Он продолжал делать вид, что спокоен, уравновешен и пока еще находится в раздумье, и не решил, нужна ли ему страстная близость или достаточно теплой дружбы. Хотя, наверное, он уже успел кончить, как это бывает с молодыми моряками.
Наташа решила: «Сидит, значит нравится. Мог бы ведь и сбежать».
Она продолжала его целовать, продвигаясь по щеке к губам. К его красивым чувственным губам. Дойдя до самой границы, она остановилась. Следующий шаг требовал от Саши не просто принципиального согласия, но хоть какого-то участия. Ему бы следовало посадить Наташу к себе на колени или хотя бы развернуться к ней лицом и попробовать обнять ее.
И он догадался. Его осенило. Он понял, что женщина может быть нежной и послушной. Ее можно раздеть, уложить, а потом накрыть своим телом и целовать пока не перехватит дыхание, а потом заниматься с ней любовью до изнеможения. И тогда она станет его женщиной, совсем его…
Наташа помогла Саше снять с себя футболку, брюки и все остальное, а потом сняла с него все, что на нем было одето. Но он так и не смог войти в нее в этот вечер, это было совсем непросто.
Уходя после полуночи домой, он плотно закрыл за собой дверь, сам себе пожал руку и блаженно улыбнулся.
Были и другие более плодотворные встречи, наполненные пылкой страстью двух молодых сердец. Саша, отличник и «моряк» почувствовал себя супер героем, он, как и раньше ходил широкой походкой, но теперь она стала еще уверенней и тверже. После лекций, забывая даже пообедать, он бежал к своей Наташе. Она его очень ждала.


Наступили летние каникулы. И все разъехались. Саша полетел к родителям в Ашхабад, Наташа - к маме в Губкин.
Саша написал ей два тоскливых письма из дому о том, как он скучает, любит ее и ждет встречи. Наташа уехала на море, и писем не получила.
Долгожданная встреча в конце августа оказалась неприятной.
Саша привлек ее к себе, обнял и стал целовать. Она была прелестна – изящная и загорелая, как кинозвезда с обложки журнала.
Она легонько оттолкнула его и, заглянув ему в глаза, тихо, но твердо сказала:
– Нам нужно поговорить.
– Давай не сейчас, – настаивал на своем Саша, пытаясь снова поцеловать ее. — Я ужасно соскучился по тебе.
– Я была в Судаке, и…
– И?.. – продолжал заигрывать Саша.
– Встретила старого знакомого. Он фотограф.
– Ну и что?
Наташка попыталась отстраниться.
– Он меня фотографировал на скалах. Голой.
– И..?
Наташа вырвалась и села на стул.
- Ну, что ты заладил, «и-и»? – она посмотрела на него снизу вверх. - Мы переспали, - очень тихо сказала она. – И не один раз.
Саша застыл без движения, не зная как ему реагировать. Ругаться он не умел, ударить женщину тем более бы не смог, но оставлять это безнаказанно было нельзя однозначно.
Наташа воспользовалась его молчанием, чтобы попробовать все уладить:
– Я хотела, чтобы наши с тобой отношения были честными, потому что я люблю только тебя… Понимаешь?
Он смотрел на нее в упор, катая по скулам желваки.
– Ты полагаешь, это честно?
Ответа не последовало, да он его и не ждал.
Решение, что делать дальше пришло спонтанно. Саша увидел рядом на столе банку с вареньем. Он схватился за нее своей огромной рукой, помедлил, наверно, думая, не слишком ли это гуманное наказание. Но поскольку ничего больше под рукой не было, он перевернул ее вверх дном над Наташиной головой.
Густая сладкая масса сползла по стенкам и упала на модную Наташину прическу. Она была так ошарашена, что хотела кричать и плакать от обиды. Но ей сразу же пришлось зажмурить глаза, оттого что по ее лбу поползли противные оранжевые ручьи.
Саша поставил банку на стол и ушел. Придя в свою комнату, он лег на кровать, и целых три дня пролежал так, глядя в потолок.

Они не виделись очень долго, наверно, месяца два. Саша предусмотрительно ходил пешком по лестнице, чтобы не встретить Наташу в лифте, а на выходные отправлялся на электричке куда-нибудь за город.
Наташа плакала по вечерам, лежа на кровати, прижимаясь лбом к стене с белоснежными обоями. Она день и ночь думала только об одном, как пойти и постучаться к нему в комнату. «Но ведь это было бы глупо», - говорил ее взрослый внутренний голос. – «Он меня никогда не простит».
И как бы Наташа не старалась, в голову ничего не приходило, кроме как встать, одеться и пойти к нему самой.
Хлюпая носом, она встала, отправилась в душ и умылась ледяной водой. Потом привела себя в порядок, подвела глаза и отправилась к Саше. С сильно бьющимся сердцем и нервными красными пятнами на щеках она постучалась в его дверь дрожащей рукой и стала ждать.
Она постучалась дрожащей рукой и стала ждать.
Саша открыл дверь, и как ни в чем не бывало, естественно и даже как-то весело спросил:
- А, это ты?
- Привет, - виновато сказала Наташа,
- Привет, - сказал Саша.
- Пойдем ко мне? – жалобным голосом спросила Наташа, чувствуя как ее лицо покрывается краской, как она теперь панически боится этого человека, о котором почему-то думает каждую минуту и которого все время ждет.
- Зачем?
- Ну-у, - потянула она, - картошку потушим с луком и морковкой, как ты любишь, - вдруг неожиданно соврала она.
И ласково добавила:
- Пойдем?
Саша совершенно серьезно, даже с сожалением покачал головой:
– Спасибо. Я только что поел. А сейчас мне нужно заниматься.
– Ну ладно, – чуть растерялась Наташа, – я тогда пойду?
- Пока, - сказал Саша и закрыл дверь.
Наташа быстро вернулась в свою комнату, и то ли от растерянности, то ли от сильного для нее стресса, выпила стакан водки и уснула прямо в одежде.
На утро просыпаться совсем не хотелось, и не хотелось вспоминать вчерашнее. Слава Богу, это был понедельник, и можно было пойти в институт на лекцию и попытаться спрятаться там от навалившегося несчастья. Это немного помогало. Так на лекциях прошла неделя.
Саша явился в субботу, в одиннадцать. Наташа спросонья услышав стук, встала с кровати, натянула майку и выглянула в коридор. Он отстранил ее и вошел в комнату. Пока Наташа возилась с замком, он разделся и лег в ее теплую постель. Она растерянно выглянула на него из-за шкафа, и, казалось, была не очень-то рада этому долгожданному визиту. У него теперь новое оружие - непредсказуемость, не знаешь, чего и ждать, - подумала она.
- Ложись, - приказал он.
Наташа послушано легла к нему под бок и прижалась всем телом, в надежде на примирение попыталась заговорить с ним. Ей пришло в голову только: «как дела?».
Саша даже не стал ее слушать, он подмял под себя ее тело и без нежностей по-спортивному трахнул. Потом сел на край кровати, медленно натянул черные носки, и также лениво, как в замедленном кадре, посмотрел в окно. Наташа лежала обескураженная.
- Уже пошел? - спросила она, рассчитывая на логический ответ.
 Он посмотрел на нее очень строго и спросил:
- А может, картошку потушим?
Наташа догадалась, что должна молчать.
- С морковью и луком, - добавил он чуть громче и еще строже.
Затем оделся и ушел. Наташа горько заплакала.
Она понимала, что наступил какой-то новый раунд отношений, где для нее отводилось слишком второстепенное значение, но что еще более возмутительно, ей даже не объяснили правил этой новой игры, как будто бы не доверяли, или не верили более в ее разумность. Теперь от нее требовалась одно только послушание и покорность. Но что делать со всем этим она не понимала. «Может быть, не мешать ему», - думала она. – «Перебесится, еще будет просить у меня прощения...»
Но Саша не желал ничего обсуждать и тем более выяснять отношения. Он приходил обычно в конце недели весь из себя классный и немногословный, каждый раз угадывая время, когда Наташа дома и слегка скучает. Он раздевался, укладывал как всегда удивленную Наташу в постель, делал свое нехитрое дело, одевался и уходил. Поначалу она думала, что он хочет ее свести с ума и заставить ненавидеть его за эти выходки и таким образом порвать с их общим прошлым окончательно. Но ведь проще было вообще не встречаться.
Потом она решила, что это что-то вроде разоблачения или мести, как бы указка на то, что она не та необыкновенная незнакомка, в которую он был влюблен, стильная и твердая, а обычная уличная шлюха, которую и за человека-то не держат. Дырка, вот и все. Но он бы мог выбрать другую. Свободных женщин вокруг хватало.
У Наташи оставалось единственное объяснение этому – парень все еще влюблен и не может так легко с ней расстаться, зная к тому же, что она живет здесь недалеко, на одном с ним этаже.
«Пусть все остается на своих местах, - размышляла Наташа перед сном, прижимаясь лбом к белоснежной стене. - Хоть она и странная, но все же это любовь».
Так прошла осень и зима. Весной он приходил всего несколько раз. Экзамены, - тоскливо думала Наташа.
В июне, когда Саша наконец получил красный диплом, он первым делом собрал свои вещи, и только потом постучался к Наташке.
- Зашел попрощаться, - сказал он.
Наташа села в угол на стул, и опустив глаза, собралась расплакаться. Но слез больше не было.
Помолчав, Саша тихо сказал:
- Я уезжаю. Навсегда. Мне предлагают интересную работу в Сочи.
Наташа сидела без движения.
Он наклонился к ней и чмокнул по дружески в щеку. После чего развернулся и быстро ушел.
Сердце Наташи было разбито.

Глава 6

Наташа устроила мне «тренинг» в своем ювелирном магазине, где меня должны были ознакомить с работой и обучить некоторым важным приемам.
В дверях меня встретила приветливая девушка по имени Ольга. Представилась главбухом. Девушка тут же объявила, что научит меня всему чему надо всего за один день, или даже меньше.
Торговый зал торжественно сиял зеркальными витринами полными золота на черном бархате. Все выглядело очень дорого. В зале скучали две продавщицы и охранник. Ольга открыла служебную дверь в конце зала, и мы попали в крошечную каморку, немногим больше телефонной будки. Там с трудом помещались стол, компьютер, стеллаж и два стула.
Я тихонько ахнула, но ничего не сказала, увидев Олину счастливую улыбку.
– Вот, это мой кабинет, – объявила она.
Мы кое-как уселись, потолкавшись коленями, и она начала свой увлекательный рассказ.
Все золото для магазина Наташа привозила из Турции. Золото было без проб и сертификатов, поэтому стоило недорого. Потом специальный человек отвозил его на ювелирный завод куда-то в Нижний Новгород. Там за вознаграждение штамповал его молоточком с пробой, и все возвращалось в Москву. После чего магазин оформлял все эти кольца, серьги и подвески как полноценный качественный товар. Белой ниткой крепились красивые ярлыки с золотым теснением и реквизитами: сделано в России, проба 585. Их раскладывали на черные паллеты в стеклянной витрине, назначали выгодную цену, и все это неплохо продавалось.
По бухгалтерии же все ювелирные изделия принимались у частных лиц на комиссию, как старые. Поэтому получалось, что оборот магазина составлял только 20% суммы комиссионных, от реальной выручки. Но основную прибыль этого предприятия зарабатывал бухгалтер, уменьшая нехитрым способом проходящие по кассовому аппарату обороты. Для этого раз в две недели появлялся нужный человек, обнулял фискальную память кассы, получал свою премию. В этот вечер после закрытия магазина, главбух занимался «белым учетом», тем, что останется для проверяющих. Нужно было произвести замены: перебить кассовую ленту, напечатать приходные ордера, кассовые книги и новые договора на комиссию. На это уходила пачка бумаги и почти целая ночь. Черновики сжигались на пустыре за магазином, лишние деньги из сейфа забирала хозяйка.
– Ну, как? – бодро спросила Ольга.
– Трудоемкая процедура, – вздохнула я. – А кто прикрепляет все эти ярлычки к товару?
- Все вместе, - Ольга заулыбалась. – Ой, это так весело! Наташа привозит товар обычно после закрытия, раскладывает и разрешает нам мерить все-все: кольца и колье, даже самые дорогие с бриллиантами. Она всегда шутит над нами: «мы играем в магазин».
- Ну да, - поддакнула я, - много нас, а он один…
Ольга улыбнулась.
– То есть, в восемь после закрытия, вы домой не уходите? – уточнила я.
– Нет, в лучшем случае в десять, а то и позже.
– Да действительно, весело. И часто так?
– Ну, по-разному, – она задумалась. – Один раз в неделю бывает разбор товара, и два раз в месяц «белый» учет. Но мы почти всегда уходим в десять – то чай пьем, то Наташа поздно приезжает, нужно с ней посидеть, то да сё, деньги пересчитать.
«Всегда уходим в десять», – звенело у меня в голове. Может быть, я отстала от жизни?
– Так поздно?
– Ну, да. Это вас удивляет?
Ее голос был спокойным и твердым. В ней вообще не было никакого противоречия.
- А это не слишком?
- Ничего, привыкните, - Ольга махнула рукой.

– А нельзя… Как бы это выразиться... Раз в месяц кассу сматывать?
– Ни в коем случае! Проверки бывают очень часто. И если проверяющие зафиксируют большой объем продаж, а этого допустить никак нельзя, то занесут нас в черный список и… – она замолчала.
– И что тогда?
– Честно говоря, не знаю, но даже если нам разрешат работать дальше, то сматывать мы все равно ничего не сможем, и придется платить большие налоги. – Ольга посмотрела на меня строго, и незаметно перешла на «ты». – Ты сама знаешь, официально – двадцать процентов НДС и сорок – налог на прибыль, но есть еще аренда, охрана, «крыша» в виде поста у торговых рядов, санэпидемстанция, пожарная инспекция… И все это из одного кармана, а на бумаге взятки не покажешь…
– Понятно…
Ольга встала и, неловко повернувшись из-за тесноты, достала со стеллажа несколько папок с аккуратно подшитыми документами.
– Здесь – вся наша финансовая жизнь, – чуть пафосно сказала она.
Я сделала вид, что с интересом перелистываю страницы документов.
Ольга долго рассказывала об оформлении бумаг, обращала мое внимание на обязательные и не очень пункты, рассказывала о том, как можно подделать нужную подпись и как не выбиться из графика, чтобы не платить налоговые штрафы.
Мне стало неуютно и тревожно. Где-то я даже была солидарна с Наташей. Такой магазин – действительно, нелегкий хлеб.
– Тогда нужно раз в неделю надо кассу сматывать, – сказала я.
– Нужно... Но специалист по кассовым аппаратам приходит только два раза в месяц. – Ольга аккуратно сложила папки в стопочку. – Магазинов много, а он один.
Я приуныла.
– А почему здесь нет окон? – спросила я.
– И хорошо, а зачем они нужны? А что, если милиция или ОБЭП случайно заметит вечером свет? Ты представляешь, что будет?
– А как они могут придти так поздно, когда их рабочий день до шести?
– Еще как могут! Выломают дверь, ворвутся с автоматами, все отдашь.
– Так уже было?
– В общем, да… – замялась Ольга.
– Одна только деталь, – сказала я. – На всех документах должна стоять подпись главбуха?
– Ну, естественно, – кивнула Ольга.
– И он несет уголовную ответственность за все, в том числе и за эти подмены?
– Несет.
– А Наташа, я имею в виду свою однокурсницу, кто она? Директор?
– Ну, конечно, нет. Она – хозяйка. А управляющий и директор – нанятые сотрудники. Это не ее работа.
– Понятно!
– Здесь все надежно, – сказала Ольга, увидев мое выражение лица.
– Но если эта цепочка хоть раз порвется, в тюрьму-то сядешь ты.
– Ну… – Лицо у Ольги на мгновение застыло. – Если об этом думать…
– А сколько тебе платят, если не секрет?
– Четыреста.
Теперь мне стало жалко Ольгу. Если разобраться, то во всей этой структуре, где каждый обирает друг друга, все устроились относительно неплохо, потому что при деньгах и ни за что не отвечают. А она?
– Оль, а ты не продешевила?
– Нет, нам еще на обеды сто рублей дают, – сказала она как-то мрачно.
– Ч;дно.
Я представила себе ненадолго, что я – главбух такого же магазина. Вот я в первый раз прихожу на работу, окидываю взглядом драгоценные витрины, не зная, что мне со всем этим делать. Я чувствую неприятную тошноту от неожиданно навалившейся ответственности, будто я беременна этим золотом, мне ужасно тяжело, но я должна заботиться о нем, лелеять его и любить, чего бы мне это не стоило. Я представляю себя в своем так называемом кабинете: вот я сижу на стуле и смотрю в напряжении на чистую серую стену, ожидая своей участи, то ли придет налоговый инспектор, то ли ОБЭП или даже УБЭП .
Я все время думаю о той бессонной ночи, полной страха и суеты, когда я должна смотать кассу, перепечатать и подписать все документы заново. Я кошусь на дверь, и жду, что за мной, как в тридцать седьмом году, явятся молчаливые люди в штатском, чтобы предъявить мне свои невероятные обвинения. Я точно знаю, что здесь все ненастоящее: и золото - не золото, и директор - не директор, и даже деньги – не деньги, но я должна, я просто обязана убедить их в обратном и спасти магазин от штрафов и наказаний, защитить бедную, маленькую фирму моей подруги, которая мне и подругой-то никогда не была.
- А сколько вы сматываете оборотов? – спросила я Ольгу.
- Примерно половину, - она улыбнулась, - Можно было бы и больше, но у нас была недавно проверка, и если мы покажем меньше, в следующий раз они привяжутся и начнут придираться и копать глубже. Закроют магазин, а это – убытки.
- Оль, а ты посчитай: если хозяйка привозит, допустим, десять килограммов золота в месяц. – Сказала я. - Сколько они платят за грамм?
– Оптом – пять-шесть долларов.
– Значит, вкладывает пятьдесят тысяч. А продает здесь?
– По двадцать, – ответила Ольга.
Я быстро умножила и вычла. Такие круглые цифры сами просятся, чтобы с ними что-нибудь сделали.
– Итого, навар – сто пятьдесят тысяч, – я посмотрела Ольге в глаза. – И из них вы освобождаете половину от всех налогов?
– Ну, да. – Оля помолчала и неуверенно добавила: – Семьдесят пять.
Я сказала, что подумаю, и поблагодарила Ольгу.

В тот же вечер я позвонила Наташе и отказалась от ее предложения, сказав, что меня пригласили на собеседование в крупную очень престижную французскую фирму.
Наташа отнеслась к моему отказу спокойно:
– Ну, что же? Жалко. Счастливо.
Я ответила:
– Пока.
И положила трубку.

Глава 7

На следующей неделе я отправилась в фирму «Франсье».
Меня встретила Алена Ганская, директор по персоналу. Кажется, так называют эту должность? Я, конечно, не догадывалась, что эта высокая дама, выжимая последние соки из подчиненных, заслужила нехорошую репутацию. Особенно не повезло тем, кто поработал ее ассистентом.
Ганская была вся в черном. Она протянула мне костлявую ледяную руку. Я была готова к такому жесту – они все при первой встречи тянут руки, но ее ладонь была так безжизненна, что удивила меня, будто я пальцы мертвецу пожимаю.
Однажды на похоронах моего деда, когда наступили последние минуты прощания и гроб должны уже были опускать в глубокую яму, кто-то из родственников (их собралось много) первым подошел к телу и поцеловал его в лоб. Молча, вереницей взрослые склонялись над гробом и прикладывались губами к безжизненному лицу. Настала очередь нас, детей, впервые увидевших смерть так близко. Самая старшая внучка, Лена, студентка мединститута, испуганно прошептала: «Боже мой! Нам тоже идти!». Мы не могли вымолвить ни слова и, словно на ватных ногах, двинулись к гробу. Дед наш был волевым и очень строгим. С замирающим сердцем я приблизилась к его уже чужому лицу. Его лоб был ледяной и твердый, как камень.
А потом рабочие долго не могли опустить гроб, оттого, что стал осыпаться край могилы большими кусками песка. И бабки деревенские шептали: «Не хочет Николай Федорович в землю, упирается… Да-а, он-то любил жизнь!».
Я задержала руку Ганской в своей на мгновение и посмотрела в ее глаза – скрытные, туманные. Не могу сказать, что она была когда-то красива, скорее всего, эта дама и в молодости не любила смотреться в зеркало, а с возрастом оно ей стало вообще не нужно.
Ганская была настолько напряжена, что хотелось спросить: «А что у вас с лицом?» Но я механически, неведомо почему, улыбнулась ей, и она в ответ выдавила скудную улыбку. Мне было этого достаточно – я уже знала – она меня возьмет. Позже, работая на фирме, я видела, что Ганская смотрит кандидатов «пачками», по сорок человек в неделю – мозги в таком режиме уже не работают, и она ставит свои галочки и плюсики от балды, нравится – не нравится.
Она пригласила меня присесть и стала подробно расспрашивать, кто я по гороскопу, чем занимаются мои родители, брат, в каких я была странах, чем занимаюсь в выходные. Она как-то странно отреагировала, узнав, что моя мама – врач-терапевт.
– Это очень, очень хорошо! Мы сотрудничаем с лечебными учреждениями, работаем с врачами, фармацевтами. У нас в штате триста врачей!
Потом Ганская сделала паузу, и, поинтересовавшись, как у меня со временем, вышла, попросив подождать. Вид у нее был довольный. Вернувшись, она повела меня к начальству. Начальство, потратило на меня еще меньше времени, чем Ганская. Мне не задали ни одного каверзного вопроса и не выдвинули ни одного четкого требования. Возможно, боялись спугнуть, откуда им было знать, что я умею говорить. Мне это показалось несколько странным, но, может быть, они не хотели делать лишнюю работу. Только и всего.
Меня любезно взяли на работу, даже не спросив, как часто я буду брать больничный и не собираюсь ли, не дай бог, родить ребенка, что я стану делать, если он заболеет и смогу ли регулярно задерживаться по вечерам – бухгалтерия, отчетность, ну, вы понимаете? Ничего этого не было. Можно было подумать, что если бы моя мама не была терапевтом, то я искала бы работу и дальше. А может, им понравилось во мне что-то еще, о чем я вообще не подозреваю?
Спустя неделю я приступила к работе в «Франсье».

Глава 8

Фирма «Франсье» производила и продавала таблетки почти от всех болезней всех частей человеческого организма. Вены, желудок, диабет, сердечная недостаточность, гипертония, воспаление легких и опухоли головного мозга. Все препараты были надежные, дорогие, французские.
Технология продаж была проста – «внедрение через компетентное мнение». Сотрудники, медицинские представители, поделив между собой больницы, поликлиники, ведомственные госпитали и аптеки, массированно и очень настойчиво навещали врачей и фармацевтов с жесткой целью – продавать.
Время от времени особо продвинутые и успешные улетали за рубеж на конференции и семинары, где их тщательно обучали и готовили к сложным переговорам. Представителей фирмы экзаменовали опытные преподаватели, психологи проводили ролевые игры, а под конец напряженной, но не лишенной приятности учебы, были развлечения и красочные шоу с танцами. Куда без этого? В-общем, все для teem spirit, а значит, для успешного бизнеса.
Так что, приходя в районную поликлинику с обшарпанными пенсионерами стенами (потому что сесть некуда), они легко пробирались без очереди сквозь толпу к заветному кабинету врача во время приема, не обращая внимания на вопли: «Куда прешь, вас тут не стояло!» Для сложных случаев в портфеле имелся белый халат медработника, его можно было накинуть на плечи, поднимаясь по лестнице, и тогда уже вся очередь терпеливо молчала.
Проникнув в очередной врачебный кабинет, представитель плотно прикрывал за собой дверь и, ориентируясь на местности, словно фокусник начинал раскладывать перед замотанным участковым рекламные журналы, проспекты, буклеты, подкрепляя нужность предлагаемого лекарства шоколадом, парфюмом, дорогими канцелярскими принадлежностями, коньяком, и конечно, процентами от продажи.
День каждого представителя был насыщен до предела – поездки по Москве, магазины, переговоры. Встреча с лектором, встреча с профессором, офис и так далее без остановки.
Для отчетности все фиксировалось на «тактических картах», куда и к кому приходили, о чем говорили и каков результат. Вся эта подробная информация о врачах-слушателях попадала в единую базу данных, для чего в багажнике служебного авто (их выдавали всем) валялся ноутбук, в который всю информацию нужно было вносить и передавать по электронной почте ежедневно. Другой отчет составлялся вручную для проверяющего менеджера, который обязан был регулярно делать «совместные визиты» – «атаковать» вместе с представителем. Если вдруг выяснялось, что врач нашего представителя в глаза не видел, а в отчетах он упоминался как «окученный», получалась нестыковочка, и бедолагу, скорее всего, увольняли. Но, в основном, Ганская отбирала молодых амбициозных или иногородних, нуждающихся, тех, кому заработок необходим как воздух, и все они очень старались.
Медпредставитель по имени Людмила, придя с «обходным листом» увольняться, чуть не плача, нам рассказывала:
– Представляете, я работаю полгода, и только сейчас появились первые результаты, – говорила она. – Мне удалось заключить договор с сетью аптек в Подмосковье. Вот-вот начнутся продажи, а муж требует, чтобы я увольнялась и переезжала к нему за границу. – Вид у Людмилы был такой несчастный, как у Сестрицы Аленушки с картины Васнецова. – Понимаете, наш бизнес держится на личных симпатиях, на добрых отношениях. То, что не удалось Вике Кузьминой, я пробивала полгода! Невзлюбила ее одна зав. аптекой за напористость, наверное. На порог не пускала, – вздохнула она. – И я начинала с нуля. Сначала тортики, конфеты, потом подарок к Новому году, «как ваше здоровье?», потом букет роз, хорошие духи к Восьмому Марта, наконец, она разместила первый крупный заказ.
Заказы от покупателей тоже собирали они, представители. Это было рискованно для фирмы. Представительство было некоммерческим, потому факт отгрузок мог быть расценен как грубое нарушение закона.
Иностранные представительства не доказывают производственную необходимость затрат, они просто несут расходы, те, которые считают нужными, но не связанные с коммерческой деятельностью. А тут, надо сказать, почти все относилось к продажам – обслуживание машин, бензин, почтовые рассылки, подарки врачам, содержание офисов. Да, пожалуй, все.
Налоги, естественно, не платили. Были только налоги на доходы физических лиц и зарплату. А отчеты по НДС и прибыль отправлялись в инспекцию с нулевым итогом. Количество машин у сотрудников фирмы было больше сотни и мебели в офисах ни на один миллион. Два процента от этого добра – сумма внушительная, ее тоже не платили по какой-то конвенции между Россией и Францией. Доказать, что представитель-консультант, не просто «разговаривает», а еще и продает, не составило бы труда. В таком случае все расходы (доходов в бюджетной организации нет) облагаются налогом на прибыль по ставке двадцать четыре. И вся структура летит к чертям. Но, очевидно, подступиться к такому монстру было не просто.
Людмила продолжала:
– А сейчас я уеду… И с ней работать будет некому… Это когда еще подтянется молодняк и поймет что к чему. А она – дама сильно крутая.
– Вы очень мягко выражаетесь, это называется по-другому, – сказала ей я, убедившись, что нас никто не слышит. – Какие же это личные отношения? Взятки. Подкуп должностных лиц.
– Работа есть работа, – философски заметила она. – Мы вынуждены делать то, за что сейчас платят. Но если разобраться, хороший врач, конечно, этим заниматься не станет. У них, во Франции, ни один медик с высшим образованием не станет ходить по кабинетам с образцами лекарств и шампанским. Там нанимают всех желающих, а у нас исключительно дипломированных врачей, да еще устраивают огромный конкурс.
– Я догадываюсь, половина уволившихся из нашей фирмы возвращается обратно в стационары и поликлиники?
– Да, наверное…
– Так о чем вам жалеть? Спокойно летите к мужу в Сингапур, в Австралию… Все к лучшему. О чем тут жалеть?

Глава 9

В нашей бухгалтерии работали двадцать человек. Я волей неволей общалась с двумя девицами, пришедшими незадолго до меня. Они также как и я, еще не освоились, и, похоже, коллектив их не очень-то принимал.
Нина Киприянова уволилась из маленькой частной фирмы, торгующей автомойками. Она говорила, что работала главбухом, но верилось с трудом, проводки она печатала одним пальцем и не на калькуляторе клавиатуры, а сверху, над алфавитом. Это было очень странным. Нина была невысокого роста, но на всех смотрела, как подросток, свысока. Ее походка была немного расхлябанной, но это почему-то считается привлекательным. Нина носила все обтягивающее, было ясно, что она ждет своего принца.
Нинка жила с мамой и сестрой где-то на окраине. Ее мать вырастила троих детей одна, отец ушел искать новое счастье. Самому старшему Нининому брату было уже за сорок. Нина говорила, что он живет отдельно и имеет черный джип. Старшая Нинина сестра была сказочно красива, но почему-то сидела дома. Мать забеременела Ниной неожиданно, пока кормила сестру грудью. Поскольку она была очень полная, военный гарнизонный врач в их городке обнаружил беременность только через пять месяцев. Врач сказал: «У нас нет гинеколога, и вам придется рожать, несмотря на второе кесарево». Было страшно, но выбора не оставалось. Перед родами она попрощалась с жизнью, но все обошлось.
Нина была из породы тех людей, кто на званом обеде, устроившись в незаметном углу, придвигала поближе к себе деликатесы и, не дожидаясь объявления начала ужина, перекладывала ложкой икру с бутербродов на свою тарелку, пока остальные гости церемонно рассматривали окружающие интерьеры.
Мне казалось, что она страдает от самой себя, иначе зачем было так глупо, как детдомовский волчонок, оправдываться: «В большой семье варежку не разевай.»
Естественно, окружающие жарко обсуждали более чем странное Нинкино поведение:
– А что ты хочешь от девочки из техникума?
– Она, наверное, безумно счастлива, что попала в инофирму.
– Ага. Пролезет на место главбуха… Купит автомобиль и жизнь удалась…
– Точно. Такая без мыла в любое место пролезет.
Киприянова занималась спортом, бодибилдингом. За едой она гонялась за белк;ми, чтобы после работы вечером накачать мышечную массу. Как-то она рассказывала, что профи должен съедать за завтраком десять яиц. Я удивленно спросила:
- На фиг так много?
А она, не поняв сути вопроса, равнодушно пожала плечами:
- Иначе ты ничего не добьешься.
Стоя в очереди в столовую, она всегда с интересом рассматривала фотографии в свежих фитнес-журналах. Там красовались накаченные мужики и ужасные на вид тетки в бикини, намазанные маслом. Нина с завистью в голосе повторяла, как зачарованная:
- Как я хочу такую же фигуру!
А я обычно отмалчивалась.

Вторая моя приятельница Марина Хаменко была постарше нас с Ниной, ей стукнуло уже тридцать два. Марина была всегда аккуратно одета, несколько стандартно, но со вкусом. Жила она одна и вид у нее был довольно несчастный.
Первую неделю за обедами она почти все время молчала, только иногда рассеянно улыбалась, как бы подчеркивая, что она слушает и ей небезразлично, где она и с кем. Но сказать ей особенно было нечего.
Марина была интеллектуальной молчуньей. Как выяснилось, дома она любила слушать классическую музыку, а в метро всегда читала. Говорила, что любит Акунина. «У него высокий стиль, – повторяла она. – Не то, что в дамских романах». Я к ней прислушивалась, так как Акунина не читала. Один раз мы даже обменялись с ней книгами: она принесла мне «Азазель», а я «Дом на краю света» моего любимого Каннингема.
Протягивая Марине книжку, я сказала:
- Это самая умная и самая романтическая история из тех, что я читала.
Всего через день, придя на работу, я обнаружила, что Каннингем небрежно брошен на клавиатуру моего компьютера. Меня обдало холодом, я почему-то боялась прикоснуться к книге, будто она меня укусит.
Марина вернулась из туалета, поздоровалась и невозмутимо села на свое место, делая вид, что работает. Я в недоумении спросила ее:
- Ты бросила мне книгу? Так быстро ее прочла?
Хотя и так было ясно, что именно она ее положила, ведь больше-то не кому. . Ошибки здесь нет. Но прочесть она ее, конечно, не могла, даже если бы не ложилась всю ночь спать. Марина, не поворачивая головы, сдержанно сказала:
- Нет, я не смогла осилить даже двух страниц. – Ее тон был невинно невозмутимым, как тон идеального преступника, который даже не пытается оправдываться. – Ничего не понятно… Или это просто не мое, – добавила она так, будто не справилась с китайской грамотой.
Я злилась про себя: «Да, я понимаю, что вкусы – вещь запутанная, а над хорошей книгой нужно еще и думать». Но меня не это взбесило. Я не понимаю, почему ты, придя на работу заведомо раньше, бросила мне мою книгу на клавиатуру, зная, что эта книга дороже других для меня. Ведь я отдала ее тебе в руки!
Марина сидела, делая вид, что упорно работает.
Впрочем, чего было от нее требовать…

Через неделю я принесла ей «Азазель». Она с нетерпением ждала похвалы. Я сказала лениво:
— Ну… так себе. Обычный боевик. По сути «мыло». Даже нет, не «мыло», а жвачка. Ее жуют, но глотать не рекомендуют, под ножом хирурга можно оказаться.
– Неужели не понравилось? – недоверчиво подняла на меня глаза Марина.
Я задумалась. Оно, наверное, бы мне понравилось, если бы весь «экшен» убрать, дурацкие фамилии и идею спасения мира. Б;льшую пошлость не придумаешь. Тогда, пожалуй, диалоги и несколько описаний внешности прокатят. Мне и вправду понравился рассказ дворника о «стубентах ниверситета».
— Понимаешь, – сказала я, – Фандорин – это та же Золушка, вторичный, засаленный пошлый образ. Обман. Дешевый опиум для народа. Если ты наркоманка, можешь его боготворить, чего тебе еще остается.
Я никогда не задумывалась, кто такой писатель, пока не прочла Набокова. Потрепанный томик «Лолиты» ходил по общежитию, передаваемый молча из рук в руки. Стиль мастера действовал на всех одинаково, гипнотически, будто дикие люди странным образом забывали свой примитивный язык, услышав нечто более богатое и вдохновенное, и теперь никогда не смогут ничего комментировать, как прежде. Они как будто пришли к соглашению, что лучше молчать, чем пересказать любимую музыку словами.
Мне тогда только исполнилось семнадцать, меня не тронули моральные принципы тринадцатилетней Лолиты, мне казалось, что чувства ее не слишком убедительны, а история по современным меркам слегка затянута. Не странно, что даже у Кубрика фильм получился скучный. Но я прочла роман на одном дыхании, и была по-настоящему счастлива чем-то другим – как будто, прежде одинокая, встретила человека, а этот человек – сам Владимир Набоков.
Моя жизнь как бы условно была поделена на «до» и «после». Я все время ходила и думала, неужели из слов, которыми мы говорим про всякую чушь, можно сделать произведение искусства. Интересно, как?
Еще позже, может быть, через год кто-то подкинул мне «Палача» и американские рассказы Лимонова. Лимонов поразил меня совсем другим талантом, талантом «живописать», кажется, так это называется. Опять возникло двойственное чувство. Нет, я не восхищалась его героями, как учили в школе, но мне было страшно интересно читать. Мне казалось, что с Лимоновым я тоже хорошо знакома. Такой он убедительный и честный писатель, наверное.
Но самый любимый мой роман, который если его перечитывать, становится еще интереснее – это «Дом на краю света». Я ощущаю победу, как будто расшифровала наконец то, что действительно чувствую, но никогда не смогла бы сформулировать и высказать сама.
В моем обращении к Марине получилась злобная насмешка. Я понимала, что шокирую ее или даже обижаю, но меня это тогда не смутило, я твердо знала, что все сказанное – чистое правда.
Мы продолжали вместе обедать, но книгами больше не обменивались и околокультурные темы не затрагивали.

С Ниной мы обсуждали окружающих и нашу бухгалтерию. Она демонстрировала лояльность и с завистью смотрела на тех, кто работает давно и может рассиживать за обедом большой веселой компанией, куда нас как абсолютно чужих не брали. Они с Хаменко, так же как и я, числились в «Келли», и тоже слегка комплексовали по этому поводу. Новая работа и без того стресс, а тут еще такой большой женский коллектив с его непонятными условностями и абсолютно непредсказуемым будущим.
Как-то за обедом я спросила Нину:
– А что, это может надолго затянуться? Я имею в виду прием в штат.
– Надеюсь, нет, – вздохнула Нина.
Марина потупилась, будто не выучила урок.
– Надежды юношей питают, – сказала я. – А мы живем в государстве, и у нас есть Закон. Не надо ничего придумывать. Они обязаны нас взять в штат через два месяца.
Нина фыркнула:
– Сиди на попе ровно, – по-свойски заявила она. Про «юношей» ей не понравилось. – Не выступай, не возмущайся и никогда не говори об этом вслух, и скоро будешь получать на двести баксов больше и обедать, как все, по полтора часа. – Она бросила завистливый взгляд в сторону веселой компании наших хохотушек во главе с Настей.
– Это не объективно, – возразила я.
Нина меня оборвала:
– Каждый устраивается в жизни, как может.
– А я вот уже полгода работаю, – грустно сказала Марина, отодвигая пустую тарелку, – а они молчат.
– Еще я прихожу на работу ровно в восемь сорок пять, – хвастливо сказала Нина, пропустив мимо ушей слова Марины, – обычно это учитывается при раздаче слонов.
Ей похоже нравилась тема карьерных секретов.
– А я сегодня на пять минут опоздала. Долго автобус ждала на остановке, – сказала я. – Представьте себе, мы с главбухом вместе в лифте ехали.
– Считай, что тебе не повезло, – обрадовалась Нина. – Твои автобусы никого не волнуют. Вот именно из-за этих утренних пяти минут ты и будешь сидеть в «Келли» год.
Это прозвучало не просто уверенно, а победоносно.
– А я прихожу в восемь тридцать и ухожу в семь, – чуть громче сказала Марина, в надежде, что ее услышат, – а они все равно молчат со штатом.
Нина небрежно, по-спортивному, похлопала ее по плечу. Они сидели рядом:
– Ты у нас исключение.
Это означало, ты – тормоз, если не сказать хуже, и на многое можешь не рассчитывать.

Глава 10

Моя работа была ничем не выдающаяся, мы проверяли расходы медпредставителей на подарки врачам, командировочные и бензин, сверяли все это с бюджетами и перечисляли новые авансы на следующий месяц. Даже на первый взгляд во всей этой системе было множество нюансов и лазеек напролом правилам, и многие представители этим пользовались. Они как будто объявили войну, не смотря на свою благородную роль добытчиков для фирмы, и пытались хитрить и всячески нас обыграть или, может быть, даже перевоспитать.
Иногда наши представители обрывали телефоны, выясняли отношения, порой даже начинали ныть и умолять: «зачтите в последний раз», «больше этого не повторится». Мы верили и прощали, Но они, по-прежнему, продолжали присылать неверные счета и документы, отнимая наше время и создавая множество ненужных проблем в работе.
Их руководители убеждали нас в том, что все, что мы видим по документам – только половина представительских расходов, а с оставшейся половиной им приходится ломать голову, придумывая, как ее провести на бумаге. Если это не удавалось, многие медпредставители просто отдавали из своего кармана деньги лишь бы умаслить еще одного нужного, принимающего решения человека и выполнить план продаж, получить квартальный бонус, а если повезет, то и повышение по службе.
– К сожалению, б;льшая часть врачей слишком бедно живет, и без «сувениров» продажи не увеличить, – говорил Дима из Красноярска, как бы извиняясь за всех.
Постепенно выяснялось, что подарками, поездками в Париж и дорогим алкоголем стимулировали не только бедных районных врачей. От этой кормушки кормились Минздрав, Госнарконтроль, Главный санитарный врач Москвы и многие ученые мужи, от которых требовалось весомое компетентное мнение о немыслимых волшебных свойствах лекарства, упоминание его в научной статье или на международном симпозиуме. Просто бизнес – ничего личного.

Работа бухгалтерии, в принципе, безумна. Любому из нас хорошо известно, как сложно умолять нерадивых менеджеров переделывать договора, требовать от поставщиков правильные накладные, восстанавливать утерянные чеки и исправлять нечитаемые печати, соответствующие бесконечным правилам и нормам учета.
Обычно менеджеры отделов самоустраняются, уверенные в том, что свою миссию они выполнили, и неточности в документах – это уже мелочи жизни, за которые они, впрочем, не отвечают. На самом деле, на этот «классический конфликт» уходит огромное количество сил и времени, можно сказать, годы жизни. И когда, наконец, наступает «счастливый» момент и все необходимое собрано, подписано, оплачено, и оприходовано, только тогда бумаги можно подшить в папку и свободно вздохнуть.
Между тем, заполненная аккуратными документами папка приносит лишь временное облегчение от того, что освободился рабочий стол, но свежая первичка течет непрерывной рекой, не останавливая процесс, и то, над чем вы трудились еще вчера, неизбежно перемещается в темную архивную комнату. Скорей всего, эта папка будет забыта и кроме вас никто и никогда не возьмет ее больше в руки. Она будет лежать годами, покрытая пылью, ожидая своей горькой участи. И ни одна душа никогда не узнает, сколько в ней подшито платежек, сколько оплачено ценностей, сколько скреплено счетов и сколько вам пришлось над всем этим трудиться.
Достаточно того, что вам заплатили за это «творчество» жалованье, а в остальном, эта возня все равно несравнима с масштабами космоса.
Между тем, целая проблема — где хранить плотно забитые вашим страданием папки. Аренда – удовольствие недешевое, одно дело, если это офис для сотрудников или торговые залы магазинов, которые окупают себя. Но использование офиса как хранилища подобно преступлению. Дешевле вообще не хранить документы, а заплатить штраф соответствующим органам, когда те явятся с проверкой.
Меня всегда мучает один вопрос, когда в очередной раз я слышу, как главбух договаривается со специальной службой о том, чтобы сжечь (в макулатуру наши документы отправить нельзя, то ли из-за металлических скрепок, то ли из-за надуманной секретности) всю отчетность давностью больше пяти лет: «Неужели все настолько бессмысленно?». Мне становится не по себе, будто сжигают свежие продукты, тогда как в нашей стране есть люди, которые голодают.
А главбух, не показывая виду, приносит счет на две тысячи долларов в оплату от фирмы, которая сожжет для нас все, что мы захотим, кремирует наше усердие, тревогу и суету вместе с арифметическими ошибками и ошибками в выборе профессии, освободив рабочие площади и стеллажи для следующих партий бумаг.

Глава 11

Как и прежде по утрам я не могла оторвать голову от подушки, а к трем часам дня меня уже тянуло домой. Восемь отчетов в день, напичканных мелко нарезанными чеками, – было нормой, убивающей желание думать о хорошем В воздухе все время висело тяжкое напряжение.
Если кто-то хотел пораньше, скажем, без десяти шесть убежать куда-нибудь, хотя бы в детский сад за ребенком, требовался поклон начальнице, а она при этом злобно смотрела на настенные часы и, казалось, сейчас возьмет тетрадочку, чтобы записать на всякий случай количество недостающих минут.
Если у вас, не дай Бог, заболел зуб и нужно посетить стоматолога, требовалось оформлять отпуск на один день, «вы ведь за полчаса не управитесь», - говорила Ганская.
Я почувствовала новую ценность времени, ведь иногда действительно не хватало всего пяти минут, чтобы попасть после работы в районную поликлинику за справкой, в домоуправление или на почту, которая закрывается ровно в семь. Да-да, я обычный человек, и мне иногда нужно на обычную почту.
Французский режим оказался гораздо безжалостней, чем шведский «социализм» на моей старой работе, где мы работали до 17-30. Нам разрешалось болеть без справки целых два дня, а Интернет работал без глюков и без ограничений, для всех желающих. Там можно было чувствовать себя немного независимым человеком.

Вечерами я любила смотреть кино. Среди прочих, почему-то было много скандинавских картин: «Рассекая волны», «Последняя песнь Мифуны», «Человек без прошлого», все они были какие-то наши родные, социалистические. Их герои – некрасивые, но умные и очень самоотверженные люди, такие же как у Тарковского и Эйзенштейна. Почему они снимают про нас кино? Почему не про немцев или голландцев, они же ближе? Не странно ли?
А знаменитый шведский социализм! Шведы воплотили в жизнь нашу мечту, сделали то, чего наши родители безуспешно строили семьдесят лет в СССР. Может быть, шведы – это и есть русские? Уцелевшая элита, чистая кровь.
Я пыталась вспомнить, что же сняли такого французы. Даже не знаю, что у них можно смотреть, кроме эксцентричного, вызывающего и cтранного Годара.
Как-то давно, когда я еще училась в институте, в Киноцентре шла «Китаянка» Годара. После фильма мы отправились в кафе и там один кинокритик, сильно умничая, выступал по поводу идеи фильма и собрал даже вокруг себя толпу. Один странного вида студент, в очках без стекол, сказал ему: «Я ничего не понял». На что тот ответил: «Вы никогда не поймете, пока не научитесь правильно смотреть Годара... Его нужно рассматривать».
Этот критик высказал интересную мысль, которую я запомнила: «Кино, — сказал он, – это, во-первых, кинокамера, то есть эстетический взгляд оператора, а во-вторых, это идеи, посыл режиссера, главная мысль, которую он хочет выразить и донести до зрителя.» Мне показалось это определение достаточно объективным, потому что оно разрешает быть кино искусством и философией одновременно.
Я потом специально пошла на другой годаровский фильм, и поняла, что это что-то непоправимо чуждое нам, совсем параллельное. Другой мир.

Глава 12

У меня была одна телефонная приятельница, ее звали Валя. Она звонила мне изредка – рассказать о ребенке, а заодно обсудить и другие житейские дела. Сама она тогда сидела дома, беременная вторым. Ей было немного скучно.
– Ну как, Юль, новая работа?
– Как тебе сказать?.. – я хотела заинтриговать ее и развеселить одновременно. – Творог в пачках и батон вареной колбасы «кладем» на представительские.
«Кладем» означало списываем в дебет, то есть формируем затратную часть баланса. Валя меня отлично понимала, она считала себя бухгалтером по призванию.
– Понятно… Кружок любителей бухучета, – сказала Валя.
Она, перфекционистка по натуре, как-то по-особому ненавидела огромные бизнес-структуры из-за собственной беспомощности перед сотнями распущенных подотчетников и просто разгильдяев. Валя считала, что есть только две категории подотчетных лиц: первые наивно складывают USD с SEKами [1], приговаривая: «мне математика с детства не давалась», они же регулярно теряют мелкие чеки и даже авиабилеты, и при этом умудряются заключать контракты на миллионы долларов. Другие хитрят умышленно и пытаются надурить бухгалтерию из чисто спортивного азарта, похожего также на игру в казино: выпадет – зачтут, не выпадет – сыграем снова.
На прежнем месте работы Валя, отчаявшись навести желаемый блеск, оформляла за всех авансовые отчеты сама. . Это было объективно проще, чем каждый день вступать в конфликт с обществом. Ее начальница, закомплексованная провинциалка с глупой фамилией Торопыга так не считала, и уволила ее, изменив штатное расписание, пока Валька была в роддоме с первой девочкой.
- Тянут, говоришь? Хаос – это тоже порядок, в котором невозможно не воровать, – сказала Валя. – Что там еще плохо лежит? – спросила она меня деловито, как домушница, встретившая старинного приятеля – наводчика, хотя я-то знала, честнее Вальки найти человека нельзя. Это мне в ней нравилось.
- Ну представь, - предвкушая громкие возмущения на целый вечер, сказала я, – у тебя служебное авто… Чтобы списать бензин нужен - что?
– Путевой лист, – моментально отреагировала Валентина. Она не считала себя хозяйкой кастрюль и пододеяльников.
– Ты, как главбух или финансовый директор, работаешь только в офисе. И в маршруте тебе указать нечего, кроме как «дом-офис-дом-офис-дом…», ну и так далее.
– Ясно, – сказала Валя, – уже смешно. Такую туфту нужно бы целиком, как есть в совокупный впаять.
– Валь! Ты же сама главбух.
– Ну, да, да! – обрадовалась она. – Я забыла…
– Ты живешь, – продолжала я, – где-нибудь в Марьино или на «Пражской». Двадцать километров до офиса. В день туда-обратно с заездами в аптеки и супермаркеты пусть будет пятьдесят. В среднем, мы имеем двадцать рабочих дней в месяце.
– Значит, пробег тысяча кэмэ, – вставила Валя.
– Молодец. А они-то все пишут три или даже четыре тысячи.
– Да ну!
– Ну, пусть у тебя дача в Петушках, и ты естественно не ездишь туда на своей машине, если она у тебя вообще есть. Это еще двести – двести пятьдесят в выходные.
– Значит, грубо, еще тысяча за четыре поездки в месяц.
– Правильно. Итого две тысячи. Откуда берутся еще две?
– Не знаю, – Валя задумалась. – А, правда, откуда?
– Я тоже точно не знаю, но, скорее всего из помойки. Из урны, в которую водители на заправках выкидывают чеки.
– А как же показания счетчика?
– Но ты же сама его снимаешь! Он, может уже перехлестывает в несколько раз по отчетам, а кто это проверит-то?
– Никому не позволю, – подыграла Валя.
– Через три года, такая во Франции норма амортизации для «рено», ты выкупаешь машину у «Франсье» по остаточной стоимости. И тогда вообще взятки гладки. Никому не будет дела, что там на счетчике. Машина списана и продана на сторону.
– Понятно, выделен бюджет на машину, они и выбирают его, как могут. А машина эта – практически подарок, безвозмездно переданный и «налогонеоблагаемый», – подытожила Валя тоном налогового инспектора. – Не очень-то удивлюсь, если эта остаточная стоимость – два доллара без НДС.
– Три тысячи.
– Фигня, – сказал Валя. – Можно ведь подержать ее в офисном гараже еще годик, тогда цена точно упадет до двух долларов.
– Это ты хорошо придумала, – сказала я. – Главное ведь только то, что на бумаге.
– Ну, да.
– Далее, слушай. Москва – город криминальный, около дома машину оставлять опасно. Ты арендуешь гараж у частного лица. Платежных документов он тебе не даст, не проси. Тогда ты пишешь акты на утерю чека и получаешь деньги в кассе. Каждый месяц две пятьсот, не меньше.
– Зачем? – спросила Валя. – Зачем арендовать, когда я могу в собственный гараж поставить. Он окупится, – она задумалась, подсчитывая результат, – через двадцать три месяца… – Тут ее, как будто, осенило: – Ёхарный бабай! Они и гараж мне подарили. Точнее, каждые два года – по гаражу. Вот именно поэтому, я не хочу работать в больших инофирмах, – сказала Валя, как обрезала.
– Чтобы тебя не обсуждали глупые злые подчиненные с завистью голодных попрошаек у дорогого отеля?
– Нет! Чтобы через двадцать лет не ломать голову, что мне делать с таким количеством автомобилей и гаражей. Мама с папой меня иначе воспитывали: меньше желаний – меньше суеты. Больше спокойствия и созерцательности…
– И будет счастье… – закончила я. – Валя, я твоей команде!

Глава 13

Проработав пару недель, я заподозрила, что со мной происходит что-то неладное. Беременность. Романтические встречи с Черкасовым еще не стерлись из моей памяти, но все же новость оказалось неожиданной и малоприятной. У меня были другие планы. Я не могла представить, как меня выкидывают с работы с ребенком, лишив всех средств к существованию, как я одна в чужом городе становлюсь героиней известного фильма Меньшова.
Случился самый дурацкий залет, на который наш отдел кадров естественно не рассчитывал. Они там знают как ценно принимать на работу одиноких и несчастных. Сидят допоздна – дома их никто не ждет, в декрет не идут, дети у них не болеют, и работой дорожат, потому что деньги - это единственная опора в жизни.
Я ужасно испугалась, что они меня уволят. А как потом искать работу? Кто будет сидеть с ребенком? Как объяснить, почему в трудовой столько записей? Как вообще жить с мыслью, что, тебя пнули и ты проиграл?

Я купила тест – он оказался положительным. Вечером после работы поехала по объявлению в частную клинику в районе метро «Аэропорт». Она располагалась в обычной квартире в доме на площади Тельмана, на первом этаже, естественно без вывески.
В коридоре меня встретила стервозного вида медсестра. Она махнула рукой в угол и сказала:
– Наденьте бахилы.
В этот момент открылась дверь комнаты и оттуда вышли две девицы школьных лет, точнее одна вела другую под мышки, практически тащила ее по белоснежному линолеуму. У нее был такой потерянный вид, будто она выжила в теракте и спасла подругу, но до сих пор не может поверить в то, что произошло.
Они подошли к вешалке, и первая, закатывая глаза и корчась от боли, стала пытаться надеть на себя шапку и дешевую поношенную куртку, пока ее помощница завязывала ей на ботиночках шнурки.
Через минуту за ними вышел врач в белом халате, лысоватый и круглый, как мяч. Нижняя губа у него была брезгливо оттопырена, и на врача он походил как-то приблизительно. На несчастных он даже не посмотрел, очевидно, они уже расплатились и попрощались. Он развернулся в мою сторону, и вежливо пригласил меня в кабинет.
Заполнив какой-то «опросник» с моих слов, он спросил:
– Значит, говорите, тест положительный?
– Две полоски.
– Не нужно бояться. Мы можем успеть на таблетированный аборт, его еще называют фармаборт. Стоит всего три сто. Ничего не почувствуете. Плод для этого должен быть размером не больше одного сантиметра, правда мы делаем и при двух, но стоить это будет вдвое дороже. Считать мы умеем, – ухмыльнулся он. – Иногда приходится спешить, так как больше двух сантиметров – уже миниаборт, а это не очень приятно. Хе-хе.
Врач долго делал УЗИ, рассматривал близорукими глазами экран монитора, но так ничего и не увидел.
– Матка слегла увеличена, – сказал он, – это характерно. Но пока я не вижу беременности. Запишитесь у медсестры на послезавтра, будет как раз моя смена, мы посмотрим еще раз, может подрастет…
Я была не в себе от этой процедуры, но голова у меня соображала.
– Что значит подрастет?
Он сделал вид, что не услышал вопроса, и как-то по-кошачьи заулыбался:
– А вы, как это сказать… С мужем? Или на стороне?
Я подняла голову с подушки, отвечая гневным взглядом.
– Ну, ну, дело молодое… Мы и венерологию лечим. Хотел предложить… Ну, ладно, одевайтесь – здесь холодно.
Я вылетела из этой богодельни пулей, оставив пятьсот рублей. Врач с медсестрой приветливо улыбались, проводили до двери, ласково напомнили:
– Не забудьте, восемнадцатого, в это же время.

Я снова купила в аптеке тест – но нужно было дождаться утра. Я молча ходила по квартире, не находя себе места. Я и не знала, как трудно решиться на аборт, когда уже пора родить ребенка.
Хотелось все бросить, уехать, забыть все, как страшный сон.
Тест был положительный.

Утром я отправилась в женскую консультацию к участковому гинекологу. Та не хотела на меня тратить время, но была по крайней мере честна. Она сказала:
– Тесты не врут, девочка моя. Возможен только один процент «недоразумений», и то в другую сторону, когда результат отрицательный и полоска одна. Проверено опытом, – и добавила: – элементарная логика – если есть вещество, которое проявляет вторую полоску, значит оно есть. И беременность тоже есть. — Она выдрала из блокнота листок и написала на нем номер телефона:
– Звони – успеешь на фармаборт.
– А где это?
– Это приличная фирма, находится в Митино, я там подрабатываю в выходные. Правда, добираться мне неудобно с «Речного вокзала», но коллектив очень хороший, врачи все опытные и внимательные. Тебе понравится.
– Спасибо.
Что на это скажешь?

Глава 14

Узкие коридоры медцентра были забиты молодыми и солидными дамами – десять человек сидели около операционной, еще десять около кабинета с табличкой «УЗИ», другие ходили между приемной и регистратурой с квитанциями. Сначала нужно было сделать ультразвук, я провела в очереди перед кабинетом не меньше часа. Врач, красавец-мужчина, худощавый брюнет лет тридцати пяти, действительно внимательный, бархатным голосом мелодично продиктовал медсестре:
– Беременность три-четыре недели. Диаметр один сантиметр.
Все верно.
Он повернулся ко мне. Большие красивые глаза, синие, как вечернее небо, словно бы вопрошали: «Ну, вы-то меня точно не подведете, я так люблю маленьких детей». Через мгновение он спросил:
– Вы будете рожать?
– Конечно, нет.
– Почему, конечно? – его голос стал вкрадчивым. – А, может, подумаете?
Если такое количество женщин в коридоре пришли и ждут, чтобы сделать аборт, то, наверное, у них есть для этого серьезные причины и хотя бы восемьдесят процентов из них в здравом уме. У меня тоже причины – я не хочу потерять работу, значит, я на их стороне. Страшно? Но и зубы лечить страшно, и на работу в первый раз выходить страшно, и левый круг в автошколе сдавать страшно, а уж в воздушной яме как страшно!
– Нечего думать.
Красавец посмотрел на меня с грустью и молча выписал направление в следующий кабинет.
Серьезная врач, теперь уже женщина, выдала мне подробную инструкцию и три таблетки:
– Одну – вечером, две – если заболит живот, – сказала она. – А если не заболит – можете их выбросить. Если станет очень плохо – тошнота, сильные боли внизу живота – вызывайте «скорую». Телефон там указан – это наша круглосуточная помощь, которая знает, что делать.
– А что это за таблетки? – спросила я, так как названия не читались – все было вырезано аккуратно ножницами. – Они очень ядовитые?
– Нет, таблетка для организма безвредна, если вы это имели в виду. Это французские таблетки фирмы «Франсье». Еще недавно ими лечили язву желудка, а потом заметили побочный эффект: большое количество выкидышей, и стали применять для этих целей. Первая таблетка вызывает мышечные сокращения, две другие – обезболивающие.
– И все?
– Да. Но эта процедура может проводиться только под наблюдением врача. Понимаете, случается разное: останется небольшой сгусток внутри, начнется воспаление, тогда точно операция.
Дальше все было, как она сказала. Я выпила «противоязвенную» таблетку. Через два часа из меня вывалилось белое прозрачное яйцо, и мне показалось, что оно на меня смотрит.

На следующий день на работу я не пошла. Было и так очевидно, что я принесла слишком большую жертву проклятым французам с их таблетками и идти «к ним» не хотелось. Хоть у меня ничего не болело, но температура все же была высокой, лицо горело, и я целый день пролежала на диване вялая и бесконечно несчастная, как обманутая и брошенная Кабирия.

Глава 15

Я проработала в «Франсье» около полугода.
Нина Киприянова к тому времени была благополучно зачислена в штат, и от нас с Мариной как-то незаметно отдалилась. Мы по-прежнему одиноко обедали вместе с Мариной, как моряки на подлодке. Марина оказалась одинокой и депрессивной, впрочем охотно делилась своими проблемами.
Мать Марины нелегально жила в Америке, зарабатывая детям (их в семье было трое) на квартиры. Она работала гувернанткой в богатой русской семье. Старший Маринин брат был болен полиомиелитом, и только что вышел из тюрьмы, младшая сестра перманентно и безуспешно пыталась лечиться от наркомании и устроиться на работу. Они оба регулярно навещали Марину под разными предлогами, на самом же деле в очередной раз занимали деньги в долг. Она не знала, куда деваться от их набегов, и регулярно выворачивала свой кошелек на лестничной площадке, не пуская их в свою квартиру, которую она снимала на окраине Митино.
На мой вопрос: «Почему?» она со вздохом обреченности ответила: «Это такие охломоны – пригласи, всю мебель вынесут, пока тапочки успеешь достать».
После очередного транша из Америки Марина решилаcь на размен родительской подмосковной квартиры. Она хотела раз и навсегда отделится от родных «де юро и де факто», купив три комнаты в коммуналках в разных концах Москвы, и прописать всех по отдельности.
Сестра ничего не имела против, даже наоборот. С братом же предстояла настоящая борьба. Марина сама занималась подбором вариантов и поиском покупателей, чтобы сэкономить на услугах риелтеров. Все вечера, всё свое свободное время она звонила по объявлениям, договаривалась, назначала встречи, каталась из конца Москвы в конец на просмотры.
Когда комнату подбирали брату, то он каждый раз долго ломался, капризничал, начинал придираться, говорить, что комната ему не нравится, «не нравится и все». Марина заплаканная приходила на работу, подолгу всматривалась куда-то вдаль, сквозь экран монитора. И я не знала, чем ей можно помочь.
После нескольких бесполезных просмотров, когда Марина, сжав кулаки, попыталась устроить ему разговор по душам, он вдруг торжественно объявил, что согласен участвовать в сделке, но хочет получить свою долю от старой квартиры наличными.
- Я там прописан, квартира продается, значит, моя доля принадлежит мне», – логично рассудил он. — Восемь тысяч, и нет проблем.
- А комната? Мы же покупаем тебе жилье в Москве, – недоумевала Марина.
- А комнату вы мне купите на мамины деньги, которые она зарабатывает в Штатах, – ответил он ей невозмутимо.
Марина злилась и была готова сдать его обратно в тюрьму за шантаж. Она пыталась взять ситуацию в свои руки, рассуждая так: «Ему кто-то помогает. Его куриные мозги вряд ли могут знать, что Америка и Штаты это одно и то же. Он завел себе сообразительную подружку и она подучила его, как доставать легкие деньги у «капиталистов». Но эта догадка не приближала ее к цели. Теперь нужно было еще и с его отмороженной барышней договариваться. Марине это было явно не под силу.
Когда покупатель их старой квартиры уже не мог больше ждать, в ситуацию вмешалась мама из Америки. Она, очевидно, знала потайные кнопки в голове собственного сына, и без труда его уговорила. Братец обмяк и согласился на все в тот же день.
Марина торжествовала.
— Слушай, как ей это удалось? – спросила я из любопытства.
Маринка ответила:
— Мама наша — железной воли человек. Она его грубо прижала, пригрозив тем, что если он будет мне мешать, мы его выпишем через суд в девятиметровую коммуналку куда-нибудь в Конаково, и он будет бомжевать по Москве остаток дней. Братик испугался. Для меня он загадка: живет при церковной общине, служит послушником, а хороших слов в принципе не понимает.
Когда цепочка обменов выстроилась, один из продавцов неожиданно поднял цену. Марина была опять на грани нервного срыва, денег взять было негде. Единственное, что ей пришло в голову – пойти к нашему финансовому директору Кулик. Та ее выслушала с сочувствием, но сказала, что «Франсье» ей денег, увы, не даст, так как она работает в «Келли».
— Знаете, Мариночка, я готова достать деньги из своего кармана и дать вам в долг, – она похлопала ресницами. – Но у меня, к сожалению, сейчас нет. Я тоже недавно купила квартиру. У меня такие же трудности…
Марина поблагодарила ее, и проплакала целый час в туалете.
Теперь каждый день за обедом я замечала, как у Марины мелкой дрожью трясутся руки. Зная начало истории, я должна была интересоваться ее ходом и поддерживать Марину морально, хоть я и не люблю влезать в чужие дела.
Марина, как обычно, молчала, ожидала вопросов. Ее переживания были такими надрывными, что сказать ей: «потерпи, все наладится» я не могла, так как сама не была в этом уверена. А она бы восприняла это как жест вежливости, так как уже давно не верила в собственные силы. Сказать ей: «плюнь на все», тем более не поворачивался язык. Марина со своим самоедством расценила бы это как «все бесполезно».
Я все же поинтересовалась ее делами, заранее зная, что все плохо:
– Как дела?
- Представляешь, продавец поднял цену на три тысячи. У мамы больше денег нет, она отдала нам все. Американцы ей платят раз в полгода, чтобы она не уехала. Хозяйка рожает одного за другим. У них уже четверо детей, а мама все делает одна. Она готовит, стирает, занимается с малышами и со старшими…
– Да…
– Я даже пошла к Карине Мухаммедовне. Та мне сказала, что дала бы мне из своего кармана, но у нее нет, – Марина помолчала. – Добрая женщина…
Мне казалось, она была немного рада, оттого что ее пожалел большой менеджер и даже пытался ей помочь. Хотя бы на словах.
– Марина, – сказала я. – А почему тебя не берут в штат? Ты могла бы взять тринадцатую зарплату авансом и что-нибудь еще придумать, а это, считай, половина нужной суммы.
– Карина Мухаммедовна сказала, что пока нет штатных единиц. Надоело без конца спрашивать. Возьмут, раз обещали.
– Нужно, не теряя времени, идти в банк за кредитом.
Она так и сделала. Правда банк, в который она обратилась, потребовал кучу документов и справок. Потребовались справки из наркодиспансера, психдиспансера, справка о доходах, три справки от поручителей и обязательное страхование жизни.
Мы обсуждали за обедом весь этот абсурд, назначенный всего за сумму в три тысячи долларов. Но что можно было сделать, когда мы все во власти страшных бюрократических монстров?

Глава 16

Наша бухгалтерия, занимала большую унылую комнату неправильной формы с одним окном, похожую на квадратную грушу. У окна было только два рабочих места и они сразу же стали привилегированными. Все остальные столы располагались по периметру комнаты лицом к стене. Так что получалось, что бесконечные посетители бухгалтерии не просто маячили за нашими спинами, заставляя нас то и дело вздрагивать, но могли потихоньку заглядывать в наши мониторы.
Мои будни были длинными, выходные короткими, а перспективы, увы, туманными. О постоянном контракте в штате начальство помалкивало, и мне это не нравилось.
Я решила подойти к главному бухгалтеру, огромной рыжей женщине чуть-чуть за тридцать. Все ее звали Вика.
Однажды утром я вошла в ее кабинет, дверь она обычно не закрывала.
Вика нехотя оторвалась от компьютера, будто там шла ее любимая мелодрама, и тихо спросила:
– Чего тебе?
Я даже не была уверена, что она хорошо помнила, как меня зовут, хотя я оттрубила уже два испытательных срока. Работой она нашей никогда не интересовалась, не подходила к нам и ни о чем не спрашивала, но весь ее внешний вид говорил, что она нам не доверяет, хоть и считается нашей начальницей. Иногда даже казалось, что цифры для своего balance sheet [2] она берет не наши, а какие-то выверенные, специальные.
- Мне интересно, почему меня не переводят в штат? – так же, как она, тихо, спросила я, – И если нет серьезных оснований мне отказывать, когда это произойдет?
- А куда ты торопишься? – очень мягко спросила она.
Я обалдела.
- В «Келли» мне говорили: «два месяца».
- Это было в «Келли». А мы тебе ничего не обещали, – сказала она, сложив руки в замок на своем большом животе.
- Вы не можете принимать людей на временный договор больше, чем на два месяца.
Она молчала, разглядывая вещи на своем столе, будто искала подсказку. Телефон, клавиатура, чашка с остатками кофе, иконка. Зачем ей иконка? Окошечко в мир праведный. Да разве она туда пролезет?
– Мне не нравится, что ты много болеешь, – вдруг вспомнила она.
Сволочь! Припомнила мне один пропущенный день. Я замолчала, понимая, что передо мной настоящий враг. Хорошо бы ее придушить, как в кино, с криком: «Я из-за вашей идиотской работы сделала аборт!».
Фильмы типа «Бойцовского клуба» снимают для таких, как я. Сцены в кабинете у босса гениальны, у меня они вызывают сплошной восторг, я чувствую, как вселенское добро, наконец, побеждает человеческое зло, ставит на место глупых начальничков. Я ощущаю победу всем телом: мои легкие расправляются, голос становится звонким, глаза светятся и я хочу, чтоб так было всегда.
– Я давно прошла испытательный срок, – повторила я чуть громче, – и свою часть договора выполнила. Я не искала другую работу, отказывалась от новых предложений, а они были. Может быть вы не помните, но на собеседовании я говорила, что мне нужна постоянная работа. Понимаете – постоянная! Сейчас у меня нет никаких гарантий, что вы не уволите меня в два часа!
Про беззаконные «два часа» говорили все и все этого боялись.
Наступила тягостная тишина.
– Если бы вы сразу мне сказали, что работа будет временной, я бы к вам и не пошла, – наступала я. – Не надо было обещать!
– У нас нет ставки для тебя, но все же и так хорошо: никто тебя не уволит, коллектив милый, работа непыльная. Потерпи. Ну, тянет резину отдел кадров, не знаю я, почему они не дают еще одну ставку. Считай это бюрократическими проволочками. Скоро все решится.
Я ушла ни с чем.

Я уже точно знала, что Нину зачислили в штат. Она это тщательно скрывала, сколько могла. Но однажды Нина перестала ходить с нами обедать. Резко и без объяснений. Ее политика была прозрачна: на работе дружу с тем, кто полезен и кто имеет вес. Что там у них было общего, мы с Мариной понять не могли, но впечаление сложилось противненькое. Как-будто жил человек, пусть со своими глупостями и вредными привычками, но все же живой, и вдруг умер
Мое образование продолжалось. Я начинала догадываться, что большинство способных людей попадая в такую фирму, всеми силами стараются перейти на другой уровень. Хоть на один шаг, но ни за что не оставаться внизу. А там…
Там начинается совсем другая реальность. Вам готовы платить хорошие деньги не за аккуратность и работоспособность, не за послушание и покорность, вам будут оплачивать прежде всего дорогую укладку, костюм от Версаччи, гламурный курорт и ваш обаятельный сексуальный голос.
Вы, действительно, будете незаменимы, второго такого голоса ведь ни у кого больше нет. Вы с наслаждением будете играть в эту игру, умиляясь устным творчеством ваших «коллег по счастью», и самыми невероятными историями о женской самодостаточности и умении постоять за себя на дороге. И еще что-нибудь отвратительное про бомжей, которых что-то слишком много развелось.
Бизнес-вумен. Мидл-класс.
Добро пожаловать в приличное общество!
У вас не будут больше отекать ноги и болеть глаза от изнурительной работы. Достаточно только получить должность и суметь удержать ее.
Нина была горда собой безмерно. Ей удалось сделать этот важный шаг к своему светлому будущему. Она громко выступала от имени всех, когда требовалось мнение бухгалтерии на общих собраниях, демонстративно поздравляла главбуха со всеми праздниками и с днем рождения, и на нас с Маринкой не обращала никакого внимания, как будто мы были не просто вторым сортом, а окончательно приговорены к «аннигиляции».

Глава 17

Моя история в «Франсье» все больше погрязала в трясине. Снова просить у начальства взять меня в штат было бесполезно и глупо, оставалось или ждать неизвестно сколько, или прямо сейчас искать другую работу.
Я решила проконсультироваться у юриста. Моя знакомая, с которой мы когда-то работали вместе и были дружны, разыскала для меня телефон юриста по трудовому праву, который проводил семинары на эту тему. Очень приятный женский голос поздоровался со мной и сказал:
- Я вас слушаю. Говорите, раз уж позвонили.
Я рассказала ей про «Келли», про два месяца и про все, все, что наболело.
– Что сказано в пункте «Предмет договора»? – внимательно выслушав, четко спросила она.
– Там говорилось: «Принята для выполнения заданий по проекту «S-ноль-ноль-три-одиннадцать-дробь-ноль».
– Не понравится вашему начальству, как вы здороваетесь по утрам, они обзовут этот проект «S-ноль-ноль-четыре-одиннадцать-дробь-ноль» и запросто вас уволят с формулировкой: «Окончание работ по проекту».
Я обомлела.
– И что, я ничего не докажу в суде?
– Конечно, нет, – сказала юрист уверенно.
– Ну, мне же обещали работу в штате, я надеялась…
– Вы подписали то, что подписали. Кстати, а в договоре есть пункт о том, что после испытательного срока вас примут в штат?
Я пересмотрела весь свой красивый договор – на двух языках, на восьми страницах. Такого пункта не нашлось.
– Понятно. Значит, они не обещали и не гарантировали тебе работу в штате, раз это не зафиксировано на бумаге. Ты работаешь в «Келли». И это пока все.
– Возмутительно! Если такие солидные фирмы будут нарушать закон, передергивать и издеваться над кодексом и живыми людьми, то что говорить о мелких с капиталом в тысячу рублей?
– Милая моя, а где вы видели, чтобы инофирмы соблюдали закон? Мне хорошо известно, что ни одна из них не выполняет положенное.
– А государство куда смотрит? А суд?
– В суде, как правило, с ними общаться тяжело, тяжба затягивается на годы, а потом потихоньку сводится на «нет». Подумайте, сколько вы убьете времени в очередях. И результат туманен, а жить-то надо дальше – новую работу найти, детей растить. Многие боятся даже начинать, поэтому называется наше государство правовым только на бумаге. Я вам советую не общаться с «Франсье», ведь вы у них формально не работаете. Звоните в это свое агентство и требуйте встречи с начальством и изменений в контракте. Скажите, что вам предлагают другую работу и вам нужна ясность. Обычно это помогает. И построже с ними.
Я ее поблагодарила и положила трубку. Но легче не стало.

Вечером я смотрела «Скрытую крепость» Курасавы, наверно, уже третий раз. Там потрясающая история. Два негодяя, два подлых оборванца, готовых разуть мертвого и обокрасть даже друг друга, болтались по свету в поисках заработка и встретили принцессу из знатного рода. Они взялись помочь переправить ее за границу, и всю дорогу то мешая, то помогая ей, все же доставили ее во дворец. В конце концов, они предали принцессу, но генерал Рокурота простил их и щедро подарил им жизнь, им, мелким продажным воришкам. И отпустил их на волю. Когда эти они вышли из дворца принцессы Юки на трясущихся ногах, все же догадываясь, что случилось чудо, один, его звали Тахэй, сказал другому:
- Матасиши!.. А давай в следующий жизни будем добрыми?
Эти двое несмотря ни на что, не способны были понять, что им только что целую жизнь подарили!
Что это? Трусливая привычка простого народа ни к чему не стремиться и ничего не менять, выдаваемая почему-то за фатализм, или невинная житейская хитрость, кого бы безбожно надуть? «Мы обещаем, что будем добрыми, но только в следующей жизни.» Хитро придумано, все равно, что исповедь через поручителя. Выходит, это в простом народе (даже в Японии) неистребимо - обещать, невинно подвирая и приукрашивая все до нужных размеров.
Когда фильм закончился, я вдруг отчетливо поняла: «А ведь Вика мне соврала. В ее обещаниях не было ни слова правды. Этот молящий взгляд… Она на меня точно также смотрела, с жалостью и даже с сочувствием. А это потому, что ей заранее известно, что у меня ничего не получится».
- Я ей не нравлюсь… Так ведь и я от нее не в восторге, – сказала я почему-то вслух и пошла спать.

Глава 18

Как то был день рождения у Ганской. Финансовый директор вышла утром к нам из своего кабинета и сказала:
- Девочки, нужно купить Ганской букет.
Мы с Мариной, как крайние, отправились выполнять поручение. В магазине «Мир подарка» было много дорогих мелочей и скромных, но солидных вещей: синих деревянных котов с удочками, мышей из мешковины с железными хвостами и усами, стеклянных бус на березовых ветках и всевозможной кружевной и расписной посуды.
В одной витрине россыпью лежали золотые орехи. Орехи были очень натуральные, окрашенные золотой краской, в точности такие, какие нам с братом когда-то лет двадцать назад приносил Дед Мороз. На ценнике значилось: «Орех золотой. Гадание на Книге Перемен. 50 руб.». Мы почему-то остановились около них и замерли. Было в них что-то непонятно притягивающее - связь с детством или вполне однозначное обещание «перемен», которых мы хоть и боимся, но всегда ждем.
Марина повернулась ко мне:
– Слушай, а давай купим Ганской двенадцать штук? У них внутри разные предсказания!
– На двенадцать месяцев? По предсказанию на все критические дни?
– Ага! – сказала Марина
– Нет, это не пойдет. Каждый должен сам вытянуть свою судьбу.
Продавщица от моих слов закатила глаза и низким голосом пропела:
– Я вас умоляю!
Я не хотела, чтобы она решила, что мы праздные туристки и хотим оставить у нее кучу денег. Я сказала:
– Вообще-то, мы за цветами пришли.
Продавщица отвернулась.
Мы двинулись дальше. Около цветочного развала на низеньких скамеечках сидели парень и девушка, довольно провинциального вида. Они лениво посмотрели в нашу сторону, без надежды на большой заработок, и стали следить за нами. Мы, обшарив глазами скудный ассортимент, остановились на огромных желтых с красноватой бахромой розах. Они нам показались свежее других, но на них не было цены.
– А эти розы сколько стоят? – поинтересовались мы.
Парень, заметив наш интерес, нехотя встал и расстегнул куртку так, чтобы было видно его мощную «золотую» цепь.
– А на какую сумму вы рассчитываете? – спросил он.
– Я спросила — сколько стоят эти розы. Это непонятный вопрос?
Он опять увернулся, видно, дела у магазина были неважные:
– Это зависит от того, сколько штук вы возьмете.
Мы достали все деньги, собранные на подарок, оказалось негусто. Продавец поморщился, размышляя, видимо, что в своем Мелитополе или Жмеринке он мог бы целый месяц жить на эту сумму, но решил нас «пожалеть», других покупателей у него все равно не было.

– Ну, тогда, пять роз и вот эту елочку в объем.
Он мог бы сказать более понятно – «для объема», но сказал «в объем Наверное, ему хотелось продемонстрировать перед нами уровень своих тонких знаний, подчеркивая причастность к другим профи, научивших его этой терминологии, и то, что он разбирается в предмете детально.
– Пожалуйста, заверните в фиолетовую декоративную сетку, – обрадовались мы его щедрости.
Он опять скривился:
– На сетку у вас не хватает средств. Разве что, вот эту синюю возьмите, тридцать сантиметров, из остатков.
– Эта не подходит по цвету, нам нужна фиолетовая. Разве вы не видите?
– Да какая разница!
В цветовой гамме он разбирался, как дальтоник в светофорах. Он мог бы так же успешно торговать кормом для рыбок, пластмассовыми стаканчиками, подержанной обувью или, к примеру, медтехникой. Главное, что его подружка, почему-то было ясно, что они спят друг с другом, будет всегда при нем!
Марина сказала:
– Какой вы строгий хозяин.
Хотя было и ежу понятно, что никакой он не хозяин, но Марина просто польстила ему, а он клюнул и даже слегка подобрел.
– Был бы я хозяином, – сказал он все так же лениво с расстановкой, – смотрел бы сейчас телик, а не разговаривал с вами.
– Сомнительное удовольствие. Я имею в виду телевизор, – сказала я.
Он противно засмеялся, возможно, вспомнив что-то про собственное понятие «удовольствия».
Марина спросила строго:
– А что, вам так уж неприятно с нами разговаривать?
Парень улыбнулся:
– Не-а, нормально, – при этом он оценивающе посмотрел на нее сверху вниз.
– Ну, тогда все-таки дайте нам, пожалуйста, фиолетовую сеточку, – сказала я. – И мы пойдем.
Он сломался и достал широкий рулон оберточной сетки, Потом он отрезал два куска, чтобы обернуть букет снизу и сверху, делая объемную одежду для наших прелестных розочек.
Когда он начал старательно упаковывать цветы, я поняла, что у него ничего не выйдет, кроме убогого кулька, какие делали для конфет в советские времена.
Мы терпеливо ждали, когда он закончит мять наши розы. Наконец, он бросил их на стол:
- Давайте, вы уже расплатитесь и сами намотаете это где-нибудь на улице.
Мы обалдели от такого потрясающего хамства, и в первый момент даже не нашлись, что ответить. Марина уже открыла рот, чтобы взрезать нахалу, но я потянула ее за рукав, нужно было возвращаться на работу.

Букет получился сдержанным по форме и продуманным по цвету, в точности, какие дарят солидным дамам.
Вика, только увидев наше произведение, скривила лицо и неестественно заскулила:
– Вы с ума сошли? Ганская ненавидит желтый цвет!
– Откуда же мы знали? – растерялась я.
- Это все знают, - сказала Вика, опустив руки, как будто произошло что-то ужасно непоправимое.
- Но черных же цветов не бывает, - сказала я, полагая, что ирония такого плана может кого-то повеселить. И, конечно же, ошиблась - все лояльно промолчали.
Тут из кабинета бодренько вышла Карина, услышав наши голоса и также внезапно застыла перед букетом в недоумении. Через мгновение, она строго спросила:
- Чья идея?
- Моя, - сказала я.
- Вот и берите букет. Идем ее поздравлять.
– Может быть, сбегать купить другие? – дрожащим голосом спросила Вика.
- Нет уж. Дареному коню в зубы не смотрят, - ответила решительно начальница.
Поздравлять Ганскую отправились Вика, Кулик и мы с Маринкой, остальные предпочли не высовываться. У кабинета Ганской была собрана разноцветная арка из цветных шариков, а на полу к ковролину был скотчем приклеен плакат с надписью: «С Днем рождения!». Меня с букетом вытолкнули вперед, и Вика деликатно постучала в дверь.
Ганская вышла к нам навстречу с радостной улыбкой. Быстрым движением она взяла у меня не глядя букет и всех нас по очереди клюнула в щеку. Про такое говорят: состоялась встреча на высшем уровне в теплой дружественной обстановке. Мы нестройным хором поздравили ее, и пошли на свой этаж.
Финансовый директор, догоняя меня на лестнице, тихо сказала мне в спину:
- Вам, Юля, нужно бы сказать нам спасибо, за предоставленную возможность мелькнуть у Ганской перед носом, так, смотришь, быстрее вас в штат зачислит.
Я сделала вид, что я из деревни и не способна играть в эти штучки:
– Так розы-то были желтые…
Кулик молча обогнала меня, опалив пламенным взглядом — вот, мол, дура!

Потом секретарь из отдела кадров рассказывала нам, как Ганская отчитала свой отдел за «выходку» с шарами:
- Вы не в детском саду, а в солидной фирме находитесь!
Смелый эксперимент ее подчиненным не удался, но и остальные подарки за много лет в «Франсье» Ганской давно обрыдли.
Секретаря звали Татьяна. Она, как особа приближенная, знала множество историй и даже, как мне казалось, гордилась этим. Татьяна, часто приходила в бухгалтерию с приказами и в красках пересказывала нам разные тайны:
- Ганская – мигера. Настоящая ведьма. Я работаю в «Франсье» десять лет, и я ни разу не брала больничный. Я вообще никогда не болела. А недавно у меня умерла тетя, и я попросила у Ганской неделю за свой счет. Она мне, знаете, что сказала? «По КЗОТу полагается три дня и только для близких родственников!» Я ей говорю: «Алена, я должна организовать похороны. У тети никого не было, одна соседка пенсионерка. Деньги нужны. Гроб-то десять тысяч стоит. Отпустите маня.» А она, знаете, что мне ответила? «Лично я своему покойному отцу купила гроб за пять тысяч долларов.» Татьяна при этом исказила лицо и закатила глаза, изображая гримасу. - Ну скажите, - продолжала она, - Была бы Ганская нормальным человеком, она должна была бы посочувствовать. И все. Я даже ей сказала: «Алена! Мы с Вами работаем столько лет вместе! И никак не пойму, что вы за человек?!»

Глава 19

Прошло еще два месяца.
Вика сама вызвала меня к себе и сказала:
- Юля, - начала она спокойно, - ты знаешь, что новые ставки обычно открывают с начала нового финансового года?
Я кивнула.
- Хаменко я брать вообще не хотела. Я не уверена, что она справится, – сказала она мне, для сравнения, наверное. – А к тебе претензий нет. Тебя мы оформим с нового года.
Нельзя сказать, что я очень обрадовалась. Обещания ведь легко и отменить, если так будет удобнее. Всем и так понятно, что Хаменко справится, она здесь уже год работает. А дело только в том, что она Вике лично не нравится, не такая шустрая и нахальная, как хотелось бы.
 «У вас тут серьезная фирма или бордель без правил?» – хотелось мне сказать Вике. Но начинать бесполезный разговор не хотелось.
– Понимаешь, новый бюджет – новые планы, – продолжала она. — Я уточнила в отделе кадров: в середине года точно никого не возьмут в штат. Придется еще подождать… – Она мечтательно посмотрела в окно на огромную автомобильную пробку на Садовом кольце. – Ты ведь не одна сидишь в ожидании…
Она тогда уже была беременна и старалась не нервничать по пустякам.
У меня не было оснований ей верить, но и выбора особого не оставалось.
Я встала, поблагодарила ее, мило улыбнувшись, и пошла работать.

Через неделю мне позвонили из отдела кадров и выдали анкету. Помимо обычных вопросов, мне предлагалось указать шесть человек, которые бы могли дать мне рекомендации. И трое из них обязательно должны были быть руководителями или сослуживцами с прошлого места работы. Сказать, что я озадачилась, значит, ничего не сказать.
Процедура проверки кандидатов для приема в штат была безумной. Этим занимался специальный человек, психолог, француз по имени Жорж – импозантный мен лет шестидесяти с седой бородкой. Жорж колесил по всему миру специально для встреч с людьми, давшими рекомендации предполагаемым штатным сотрудникам.
Предварительно договорившись по телефону, он составлял график и отправлялся в офис, в кафе, в парк на скамеечку, туда, где его ждали несчастные, имевшие неосторожность дать рекомендацию, для полуторачасовой доверительной беседы.
Вся система проверки рекомендаций выглядела как чистый бред, в который и поверить-то было сложно, а более принимать в нем участие. Но мои друзья на всякий случай отказываться не стали. Все с Жоржем встретились, обсудили меня со всех сторон. Жорж составил подробный письменный отчет, передал его Ганской и улетел обратно в свой Париж.
Я, конечно, спрашивала своих знакомых: что они рассказывали проверяющему? Но он им внушил что-то такое устрашающее, и все пространно уходили от ответа:
– Классно поговорили. Обо всем, ну и о тебе чуть-чуть.
А может быть он так умело выстраивал беседу, что никто в принципе не мог сделать выводы. Поговорили, вот и все.
Главный бухгалтер с прошлой работы мне ответила по мэйлу: «Добрый день, Юленька! Мы встретились с Жоржем. Очень хорошо поговорили. Жорж очень интересный человек и фирма ваша, видимо, очень солидная. Я Вам желаю удачи. Пишите. Ирина».
Татьяну, мою подругу, он, оказывается, спрашивал о моих отрицательных качествах.
Она ему сказала:
- Я понимаю, это вопрос на сообразительность. Уж лучше я не буду на него отвечать. Я знаю Юлю с хороших сторон и плохое мне не известно.
В конце разговора он сказал: «Мне действительно жаль, что я не могу с вашей подругой познакомиться. Не имею права по policy, иначе результаты моего опроса будут аннулированы».
Так он говорил всем.
Те, кто уже прошел проверку, успокоили меня: если через два дня не уволят – проверку прошла. Мне было по большому счету все равно. Даже в каком-то смысле увольнение могло бы быть благом, и означало еще большее углубление наших с фирмой взаимоотношений, и, поскольку я была чиста, я бы подала на них в суд.

Шли дни, складываясь в недели. Не происходило ровным счетом ничего. О результатах проверки начальство хранило таинственное молчание.
Вся фирма дружно собиралась в Париж на празднование десятилетия «Франсье» в России. А про нас, похоже, забыли. Было обидно и противно, но ведь это чужой монастырь. Ничего не поделаешь.


Глава 20

Промчалось лето, наступила осень.
В штат меня не приняли и с нового финансового года. Все партизански молчали и делали вид, что все хорошо.
Я снова пошла к главбухше.
- Ну что? – спросила я. – Новый год начался, а контракта нет.
– Да? Странно… – она как будто удивилась.
– И мне странно тоже.
– А тебя проверял психолог?
– Проверял. И с тех пор прошло четыре месяца.
– Странно… Значит, отдел кадров сомневается. Я у них узнаю, в чем там дело.
Я думала про себя: «Она, наверное, считает себя очень образованной, умной и вообще крутой, а по праздникам в церковь ходит, свечки ставит, Богу молится. Только вот божок-то у нее - свой, с родинкой на щеке.»
Я опять ушла ни с чем.
На следующий день она вызвала меня в коридор.
– Я поговорила с Ганской. Проверку ты прошла, теперь ждут какое-то заключение из французского офиса, это иногда затягивается. Я очень прошу тебя потерпеть. Все будет скоро-скоро! – она улыбнулась. – Если хочешь, сходи к Ганской, она готова с тобой поговорить. У нее сегодня хорошее настроение. Хотя, думаю, ничего нового ты не услышишь.
Я тут же отправилась к Ганской.

Ганская деловито сидела за компьютером. Увидев меня, она резко встала, поздоровалась и пригласила присесть за круглый переговорный столик у входа. Сама села напротив, также как и я сложив руки и наклонив голову. Я словно смотрелась в зеркало.
– Я слушаю вас внимательно, – деловито начала она.
– Я хотела спросить, прошла ли я проверку психолога. И что там с моим контрактом. Вика сказала, есть проблемы.
– Нет, проблем никаких нет, – мгновенно ответила она.
– Я правильно вас понимаю, Франция дала положительный ответ?
И подумала: «Кто-то из них врет…».
– Да, – кивнула Ганская.
– Почему же все затянулось?
– Знаете, ответ из Франции при приеме на работу для нас не очень важен… Обычно мы руководствуемся мнением вашего непосредственного начальника, – сказала она.
– Как это понимать?
- Мы получили положительные references [5] и, когда финансовый директор пришлет по е-мэйлу заявку, заключим с вами контракт.
- Когда?
Она сделала паузу, будто задумалась.
– М-м, – помычала Ганская театрально, – это вопрос двух месяцев… Еще есть вопросы?
– Нет, – как кролик, сказала я.
А что мне было делать? Требовать гарантий? У таких людей свой кодекс чести, и гарантия, данная сегодня, назавтра исчезает, как шпионские чернила. Иначе бы она здесь не работала.
Я бы не удивилась, если бы узнала, что Ганская шпионит в пользу Франции. До службы в «Франсье» она была секретаршей в посольстве. А там, как водится, через одного вербуют. Далее все просто – HR-Manager в иностранной компании, практически абсолютная власть (что тоже странно), отдельный кабинет, бесплатная телефонная связь, мультивиза в зону Шенгенского договора, бесконечные командировки заграницу, встречи, бешенный поток почты. Чем не прикрытие для истинного Штирлица?
И все же она мне в этот раз понравилась. Понравилась своим строгим стилем, выдержкой. Ведь кто знает, я могла бы начать кричать, угрожать или горько плакать, что, мол, «я одна и родители мои далеко, а квартира стоит недешево» и прочее, и прочее. Она же мастерски расставила все точки над «i», не взяв на себя никаких обязательств. И ни разу не дрогнув лицом, не повысив голоса, она закрыла тему, уложившись в две минуты. Вот, что значит для такой женщины хорошее настроение! Но я-то, дурочка, ей поверила.

Глава 21

Вечером я набрала номер моей телефонной подруги Вали, чтобы ей пожаловаться. Валя тут же стала объяснять мне:
- Она просто делала то, чему ее научили на курсах. Иногда это называют «Ведение трудных переговоров» или «Presentation skills», или как это называют, искусство презентации. Все одно – расположить к себе собеседника. Она вышла из-за своего стола и села рядом за стол без углов. Зачем? Ради двух минут разговора? А ведь если бы она осталась на месте – между вами был бы барьер – и разность потенциалов. Понимаешь? Второе, что она сделала, - продолжала она, - это приняла твою позу: положение тела, рук, головы – это известная хитрость, все психотерапевты так делают, чтобы расположить к себе клиента. И третье – она говорила только то, чего ты хотела услышать, однако, не нужно этому верить. Ведь она ни разу не сказала «я», а только «мы-мы-мы». Таким образм, она сняла с себя ответственность, и по большому счету ничего лично тебе даже не пообещала. У нее была другая задача: успокоить тебя и завершить поскорее разговор, а не подписывать никакой контракт.
– Ты думаешь, я это не чувствую? – согласилась я. – Хотели бы – давно бы взяли.
– Ганская эта, понятно, местный царек. Французы и знать не знают, чего она тут выделывает. Она к своим начальникам никого не подпускает, а перед их приездом в Москву наспех стены красит в офисе. Я не права?
– Да, действительно, красит и шампунь для ковров покупает.
– Не волнуйся, проблем у нее множество, и они гораздо серьезнее твоих.
Общий итог был ясен. Главбух переводит стрелки на Францию, Ганская на финансового директора Кулик. К Кулик мне идти не хочется – скользкая до ужаса. Она, естественно, все переведет на Ганскую. И круг замкнется.

За год работы в «Франсье» у меня сложились теплые отношения с коллективом, но работа не доставляла удовлетворения из-за тяжкой атмосферы, и от осознания того, что ты в «конце паровоза», и вперед тебя никто не собирается пропускать. А разного ранга менеджеры то и дело давали понять, что формально я хуже всех.
К финансовому директору Кулик я все же пошла. Мне захотелось подтвердить свои догадки по поводу ее честности.
– Здравствуйте, Карина Мухамедовна, – заглянула я к ней в кабинет. – Можно к вам?
- Добрый день, Юля. – по-лисьему сказала она, - Садитесь.
У нее было много голосов: грудной, визглявый, лисьий, мамочкин Чередуя их в разном порядке она и вправду становилась непредсказуемой, разной, хотя на самом деле просто удерживала коллектив в страхе по старому доброму закону кнута и пряника. Как знать, может других методов для больших коллективов еще не придумали, а может быть, этот работал эффективнее других.
– Карина Мухамедовна, я была вчера у Ганской, – начала я, – по поводу постоянного контракта…
– Да-а? – протянула она высоко. – Интересно… – на низких нотах.
– Мне было сказано, что ответ из французского офиса на меня получен положительный, – сказала я. – Они ждут какой-то заявки от вас, – я посмотрела на нее вопросительно. – И вы знаете, со слов Ганской, HR при приеме на работу обычно руководствуется мнением прямого руководителя.
Мне хотелось, чтобы мой голос прозвучал дружелюбно, но твердо. Мне хотелось обратить на себя внимание.
– Все, что требовалось от нас, мы сделали, – голос Кулик стал уверенным и чуть зазвенел. – Вы плохо знаете Ганскую. Она же никому не верит, всех подозревает, против каждого у нее камень за пазухой, – глядя на меня в упор выдала она.
Да, наши начальницы тоже друг друга «уважают»! Я на всякий случай ей поддакнула. Было видно, что она этого ждет:
– Теперь мне понятно, почему Ганская со мной в лифте не здоровается.
– Да она и со мной не здоровается, – обрадовалась Карина Мухамедовна, – она ни с кем не здоровается. Мы все для нее – трудные дети, обуза. – Она выдержала длинную паузу, потом встала и медленно подошла к окну.
Наша финансовый директор была очень яркой женщиной, про таких говорят «у нее запоминающаяся внешность». Она обожала красный цвет и всякие женские штучки – золотые часики, сумки и пестрые шейные платки. У нее, наверно, можно было бы поучится чувству стиля и умению удивительно быстро обновлять свой гардероб.
– Я вам очень сочувствую, Юля, очень, – сказала она, и посмотрела на свои красивые часы. - Но такой она человек. Я не в состоянии на нее воздействовать. Не понравились вы ей чем-то и все тут.
– Понятно, что ничего не понятно.
Мне хотелось ей сказать: «Ведите себя достойно, раз уж начальниками устроились. Вам ведь большую зарплату платят не за ум и квалификацию, а за то, что вы берете на себя грех (а власть – это грех) интрижки на людях отрабатывать, а потом подвиги совершать во спасение бизнеса.»
– Ну, вы не переживайте, – Карина смягчила голос. – Вика мне сказала – вы хорошо работаете. Вас никто не уволит.

Я вспомнила, как мы с братом искали дачу на лето в тот год.
Разговорчивая интеллигентная старушка привезла нас в Новый Иерусалим, показывать свое подворье. Нам открылся огромный запущенный, заросший, почти непроходимый участок с покосившимся двухэтажным домиком, собранным из ящичных досок. Там росли десяток старых яблонь, две березы и огромный дуб, а по низу прорывалось к свету огромное количество кустовой вишни. А малина и ежевика сплелись в живую изгородь и окружили дом. Все это бушевало, цвело, и почему-то нам понравилось. Может быть, потому, что там можно было спрятаться.
Бабке было восемьдесят два года. В этом доме она провела молодые, самые счастливые годы, с детьми и любящим мужем. Ей был так дорог этот сад, превратившийся в джунгли, что она совершенно искренне твердила:
– Золотые яблоки станете собирать…
Я покорно кивала.
– Юля, а посмотрите, сколько будет вишни. Как она цветет! А орехи! – Она прибивала своей клюкой крепкую крапиву к земле, чтобы можно было обойти вокруг дома. Это было непросто.
Но когда наступило лето, вся зелень покрылась паутиной и тлей, вишня так и осталась зеленой и в конце лета сморщилась, а мелкие яблочки осыпались раньше времени, испорченные плодожоркой. Даже листья дуба свернулись в клубочки цвета ржавчины. И орехов в лесу я тоже не нашла. «Это все из-за засухи», - сказал мне сосед, - «но ваш сад надо в любом случае вырубать, здесь много лет ничего не делали. Болеет все.»

Вечером я позвонила Вале:
- Представляешь! Кулик перевела все стрелки обратно на Ганскую, – сказала я. – Я ведь не могу проверить ее почтовый ящик – отправила она запрос или только собиралась…
– Вот сучка, – разозлилась Валя. – Это ее рук дело. Ясно, что она тебе гадит и не хочет брать в штат, да еще подстилает тебя под Ганскую, как девку с улицы. Эта подлая лживая тварь чистенькой хотела остаться! Виновата, так скажи: «Да, я сомневаюсь и не хочу подписывать с вами контракт!» По крайней мере, это будет честно, – не унималась она. – Как ты можешь там работать!
- Могу, хотя и не хочу. Знаешь, у меня Карина никогда не вызывала симпатии.
- Они там между собой разобраться не могут, а ты просто под руку попала.
– Слушай, я видела один договорчик, который предыдущий хозяин забыл удалить из моего компьютера. «Франсье», оказывается, выделил Ганской на покупку квартиры пятьдесят две тысячи долларов! Представляешь? Без процентов, конечно. Там одного подоходного налога почти двести тысяч за пользование беспроцентным кредитом, который она, естественно, не платила. А кто проверял, вернула ли она эти деньги вообще? Я думаю, что Кулик от зависти просто лопается, ей-то самой проценты приходится платить за ипотеку.
– Нет никакого смысла сражаться с ветряными мельницами. Они дорого заплатили, чтобы пробиться к привилегиям, к своим автомобилям и квартирам, и на вас, мелких сошек им плевать с высокой колокольни. Уйдешь ты – заменят другими, более лояльными. Замкнутый круг.
– Это да-а…
- А Карина эта, - не унималась Валя, - где ее университеты? Внешторг или торгпредство – вот ее школа, там, в совке она всему и научилась. Было с кого пример брать. И, что, ты собираешься ждать, что она к тебе повернется лицом и оценит твое старание или продвинет по службе?
- Нет, не продвинет. Это злые времена.
- Да-а, - пропела Валя. - Слушай, – вдруг оживилась она, - а как эта твоя Карина выглядит? Мне уже кажется, что я ее хорошо знаю.
- Она, - задумалась я, - она такая, вся в красном: женщина-presentation или «остановись прохожий». Терпеть не может, когда «бледно» одеваются. В этом ее изюминка.
– Понятно, нарциссический тип. Как представлю эту манерную леди, тошно становится. Жить не может без выпендрежа. А на спине у нее крупными буквами написано: «Я – ничтожество». Вот она и залечивает свой комплекс неполноценности вашей свободой.
- Нет, Валь, она очень красивая… Правда, только внешне.

У меня Карина никогда не вызывала симпатии. Это из-за ассоциации с фильмом «Охота на бабочек». Когда я вижу ее, сразу вспоминаю русскую наследницу, которая демонстративно щеголяла в красном пиджаке среди траурных одежд на прощальном ужине после похорон богатой тетушки.
Мы смотрели этот потрясающий стильный фильм в пансионате вместе с Черкасовым. Я помню, он сказал тогда: «То, что Отар Иоселиани не переодевает героиню, а красный пиджак мелькает в кадре до конца фильма, как бы случайно, понятно – это работает на постоянство характера, но как он в девяносто втором году сумел угадать красный цвет пиджака, полюбившийся бандитами и пошляками только через несколько лет – вот загадка!» Может быть, мода начинается с плохих героев большого кино? Люди в силу животного страха лучше запоминают отрицательные персонажи, а потом им бессознательно подражают?
Я обожаю Иоселиани. Первым я полюбила «И стал свет». Это красивая и трагическая история одного дикого африканского племени. Я смотрела его очень давно, еще студенткой. Тогда я была намного более романтична. Я чуть не плакала от счастья, когда каждый вечер все племя на закате отправлялось на высокий рыжего цвета утес, чтобы попрощаться с огромным живым солнцем. Люди замирали, переставали дышать в присутствии чего-то неведомого и абсолютного.
Позже, когда студенческая подруга привезла меня к себе на дачу на Рогачевское шоссе, и мы пошли гулять на закате по холмам, поднимаясь от деревни к деревне, я влюбилась в эти места и придумала себе мечту. Я представила высокую гору с домиком, утонувшем в яблоневом саду, большим лугом и калиткой на запад. Мой будущий муж играет с детьми во дворе, а я – язычница навеки – иду сквозь оранжевый от солнечных лучей воздух по мягкой сине-зеленой траве навстречу дышащему золотисто-красному шару. Я возбуждена, как перед свиданием, и испытываю радостный подъем, я счастлива, что окна в моем доме не на север и не на юг. У меня есть целых десять минут для ритуала. Я сажусь в траву, я любуюсь солнцем, я шепчу ему: «Спаси и сохрани нас, Господи.»

Часть вторая

Глава 1

С Артемом мы познакомились случайно. Я как-то поздно возвращаясь из спортклуба и тормознула его старенькую «Карину», попросив подвезти домой.
Он любезно доставил меня до дому, на скорости объезжая все пробки и светофоры по встречной, и денег не взял. Во всем этом я чувствовала его тайный план – очаровать понравившуюся девушку, хоть он и молчал всю дорогу.
В тот момент мне показалось, что он хочет красивого общения, долгих ухаживаний, романтических путешествий. Ведь те, кто снимает подругу на одну ночь, действуют более решительно и безобразно много говорят.
Мне он не просто понравился, я даже почувствовала, как что-то такое между нами проскочило – какое-то приятное чувство быть вместе и молчать, ехать и ни о чем не говорить. Он вкрадчиво попросил номер телефона уже у подъезда, играя в неспешность знающего мужчины.
Артем в свои тридцать лет перепробовал множество занятий в жизни, но носки и трусы ему покупала мама. Железная леди из восьмидесятых, педагог по образованию и поклонница «Служебного романа», она думала, что всегда и все будет контролировать, потому что лучше ее это сделать никто не сможет.
Отец Артема, свободный художник, обитал, видимо, в параллельных мирах, и собственных сыновей воспринимал скорее как неприятную неожиданность, чем как свое продолжение, нервно отнекиваясь от них «ради творчества». А когда дети выросли и отделились, не требуя более внимания, он стал совсем странным.
Списывая свои неудачи на капитализм, он начал регулярно выпивать в одиночку перед телевизором, протестуя таким образом против любого вида суеты, даже если за нее платят деньги. Артему это совсем не нравилось и он не хотел быть похожим на отца.
После института он занялся бизнесом, демонстрируя при этом неприязнь ко всему художественному. Он неплохо зарабатывал, перегоняя старые машины из Европы в Калининград, и окончательно разругался из-за этого с отцом, считавшим подобного рода занятие барыжничеством.
Но Артема это только подогревало. Он научился договариваться и уверенно торговаться, оттого его деловые связи и прибыль росли, как дрожжи в теплом месте. Он пригнал не один десяток авто, и, наконец, решил сделать подарок себе.
Шикарный шестилетний Мерседес порадовал его всего неделю. Злоумышленники угнали машину несмотря на защитную сигнализацию и на то, что она стояла в гараже, и скорее всего разобрали на запчасти, чтобы продать повыгодней, как это принято.
Артем вдруг понял, что это знак, и даже не стал ее искать, хотя в глубине души очень жалел. У него остались оборотные деньги и он решил их растратить на путешествия.
Новые страны с пляжной культурой неожиданно открыли для него мир романтических знакомств и развлечений, и он, как голодный медведь после спячки, не мог не нарадоваться наступлению лета и по-детски тайно мечтал, чтобы оно никогда не кончилось.
Артем учился кататься на доске, играть в теннис, погружаться с аквалангом. Он фотографировал все подряд, он ловил рыбу, знакомился с местными и ходил к ним в гости. Иногда он подрабатывал в массовиком-затейником и учил кататься на доске новичков.
Через два года, объехав все гламурные места Египта и Тайланда, и перезнакомившись с огромным количеством красоток, он вдруг ясно осознал, что хочет домой, туда, где много снега, где порой трещит сильный мороз и где в тепле, у себя дома, можно поесть простой и незамысловатой домашней еды.
Он вернулся в Москву усталым. Окружающие нахваливали его загар, а он комплексовал, что одинок, безработен и вынужден жить с родителями потому, что денег у него больше нет. Потом он все же устроился каким-то инженером на аэродром, но это была не его мечта. Его тяготил режим, амбиции туповатых начальников, его мучила своей заботой мать.
Его отец теперь даже из дому никуда не выходил, забывая выключить свой телевизор даже на ночь, а все друзья Артема давно гуляли со своими детьми по выходным.
Путешествуя по ночным клубам, спортзалам и Интернету, Артем загорелся новой идеей: найти свое спасение - человека, и не просто, а умную, добрую и скромную жену. Он хотел, чтобы она была красива.
На поиски ушел еще год. Отчаявшись, он стал догадываться, что умных и красивых в Москве достаточно, но скромные среди них – дефицит. Он подумал, что, наверное, «отстал от поезда» и женитьба не для него. В какую «страну» и на чем «лететь» теперь, он не знал.
Тогда-то я и взмахнула рукой на обочине дороги, и мы с ним встретились.

Глава 2

Я разослала двадцать резюме. На следующий день мне позвонили из кадрового агентства. Приятный женский голос представился:
– Наталья Пестова. Агентство «KGP». Мы хотим предложить вам работу. Вы еще рассматриваете предложения?
– Да, рассматриваю. Охотно.
– Я рада, – сказала агент. – Одна финская фирма ищет бухгалтера на расчеты с покупателями. Фирма небольшая, но очень известная и солидная.
– Это хорошо.
– Вы так облегченно вздохнули. Вам не нравится ваша работа?
– Мне кажется, что большие фирмы не для меня. Я завяла и покрылась плесенью, как позавчерашний хлеб.
– Я понимаю, – сказала Наталья. – Большая фирма – это мясорубка. Огромный завод. Вы нужны лишь для затыкания определенных дырок – вот почему масса должна быть безликой и однородной.
Я обрадовалась, что встретила такого умного агента. Не хитрит, не миндальничает, и очень все правильно по местам расставляет.
– И еще: не опаздывать, не отпрашиваться, не болеть, ничего не просить, но регулярно докладывать о новых достижениях.
- Я поняла масштаб проблемы, – сказала Наталья по-деловому. – У меня таких как вы, много. Попробуем что-нибудь для вас сделать. Давайте так, вопреки правилам я не буду вас приглашать к нам в агентство, а отправлю ваше резюме сразу на фирму. Я понимаю, у всех со временем плохо, а дело срочное, не терпит отлагательств.
На том и договорились.

Разговор на фирме прошел замечательно. Я держалась уверенно, говорила складно, убедительно, даже красноречиво. По глазам собеседников я видела, что они меня одобряют. На вопрос «Что вы будете делать через десять лет?» я как настоящий яппи, не дрогнув, выдала: «Я – отличный специалист, прекрасно знаю свое дело, но хотелось бы большего. Думаю, через десять лет я буду финансовым менеджером, или директором».
И мне тут же предложили подписать контракт.

На следующее утро я, торжествуя в душе и затаив дыхание, взяла чистый лист, написала заявление и положила его Вике на стол.
Она небрежно бросила, не поднимая глаз от бумаг:
– Что это?
– Вот. Хочу уволиться.
Даже не знаю, что бы на это сказала моя мама. Известно, что первые начальники – это твои собственные родители.
Вика смерила меня непонимающим взглядом.
– Что? Подожди! Стой! Сядь, – выпалила она, повторяя свое сердцебиение. – Ты у нас девушка необычная, давай поговорим.
Косноязычные фразы меня всегда ставят в тупик. Что, собственно, в ее устах означает выражение «девушка необычная»? Я пытаюсь раскладывать подобные фразы на составляющие, чтобы понять вложенные чувства и открываю много для себя нового.
Что значит «ты у нас»? Она меня приближает к большой команде, но можно было сказать «мы с тобой», или хотя бы «вы у меня», объединив всех в одно целое. Но она так не сказала, значит, все-таки «ты у нас», так обычно говорят нерадивым. «Девушка необычная» - возможно, это в десятку, я никогда не была посредственной овцой. Но ведь она хотела сказать «странненькая» или «чудоковатая», а это уже насмешливо, даже презрительно.
Впрочем «девушка» в этом контексте звучит не менее ругательно, читай, нецелованая дикарка, а «а ты у нас девушка» - как тихоня в компании опытных женщин.
Я Вику никогда не понимала. Она понятия не имеет и знать не желает, где я родилась, с кем работала, чем вообще живу, она просто отделяет меня от других, более стандартных, нормализованных, одинаковых, как продукция копи-машины, и при этом явно не хочет, чтобы я увольнялась. «Ты девушка необычная, давай поговорим» Логика этой фразы прозрачна: ты у нас совсем отбилась от рук, и я намерена тебя вернуть в строй. Уж лучше бы она сказала: «Милая, ты фигней страдаешь, возьми отпуск, отдохни и забудь о своих нереализованных возможностях.»
Подобная фраза по крайней мере содержит разрешение, а не запрет, а значит педагогичнее и мудрее, чем ее отмороженный императив «давай поговорим». Сказала бы как есть: «базар есть, в натуре».
Я села, а она встала, обошла мой стул, и плотно притворила дверь.
Дальше начался настоящий концерт. Мне было обещано повышение, незамедлительный прием в штат и даже место главного бухгалтера, когда она, Вика, уйдет в декрет.
Она раскраснелась, возбудилась и для большей убедительности начала жаловаться, что ей эта работа тоже малоинтересна, и она уже начинает забывать, как считать налог на прибыль, ее «достал» тупой отдел продаж, и абсолютно безмозглый маркетинг, разжаловавший ее из перспективного бухгалтера в разводящего склоки административного работника. Она болтала и болтала, не давая вставить ни слова, а под конец, выговорившись, вздохнула:
- Сама подумай – если ты уйдешь, кто здесь останется? Половина отдела беременные, остальные только об этом и мечтают. Ты – очень перспективный работник, иначе бы я тебя не уговаривала.

Беседа наша длилась долго, может быть, около часа. Не то чтобы Вика меня переубедила, но заявление я порвала.
Я догадывалась, что принимаю унизительный дар, от которого следовало бы отказаться по законам приличия. И все же где-то Вика была права, менять шило на мыло за те же деньги, не имело смысла. Я подумала: может быть, лучше все оставить на своих местах, пустить на самотек, назначить проверку ее обещаниям, а потом получить обещанное или разоблачить? А когда они меня любезно примут в штат (рано и поздно это ведь должно случиться) со словами: «Вы достойный кандидат, чтобы работать в большой семье дедушки Франсье» и доверят сложную работу, хладнокровно уволиться непобежденной. Заплатить по счетам и быть свободной.
Как бы то ни было, теперь у нас с Викой была общая тайна: она знала, что мне не нравится моя работа, а я, что ей – ее.
Она негласно объявила перемирие и по утрам начала первой здороваться и даже держалась со мной чуть ласковее, чем с другими, называя меня Юлек.
Вика немного добавила мне зарплату и заказала новый компьютер, на котором я могла теперь слушать музыку в МР3 и хранить много любимой музыки на винчестере. Но по-прежнему между нами была пропасть.

Я иногда вспоминаю нашего классного руководителя. Он был толстый, лысоватый и ходил всегда торопливо, высоко подняв нос кверху.
Его потертый синий в клетку пиджак с трудом застегивался на животе, и полы торчали в разные стороны. Он редко улыбался, и никогда не засиживался в столовой, где на большой перемене школьные учителя любили собираться шумной компанией. Наверное, мысленно он видел себя похожим на кабинетного ученого, младшего научного сотрудника, кандидата наук, для которого смысл жизни только науке. Мне даже кажется, что он никогда не причесывался.
Самым непонятным в его облике были глаза. Они никак не подходили к его массивному телу. Маленькие и испуганные, они словно бы кричали: «Спрячь нас! Укрой, нас нельзя показывать!» Они были, как два оранжевых жука в тарелке с салатом, как новые дырки на капроновых чулках. Он, наверное, боялся, что это таинственное несоответствие может быть разгадано, и, наверное, от этого у него в беседе часто начинала дергаться щека.
Вся школа, включая некоторых продвинутых учителей, звала его Пастиком из-за его особенных методов. Все уроки Пастика умещались на ладонях, и, читая новую тему (обычно сбивчиво и неинтересно) он всегда украдкой заглядывал в них. Хотя даже с последнего ряда было заметно, что его ладони исписаны мелким подчерком.
Пастик любил начинать урок со слов «Мы, литераторы…» или «Мы, учителя словесности…», но бдительности никогда не терял. Как только с последних рядов класса слышалось «хи-хи», или он видел, что кто-то передает друг другу записки, он бросал книгу, срывался, и, топоча, как злой гном, бежал между рядами , чтобы наказать бедолагу.
Чаще всего он норовил ударить провинившегося по позвоночнику своей длинной деревянной указкой. Ребята говорили, что это больно, хотя синяков не оставалось.
У него был свой лексикон: мальчишки все были мерзавцами и негодяями, а девочкам он кричал: «Закрой пасть!». Правда, к девочкам он не прикасался, но никогда не называл нас по имени, а строго фамильярничал, что в принципе тоже было грубо.
Когда устных замечаний было больше трех, он кидал книгу и бежал с криком: «Давай дневник!» Слово «Замечание» в дневниках он писал каллиграфическим подчерком и очень старался. Иногда он делал это по десять раз за урок. Скорее всего он решал какие-то свои проблемы.
Прежде чем стать учителем, он проработал много лет школьным сторожем и получил диплом заочно. Ему нравилась его роль. Он был бы счастлив, если бы не мы, дети.
Среди учителей у Пастика была хорошая репутация. По субботам он вел клуб книголюбов и часто перед нами хвастался, что открытым голосованием его выбрали председателем. По субботам Пастик сдвигал в нашем классе столы буквой «П», а иногда даже просил нас помочь, пока он приготовит чай и разложит пироги с брусникой по тарелкам. Пироги он нам не доверял.
Народу собиралось много. Все учителя. Пастик вдохновенно читал стихи, а женщины пили чай и шептались: «Какой умница, такой организатор! Душка – не пьет, не курит. Да, вы что!»
Пастик застенчиво улыбался и благодарил всех за внимание.
После заседания клуба остатки пирогов прятались в шкафы с учебниками, из-за чего в классе завелась уйма тараканов. Тараканы вели себя нахально и разгуливали по партам во время уроков, как у себя дома. Наших хулиганов это радовало, потому что теперь Пастика можно было вывести из себя еще быстрее. Мальчишки подкладывали их ему в портфель или в журнал с оценками. Пастик морщился, скидывая быстрым движением пришельца на пол, и замолкал. Его лицо покрывала тоска, как будто в жизни ничего больше нет. Он, конечно, знал, что это наша работа, хотя на деле получалось, что таракан пришел сам. И наказывать было некого. Мальчишки даже придумали что-то вроде супер-игры - кто осмелится бросить таракана Пастику на лысину, тот будет круче остальных. Но открыто воевать с ним никто не хотел.
Девочкам же достаточно было заметить рыжие усы, и они начинали дико визжать. А если кто-нибудь из отпетых хулиганов бросал таракана в нашу сторону, то это было настоящее шоу.
Когда весть о криках в нашем классе дошла до завуча, то завуч решил собрать родителей.
Однако Пастик все свалил на нас, что это, мол, родители не научили нас правильно мыть полы, и мы оставляем мокрые разводы. Оттого тараканы так активно размножаются.
Из-за этой «тараканьей войны» в школу мы шли по утрам, как на каторгу. Так продолжалось два года – четвертый и пятый класс. Потом стараниями родителей нам дали другого классного. Мы не спрашивали, что будет с Пастиком, мы все свободно вздохнули. Хуже него ведь быть не могло.

Намного позже, побывав на школьном вечере, я с грустью наблюдала все тот же советский формат - выходящих рядами, как на допрос, выпускников. Одни из них гордо говорили, что женаты и имеют свой бизнес, другие на веселье всего зала путались в цифрах, пытаясь подсчитать количество собственных детей, а некоторым сказать было нечего, и, сконфузившись, они передавали микрофон другим.
После столь «торжественной» части, в перерыве, я узнала, что Пастика, наконец, дисквалифицировали или, проще говоря, выгнали. Я тогда подумала: почему бы им было не начать с этой высокой ноты? Отличное вступление: выходит молоденькая директор, и ясным голосом, не скрывая волнения, оттого что она и сама когда-то училась здесь, говорит: «Прошло двадцать лет! Должно было пройти целых двадцать лет (пауза) - и мы это сделали!.. (Длинная пауза). Мы его уволили... Выперли этого Пастика к чертям собачьим!»

Глава 3

Я продолжала встречаться с Артемом. Мы, что называется, приглядывались, и, как мне казалось, нравились друг другу, но если разобраться, дружбой наши отношения нельзя было назвать.
Иногда он присылал мне мэйлы и названивал по несколько раз в день, с грустью рассказывая про свои любовные истории, видимо, самые значимые для него. Он давал мне понять, что опустошен расставаниями и изменами и боится нового разочарования.
Впрочем, это сам Артем так говорил, но мне было не ясно, кто кого опустошал, ведь он тоже со временем мог превратиться в настоящего бабника, не осознавая этого. А бабник – это болезнь.
Он охотится не только за сладостным наслаждением, но и за минутами, когда можно успеть снять сливки в общении, получить самые восхищенные взгляды и самые щедрые комплименты, влюбить в себя, разбить сердце, а потом быстренько скрыться. Подпитка для бедного желтенького нарцисса.
В его синих глазах я увидела томительное ожидание, как если бы ему нагадали, что очень скоро он должен сказочно разбогатеть.
Порой мне даже показалось, что он общается со мной не по приятельски, и тем более ни как с другом, а как со случайным попутчиком в зале ожидания, в аэропорту или на вокзале.
В выходные мы пару раз ходили на каток и один раз, по моей инициативе, в кино. «Ускользающая красота» Артему не понравилась.
- Может, и ничего было бы, - сказал он после фильма, - да актриса страшная, как атомная война.
По дороге домой мы молчали, каждый думая о своем. Я мучалась одной мыслью, как он мог сказать такое про Лиив Тайлер.
- Ты не можешь простить главной героине того, что она отвергла холеного красавца, который изменял ей налево-направо, и выбрала простого деревенского парня, искреннего и честного? - спросила, наконец, я.
- Да она просто лохушка, если влюбилась в такую деревню, - злобно ответил он.
Артем посмотрел на меня тогда так холодно и высокомерно, что стало понятно, он представляет собой «общество породистых и красивых». И тех, кто по строгим параметрам туда не вписывается, у них не принято считать за людей.
Мне знаком этот обличительный взгляд человека, который хотел сделать на тебя ставку, но потом передумал. Возможно, он понял, что я старомодна и воспитана на мечтательной белиберде и при этом совсем не красотка.
Наверно, он думал, что мой нос, неидеален, а шея и руки неправильно длинноваты. Но, скорее всего, причина была в том, что я не та, кто смог бы изменить его жизнь, сделать для него что-то неведомое и очень важное, то, чего он ждет. Только, я думаю, он и сам толком не знает, что именно, ему нужно.
Мне иногда кажется, что молодые люди, выбирая себе спутницу, идут по узкому коридору, где вдоль стен стоят молоденькие или постарше, высокие и миниатюрные, симпатичные или страшненькие, на любой вкус женщины. Но коридор забыли осветить, усложнив тем самым задачу, поэтому молодые люди идут на ощупь, как в тумане, то и дело, натыкаясь друг на друга.
Им кажется, что они видят что, вот эта, справа, глупа и легкомысленна, а у этой, слева, лишний вес и слишком грустное лицо, но это им только так кажется. А кто есть кто, в темноте ведь не разберешь.
Так они размышляют о наших достоинствах и недостатках, иногда флиртуют и влюбляются, если повезет. А в итоге выбирают себе в жены ту, что подходит хотя бы по возрасту и росту.
Мы, женщины, стоим выжидательно, точно зная, что хоть нам по законам этого «коридора выбора» не положено подходить первыми, решающее слово всегда у нас.

Но, несмотря на наше с Артемом разногласие по поводу большого кино, мы в тот вечер все же предались любви. «Ускользающая красота» была сильнее нашего несовершенства.
Как и следовало ожидать, на две недели он пропал, и даже не отвечал на мои мэйлы.
Наконец я получила от него странное письмо:
«Я согласен. Купи мне на новый год мониторчик Acer AL2016Ws, 20".»
Я не хотела отвечать, но и молчать было нельзя. Я написала:
«А где ваше здрасте?»
Через несколько минут раздался телефонный звонок, и Артем расстроенным голосом сказал, что письмо предназначалось не мне, он отправил его по ошибке на мой адрес. Он стал что-то мямлить про какую-то ссору с какой-то неизвестной мне Катей, и что он хочет как-то сгладить свою вину.
- Сочувствую, - сказала я сухо. – Ты, что, у нее на содержании?
- Просто ей нравится делать мне дорогие подарки.
- Богатую «маму» себе нашел?
- Она сама настояла, подарить мне этот дурацкий монитор, а мне нужен «ноут». И вообще... Она бесится и ревнует меня к каждому столбу, – пояснил он. – А потом покупает.
- Да, вам следует помириться. Иначе, как вы будете решать свои проблемы друг без друга? - сказала я тоном терапевта.
Но на самом деле я злилась на него и жалела одновременно. Сейчас он хоть и утратил романтизм, как состарившийся юноша, но он пока еще хочет нравиться женщинам. А что с ним будет через десять лет, когда он превратится в злого дяденьку, в котором не осталось больше ни сентиментальности, ни веры? А ведь мог бы быть нормальным.
- Нет, я передумал, - сказал он капризно. – Пусть она теперь в одиночестве бесится, без меня.
Я поняла, что запуталась.
- Найди мне невесту! – вдруг сказал он.
- Зачем тебе невеста, когда ты сам в себе разобраться не можешь?
- Я не могу больше жить с мамой и папой.
- Но ты и без них не можешь!
- Нет могу! Я уже давно хочу жениться.
- Поэтому ты и знакомишься со всеми подряд?
- Да, я хочу использовать все способы для знакомств. Ведь у тебя тоже могут быть хорошенькие подружки. Может быть, даже у них кроме работы есть и квартира, и машина…
- Артем! Может быть, тебе на Ленинградку надо, там и определишься, сам выберешь на свой вкус. Они там все с квартирами и личными водителями.
 - Ну, ладно, - сказал он и, помолчав, добавил: - Ну, так и когда же мы опять встретимся?
- Никогда, - отрезала я.
Больше он не звонил.

Глава 4

В феврале менеджеры нашей фирмы организовали выезд сотрудников в Подмосковье.
К десяти утра мы приехали в Нахабино. Пансионат назывался «Москоу Кантри Клаб». Излюбленное место директоров инофирм и простых менеджеров, которые, однажды попав туда, не перестают гордиться. И хоть хозяева этого заведения перестарались с названием, явно не подумав головой, пансионат был что надо.
Тихий уютный уголок хвойного леса с просторными лужайками и полями для гольфа, полгода засыпанных снегом, был застроен аккуратными «деревенскими» коттеджами.
На ресепшен нам сказали, что стоимость одного домика в месяц пятнадцать тысяч долларов, и сейчас, увы, свободных нет.
- Ну а летом их не будет тем более, - искренне сожалея, сказала нам симпатичная служащая, очевидно, полагая, что мы можем оказаться миллионерами, маскирующимися под клерков.
Мы разместились в номерах главного корпуса по двое. Вдвоем не слишком удобно, но мы придерживались бюджета.
Я бросила вещи, и, чтобы не терять время, взяла купальник, надела махровый халат, тапочки и отправилась в бассейн. Я успела обратить внимание, что здесь так принято: все, кто направляется в фитнес-центр, расхаживают по отелю в одинаковых белых халатах.
Моя соседка Аня осталась в номере смотреть телевизор.
Я одна проплавала в круглом голубом бассейне около часа, и услышала какой-то шум из сауны, мне стало любопытно. В большом помещении для отдыха на скамейках сидела вся наша разноцветная бухгалтерия во главе с начальством. Они разместились в два ряда друг напротив друга, демонстрируя непривычную наготу.
Ты знакома со своей соседкой по офису уже не один год, ее духи, обувь и гардероб привычны, как свои. А здесь она, едва прикрытая купальником, сидит с мокрой головой и без косметики, рассматривая не монитор, как принято, а облезший лак на своих ногах.
Эта как бы случайная встреча в бане, мягко говоря, шокирует. Кажется, почти невозможным, что у нее на плече предательский красный прыщ, а вообще-то в жизни она так стыдлива, что даже прокладки в тумбочке стола не держит, и к тому же в дамской сумочке носит громоздкую щетку для обуви. Я чувствую себя обманутой, мне не хочется видеть ни полные покатые плечи Вики, ни костлявые лопатки Нинки. Лучше бы они сидели здесь в пиджаках.
Какая-то незнакомая женщина в зеленом полотенце звенящим голосом (Карину тоже невозможно узнать) из угла говорит:
- Лариса, у вас очень интересные малиновые тапочки. Где вы такие купили?
Все устремляют взгляд на Ларисины белые ноги, она чувствует себя манекеном в витрине, и стыдливо убирает нижние конечности под скамейку, сожалея, что пропустила эпиляцию во вторник. Наверное, интерес вызван не тапочками, а тем, что они понравились Карине. Все хорошо усвоили, что если диерктор говорит, то ее нужно слушать.
Сейчас Лариса заискивающе ответит: «У нас, в Видном, на минирынке у станции купила». Еще накануне на работе Лариса кричала по телефону на секретаря, изображая гнев: «Пойди и приберись в моей тумбочке. Сколько можно просить!» Но перед финдиром она беззащитна. И Карина скажет: «Как жаль, что мне не по пути!» У нее много красных вещей, а тапочек нету.
У Карины сегодня хорошее настроение, она переключается на новую тему. Пересиливая слабый шумок отдыхающих, она громко говорит:
- У нас обычно четыре беременных девушки в отделе. Троих мы знаем...
Все замолкают, в ожидаянии концовки анекдота.
- Кто четвертая?
Бухгалтерия помалкивает, как будто им всем есть, что скрывать, хотя на самом деле все смущены не этим вопросом, а новизной обстановки.
- Это величина постоянная, - поясняет Карина, - Кто хочет быть четвертой?
- Вы просто разрешаете или можете устроить? - смело шутит Лариса. Хотя все знают, что у нее никого нет.
Балаган продолжается еще некоторое время. Вдруг кто-то вспоминает, что мы в бане и можно пойти погреться. Все шумно устремляются в парную, где ненамного теплее, чем за ее дверью.
Больше дюжины человек садятся на скамьях каждая на свой краешек в два плотных ряда. Здесь тоже никто не раздевается, синтетика купальника жмет и не дает нагреться телу. А кто-то даже полотенце на снимает, чтобы прикрыть несовершенство фигуры. Эффект такой процедуры сомнительный.
Через пять минут шумная толпа вываливается с визгом из парной и бежит, как на аттракцион, на улицу, на холодный снег. Снег обжигает и, подтаивая под горячими пятками, становится скользким. Некоторые еще никогда не обтирались снегом, полагая, что это опасно для жизни, но за компанию тоже выскакивают на улицу, ежась больше от страха, чем от холода.
На главном здании висит электронное табло, оно показывает - 8;С. Идеальный мороз, если это можно назвать морозом.
Стеклянная дверь-окно распахивается, и взбодрившаяся бухгалтерия несется на другой аттракцион, в турецкую баню. Там тепло и ничего не видно, как в утробе. Сквозь пелену пара вырисовываются фигуры Карины и Вики, как на картине Ренуара. Они сидят на горячем мраморе, обтекая мутными каплями.
Мне не нравится этот дым в воздухе, он шипит как жерло вулкана, того и гляди рванет фейерверком горячей лавы. И я не знаю, всплывут ли тогда наши бренные тела, а, может, утонут, или застынут вместе с каменной массой где-то на полпути к выходу.
Вдруг Карина вскакивает, снимает с себя красный купальник.
- Девочки, это вредно – сидеть в мокром. В бане все равны, - командует она.
Я смотрю на нее и думаю: «Ты даже сейчас, потная, мокрая, и без трусов пытаешься все контролировать. И кто же тебя после этого будет уважать как начальницу, если ты говоря «в бане все равны», делаешь наоборот?»

На вечер был назначен торжественный ужин. Для нас накрыли длинный овальный стол в ресторане под названием «Зимний сад».
Все «участники конференции» пришли точно к восьми. Их лица светились здоровьем и каким-то жаром юности. Казалось, вся тоска каждого понедельника, все мрачные будни переполненного метро, вообще вся скука зимнего города и даже брошенная немытая раковина на собственной кухне, все это ушло, обесценилось и ничего не значит. Остались только румянец на щеках, блеск в глазах и приятное чувство голода.
На столе стояли жареные лобстеры, тушеные в сливках осьминоги и другие замысловатые закуски.
Все расселись, окружив стол, и приступили к закускам. Разноцветные овощи с горячим домашним хлебом, немного салата из крабов и всего один глоток божественного «Chateau». Стало совсем хорошо. Заиграла музыка, закружилась голова, захотелось закрыть глаза в медленном танце.
Мы расслабились, слушая музыку и потягивая вино, почти как дружная семья, для которой застолье - добрая традиция, и не нужно придумывать интересные темы для разговора, не нужно никого удивлять. Теперь мы знаем друг о друге чуть больше и можем просто молчать.
Первой встала Грибова.
— Девочки у меня есть тост! – радостно говорит она.
Грибова примеряет на себя непривычную роль ответственности, ее недавно назначили менеджером по финансовым потокам. Она пытается улыбнуться, ее лицо искажается гримасой. Хочется спросить: «Что у тебя с лицом?» У Грибовой есть особая привычка неестественно заикаться, даже не заикаться, а как бы нарочито, по-старушечьи затягивать слова, привлекая еще больше слушателей и задерживая их внимание подольше. Классика вампиризма. Дослушать до конца ее предложение чаще всего не удается, кажется, она тянет дохлого кота за хвост и ждет, что он замяучит. Я где-то читала, что вампир - это тот, кто говорит слишком медленно или чересчур тихо, вытягивая таким образом из людей терпение.
Грибова доехала до пансионата сама на новом служебном автомобиле. Наверное, в первый раз так далеко. Будь сейчас на ее месте другая, она бы развалилась в кресле, закинув голову на спинку, лилея свое безоблачное будущее. Но, видно, у Грибовой не укладывается в голове реальность такого почти-чуда, не укладывается настолько, что молчать нет больше сил.
- Давайте выпьем за нас, удачливых и талантливых! - громко кричит она.
- Это не про нас, - шепчет мне Аня. – Слава Богу, хватило ума, не говорить «за меня».
Но всем и так понятно, что Грибова имеет в виду исключительно себя, и ее должна услышать вся Вселенная. Грибову поддерживать совсем не хочется, все ревнуют ее к успеху, и в глубине души осмеивают ее прагматизм, с которым она добилась этой должности. Она уверенно записала себя в подруги к главбуху, воспользовавшись тем, что они живут в одном подъезде. Мы-то знаем, что она дура набитая, оттарабанила десять лет на одной проводке, вдруг вообразив божий дар руководить и опускать по мелочам всех, кто младше ее.
- Так бы и вставила ей кляп, - еле сдерживаясь, говорит Аня.
Грибова родилась в военной семье. Уехав в Москву учиться, она рано выскочила замуж и вскоре развелась, списав несостоятельность своей семьи на назойливую свекровь. С тех пор прошло лет десять, и она все это время, не пытаясь изменять привычке жить в одиночестве, часто повторяла на весь отдел глупейшую фразу с интонацией принцессы на горошине, ударяя на «чу»: «Не хочу замуж. Не хочу иметь дело с мужиками, они меня пачкают. Уже испачкали...»
Для нас была загадка: как они ее испачкали, какое место конкретно и чем? Как будто ее кто-то возьмет такую... Кто-то ее мстительно спросил: «Грибова, а ты мыться пробовала?»
Эти выступления сделали добротный черный PR и ей, и ее новой подруге Вике. Когда они появлялись где-нибудь вместе, народ шептался: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты».
Карина и Вика опоздали. Им достались свободные места в разных концах стола. Но они не обижены за то, что пришли последними – сегодня они покоряют высоту доброты. Они ведь, в сущности, такие же, как и все, наемные работники, даже в баню ходят с подчиненными.

Перед горячим официанты сменили всем тарелки и приборы.
Вика постучала вилкой по ножке наполненного бокала и, набрав в грудь побольше воздуха, сказала:
- Я хочу обратиться ко всем... Я хочу вам всем сказать... У меня нет слов, это объяснить, я не знаю, заслуживаю ли я такое вообще... Что... Что я такая счастливая...
Она раскраснелась не столько от вина и бани, сколько от этих «психоделических» слов.
- Прям, ну, не знаю, - просторечиво повторила она свою прежнюю мысль, - ну, прям, не знаю, за что это мне!.. И вы у меня такие красивые, как на подбор, и работа у нас складная, и компания солидная... Ну, все у нас хорошо... - она подняла голову, наверное, это было частью задумки: сказать спасибо небу. Сквозь стеклянную крышу этого зимнего сада, где мы ужинали, бледно проглядывали звездочки. - Смотрите, и звезды нам помогают... Освещают нам путь в нашем нелегком бухгалтерском деле...
Остаток вечера так и закончился на Викиной высокой ноте. После ее неожиданного душераздирающего выступления никто больше не осмелился говорить тосты. Все было сказано.

Глава 5

Наутро, плотно позавтракав, мы дружно собрались в конференцзале на тренинг «Эффективная работа в команде».
Занятия проводила психолог Евгения. Так она представилась. Внешне уверенная и целеустремленная, она создавала приятное впечатление. Хотя, наверное, в юности она была робкой и пугливой Женечкой. Известно ведь, что все психологи сами бывшие клиенты. А дальше умные книжки, долгие занятия над собой и огромное трудолюбие сделали из нее Евгению. Что, впрочем, было приятно, ведь перед нами она предстала умненькой, образованной, а главное - уравновешенной и спокойной женщиной. Ее голос был невыразительным, а смех приглушенно робким, но соображала она быстро, говорила складно и понятно, обходя заумные словечки и терминологию.
Мы познакомились, прикрепили таблички с именами, разделились на команды и получили первое задание: составить список из семи существительных, синонимов к выражению «эффективная работа в команде». После вчерашнего плотного ужина и безмятежно крепкого сна соображать не хотелось.
Нина Киприянова вышла первая представлять свою команду. Она даже не показывала виду, что не выспалась и ей не очень-то интересен этот кроссворд.
- Мы считаем, - сказала она решительно, - что эффективная команда – это, - она прикрепила белый плакат со словами: «Самоотдача, взаимопомощь, внимательность, ответственность, уважение, компетентность». Она прокомментировала каждое определение и неожиданно запнулась: – И седьмое… Э-ээ… Мы не знаем, как это сказать одним словом – «возможность разных мнений», – закончила она виновато.
- Паритет?
- Взаимопонимание?
- Нет.
- Кто-нибудь знает? - спросила Евгения.
Нина упрямо не хотела уходить.
 – Нужно выяснить седьмое слово.
Очень модное слово эпохи Горбачева вертелось на языке и отказывалось вспоминаться. Евгения выжидательно молчала. Все затаились.
– Плюрализм – вот это слово, – наконец, сказала она.
– Почему вы так думаете? – вдруг возникла Карина. – Наверное, сначала нужно определиться с целями, подставленными перед коллективом. Если это коллектив рецидивистов, сидящих в тюремной камере, а это безусловно коллектив, то какой там плюрализм?
– Никакого, – согласилась Евгения. – Но мы говорим про эффективную работу в определенной команде, а не про абстрактный коллектив.
- Тогда проблема в том, какой коллектив может выполнять работу эффективно?
- Вот это мы сейчас и выясняем, - спокойно сказала Евгения.
- Ну ясно, какой, - вклинилась Киприянова, - тот, который команда.
– А ваш коллектив можно называть командой? – спросила Евгения.
Все молчали.
Карина подозрительным взглядом просканировала нас по кругу.
Несколько мгновений молчания означало скорее нет, чем да.
– Ну конечно, мы – команда, – бодро ответила за всех Киприянова.
И все загалдели:
- Да, да. Команда.
После остальных выступлений о «взаимопонимании» и «чувстве локтя», когда стало невыносимо скучно, Евгения объявила интреактивную игру, в которой выяснилось кое-что интересное.
Задание для игры было простым: мы, разделившись на две команды, должны были собрать воображаемую воду в большую бочку. Кто быстрее. Местнонахождение источников воды обозначалось на карте, там же были даны названия пунктов и расстояния между ними, время и скорость движения. Но основной смысл заключался не в арифметике: расстояние делить на скорость равно время, а в том, что каждую команду поделили пополам, запретив разговаривать между собой и разрешив общаться друг с другом только телеграммами и на переговорах, которые нужно было организовывать и проводить тоже по особым правилам. Получился такой макет из жизни, где неизвестных в задаче гораздо больше, чем хотелось бы, скудная переписка с другими отделами дает только то, что мы и так знаем, спросить больше не у кого, а решение принимать все равно придется.
Через полтора часа мы собрали две трети «всей воды», зная при этом, что в двух пунктах, куда мы дойти не смогли физически осталось еще пятьсот литров.
Евгения объявила конец игры и сказала, что мы справились на твердую «четверку», хотя должны были собрать все. Мы ждали разгадку с нетерпением, сломав голову на всех этих расчетах и литрах. И вдруг выяснилось, что вторая половина команды, с которой мы были как бы вместе, но не могли разговаривать в открытую, а только общаться телеграммами, должна была собирать не воду, а пустые бутылки из-под воды, и если бы мы это обсудили в самом начале, еще до построения маршрута, то задача бы была решена «на пятерку».

Перевозбужденные расчетами, спорами и неожиданным окончанием игры, мы отправились обедать. Обсуждение продолжалось за большим круглым столом.
Евгения сказала:
- На самом деле, вы были недалеки от разгадки. Я знаю по опыту, что вам оставалось всего ничего, чтобы выяснить наконец общая у вас цель или нет.
Это было правдой, как, однако, и то, что она сама оборвала игру в том месте, где мы вели переговоры и почти разгадали подвох.
- А были такие, кто отгадывал? – спросила я.
- Да, но немного.
Мне было обидно, что мы почти выиграли, а Евгения взяла, и остановила игру.
Я сказала:
- Я знаю в чем проблема. Специфика нашей работы такова, что мы не должны ничего выдумывать, мы отвыкли от интересных задач. Последний раз мы их решали в школе, ну, может быть, на первом курсе института, а работа бухгалтера – по определению монотонное занятие, не требующее никакого креатива и, уж тем более, идей.
- Я вас понимаю, - сказала Евгения.
- А кто те люди, кто решил эту задачу с водой и бутылками?
Евгения задумалась.
- Это… Нет, это не люди определенной профессии, это в основном дружные компании, такие, кто охотно общается друг с другом и не боится обсуждать любые проблемы вместе. Ведь вам по сути не хватило малого: задать друг другу один простой вопрос: «В чем наша задача?»
– Понятно, ведь мы этого никогда не делаем, – вставила я… — Такой вопрос вообще страшно задавать себе. А вдруг неожиданный ответ столкнет вас в философскую бездну, которая окажется тупиком? Мне не понятно одно – как наши менеджеры, а я всегда считала, что должность менеджера тем и хороша, что можно включать голову, не нашли разгадку, если это так просто и, как вы говорите, основа основ в любой работе?
Наш стол замер. Некоторые осторожно обернулись на соседний столик, за которым обедали Вика с Кариной, и которые, слава богу, ничего не слышали.
– Ну, Юлия, – сказала громко Нина, – это удар под дых! С огнем играешь!
Евгения понимающе улыбнулась и промолчала.

После обеда в продолжении тренинга, Евгения объявила еще одну игру. Мы пересказывали друг другу по цепочке заметку из газеты о проведении в неком городе массового праздника и строительстве навесов на случай дождя.
Девять человек подряд заходили из коридора по одному и пересказывали ее друг другу. Они и не подозревали о том, что оригинальная история сильно пострадала, начиная уже со второго игрока, и все время уменьшалась, приобретая при этом неожиданные детали с каждым новым передающим, точно как в «сломанном телефоне».
В конце концов статья об организации праздника и строительстве навесов скукожилась до размеров заголовка.
Евгения все это записала на камеру, и мы очень долго смеялись над собой. А она сказала:
- Это вам пример, как не надо работать.
Потом мы делали из скотча и ниток мосты, натягивая их между стульями. Но из этого вышла какая-то пародия, потому что победителем мог быть только тот, чей мост выдержит вес человека. Но все мосты символично трещали, как во время войны, а одна команда даже сломала ножку стула. Нас это очень позабавило.
В завершении Евгения усадила всех на первоначальные места, попросив нашу команду высказаться и сделать выводы.
Карина Мухамедовна выступила первая бойко и радостно:
- Благодаря этому тренингу мы сделали большой шаг навстречу друг другу и будем теперь дружно работать.
Нина высказалась в плане, что никогда не сомневалась в том, что мы – единая сильная команда и у нас высокий level. А веселая Настя сказала, что она хорошо и весело провела время и предлагает выезжать на такие тренинги не раз в год, а, как минимум, раз в неделю, по пятницам. Все после этих слов ужасно оживились и стали кричать: «Да-да, мы согласны! Согласны!». На этом мы и разошлись, очень довольные друг другом.

Часть третья

Глава 1

Параллельно с работой в «Франсье» я поступила в заочную аспирантуру.
Однажды, когда я как-то возвращалась домой из института, ко мне тихо подошла цыганка и сказала:
- Встреча тебе будет.
И так же незаметно отошла куда-то в сторону. Я им особенно не верю – я понимаю, большие семьи кормить надо. Но денег она не попросила.
А через неделю на том же самом месте, у метро, ко мне подошел парень – высокий и красивый. Он строго посмотрел сверху вниз и сказал:
- Дайте ваш телефон.
Я так обалдела от неожиданности, что, не задумываясь, продиктовала свой номер. Парень кивнул, и не прощаясь, удалился.
Жила я тогда замкнуто, скучно. Каждый день до шести пропадала на работе, трижды в неделю ездила на лекции, вечерами читала, на субботу и воскресенье заказывала новые журналы в Ленинке, иногда ходила в кино, и очень не хотела что-то в своей жизни менять…

А еще через неделю программист Костюрин, который читал нам, аспирантам, спецкурс, пригласил в компьютерный класс своего друга. А я почему-то в тот день задержалась.
 - Добрый вечер! – Сказал Андрей бархатным голосом.
Мне показалось, что он торопится, было-то всего часа три.
Они с Костюриным были друзьями еще с университета, и даже когда-то Андрей познакомил Костюрина с его первой женой, которой тот наобещал золотые горы. Но она не дождалась счастливой жизни, забрала ребенка и уехала в Бразилию за богатым иностранцем. Костюрин продолжал работать простым программистом в МГРИ, и не унывал.
– Знакомьтесь, мой хороший друг. А это Юля.
– Очень приятно.
Мы улыбнулись друг другу и занялись делом.
Два часа мы сидели с Андреем спина к спине, уставившись в мониторы, и Андрей пытался мне понравится, что-то все время рассказывая. Я рассеянно слушала, изредка вставляя:
— Да что вы говорите?.. Как интересно… Не может быть!..
Уходя, он осторожно спросил:
- А можно ваш номер телефона?
Я продиктовала, отметив про себя, что это «дежа-вю».

Прошла неделя. Они позвонили почти одновременно – сначала цыганкин Ринат, в понедельник. А потом, во вторник, Андрей.
Ринат был самоуверенный молодой человек, положительный и целеустремленный. Он сразу выложил все свои успехи – что он имеет собственный бизнес и получает «второе высшее – юридическое», что у него автомобиль, но он живет скромно – снимает комнату в Подмосковье.
Ринат сообщил мне, что у него серьезные намерения и он не хочет тратить время на кафешки, а ищет такую женщину, чтобы он сразу понял, что на ней можно жениться и нарожать много детей. Еще он что-то говорил про страшный грех близости до свадьбы и при этом сразу перешел со мной «на ты», занял позицию учителя-наставника и на протяжении всего разговора с гордостью, практически без перерыва, цитировал Евангелие.
В каждой своей истории он оставлял маленькое местечко, последний пазл, который каждый раз заполнял умным афоризмом или заученной притчей из Нового Завета. Складывалось впечатление, что он одаренный актер, который так увлекся выступлением в этот раз, не заметив, что спектакль давно окончен, а он уже едет в метро, где его как-то не очень воспринимают без сцены.
В его набожности было вроде бы зрелое стремление философски относиться к жизни, но этот фанатичный напор настораживал. Хотя, возможно, они существовали в нем по отдельности: религия сама по себе, а агрессивность, как результат воздержания слегка подвыпирающая из-под его выступлений, сама по себе. Но он об этом не догадывался, и, вероятно, считал себя неотразимым.
Прощаясь после нашего первого разговора, он деликатно, но по-деловому объявил мне:
– Чтобы нам не тратить время на пустую болтовню, я советую купить тебе Евангелие. Тогда мы сможем беседовать с пользой.
Я не знала, что на это сказать.
– Я удивлен, что у тебя нет дома Евангелия – продолжал Ринат, – ты ведь живешь между двумя замечательными монастырями — Свято-Даниловым и Донским! В Свято-Даниловом монастыре, между прочим, находится Московский патриархат и Священный Синод, а Свято-Донской заложен в память избавления Москвы от нашествия крымского хана Казы-Гирея. Ты должна сходить в церковную лавку и обязательно купить Святое Писание.
Я не отнеслась к его словам серьезно. Ведь это могла быть игра, разновидность ухаживаний, принятых в его среде или неудачная шутка, сказанная от страха перед женщиной, которая очень нравится. Ну зачем случайному человеку было беспокоиться о спасении моей души? Всегда ведь трудно принимать от посторонних добрые жесты безвозмездно. Мне обычно хочется поскорей отказаться и не ломать голову, зачем он это делает. Что это – неврология или криминал – лучше не знать.

Глава 2

Ринат позвонил через два дня, кажется, это была суббота. Было так рано, что я еще не успела заварить чай.
- Ну что, купила?
Я опешила:
- Что?
- То, что ты мне обещала!
Нельзя сказать, чтобы я обещала, однако и «нет» я не говорила.
- Честно говоря, закрутилась в делах – всю неделю задерживалась на работе, а вечерами готовилась к кандидатским экзаменам, - начала оправдываться я.
Хотя чего оправдываться, так оно и было.
- А знаешь, есть притча про двух сестер Лазаря Марфу и Марию, - строго сказал Ринат. – Когда Иисус пришел в их дом, он собрал много учеников вокруг себя за столом. И они, не отрываясь, слушали его проповедь. Марфа суетилась, бегая с посудой, накрывая на стол гостям. И прикрикнула на Марию недовольно: «Что сидишь? Помогла бы мне!» На что Иисус сказал ей: «Ты о многом заботишься, а одно лишь надо».
Я конечно слышала эту историю, но от Рината она прозвучала особенно нравоучительно. Возможно, он думал, что если главные героини – женщины, которые вечно заняты бытом, то притча эта чисто женская. Но ведь смысл ее не в том, что ты должен всю работу бросить, а в том, чтобы не превращать суету в главное занятие.
- У человека могут быть важные дела, – утвердительно сказала я, а сама подумала: «Придется купить, не расстраивать же человека. Застыдил, что не знаю как людям в глаза смотреть.»
- Веры нет. Вот в чем проблема!
«Почему нет? - подумала я. - Откуда такая уверенность?»
Он не унимался:
- Я – татарин! – с расстановкой сказал он. – Верю в вашего, русского Бога, в церковь хожу, пост держу – весь, до самой Пасхи. А знаешь почему?
- Почему? – покорно спросила я.
- Потому что у меня есть характер.
Я пыталась понять, он держит лично против меня камень или это такая манера общаться – каждый раз по душам, до крика и обязательно до победы.
Как-то я читала в одной умной книжке, что характер – это гири на ногах человека. Невозможно расти над собой, если вы ограничиваете себя программой поведения. Вы предсказуемы, легко уязвимы, и что хуже всего – обречены тратить уйму сил на соблюдение надуманных правил и схем, чтобы соответствовать этому самому характеру. А человек, у которого нет характера, просто открыт и хотя бы чуть-чуть свободен.
Мне не хотелось разыгрывать виноватую, и мы быстро закончили разговор на том же самом, только на этот раз был назначен день, когда он мне позвонит.

Началась рабочая неделя, я закрутилась в делах и опять обо всем забыла. В четверг, выйдя из метро, я увидела священника в рясе с деревянным ящиком на шее, и невольно вспомнила наш разговор. Я решила дойти пешком до монастыря, хоть и устала. Но мне не удалось ничего купить.
Продавцы, как сговорились, без пяти минут семь, когда я входила в ворота монастыря, синхронно вышли из церковных палаток-магазинчиков с большими щитами и закрыли доступ к витринам. Я поплелась домой.
Ринат позвонил с инспекцией точно на следующий день — и опять не вовремя. Я жутко опаздывала на работу, и бегала по квартире с бутербродом в руке, одеваясь и завтракая одновременно.
Я решила подыграть ему, и рассказала, как я чудом вспомнила о нашем последнем разговоре и как вприпрыжку от метро «Шаболовская» неслась в Монастырь, и как я сожалею, что, увы, не успела до закрытия.
Я пообещала, что сделаю это в самое ближайшее время. Куплю Евангелие. Прочитаю. И нам будет о чем с ним поговорить.
Рината было не унять:
- Нелегок путь праведника…
- Абсолютно согласна, - поддакивала я.
И его еще больше распирало поговорить:
- Книгу жизни надо читать каждый день – и в принципе ее одной достаточно. Современная литература вся от лукавого, а семь заповедей… – он тяжело вздохнул и замолчал.
Мне даже показалось, что он закрыл глаза, увлекшись своими размышлениями.
- Это же картина мира, истина в последней инстанции и руководство к действию.
Я готова была его слушать и дальше, но мне пора было уходить.
Ринат слегка расстроился, и пообещал позвонить очень скоро.
Теперь уже некуда было деваться. На утро в субботу я отправилась выполнять «задание». Но я опять ничего не купила, потому что одна палатка была прикрыта табличкой «перерыв 15 мин.», во второй Евангелие я не нашла, в третьей мне сказали, что у них учет.
С третьего раза, я его все-таки нашла.

Глава 3

Главный бухгалтер Вика собиралась в декрет. Она всегда красила волосы в рыжий цвет. Если бы можно было надеть на нее клетчатое кепи с пумпоном и двухцветные ботинки, вышла бы колоритная клоунесса с огромным животом, и вполне приятной наружности.
Последние время она так и относилась к своим обязанностям. Видимо, гормон вышиб из нее весь креативный запал, она появлялась в офисе на два-три часа в день, занимаясь подписыванием каких-то бумаг и еще непонятно чем. Но с проблемами к ней ходить было бесполезно. Вообще-то, она всегда была неопределенного размера, о сроках ее беременности мы только гадать: от четырех, до восьми. Это значит, в декрет она должна была отправиться неожиданно, без объявлений, хоть завтра. Это радовало и пугало одновременно.
Однажды так и случилось. Нам сказали, что Виктория Геннадьевна в декретном отпуске, и будет через год.
Назавтра Нина привела новую девочку, которую нам представила Оксаной Фант, и за ней как-то сразу прижилось милое прозвище - Фантик.
Ничего не объясняя, Нина перенесла свои вещи в Викин кабинет, назначив Фантика своим заместителем. Коллектив впал в оцепенение. То ли все еще надеялись, что это ошибка, то ли просто от таких перемен не ждали ничего хорошего. Но на всякий случай про Нину никто ничего «такого» не говорил.
Первое время она не высовывалась, сидела на месте, привыкая к новому кабинету. Наверное, она прорабатывала возможные интонации и способы обращения к разным людьми, с кем ей придется общаться в новой роли.
В любом случае, даже если вместо радости она испытывала страх ответственности, что она не справится, а бывшие подруги мигом воспользуются ее добротой, начнут отпрашиваться и «болеть», все равно, она выиграла, получив это продвижение.
«Заслуженно или нет, это не важно, - наверное, думала Нина. - Победителей ведь не судят.»
Проведя несколько деловых встреч и, видимо, получив одобрение и поддержку от крупных менеджеров, Нина стала держаться гораздо увереннее. Ее речи теперь вылетали, как пулеметная очередь, не оставляя ни малейшего шанса на то, чтобы высунуться и бросить словечко от себя или хотя бы учтиво поддакнуть.
Это Нине было совершенно не нужно, как не нужны кинодиве замечания молодого режиссера.
Нина обожала штампы, без конца цитировала советское кино, реплики телевизионных юмористов, а также премудрости своей мамы. Иногда она для того, чтобы передохнуть, останавливала монолог, бросая куда-то в сторону: «Да, Фантик?» И, получив неизменно восхищенную туповатую улыбку Оксаны, продолжала свой спич.
Когда у нее было хорошее настроение, она начинала коверкать слова:
– Слюхаю вас унимательно. Вы хто?
И пока посетитель соображал, что бы это значило, она сама себе отвечала:
– Он же Гога, он же Жора, – и заканчивала громким смехом: – Ха-ха-ха! А-га! Он же Георгий Иванович… – А когда Георгий Иванович выходил, бесцеремонно объявляла: – Вот такие пид-ражки, Ларик! Отправляй ему спиз-док, (имея в виду список сотрудников) пусть работает над разблюдовкой (в смысле, разбивкой по отделам).

У Нины был личный парикмахер Эдик, к которому была очень привязана. Однажды в обеденном перерыве Нина купила своему «необыкновенному» парикмахеру, в подарок игрушечную кошку. Она нашла ее в магазине необычных вещиц в «Столешнике», притащила ее в офис и начала радостно демонстрировать. Кошка была хоть куда – усы, хвост, брови, как у настоящей. Она спала в овальной коробочке, «дышала» животом и даже чуть слышно урчала.
Нина демонстрировала ее с таинственным видом всем нашим соседям по офису: «Идите, что покажу…»
Она подводила их к коробке и резко, жестом фокусника, снимала крышку. Как правило, девочки делали изумленно шаг назад и восклицали: «Ах!». Нина радовалась, как ребенок.
– Там батарейка? – поинтересовалась я, когда она сунула мне под нос свое приобретение.
– Вовсе нет, – надулась Нина.
Ей видимо хотелось, чтобы все решили, что кошка настоящая.
Я никогда себе не представляла, что такие вещи можно дарить малознакомому мужчине. У меня было такое чувство, будто эту кошку сбила вчера машина и что ее подобрали где-то на шоссе. Кровь отмыли, но помятая шерсть все равно не блестит.
 Я спросила:
– Сколько стоит?
– Со скидкой тысяча шестьсот.
Я мысленно ахнула, но промолчала.
«Нина влюбилась», - подумала я.

Нина иногда рассказывала нам про кого-нибудь «необыкновенно доброго и отзывчивого». Она говорила: «Ангельский человечек, душевный!» И в голове не укладывалось, когда через полчаса, разозлившись, как обычно, по пустяку на кого-нибудь из менеджеров или даже на свое начальство, она, не стесняясь нашего присутствия, крыла их «бар-ранами», «суками рваными» и, швыряя телефонную трубку, визжала с хрипотой: «Ненавижу unprofessional!»
«Я ненавижу unprofessional» - стало ее визитной карточкой, что-то вроде лейбла на одежде. Она повторяла это чаще, чем «спасибо» и даже, как мне казалось, гордилась своей изобретательностью. Я долго не могла привыкнуть к тому, что если сейчас она добренькая и беспрерывно шутит, значит, жди вскоре беды.
Частенько от нее доставалось и случайным людям, продавцам, таксистам или мелким клеркам.
Однажды Ситибанк задержал ей выдачу кредита. Они почему-то тянули с ответом больше месяца, вместо обещанных десяти дней. Нина рассчитывала на эти деньги и нервничала, как на иголках, пытаясь безуспешно дозвониться в течение нескольких дней, ходила злая, пересказывала всем посетителям бухгалтерии эту нудную историю. Наконец, дозвонившись до кредитного отдела банка, и узнав, что решение о выдаче кредита по прежнему не подписано, смачно оторвалась с криками на весь офис:
– Вы позорите доброе имя своего банка. Что я вижу? (Пауза). Что случилось с «Сити-банком»? Дела настолько плохи, что вы не можете обслужить своего постоянного клиента в назначенный срок? Да!.. Я ненавижу unprofessional! Ненавижу всеми фибрами своей души!..
Мне самой не раз приходилось иметь дело с «ситифоном», телефонной службой Сити-банка, которая абсурдные ситуации лепит, как горячие пирожки. Обычно беседуют с клиентами они безупречно: вежливо и тактично, даже если клиенты откровенно хамят и пытаются втянуть в конфликт. Им, к примеру, говоришь:
– Я, такая-то, такая-то, получила от вас по почте в подарок кредитную карту сроком на год. Поскольку она мне не нужна, я трижды звонила и отказывалась от нее, но в Интернете она до сих пор за мной числится.
– Возможно, кредитный отдел не аннулировал ее, – говорят мне вежливо.
– Позвольте узнать, почему?
– В подобных случаях они обычно запрашивают лично вами подписанное заявление на отказ от карты, – еще более вежливо отвечает клерк.
Как будто бывают неподписанные заявления!
– Почему я ничего об этом не знаю?
– Я затрудняюсь ответить на этот вопрос.
- Хорошо, - взвинчиваюсь я, - дайте мне имя и телефон тех, кто знает.
– Сожалею, но я не уполномочен давать такую информацию, – слегка виновато продолжает отнекиваться клерк.
– А кто уполномочен? – Я не замечаю, как уже повысила голос.
- Мы не можем ответить на данный вопрос, - по прежнему спокойно.
- Что мне делать, черт вас подери! С моего счета списали девятьсот рублей за обслуживание дурацкой карты, которую я не заказывала, нигде не подписывалась и не получала ее. У меня ее просто нет! Мне она не нужна! Вы понимаете?! – говорю я членораздельно.
– Мы можем предложить вам подъехать в любой из офисов нашего банка и написать заявление об отказе.
Я шиплю так, словно плюнули на сковородку:
– Я из принципа никуда не поеду! Я только хочу, чтобы вы удалили с моего профайла эту карту и немедленно вернули на мой счет девятьсот рублей! Только и всего. Больше мне от вас ничего не нужно!
- Хорошо, - говорит клерк по-прежнему ровно, - пришлите заявление с подписью по факсу: «Прошу закрыть мой кредитный счет по карте такой-то…»
- Хорошо, я напишу.
- Всего доброго, - говорит клерк, и, как мне кажется, улыбается, - спасибо, что позвонили нам.
Я отправила заявление по факсу, а потом повторила его трижды на всякий случай. Через неделю, проверив профайл в Интернете, я нашла все в прежнем состоянии, только к обслуживанию добавились проценты в размере двухсот рублей за просроченный платеж по кредиту.
Я злилась ужасно, но звонить мне не хотелось. Ведь было ясно сказано: заявление по факсу. Я отправила это проклятое заявление еще пять раз, в надежде, что дело сдвинется с мертвой точки.
Через неделю раздался телефонный звонок. Бодрый голос представился сотрудником «ситифона»:
– Добрый день! Мы получили ваше заявление на отказ от кредитной карты. Вы подтверждаете его?
– Да-да, – говорю я радостно, – подтверждаю. Очень подтверждаю!
— О'кей, всего хорошего. Спасибо, что работаете с нашим банком.

Через неделю снова звонок.
– Алло? Вас беспокоит «ситифон». Вы отправляли заявление на отказ?
– Да, отправляла. И не раз. А в чем, собственно, дело? – недоумеваю я.
– Мы хотим вам предложить оставить карту у себя совершенно бесплатно, так как вы попали в список VIP-клиентов!
– Нет, нет, не нужно, – очень взволнованно говорю я, уверенная в том, что бомбежка факсом не могла не подействовать.
– Можно спросить, почему? – говорит сотрудник, и это звучит не просто уважительно, а как-то заботливо, по-домашнему.
Их уже хочется послать, но нужные слова не лезут в голову.
- Я подумала, если в прошлом году эта карта мне ни разу не понадобилась, значит, она мне не нужна.
- Понятно, - говорит клерк, то ли соглашаясь, то ли разочаровываясь в нашем разговоре. – Хорошо, мы ее закрываем. Деньги вам вернут. Пожалуйста, не волнуйтесь.
- Спасибо и до свидания, - вздыхаю я.
- Всего хорошего. Спасибо, что работаете с нами.
Я кладу трубку и ловлю себя на мысли, что слегка сожалею о том, что отказалась от ч;дной, почти бесплатной (если не считать 24% годовых) кредитной линии. Вдруг пригодилась бы!

Нина постоянно хвалилась своими умственными способностями и при этом регулярно переспрашивала меня, демонстрируя озабоченность, когда у меня день рождения, где я живу и сколько времени добираюсь на работу. Перед остальными в бухгалтерии мне уже было неудобно, что я постоянно должна рассказывать о себе.
Всех людей она четко поделила, согласно своему мироощущению. Первые – новички, секретари и ленивые менеджеры из других отделов – те, кого было необходимо, как она считала, долго и терпеливо учить, потом переучивать, а далее жестко контролировать. Она частенько говорила:
– Что, опять не отчитывается? Будет политинформация методом Ипатьева – ипать его! А не поможет, порву его, как Тузик грелку. — И добавляла свое любимое: – Ненавижу unprofessional!
Другая категория – те, с кем у нее уже случались конфликты. Она держала на них камень за пазухой, независимо от давности истории, и частенько приговаривала в сторону:
— Каждый гондон мнит себя дирижаблем, а сам сидит весь день *** пинает. Страшная история – он их всех пожог. Короче, вчера – жопа, сегодня жопа – ситуация стабилизировалась.
Еще одни – странно одетые женщины, которые почему-то ей мерещились повсюду. Она описывала их со особой ненавистью коротышки:
– Сама – «два метра красоты», макияж – «остановись прохожий», а из одежды – один меч. Юбка, девочки, до края меховой опушки! – И далее, как с трибуны, патриотично завершила: – Люди! Человеки! Опомнитесь!
И самая немногочисленная группа, – это два ее непосредственных начальника, которых Нинка прилюдно обожала и трепетно боялась. По обыкновению полдня просидев в Интернете, часов в семь вечера она звонила им и начинала:
–– Да, Людмила Васильевна. Вы еще здесь? И я! Ночую сегодня (жалобно). Конечно, Людмила Васильевна. Кулик отправила. Еще раз? Будет сделано, Людмила Васильевна. А как вы себя чувствуете? Нужно больше отдыхать. Как я вас понимаю, я тоже очень устала, в отпуске полгода не была… Ах, не переживайте так, мы все сделаем – косты букнем и печесы переправим, идите отдыхайте, Людмила Васильевна… — Положив трубку после разговора, она цинично комментировала, обращаясь к нам: – Начальству, девочки, надо себя продавать дорого и регулярно. — И тут же грозно: — Опять какой-то придурок, мля, печесы по Саркисяну на ЗАО положил!

Глава 4

Нинина заместительница Фантик стала ее наилучшей подругой. Фантик была забитой молчаливой тихоней, из разряда тех, кому стыдно встать со своего рабочего места в 18-00, если начальница еще сидит. Нина переманила ее из какой-то фирмы.
Фантик сидела в нашей комнате, и никогда ничего о себе не рассказывала, но своими жестами, походкой и сдавленным всхлипывающим смехом выдавала свою несчастную сущность «человека в футляре». Нельзя сказать, чтобы она была некрасива, скорее простовата, но милым назвать этот потухший еще в утробе матери взгляд, пожалуй, было нельзя. От нее веяло каким-то холодом и абсолютным безразличием к окружающим, какое пытаются изобразить дети, играя в волшебников и в Спящую принцессу.
Но, в отличие от заколдованной принцессы из сказки, у нее не оставалось шансов на пробуждение, потому что своего принца под стать себе она уже встретила и отпускать не хотела.
Это был отставной военный, разочарованный в службе и ставший то ли в охранником, то ли водителем. Из их ежедневных переговоров по телефону, мы догадывались, что он был ни рыба, ни мясо. Фантик быстро научилась крутить им и даже пыталась пользоваться его слабостями:
- Нет, котик, - говорила она, сюсюкая - я сегодня должна задержаться, а ты приготовь мне что-нибудь на ужин. Что значит нет? – Она тут же меняла интонацию девочки на тон повелительницы. - Ты должен быть дома! Если ты уже сварил покушать, тогда приберись, пылесос ты знаешь где. – И добавляла еще строже: - Я так хочу.
Они жили вместе два года, и перманентно собирались пожениться, но свадьбу несколько раз откладывали.
Положив трубку после разговора со своим «котиком», она, смущенная собственной строгостью, начинала звонить маме, чтобы получить одобрение:
- Мама, он приходит с работы в четыре и придирается ко мне, если я задерживаюсь. Как будто я тут с кем-то... Я ему говорю, у меня уйма работы, как тебе не стыдно! Лучше бы прибрался!»
Мама, по обыкновению что-то долго говорит на том конце провода, Фантик внимательно слушает и кивает. Потом отвечает с надрывом и возмущением:
- Он меня уже два года ревнует. Я не знаю сколько это будет продолжаться!

Когда Нина в очередной раз болела, отдыхала или уезжала в «сорок седьмую налоговую» (под этим чаще всего надо было понимать шопинг, личные дела или банальную лень, которую она себе регулярно позволяла, Фантик, очевидно, с ее ведома, превращалась из молчаливой послушницы в серьезного зама.
Даже походка ее становилась горделивой.
- Девочки, - сказала она, как-то опоздав на работу на десять минут, - где вы были в 9-00? Я звонила, – ее взгляд приобрел что-то от взгляда учительницы. - Я хотела вас предупредить, что опаздываю, но никого из вас не было на рабочих местах!
Мы молчали, поскольку всерьез ее не могли воспринимать.
Она взвинчивается, и выдает заимствованную у Нинки, фразочку:
- Девочки, мы теряем level!
- Мы были на месте без пяти девять, - наконец, говорю ей я, стараясь повторить ее тон, потому, что это было действительно так. – А ты нас контролируешь? Или как?
Ей было нечего ответить на мои слова, к тому же я прервала ее заготовленную и заученную речь.
- У нас теперь принято приходить на работу в восемь сорок пять, - злобно сказала она, - так, чтобы в девять уже начинать, а не ходить там, - она махнула рукой на коридор, имея в виду туалеты.
- А что об этом сказано в контракте? – спросила ее я, недоумевая, насколько ей идет эта роль стервы, и почему она так долго помалкивала, разыгрывая послушную овцу.
- В контракте, конечно, ничего, - ответила она. – Но у вас будет неприятный case, - она сделала многозначительную паузу, - если об этом узнает Ганская.

Нина решила провести перемены в отделе. Марину Хаменко назначила кассиром, поменяв их местами со своей старой подругой Настей. Настя все еще надеялась, что в большом финансовом отделе найдется место ей по душе, тем более, что, кроме отсутствия интереса, ее все абсолютно устраивало – и коллектив, и зарплата с премиальными, и вполне приличные обеды. Настя на месте кассира щедрою рукой выдавала иногда по шесть авансов подряд одному человеку, даже не пытаясь вдаваться в подробности, зачем столько. И, поскольку главбуху было все равно, закрыты эти авансы или по три месяца «висят», то работа наладилась по железному Настиному правилу: «Менеджером подписано, значит, деньги можно выдать.»
Марина же в целом любила свою работу и была готова заниматься всем сразу: авиабилетами для профессоров, выдавать наличные на командировки, или даже проводить инвентаризацию фиксов [9]. Она относилась к любым обязанностям очень ответственно, и, пожалуй, единственная в отделе в любую погоду приходила на работу раньше всех, а уходила на час позже.
Финансовый директор не раз ее выгоняла:
- Марина, почему вы сидите? Шесть часов – рабочий день закончился, собирайтесь домой. Мне нужны здоровые люди, а не больные.
Поэтому Марину никто даже не спросил, чего хочет она. И так было понятно, что она заранее с начальством во всем согласна, и спорить не посмеет.
Между тем, распустившаяся толпа подотчетников вскоре начала ее постепенно доставать, когда Марина, ссылаясь на налоговый кодекс и внутренние инструкции, е принимала заявки, требуя закрыть предыдущие авансы, которые выписывала Настя. Все это стоило ей многих сил и разговоров «по душам» с высокими менеджерами из отдела маркетинга. Она очень переживала, что ее старания могут быть переведены в область личной неприязни, и с ней перестанут здороваться, посмеиваясь за спиной. Ведь в фирме, где все знают друг друга много лет, вместе работают и отдыхают, белая ворона – лакомый кусок для смачных обсуждений и насмешек.
И хотя Марина и не требовала ничего сверхъестественного, опасения ее были не напрасны. Война отделов вскоре началась, и началась именно из-за ее отказов выдавать наличные. Некоторые воинственно настроенные групп-лидеры написали письмо директору, переврав ситуацию, мол, всю жизнь отчитывались одним отчетом, а авансов брали столько, сколько хотели. Они, мол, наладили режим, все распланировали, а тут явилась ненормальная Хаменко с какими-то новыми правилами. «И с кем она борется? – спрашивали они. - С нами?!» Но что самое интересное, они даже не предлагали пойти им навстречу и пересмотреть финансовые процедуры, они требовали убрать Хаменко из бухгалтерии и вернуть Настю.
В переписку включилась руководитель финансов Кулик, у которой был достаточный авторитет в компании. Она заступилась за бедную Марину, которая уже начала глотать успокоительное, едва придя на работу. Но лично Марине Кулик для проформы сказала в довольно жесткой форме:
- Своих (она имела в виду подчиненных) я не сдаю, но вы, Марина, не забывайтесь. Вы должны разговаривать с подотчетниками уважительно, даже если они не правы, и никогда не перегибать палку. Это ведь они делают бизнес, а не вы.
После этого разговора и длительной переписки по электронной почте, казалось, что ситуация выровнялась. Групп-лидеры поутихли, а Маринка стала осторожнее и теперь постоянно перед всеми извинялась. Я несколько раз видела, как у нее трясутся руки в конце рабочего дня.
Но на самом деле открытая война просто перешла в вялотекущий конфликт, кстати, так и не дающий Марине оправиться. Ее противники то и дело злословили в ее адрес, затягивали оформление документов, пытались хитрить, выписывая запросы на своих секретарей.

Однажды к вечеру, когда в нашей комнате стало невыносимо жарко от посетителей и разговоров, Марине стало плохо.
Сначала она застыла, словно бы гипнотизируя остекленевшим взглядом свой монитор, потом начала нервно перебирать предметы на своем столе, левой рукой схватила ручку, правой – телефонную трубку, хотя ей никто в этот момент не звонил. Выглядело это так, будто бы она теряет память и пытается ухватиться и продержаться еще чуть-чуть в мире предметов. Потом вдруг раздался приглушенный грохот, как если бы пустой шкаф упал плашмя на мягкий ковролин. Мы вскочили, увидев, что Маринино кресло пусто, а сама она лежит под столом. И только в этот момент соединились два происшествия – грохот и Марина, и стало ясно, что это был никакой ни шкаф.
Она лежала на боку, вытянув руки и ноги немного вперед, и билась в судорогах. Глаза ее были полузакрыты, лицо напряжено, а голова мерно билась о серую офисную тумбочку. Телефонная трубка висела на проводе и качалась над ее головой, сигналя короткими гудками, как в плохом детективе, когда жертва в последний момент хватается за телефон, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, но сказать ничего не успевает.
Все, кто находился в этот момент в бухгалтерии, окружили ее стол, но стояли на некотором расстоянии, не решаясь приблизиться. На лицах был такой ужас, будто бы в офис пришла сама смерть.
Я почему-то подумала про свою маму. Она тридцать лет проработала врачом в поселковой больнице, и наверняка, она бы ничего не испугалась.
Кто-то прошептал:
- Но у нас ведь фирма медицинская, может, найдутся люди, кто не побоится подойти и наверняка знает, что надо с этим делать?
Эпилептический припадок как что-то ужасное не называлась вслух.
Через мгновение прибежала врач, точнее бывшая врач (как мне всегда казалось -слишком юная для серьезной медицины), работавшая в нашей фирме менеджером по клиническим исследованиям. Ее звали Ольга. Она пришла в Франсье недавно, и за короткий срок сумела сделать неплохую карьеру, дав фору всем, кто уже много лет ожидал эту должность, но так и не захотел принимать правила игры.
Мы, конечно, догадывались, что секрет ее успеха состоял в стратегической лояльности и внимательности к личности ее босса Кузнецова, обожающего комплименты со стороны женского пола.

Я почему-то запомнила один случай. Когда у Кузнецова родилась дочь, он устроил всеобщий праздник. Он собрал тогда весь офис в конференц-зале, и сказал целую речь в присущей ему вальяжной манере успешного человека, у которого есть все: деньги, власть, молодая жена и трое детей. Кузнецов сказал тогда:
- Имя мы еще не придумали, я хотел бы чтобы это было что-нибудь интернэйшнл: Виктория или Милена.
Народ загалдел, обсуждая названные варианты, но всех громче выступила новенькая Ольга, отработавшая всего-то пару дней:
- Ну что вы, Владимир! Ни за что! Милена! В медицинской семье! Это невозможно!
Кузнецов, сын известного профессора медицины, да и сам в прошлом тоже врач, спросил с интересом:
-Почему?
Смелая Ольга ответила, как на экзамене:
-Милена – это кал черного цвета онкологического больного.
Босс тогда посмотрел на нее с благодарностью спасенного от смерти.

То, что Ольга сделала с Мариной в тот вечер, все расценили, как мужественный поступок, на который ни у одной из нас не было ни знаний, ни воли. Наверно, другой «осторожный» врач на ее месте мог бы просто сказать: вызывайте скорую, я ничем помочь не могу.
Не долго думая, Ольга раздвинула шеренгу зевак и громко сказала:
-Вы, что, не видите, что она голову разобьет?!
И, одним махом перелетев весь наш кабинет, она подскочила к Марине и оттащила ее от тумбочки. Потом она перевернула ее на спину, и, поддерживая одной рукой под шеей, подложила ей под голову папку, которую она схватила механически с Марининого стола. Минут через пять, растянувшихся в вечность, Марину стало трясти меньше, во рту у нее что-то зашкворчало и зашипело, как на сковородке, и через несколько минут у нее из рта потекла белая густая пена. Мы так и стояли, застыв в своем примитивном страхе, как будто это конец...
Ольга стала очень громко, и как-то неестественно сдержанно с ней разговаривать, в точности как Том Круз с Мэнди в фильме Стенли Кубрика:
- Марина, вы меня слышите, вы меня слышите, Марина?! Кивните головой, если вы меня слышите.
Марина замерла и не двигалась. Ольга, видимо, следуя каким-то врачебным инструкциям, пыталась прокричать толщу, отделяющую Марину от нашего мира. Но Марина молчала.
Народ, наконец, немного пришел в себя и все зашептались:
- Бедная, бедная... Довели
- Бедные мы! Что же с нами теперь будет...
А Малышкина капризно сказала:
- Интересно, а как она вообще попала к нам в штат, в такую солидную фирму? Ведь нас всех проверял психолог, собирал рекомендации для HR...
Прибежала взъерошенная Кулик, она была в панике, вероятно, тоже как и мы думая, что это уже все. Она тараторила что-то про страховку, и каждую минуту спрашивала секретаря, когда приедет «скорая помощь».
Потом они с Ольгой подняли обмякшую Марину под мышки и усадили в кресло. Кажется, Марина начала глубоко дышать, как во сне, но, по прежнему, не отзывалась. Ольга продолжала с ней громко разговаривать, повторяя одно и то же:
- Марина, вы меня слышите, кивните головой.
Кулик наклонилась совсем близко над Мариной, чтобы помочь Ольге и набрав воздуху в грудь, громко сказала:
- Марина! Очнитесь, ничего страшного не произошло, все нормально. Все хорошо. Не волнуйтесь. Никто ничего не видел.
Тем временем людей в бухгалтерии собралось еще больше. Некоторым явно нравилось бесплатное представление. Их следовало бы, конечно, разогнать, но заниматься этим было не кому, все жадно наблюдали.
Наконец Марина приоткрыла глаза, начиная приходить в себя. Очевидно, что у нее была пелена перед глазами, а в памяти провал, потому что она никого не узнавала. Ольга все-таки добилась, чего просила, и Марина кивнула головой, а потом она потупилась в стол пустым взглядом, как спросонья, обтерла мокрое лицо. Посмотрела на Ольгу и, на глазеющую толпу и осознав, что случилось, навзрыд заплакала. Все ее стали утешать:
- Не надо плакать, мы ничего не видели...
Мы, работающие в бухгалтерии, давно уже отошли от ее стола и могли только слышать голоса сквозь стену соседнего кабинета. Это было возмутительно, почему никто не понимает, что нужно разойтись, как можно скорее.
Марина снова потеряла сознание. Ее перенесли в кабинет главбуха, где она пролежала на полу еще полчаса до приезда машины «скорой помощи».
Врач сделала Марине какой-то укол и ее унесли на носилках в грузовой лифт, чтоб никого не шокировать. Марина очнулась только в больнице.
Вечером ее навестил господин директор, объявив всем, что он специалист по эпилепсии. Но мы не могли представить, о чем они разговаривали, когда он ни слова не понимал по-русски, а Марина и без того вымотанная не нашла бы и двух фраз по-английски. Позже она сказала нам, что визит директора ее сильно удивил, но было приятно.
Марину выписали через неделю. Она рвалась на работу, но Нина приказала: сиди на больничном.


Глава 5

Через несколько дней отдел кадров от имени нового директора господина Жира разослал сотрудникам следующее сообщение:

«Все желающие могут принять участие в конкурсе на замещение вакантной должности специалиста по закупкам фирмы «Франсье».
Требования к кандидатам:
– стаж работы в «Франсье» не меньше двух лет,
– разговорный английский или французский,
– опыт работы в финансовом отделе приветствуется.
Высылайте резюме в отдел кадров и копию вашему менеджеру до ... такого-то числа».

Народ зашушукался, обсуждая это яркое событие. Люди засиделись на своих местах. Многие давно бы всё бросили и ушли, куда глаза глядят, если бы знали, что на вольных хлебах с голоду не помрешь. Только в нашей комнате было шесть человек, занимавших одну и ту же должность по пять-шесть лет.
В самый разгар обсуждения на пороге нарисовалась Кулик.
– Девочки, – повысила она голос. – Вы получили сообщение? Многие, наверное, захотят попробовать себя в конкурсе... Вы, конечно, можете отправить резюме... – она замялась, – но я хочу сразу сказать, – она убавила звук, – Дело в том, что мы уже выбрали человека на эту должность. Французы нашу кандидатуру утвердили. Решение принято, и обжалованию не подлежит.
Она ушла под стук своих каблуков.
Первая очнулась Настя, тихонько сидящая в уголке:
– Девочки! Обосрали – обтекаем!
Я сказала:
– Видно, новый директор хотел выбрать кого-то сам. Да не тут-то было...
Все согласились:
- Вид у него порядочный. Он, наверное, и не догадывается, что его так дурят.
- А, может, они все там заодно.
- Да какая разница!
- Интересно теперь, кто же этот аутсайдер-фаворит?
Тут снова распахнулась дверь. Вошла важная Нина Киприянова, и с порога заявила:
– А я считаю, если наш начальник так сказал, значит, так нужно. И нечего глумиться. Попробовали бы на ее месте хоть день побыть!
Мы переглянулись:
– Сейчас стучать пойдет, крыса.

Через пару дней Кулик опять явилась в нашу комнату и громко-громко выступила:
- Девочки!
Девочки сделали вид, что усиленно трудятся.
Казалось, она так любит силу своего чистого голоса, что о смысле сказанного даже и не заботится. Мне всегда резало слух это ее «девочки».
 - Девочки, - сказала Кулик. – А почему никто из вас не отправил резюме в отдел кадров? Директор ждет. Вы, что, не хотите участвовать в конкурсе?
Было ясно, отказы не принимаются. Она развернулась и ушла недовольная.
Но никто из нас не собирался участвовать в этом спектакле для нового директора.
Он, наверно, думает, что привез демократическую новинку в Россию, и мы должны осуществить его великий замысел?
Кулик вскоре вернулась, нутром чувствуя наше настроение, и решила сама назначить кандидатов.
Она прошлась по кругу, небрежно ткнув пальцем на троих. Кого-то она очень мне напоминала.
- Ты, ты и ты идете сейчас со мной на первый этап конкурса.
Девочки молча встали и пошли.
Может, Карине нравится представлять себя мадам Анаис, хозяйкой «красавиц» у Луиса Бунюэля? Как мы покорно выстраивамся полукругом в самой большой комнате бухгалтерии, все такие кудрявые и в обтяжечку. Как она, по обычаю в красном, благоухая дорогим парфюмом, идет по полукругу, придирчивым взглядом осматривая своих красоток. Вот она останавливается на последней двадцатой белокурой милашке с эффектным и сдержанным макияжем. Она хлопает ее по попе и говорит ласково, на высоких нотах:
- Ты новенькая? У тебя есть имя? Ты будешь Belle de jour . Девочки! Belle de jour идет сейчас к нашему новому директору господину Жира. Будь с ним поласковей, Belle de jour.
Катрин Денев в этой роли была очаровательна. Я всегда хотела, если бы только могла, ее спросить, почему она, с ее внешностью королевы, вечно играет каких-то «последних людей». Что она чувствует при этом?
Когда она была еще совсем неизвестна, то снималась в нелепой «Ослиной шкуре». У Бунюэля она несчастная извращенка, у Ларса фон Триера рабочая завода, штампующая какие-то железные тазы. Ее роль в «Восьми женщинах» Франсуа Озона какой-то буржуазный отстой.
Скорее всего, она сказала бы мне что-нибудь эдакое возвышенное:
- Ведь мы не всегда можем выбирать свои роли. Иногда, следует довериться судьбе и не мешать, потому что наше счастье предрешено…

Второй этап отборочного конкурса на должность «специалиста по закупкам» тоже прошел за закрытыми дверями. К нему было допущено только трое, остальных господин Жира безжалостно отсеял.
Три счастливицы были Лена, Настя и Катя из административного отдела. Лена и Настя работали в бухгалтерии по многу лет, и мечтали о чем-то более серьезном.
Настя была болтливой и, как мне вначале казалось, легкомысленной. Каждые два-три месяца она уезжала в заграничные туры. Она побывала шесть раз в Италии, пять раз в Нью-Йорке и неизвестное количество раз в Европе и Египте. Могло показаться, что она модница, или что в этих полетах между французскими кафе, итальянскими пляжами и турецкими дискотеками проглядывает духовное мещанство.
Но на самом деле она не коллекционировала впечатления, и вряд ли могла перечислить десяток достопримечательностей или любимых мест.
Однажды, когда мы с ней случайно разоткровенничались, я поняла – она не путешествует, она каждый раз просто уезжает. Настя не хитрила, не маскировалась и никогда не восхваляла, как другие, родную фирму. Она просто покупала билет, и летела в неизвестность, чтобы побыть собой, искупаться в море, вдохнуть незнакомые ароматы и никому не говорить, что она – бухгалтер. Да и бухгалтером она была лишь номинально.
Преодолевая таким образом приключения и стрессы, которые всегда случаются в дороге, можно было избавиться от офисной шелухи и прочих социальных обид и без раздражительности снова приходить на работу.
Просто такая терапия.
Еще один кандидат, Лена, работала в «Франсье» восемь лет и этот конкурс рассматривала как последний шанс. Никто не сомневался, что в случае провала, она без сожаления уволится, и постарается забыть все это.
Было ясно, что кандидатуры Лены и Насти никакая французы не утверждали. Им незачем было хитрить, всё равно скоро бы все узнали. Методом исключения оставалась Катя.
Третий этап также состоял из каких-то тестов и собеседования. Господин Жира всем троим задавал очень важный, волнующий его роковой вопрос:
- Вот, допустим, вы занимаетесь закупками. И вдруг вам позвонил незнакомый человек, представился менеджером и предложил комиссионные за контракт на поставку бумаги или картриджей в наш офис?
- Ну, конечно, я откажусь, - сказали по очереди наивные Лена и Настя.
Каков вопрос, таков ответ.
А Катя сказала:
- Во-первых, откажусь, во-вторых я сообщу об этом руководству.
Жира ее похвалил.
Через неделю Катю представили на новую должность, выделили кабинет и служебный автомобиль.
Потом все отчаянно шептались, что Катькина мама работала в приемной комиссии на филфаке. Ганская об этом знала. И сама предложила Кате заключить мировое соглашение: мама устраивает дочку Ганской на французское отделение, за что та лоббирует Катю на должность специалиста по закупкам. «Катя, вы же понимаете, как это серьезно, - сказала ей Ганская, - Закупки для большой компании – большие закупки... Да и в секретарях вам поднадоело наверное за семь лет-то?»
Сделка состоялась.

Глава 6

Я часто думаю, над тем, что такое наша жизнь. Слабая искорка, на мгновение вспыхнувшая в космосе или длинная-длинная дорога, наполненная маленькими и большими победами, ошибками и разочарованиями?
В детстве у меня была хорошая подруга. У нее было красивое имя - Надя. Мы ходили вместе в школу, на музыку, и все каникулы тоже проводили вместе. Вместе бегали в кино, купались, жгли костры, собирали ягоды и прятались от дождя под покрывалом, делили бутерброды и ни разу в жизни не поссорились.
Когда нам исполнилось по тринадцать, у Нади появился друг, которого она никому не показывала, и даже не говорила о его существовании. Мы с ней стали реже видеться, а потом и вовсе отдалились.
В начале девятого класса Надя неожиданно бросила школу оттого, что забеременела. Это и был тот «неизвестный» - хромоногий бедолага по фамилии Березовский. Она была молода и неопытна, он же действовал, как хищный паук.
Только тогда они стали появляться вместе на людях, и Надя всегда держала его под руку, хотя это было явно неудобно из-за его подпрыгивающей хромоты.
Если мы случайно с ней встречались на улице, она делала вид, что торопится, и избегала разговоров, или вообще меня не замечала. Я смотрела на нее и недоумевала, почему дружба может так быстро исчезнуть?
Но я ее не спрашивала об этом и никогда не упрекала. Я чувствовала, что теперь она новый человек, хоть и со старым именем, может, и не повзрослевший, то точно изменившийся. Весь облик Нади был каким-то заколдованным, будто бы ее посвятили в тайну, и ей с этим невероятным знанием хорошо наедине, и пусть для этого нужно будет бросить и школу и всех приятелей.
Я верила, что она все еще такая же живая и юная, какой была всегда
Мне было грустно, ведь я надеялась, что мы поедем вместе в Москву поступать в институт, тем более что Надя училась хорошо.

Надя выросла в многодетной семье. Их было четыре сестры. Ее отец всегда хотел сына. Четыре попытки и мечта не сбылась. Он полностью ушел в себя и спился. У него было красивое оправдание: «Был бы сын!» Мать тащила на себе всех как могла, и по деревенскому правилу «баба с воза – кобыле легче» была бы рада выдать замуж всех сразу.
Молодые расписались, и сделали фото на память, округлый прикрывая пятимесячный животик букетом.
Вскоре у Березовских родился симпатичный мальчик. Жили они не очень хорошо, и несколько позже Надина мать забрала внука к себе из-за беспробудного пьянства родителей.
Они продолжали в том же духе: Березовский приводил домой компании, а когда денег не было, он не ночевал дома, возвращаясь назавтра весь в губной помаде. И сам закатывал скандал, чтобы Надя его не опередила.
Однажды, как говорят, роковым вечером, в очередной ссоре пьяная Надя, вроде бы в шутку, замахнулась на Березовского топором, рука ее ослабла, и упала, как есть на его намечающуюся лысину. Березовский рухнул на пол с расколотым черепом, залив кровью комнату, где они жили.
Надя сама вызвала милицию.
Ей дали восемь лет.
Адвокат, искренне жалея Надину загубленную молодость, предварительно научил ее, что лучше сказать в суде. Что это произошло впервые, и пьяный муж сам затеял ссору и полез на нее с ножом. А она испугалась и схватила топор, потому что под рукой ничего больше не было. Те есть, все, что произошло – это самозащита.
- Понимаете, Надежда, вы еще очень молоды… Ваша учесть не решена, а убитого уже не спасти. И ваш срок можно скостить до двух лет, если убедить судью, что вы оборонялись. А за это надо побороться.
Надя только молча кивала в ответ.
Судья на процессе спросил:
- Часто ли вы ссорились с гражданином Березовским?
Надя, будто забыв про слова адвоката, честно ответила:
- А мы как выпьем, только и деремся.
Судья нахмурился и даже слегка привстал:
- Не понял. Вы в тот день употребляли спиртное?
- А что нам еще делать-то? - удивилась Надя.
Мне кажется, дело было не в ее искренности, а в том, что и после той чудовищной трагедии, она по-прежнему не понимала, что творит. Не задумывалась.
В действительности, у нее было много причин, чтобы с ним разобраться, с этим Березовским. Он был инвалидом, и женщины от него шарахались как от огня. И он был старше Нади, и наверно, заболтал ее, четырнадцатилетнюю, или даже обманул, наобещал горы золотые, не дал окончить школу и получить образование.
Я уверена, что она хотела бросить Березовского с его друзьями-алкоголиками, уехать куда-нибудь, учиться на медсестру или библиотекаря, но не знала как это сделать. Не было никого с ней рядом, кто мог бы поддержать ее и помочь материально.
А когда Наде едва перевалило за двадцать, у Березовского уже просвечивала лысина. В таком юном возрасте, когда жизнь кажется веселым и невероятно длинным путешествием, лысина воспринимается как раковая опухоль, а предательство не прощается.
Надя дали восемь лет.

Глава 7

Нина Киприянова собралась замуж за парикмахера Эдика.
Нина была очарована этим молодым человеком. Он был не по-офисному раскованным и, как думала Нина, кое-что понимал в женской красоте.
Особенно ей нравилось, когда он выпив немного пива, залезал на стол и демонстративно выступал против всех музеев и театров мира.
- Надо их взорвать и построить там спортклубы, - говорил он, когда кто-нибудь на вечеринке начинал «выпендриваться».
Нина громко смеялась и тайно ждала от него предложения. Предложение было сделано где-то в пути на скорости сто сорок под музыку «техно».
Когда свадебный наряд был готов, Нина притащила его в офис, чтобы похвастаться находке, которая ждала ее только в десятом по счету магазине.
На вид скромное, но на самом деле очень дорогое платье цвета беж было расшито мелким бисером и предназначалось для достаточно тонкой фигуры.
- Девочки, венецианское кружево! – радостно сообщила Нина.
Девчонки опешили:
- Нина, до свадьбы платье нельзя никому показывать. Это плохая примета.
- А я не верю в этот бред!

Свадьба была пышная. В тот же вечер молодые отправились в тур.
Вернулась из тура Нина недовольная, и свое свадебное путешествие описывала нехотя:
- Ну-у, хотя бы выспались, - говорила она, - не более.
Первой неудачей оказалась случайная встреча в аэропорту с секретарем нашего генерального директора, которую она терпеть не могла.
Она рассказывала:
- Мы погуляли по дьютику, потом объявили посадку и мы пошли к гейту, и тут у меня все опустилось внутри, потому что я увидела Ладышеву! И где? – ревела она. - В очереди на наш самолет! Ей что другого места нет на всем «Шарике», только рядом со мной? Я ей говорю: Наталья! Вы не в Кемер? Оказалось, нет. Слава Богу!»
Нинка так ей и сказала в лицо: «Слава Богу!»
Заветный отель оказался не достаточно большим и даже без собственной территории. Море было слишком мутное, пляж не убирался, лежаки поломаны, вентиляция в ванной комнате не работала, так что дверь все время приходилось держать открытой. Animation team вызывала у Нины тошноту, как она сказала.
Обещанного шампанского и торта для новобрачных в номере не оказалось, и неулыбчивый ресепшен вообще сделал круглые глаза на замечание «где торт». Потом правда старший менеджер сгладила недовольство, извинилась и, широко улыбаясь, сказала, что они исправят свою ошибку и поздравят их от лица администрации отеля, но торта в номере по прежнему не было.
Через два дня, когда они снова встретились в лобби гостиницы, старшая менеджер побеспокоилась:
- Ну как, съели торт?
- А никакого торта не было, - сказала Нина.
Старшая менеджер сделала большие глаза и ничего не сказала.
Вечером в номере появились долгожданное шампанское и торт, но приключения на этом не закончились, потому что шампанское было кем-то заботливо вскрыто и, видимо давно. И даже под пробкой торжественных газов не наблюдалось.
В завершение «бесподобного» отдыха, в день отъезда, молодоженов заставили заплатить за какой-то телефонный звонок из их номера, о котором они ничего не знали и из-за чего чуть не опоздали на самолет.
Конечно, это привело в бешенство и без того недовольную Нину, но ругаться с отелем она не стала, все это она привезла в Москву.
Промучившись пару дней от холода, дорожных пробок и довольно быстро опостылевшей работы, она начала скидывать накопившееся раздражение, как это принято у психопатов.
От нее пришло дурацкое письмо:

Уважаемые сотрудники!
Позвольте напомнить вам, что работа нашей команды в компании требует от каждого максимальной собранности, аккуратности и, конечно же, ответственности, как за нашу работу, так и за работу наших коллег. Поставленные задачи необходимо решать в самые короткие сроки. Проверка отчетов г-на Хоремана не была решена в положенное время, что привело к тому, что ваша коллега (то есть я), являющаяся ответственной за всю службу FIN, два дня оставалась на работе до 21-00.
Напоминаю вам, что это второй случай невыполнения задания в срок (reference Mr. Tend).
Обращаюсь к вам с настоятельной просьбой на будущее: относитесь к порученной работе и коллегам ответственно, аккуратно, дисциплинированно и с уважением.
Если у вас возникнут вопросы, прошу их задавать мне лично. Если возникают проблемы с решением поставленных задач, прошу вас вести записи.
С нетерпением жду ваших объяснений о причинах невыполнения заданий в срок.
Заранее спасибо.
Н.Киприянова.

Она сидела совсем рядом со мной вся такая загорелая и ухоженная. Ее прическа была на редкость хороша, такая, что залюбуешься. И я не понимала, почему в ней столько злости и за что (должна же быть какая-нибудь причина) она нам говорит спасибо?
Мне казалось, у этой фразы не хватало продолжения: «Спасибо, что вы согласны помолчать. Ну, а что вам еще остается делать?»
На всякий случай, отвечать ей никто не стал.
И все же мы недоумевали. «Наша коллега» вышла замуж, отдыхала две недели на морях, тогда как мы свой отпуск только во сне видим. Она должна быть удовлетворена во всех мыслимых и немыслимых местах, а вернулась злая, как ядовитая змея.
Наверно, что-то ее терзало изнутри, сводя с ума. Может быть, банальное суеверие, которое иногда преследует нас в дороге, и поэтому мы ждем чего-то плохого от глупых нестыковок и неприятных мелочей, вроде подвыпившей компании свободной молодежи, цинично испортившей нам полет из Москвы матерком с последних рядов салона самолета.
Да еще улыбчивая гид в платье цвета гангрены, настойчиво призывающая собрать по пять долларов с каждого для водителя автобуса «во имя волшебного турецкого отдыха».
Да мало ли каких глупостей вокруг: холодный кофе, испачканный чемодан, невыспавшийся таможенник.
А может быть, рано утром на рассвете она всматривалась тайком в женственные черты лица своего мужа, пока он еще крепко спал, и вдруг поняла, что она его не любит. И никогда не будет с ним счастлива, с этим человеком? Что она только хотела ненадолго спрятаться от тоски? Или, может быть, это он сознался, что задуман неправильно и женщины его радуют только до определенного момента?
Но позднее она все же выдала нам свою тайну. Оказывается, она не находила себе места из-за выкидышей, случившихся у нее дважды подряд. Но, что обиднее всего, врачи так и не смогли установить причину, и говорили, что в ее случае они бессильны.

Глава 8

Андрей мне звонил также регулярно, как Ринат. Каждый раз назавтра. Я уж ненароком подумала, не знакомы ли они. Отчего все так совпадает?
Но, конечно, они не могли знать друг друга…
В тот вечер, когда Андрей позвонил мне впервые, я только что вернулась из кино. Я смотрела «Маугли» 1957 года. Андрей сказал: «Я знаю этот фильм. Я его смотрел. Хорошая картина». Мне показалось не просто странным, а невозможным событием, что мы оба видели именно этот фильм, который показывают раз в несколько лет в единственном кинотеатре в Москве. «Маугли» - абсолютно неизвестный фильм, а с обывательской точки зрения - вообще непонятный. Детская сказка Киплинга, снятая как взрослое кино, где кроме Маугли нет ни одного героя человека, а только дикие животные. Но почему Андрей мог его смотреть?
Потом я долго ломала голову, можно ли рассчитать вероятность этого события? Мне казалось, что вероятность этого события настолько мала, что оно не могло случиться в реальной жизни. Оно безусловно из области сверхестественного или даже запредельного.
Мы в тот вечер пересказывали «Маугли» друг другу. Я очень люблю пересказывать мастерски написанное кино: «Блеф», «Игру», «Джеки Браун», «Вальмонта». Это так интересно. Есть только один фильм, который невозможно воспроизвести в словах – это «Рукопись, найденная в Сарогосе». Я думаю, его никто не сможет передать, даже посмотрев пять раз подряд.
Андрей намекнул, что нам нужно куда-нибудь сходить, что скоро Восьмое Марта – праздник весны.
Ринат тоже запланировал встречу, так как Новый Завет был куплен, и ему хотелось со мной многое обсудить.

Андрей позвонил восьмого днем, я уже вернулась с прогулки по Нескучному саду. Там и вправду наступила весна.
Он сказал:
- Объявляется весна! Ты не против пойти погулять?
- Конечно, не против.
Мы договорились встретиться в три часа на «Третьяковской».
Только я положила трубку, тут же раздался звонок Рината. Я была в отличном настроении, но времени на разговоры было мало.
Я еще должна была привести себя в порядок.
Я сказала:
- Извини, я ухожу через пятнадцать минут.
Он расстроился. Пообещал перезвонить позже.

Мы гуляли с Андреем по Третьяковке, словно приглядываясь друг к другу. Потом пошли гулять по весенней Москве. Мы перешли по мосту на Красную площадь, посидели на скамеечке в Александровском саду, прошлись по Моховой и оказались у консерватории. Все двери были открыты, второе отделение, наверное, уже началось. Мы не знали, что делать.
Неожиданно из здания вышел какой-то человек и, заметив нас, махнул нам рукой:
- Быстрее, быстрее заходите, вы успеете, сегодня хороший концерт: Моцарт и Шнитке.
Как будто ждал нас.
После консерватории мы зашли в кафе. Устроились за маленьким уютным столиком и долго сидели там и пили вино. И в кафе кроме нас никого не было.
Андрей проводил меня до подъезда, поблагодарил за прекрасный вечер и помчался к метро, чтобы успеть к часу ночи на пересадку.

Через день они позвонили одновременно. И я слышала в трубке одновременно два голоса. В это сложно поверить. Но я в своем уме, я действительно слышала два голоса, и я их узнала.
- Алоу, Юля? – сказал Андрей.
- Але, Юль. – сказал Ринат
-Андрей? – спросила я.
Тут послышались короткие гудки, они оба куда-то пропали.
Я не знала, что делать. Телефон зазвонил снова. Я схватила трубку.
- Але, – послышался голос Рината.
- Привет.
- Я звонил только что, – сухо сказал он. – Почему ты назвала меня Андреем? Ты, что, еще с кем-то встречаешься?
- Потому что звонил Андрей.
- Так значит, есть еще и Андрей?!
- Андрей есть. Но я с ним не встречаюсь. Мы с ним были вчера в Третьяковке.
Мне почему-то не хотелось говорить Ринату, что обычно я торчу дома, а с Андреем встречалась в первый, и может быть в последний раз.
Да как бы оно ни было, это ведь не его дело!
- Я не думал, - в ужасе завопил он, - что ты так развратна! Как ты можешь!... Одновременно!.. С двумя мужчинами!
- Что, - спросила я, – что с двумя?
- Я никогда, и ни при каких обстоятельствах не пошел бы с женщиной в кино, в театр (какая разница), если уже собрался жениться на другой.
Так вот в чем дело, - осенило меня. – Он просто хотел на мне жениться. Как же я не поняла этого сразу! Какое-то нелепое телефонное знакомство, всего несколько разговоров по проводу – и, оказывается, я уже стала его невестой.
- Да ты понравилась мне, не скрою. Но сейчас я изменяю свое решение. Я не желаю иметь дело с распутницей. – Он был уже зол. – Ты слепа, как котенок! Тебе не известна страшная тайна. Ты никогда не сможешь понять, как все серьезно в этом мире, если совершаешь такие поступки…
«Он бредит?» - подумала я.
- А тайна, я все же тебе скажу, тайна эта всего в двух словах, – он подходил к самому главному. – Их трудно найти в Библии, эти слова, они скрыты между строк. Слова эти – «страх Божий».
Ринат и вправду был «умен», раз уж нашел столь идеальную максиму. Он мог бы стать хорошим начальником. «Страх божий» - это то, на чем держится бизнес, ведь порядок невозможен там, где не трепещут перед шефами, где не приходят без пятнадцати девять и не засиживаются до ночи, не докладывают о всех последних событиях и, хотя бы раз в неделю, прилюдно не льстят и не восхищаются начальством.
Трудно представить, что бы было, если бы начальники стали чуть добрее и хоть ненадолго подружились бы с подчиненными, все развалилось бы на фиг, к чертям в один миг. Анархия. Деградация. Банкротство.
Вероятно, Ринат хотел от меня услышать: «Конечно, я не знала этого, о, Ринат. Как хорошо, что есть ты, Ринат, и что ты мне это рассказал, о, Ринат».
До свидания, Ринат!


Глава 9

Марина Хаменко, просидев на больничном целый месяц, вышла на работу. Все улыбались ей, спрашивали о здоровье и всячески выказывали свое расположение.
Она подошла ко мне с виноватым видом, и казалось, сейчас начнет извинятся за то, что мы тогда невольно увидели. Но мне самой хотелось просить у нее прощение, ведь у меня не хватило смелости разогнать толпу зевак. Многие люди примитивно устроены: для них чужая беда – тайное утешение.
Все лицо Марины было покрыто синяками.
Я, не скрывая ужаса, спросила:
- Что это?
- Опять было плохо, – сказала она и тяжело вздохнула.
- Дома?
Конечно, ей было тяжело говорить на эту тему.
- Я принимала душ, рожок выскочил из рук… - ее голос еле заметно дрожал. - Еще и соседей залила, пока в себя пришла, - сказала она и потупила взгляд.
Боже мой, - подумала я. – Бедная Маринка! Она живет совсем одна. Она ведь могла захлебнуться, обжечься, разбить голову о кран! Вот, где беда!

Еще через месяц приступы у Марины прекратились, и она хотела выйти поскорее на работу, но директор принял решение, оплатить ей лечение в хорошем санатории, продлив ее «отдых» еще на месяц.
Марина вернулась из санатория через неделю. У нее опять случился приступ и врачи категорически отказали ей в санаторном лечении. «Собирайте вещи и поскорее отправляйтесь домой. Мы не хотим отвечать за вашу жизнь», - сказали они.
Марина вернулась поникшая, без надежды на улучшение. Ей дали простую работу - рассчитывать бензин, всего на полдня. Мы, конечно, уже знали, что Ганская направила какой-то официальный запрос то ли в Минздрав, то ли в какой-то Комитет о том, может ли фирма держать больного с таким диагнозом на должности бухгалтера. Кроме того Ганская подсуетилась и нашла доктора, и не простого, нашла даже академика, который наблюдал Марину регулярно и, по всей видимости, составлял отчеты о состоянии ее здоровья.
Не трудно догадаться, что творилось в душе у Марины - больная, и совершенно одинокая, она знала о грозящем ей увольнении и была на грани срыва.
Я утешала ее, как могла:
- Успокойся, никто тебя не уволит! Не имеют права.
В медицинской энциклопедии я прочла статью об эпилепсии, где, в частности, было сказано, что «лицам, подверженным эпилептическим припадкам нельзя управлять транспортом, работать с огнем, плавать. Особенности же личности больных эпилепсией – это педантичность, аккуратность и трезвость, что делает их незаменимыми работниками в некоторых областях деятельности».
Я показала эту статью Марине.
- Вот видишь, - сказала я, - это про тебя. Самые лучшие качества для бухгалтера – аккуратность и педантичность – у тебя они, в отличие от многих здесь работающих, в полном объеме.
Она улыбнулась сквозь слезы.
Через месяц Маринин академик написал хороший отзыв для отдела кадров о состоянии ее здоровья. В нем говорилось: «Рекомендуется укороченный рабочей день и соблюдение схемы медикаментозного лечения. Противопоказаний для работы в офисе нет.»
А через неделю с ней снова случился приступ. На этот раз гораздо серьезнее, и все перепугались еще больше, чем в первый раз.
Скорая страховой компании ехать отказалась, сославшись на то, что это не страховой случай.
- Но ведь в прошлый же раз вы приезжали, - сказала Нина.
- В прошлый раз она была в бессознательном состоянии, и мы по инструкции обязаны были оказать первую помощь. А сейчас мы с вами знаем, что это не состояние комы, а хроническое заболевание, которых в нашем страховом списке нет. До свидания.
Марину увезли в городскую больницу, а через две недели уволили по состоянию здоровья.

Глава 10

Вскоре из декрета вернулась Вика. Оставив годовалую малышку на няньку, она явилась на службу и стала наводить порядок, перекручивать гайки на свой манер. Она вернула маленькую иконку на старое место рядом с телефоном, разослала всем приветственный е-мэйл и… приступила.
Она вызвала всех нас по очереди на собеседование.
Как правило на подобных встречах обсуждались наши индивидуальные планы или общие производственные вопросы. Например, пересмотр правил отчетности, упрощение документооборота или создание какой-нибудь новой электронной системы контроля или типа того.
Но в этот раз все было не так.
- Говорят, – она посмотрела на меня пристально и как бы поправилась, – ходят слухи, - неподтвержденные правда... Что вы много пьете чай.
Я помолчала, предвкушая футбол в одни ворота. Конечно, мне не хотелось с ней ругаться, нужно было что-то ответить:
- Даже если и так, за это ведь не расстреливают.
- Ну, нет, я понимаю, ты работаешь быстро, четко и не делаешь ошибок. Это я так... И все же я хочу, чтобы ты, чтобы вы все вместе, каждый понедельник присылали мне отчет о проделанной работе за каждый день прошлой недели. Меня не интересуют отписки и общие слова. Это должен быть подробнейший отчет, что вы сделали. Если говорили по телефону, то с кем и о чем, и обязательно указывайте сколько ушло на это времени. – она сделала паузу и посмотрела на меня пристально. - Я хочу знать сколько проверяется финансовых отчетов каждый день, сколько в них документов и на какую сумму. Это ясно?
Вика замолчала, видимо, желая услышать хоть какую-нибудь реакцию.
- Хотите нас вывести на чистую воду? – как пришибленная спросила я.
Мне от всего этого было не весело.
- Мы хотим проанализировать все эти отчеты, а потом серьезно поговорить с теми, кто ворует ваше драгоценное время, – сказала она строго.
Я почему-то почувствовала, что эта фраза была заготовлена заранее.
 - Почему вы не успеваете делать свою работу? – не унималась Вика. - Только ли потому, что ввели новые путевые листы и увеличили бюджеты по отделам?
- Нет, не только.
- Ты можешь сейчас не отвечать, подумай хорошенько.
- Вы знаете, - сказала я, будто бы обращаясь не лично к ней, ведь мы с ней давно были на ты. - За полгода штат отдела продаж увеличился на пятьдесят человек. А это пятьдесят мобильных телефонов, сотни новых звонков и гора дополнительных отчетов ежемесячно. Вы же знаете, что эта публика и шага не может ступить без нашей помощи: «Когда мне перечислят аванс? А сколько? А почему столько? А можно еще? А когда мне дадут машину? Ой, я ничего не понимаю в ваших цифрах…» И так далее.
Серьезных причин было предостаточно, но мне не хотелось ей это разжевывать. По существу, ей не было никакого дела ни до нас, ни до нашей работы. Хотела бы что-нибудь изменить, не с чаепития бы начинала.
Видно, Карина Мухаммедовна накрутила ей хвост, прочитав в ее глазах тоску по брошенной дома девочке. И Вика, чтобы продемонстрировать свое трудовой задор, сразу же перешла в стратегическое наступление.
- Я знаю, что отдел продаж самый тупой, - ответила мне Вика. – Но я не хочу, чтобы по конторе про мой отдел ходили разные слухи. Я хочу, чтобы вы, приходя на работу, занимались работой, а не чаепитиями, каталогами и хрен знает чем.
Слово «хрен» звучало у нее часто. Это было ее слово-джокер, которым она подменяла все, в чем не хотелось разбираться. Вика также подчеркнуто небрежно называла фирму конторой, а нас, естественно, девочками. Наверное, так, принижая все и всех, удобнее было руководить. Скорее всего, у нее не было личного авторитетного примера в жизни, хорошего шефа или сильного учителя. Наверное, ее унижали и дома и в школе, тыкали носом в институте. А, может быть, настойчивая всеконролирующая мама и до сих пор звонит своей Вике, чтобы то продиктовать название замечательного нового лекарства, то рецепт кулинарного блюда или напомнить о давно обещанном визите вежливости.
Возможно, солидная Вика никак не может сбежать с детской площадки своей мамы. И эта должность - просто еще одна неудачная попытка доказать ей, что она - взрослая девочка, и может обойтись без советов.
У тебя, Вика, - думала я, - есть двадцать подчиненных, ты можешь вызывать их на серьезный разговор в свой кабинет, можешь распоряжаться их работой, можешь похвалить или пожурить. Но ты, вытесняя свое прошлое, не хочешь видеть в них себя. А они так же, как и ты, рано или поздно догадаются, что все это - обычная игра в шахматы, где пешки, безусловно, последние, но голос-то у них никто не отнимал.
Вику отвлек телефонный звонок.
Любая из нас может сделать красивую карьеру где-нибудь в другом месте, или просто уволиться и жить в удовольствие вообще по-другому, вне офисов, - думала я.
Я не сомневалась, что она без труда может заменить меня двумя новенькими, и в сущности, в ее списке ничего кроме имен не изменится.
А что, вот сейчас возьму и напишу заявление об уходе, – размечталась я. - И гора с плеч.
Вика закончила телефонный разговор и снова сделала строгое лицо, словно бы угадав мои мысли.
- И еще, - она сделала длинную паузу, а я ерзала на стуле и не понимала, что я могу еще сказать, чтобы она от меня отстала (может, предложить ей выпить чаю?) - Лично от тебя я жду предложений, как нам реорганизовать систему по авансовой отчетности. Ты знаешь, что у нас давно назрели перемены. – она опять помолчала. - Карина Мухаммедовна меня просила набросать предложения и просто свежие мысли, что можно было бы сделать в вашем подразделении... Ну там, карты корпоративные выдать, может быть еще что-то...
Я молчала. Конечно, я могла бы оказать ей посильную помощь в предстоящей реорганизации, но в ее интонации было что-то угрожающее и обвинительное. Мне показалось, что Вика борется со мной и не хочет принимать в свою команду. Как будто до сих пор не может мне простить того, что я осмелилась выбивать себе контракт. К стати сказать, безрезультатно.
- Подумай, пожалуйста, - по-доброму сказала она.
Я сидела и думала: «Значит, я была права, Карина вставила тебе семиведерную клизму. Ты и без того дрожишь от страха перед будушим, потому что отвыкла от режима и рабочей суеты, потому что бессонные ночи и детский плач в пять утра никому не даются легко. Тебе потребуется целый год, прежде чем ребенок встанет и сделает первый шаг, еще через год он научится уверенно быстро двигаться, держать ложку и не ронять все подряд из рук, в три года он сможет формулировать свои бесконечные желания и мысли и худо-бедно их высказывать, а не орать белугой, и только в четыре с ним можно будет договориться. Целых четыре года!
А вдруг кто-то разозлится на тебя и уволит, прежде чем, твой ребенок встанет на ноги, и ты не сможешь жить на одну зарплату мужа, оттого, что еда нынче дорого стоит, а хочется еще построить теплый дом с пластиковыми окнами, лакированной лестницей и пищевым электрошредером. Ты едва старше остальных, а выглядишь как сорокатонная бомба, заедающая внутренний дискомфорт тортами и жареным мясом. Но ты будешь и дальше приходить сюда, чтобы днем наставлять щелбаны покорным бухгалтерам, а дома за ужином жаловаться, что ты устала от этих тупиц, чтобы мужу и в голову не пришло тебя тормошить в ночи для любовных ласк.
Я бы могла сказать ей так: «У тебя, Вика, есть все основания нам не доверять. Мне жаль. Но Карина просила тебя, ты и пиши.»
- Я не знаю, - сказала я. – Смогу ли я...

Однажды я отказалась от должности главбуха. Моя однокурсница Наташа тогда говорила, что ей нужны верные и старательные люди, и что у меня все будет нормально.
Может быть, зря я тогда отказалась от ювелирного и пошла во Франсье? За это время я бы научилась заполнять с легкостью все эти балансы и z-отчеты. Работала бы сейчас, сама себе хозяйка, и ни о чем бы не беспокоилась.
Если бы мне предложили выбрать себе начальницу, одну из двух: Вику или Наташу, я бы не задумываясь, выбрала Наташку. Она по крайней мере не упрекала бы меня в том, что я на работе пью чай. И вообще, мы неплохо бы ладили, а главное, доверяли бы друг другу. Иначе ведь в маленькой фирме нельзя. Мне Наташа все равно нравилась, хоть она и торгует паленым золотом.

Вечером, придя домой, я опять вспомнила Наташку и набрала ее номер. Меня охватила ностальгическая тоска по ушедшим временам.
Обворожительный мужской голос сказал:
- Слушаю вас.
Я, чуть заикаясь, попросила ее к телефону.
 - Наташа в Турции, — прозвучало в ответ.
Значит, у Наташки все неплохо! Магазин ее не обанкротился, а дома ее ждет голубоглазый красавец-атлет. В этом я даже не сомневалась, у нее был особый талант знакомиться и выбирать себе мужчин.

Глава 11

Мне и в самом деле вдруг страшно захотелось уволиться по своему желанию. Я пришла домой и, не зная чем заняться, позвонила Вале.
- Привет, Валь.
- А, привет, - сказала она. - Ну как ты?
- Как после первой серии «Фанни и Александра».
Валя кино не любила, точнее, ей некогда было в нем разбираться. Она переспросила:
- То есть плохо?
- На самом деле, ничего нового, - промямлила я. – Снова хочу уволиться.
Я достала из настенного кухонного шкафа бутылку коньяка и налила рюмку.
- Представляешь, эта жирная сволочь Вика устроила электрический стул. Надавала нам каких-то глупых заданий, будто ждала этого всю жизнь.
- Так что случилось-то?
- Она там где-то шаландалась целый год…
- Не шаландалась, а валандалась, - поправила меня Валя.
- И вот пришла, - ни, тебе, благодарности за хорошую работу, ни хотя бы курсы какие-нибудь или отгул. Один решительный наезд. Хорошенькое собеседование.
Я отпила коньяку, согрев горло. Это было то, что нужно.
- Иногда надо для порядка…
- Она хочет, чтобы мы писали отчеты о том, чем мы занимаемся ежедневно на работе, учитывается все – бумажки, звонки, пустые разговоры, бездумное гуляние по коридорам. Все со строгой хронометрией. Представляешь?
- Бред. Такого даже в советские времена не было.
- Ну вот, а после этого, она меня как бы в помощницы принимает – мол, напиши свои соображения по реорганизации, придумай что-нибудь, как упростить делопроизводство и все такое. Типа, с нами надо что-то делать, надоели хуже больного зуба, но вот что? Этот наезд про отчеты меня просто выбил из колеи.
- Может, все не так плохо, - сказала Валя. – Многие талантливые люди учитывают свое время письменно. Хороший способ не растратить жизнь на ерунду. Представь, если бы обычный человек попробовал описать подробно хотя бы один свой прожитый день - кроме сна, еды, ковыряния в носу у телевизора и мелких незначительных дел у него же почти ничего нет.
- Я понимаю, о чем ты. Но это ее не оправдывает.
- Но с этим можно немного поиграть, - весело сказала она. – Проблемы нужно решать в начале.
- Уволиться?
- Это ты всегда успеешь. Сначала закачай в нее комплекс вины и обменяй его на то, что тебе нужно. Если она не круглая дурочка, то сумеет понять. Может, даже немного начнет тебя уважать.
- Как?
- Сходи к ней снова и скажи, что ты не против написать отчет для Карины, но тебе не хватает опыта. Скажи, что на собеседовании ты растерялась от «напора», но в принципе у тебя тоже есть, что сказать. Ты дашь ей понять, что тебе не слишком понравилось ее поведение, и заставишь почувствовать виноватой.
- Понимаю, мне нужно с ней обменяться состоянием.
- Ну, да. Подготовь заранее, и объяви ей какие тебе нужны курсы - английский или что-нибудь еще. Заключи сделку. Играй ва-банк: если она тебе откажет, она будет виновата вдвойне. У тебя будут все основания не делать ничего, что она просит. Скорее всего, у нее хватит ума подписать тебе заявление на курсы – пойдешь учиться, получишь «корочки» о повышении квалификации или сертификат, найдешь хорошую работу.
- В любом случае, мне это «Франсье» никогда не нравилось.
- Вот видишь, как все хорошо. Да и вообще, все хорошо.
- И ты, Валя, молодец! Я тебя обожаю.

Глава 12

В понедельник я зашла в кабинет Вики. После моих слов она, помедлив какое-то мгновение с ответом, все же разрешила мне пойти на курсы, и даже записаться на английский.
Я вернулась на свое место в отличном настроении и ясно представила себе нашу с Викой встречу лет через пятнадцать…
Мы, случайно столкнувшись где-нибудь в центре города, остановимся, забыв о делах, и разговоримся о жизни. Нам будет приятно осознать, что у нас с Викой вдвоем есть одна общая история, что в этом огромном городе не все такие чужие и посторонние. Мы будем стоять и разглядывать друг друга, испытывая радость хотя бы потому, что обе выжили и переселились в будущее. И не будет между нами ни малейшего намека на старые обиды и разногласия. Плохое вообще быстро забывается. Мы обсудим наших общих знакомых, успехи детей и недавний интересный отпуск у моря.
Обсудим, если только обе к тому времени не скурвимся на столько, чтобы не пройти мимо, демонстративно отвернувшись.

Мое заявление вернулось ко мне через неделю из отдела кадров с пометкой Карины, которую она ставила для Ганской: «Out of the budget. She need’t English in her work». Кто-то по ошибке положил его в мой бокс.
Эта ремарка Карины означала, что никакого повышения квалификации мне не светит, что я нужна только как рядовой солдат, пушечное мясо, кусок дерьма, цельнометаллическая оболочка. Меня надо драть, молотить и мутузить, пока дым не пойдет из ушей, пока я, наконец, не пойму, что так устроен мир.

Глава 13

В субботу мы ходили с Андреем в кино на Эмира Кустурицу «Жизнь как чудо». Фильм про балканскую войну оказался веселым, остроумным и жизнеутверждающим. Кустурица, наверное, самый узнаваемый режиссер. Актеры у него все поют, танцуют, дерутся, любятся, женятся, разводятся. Одним словом, развлекаются на полную катушку. Я подумала, что нам очень не хватает такого колорита - музыки, гор, зеленых лугов. На этом кино я в прямом и переносном смысле слова отъехала – побывав в веселой компании сербов.
После сеанса мы зашли в уютное кафе. Я спросила Андрея:
– Тебе понравился фильм?
– Да, но мне не понравился произвол режиссера, – ответил он.
– Что это значит?
– Я все время видел, как режиссер борется со сценаристом.
– Пожалуй, ты прав, и у меня было легкое чувство, что первая часть как бы состоит из отдельных сценок. А вторая часть немного другая – слитная, что ли.
– Да, не сценок, а эстрадных номеров, – поправил меня Андрей. – В этом-то и проблема, что придуманные сценаристом герои танцуют под дудку Кустурицы. А в большом кино это непростительно, потому что никто не должен мешать другим делать свою работу. А тут… Режиссер обыграл сценариста, выражаясь по-спортивному.
– Разве это плохо? Кино же получилось.
– Кино получилось авторитарное и нецелостное. Но никто не спорит, что Кустурица – гений.
– Ну, я же тебе об этом и говорю, – обрадовалась я. – Что бы он там не наворотил, это сделано во имя искусства!
– Ну, да, наверное. Во имя искусства. Как это у Гераклита – не следует забывать, что борьба идет повсюду, и что справедливость есть борьба.
Наверное, я ничего не понимаю в мужских играх. Почему, собственно, жизнь должна быть борьбой?
– А разве нельзя снимать кино без борьбы? – спросила я.
Он махнул рукой:
– Можно. Но для этого нужно родиться Антониони.
– Он такой один?
– Может и не один, но «Blow up» снял именно Микеланджело Антониони.
Я знаю, что Андрей обожает «Фотоувеличение». И его взгляд на кино, на мелкие детали и интерьеры совсем отличен от моего. Он обожает модного фотографа Томаса. Его красивый кабриолет, на котором тот возит разное непонятное старье в свою студию. Он восхищается, сценой, где фотограф раздевает и упаковывает Джейн Биркин и ее подружку в гигантские листы бумаги. Андрею нравятся все-все мелочи, и даже стильный наряд Томаса - черный бархатный пиджак и белые брюки.
А я вся внутренне дрожу от страха, когда фотограф во второй и в третий раз идет по пустынному ночному парку, чтобы найти тело того убитого мужчины. И когда фотограф, находит в печальном свете луны то жуткое место, а там никого нет, он поднимает голову и смотрит сквозь ветви на ночное небо. Самый последний кадр – этот шум дерева на фоне мертвой тишины парка, где еще недавно лежал труп неизвестного мужчины, но его больше нет. Лично мне после этого неожиданного поворота становится окончательно не по себе, но весь мой животный ужас растворяется, и я не боюсь продолжения.
Микеланджело Антониони для меня, как гром и молнии для первобытного человека. Радостно, страшно и глаз не оторвать.
Я рассказываю Андрею, что больше всего люблю у Антониони фильм «Профессия: репортер», снятый в 1975 году, когда мне было уже два года.
Мне кажется, что эта история отчасти про меня. Я впервые хочу признаться в этом вслух, в том, что я так же потеряна для окружающих, как герой Джека Николсона. В обычной суете, я, конечно, забываю об этом, становлюсь нормальной, озабоченной и практичной. Но стоит мне вспомнить этот фильм, бескрайние пейзажи Африки, как я замолкаю, боясь выплеснуть это состояние завороженности, которое отчетливо помню с самого детства.
Я вспоминаю дикий песчаный берег Онеги, может быть, даже это было мое первое впечатление о жизни. Мне два годика. Мы приплыли сюда на моторке. Родители заняты на сенокосе и, как мне кажется, не видят меня из-за высокой травы, я совершенно одна сижу в теплом песке и перекладываю его с кучки на кучку, выбирая мокрый, тот, по которому только что пробежала волна. Песок мелкий, чистый, почти белый. Мне не хочется, чтобы за мной приходили родители, я готова греться на солнце и жмуриться от блеска перекатов реки хоть целую вечность.
Герой этого фильма – известный репортер - разочарован в жизни, и давно не в состоянии сопротивляться происходящему. Его работа – заказной обман, собственная жена спит с другим, а возвращение домой в Европу похоже на дурной сон, от которого хочется проснуться где-нибудь в горах или пустыне и все забыть. Однажды он берет интервью у какого-то уважаемого шамана и тот рассуждает: «ваш вопрос намного больше говорит о вас, чем мой ответ обо мне». Эти слова разочаровывают его в своей судьбе, где все почему-то предопределено и исправить уже ничего нельзя. Повсюду – неизбывная печать и рок.
А потом несчастный случай затягивает его в опасную шпионскую игру революционеров и заставляет отказаться от себя в прямом смысле. Николсон так вживается в чужой образ, что забывает, кто он есть на самом деле.
- Вот это как раз то, что нам всем и нужно, - подвожу я черту, пересказав Андрею сюжет фильма.
Он молчит, но я знаю, что он со мной согласен.
Я тайно радуюсь тому, что для нас кино - общее увлечение, еще одна подаренная жизнь, «с которой вывели пятна скуки». У нас, как у мечтателей Бернардо Бертолуччи, всегда есть предмет для восхищений и бесед.
За соседний столик подсаживаются две юные девицы. Блондинка и брюнетка. Они оживленно ведут очевидно начатый где-то за пределами кафе разговор, к которому мы теперь невольно прислушиваемся. Уж слишком громко и вызывающее звучат их голоса. Блондинка, оказывается, недавно вернулась из Турции. Год назад она отправилась туда танцевать в варьете. Но на самом деле стала стриптизершей в ночном клубе, а в свободное от работы время обслуживала турок.
– Ну и как? – поинтересовалась брюнетка.
– Вначале противно, потом ничё, – индифферентно ответила блондинка.
– А симпатичные там были?
Блондинка глубоко задумалась.
– Не-а, не было. — И добавила: – Все беззубые, вшивые и жутко вонючие. К нам чаще всего приходили бедуины. Они живут как в Библии, на то, что бог пошлет.
– А деньги-то у них откуда?
– Денег у них куча. Наркота, рабы, да мало ли еще откуда.
– Типа, с гор спустились?
– Типа да. Но воняет от них! – Блондинка заткнула двумя пальцами нос, оттопырив мизинец для убедительности.
– И вы с ними?..
– А куда деваться? Паспорт отдала. Денег нет. А мама в Архангельске.
– Ваще-е.
– А знаешь, – вдруг с умным видом изрекла блондинка, – артистка из фильма «Интердевочка», не помню ее имя, какое-то прибалтийское, сказала, что это просто профессия такая.
– Ну, да, древнейшая профессия… – вздохнула брюнетка. – Только вот зачем мы пять лет учились в МАИ?
Я вдруг осознаю, что тоже не хочу больше продаваться, не хочу делать вид, что мне это приятно, играть чужую роль.
- Да, ты знаешь, а я увольняюсь, - говорю я Андрею.
- Почему?
- Мне противно быть товаром.
- Только не говори, что бухгалтер – это продажная женщина, это надумано, - он косит глазами на девиц, но они заняты собой и ничего не слышат. - Эти двое унижаются и рискуют здоровьем в сто раз больше, а зарабатывают наверняка меньше, чем ты. Наверное, тебе просто скучно, потому что твоя работа неинтересна? Хотя, наверное, любая работа в каком-то смысле проституция.
- Да уж с бедуинами, наверное, поинтереснее, - сердито хмыкаю я. – Хотя, ты прав, наверное, у каждого же свои «бедуины».
- Ты про свое «Франсье» всегда так смешно рассказывала.
- Потому что мне на самом деле грустно.
- Слушай, а, может, тебе попробовать написать историю? Только напиши с юмором!
- Звучит, прямо как заказ режиссера сценаристу.
- Мне почему-то кажется, что ты могла бы классно описать это свою фирму.
- Ты думаешь?
- Я просто уверен, что у тебя получится. Слушай, а правда, возьми и напиши обо всем. Напиши роман про себя, про то, как ты приехала в Москву, как училась, как стала бухгалтером. Ты сможешь!
- Но кому будут интересна такая банальная история?
- Жизнь состоит из банальностей. И что теперь? Зато и сведешь счеты, со своими «бедуинами». Только будь откровенна. Чем честнее и злее будут твои слова, тем интереснее читателю. Откровенность в наше время – это мода и стиль. Сейчас принято выворачивать душу по телевизору, в ток-шоу, в биографиях и дневниках… А кому нужна художественная выдумка?
- Ты считаешь, что это может что-то исправить?
- Конечно.
- Не знаю, не могу судить. Но есть одна вещь, о которой я всегда мечтаю – это путешествие. Когда я очень устаю, то ночью мне сняться другие страны. И тогда, становится легче. Иногда в метро я закрываю глаза и вижу высоченные горы, хотя даже не знаю их названия…
- Это Гималаи, - смеется Андрей.
- Это горы без названия, но это могли бы быть и Гималаи, если бы я точно знала, как они выглядят.
- Я тоже очень люблю горы, - теперь уже серьезно говорит Андрей. – Придется нам съездить в Гималаи. Тогда и проверим.
- Но это невероятно сложно!
- Но ты же не против?
- Я - за!

Глава 14

Самолетом до Непала десять часов с одной посадкой в Эмиратах. Но мы решили лететь через Дели. Шесть часов, и вот она Индия.
Сначала мы наблюдаем в иллюминатор только белый русский снег, искрящийся, но скучный. Через три часа показались маленькие синие барашки Каспийского моря, еще через час хорошо видны красноватые горы Пакистана с маленькими ярко-зелеными ровными квадратиками садов. Еще через час горы становятся выше, и выглядят как чистая небрежно смятая бумага. Маленькие селения разбросаны то тут, то там. Скученные серые коробки жилых домиков наверно кишат маленькими шустренькими человечками. Может быть, даже они иногда выходят на улицу и передвигаются по узеньким тротуарам, но мы с нашей высоты можем об этом только догадываться.
Вот под нами широкая река. Можно предположить, что это Инд. Он мощный и стремительный, даже с пяти тысяч кажется, что он шириной в километр.
Я догадываюсь, что так начинается любая страна – одноцветными схемами городов с лучевыми направлениями ниточек-дорог, на которых иногда видны игрушечно-маленькие бегущие машины. Раньше я об этом не знала, потому что я лечу за границу впервые.
Вскоре все вокруг резко темнеет: голубое становится розовым и фиолетовым, а потом превращается в сине-черный. Над Индией загораются электрические огоньки. Их становится все больше, и они становятся все крупнее. Это потому что наш самолет снижается над делийским аэропортом.
Индия способна шокировать любого европейца. Она шумная и яркая, стремительная и агрессивная. Но при этом она сохранила феодальную религиозность и древнейшую историю и архитектуру.
Индия – это пряные запахи, яркие цветы и огромное количество попрошаек и нищих. Они вас не знают, но знают что у вас есть деньги, по крайней мере, на авиабилет и чистую одежду. И этого достаточно, чтобы повиснуть на вашей руке. Вы растеряны и испуганы, но на всякий случай скидываете нахального попрошайку и ускоряете шаг, привлекая их внимание еще больше. За спиной слышны крики: «Cheep prices. The most cheep prices». Они бегут за вами ватагой, на перебой предлагая сувенирную чепуху, склеенную наспех из того, что под руку попало.
В принципе, это будет стоить вам недорого – рупию или две, рубль на наши деньги. На них ничего не купишь, но это и не важно. Поэтому отдайте, чтобы хотя бы один из них от вас отстал. Правда, не исключено, что другие, у кого вы еще ничего не купили, догонят вас, чтобы получить то же, что получил минуту назад их товарищ.
Они необразованны и у них нет паспортов, но они хорошо усвоили, за кем можно бежать, а за кем не стоит. И вас они выбрали неслучайно. Ваш добрый взгляд – это ваша слабость, а значит, есть что отобрать.
И только опытный путешественник, который эти штучки знает наизусть, может их остановить: «Get out! I’m not tourist!»
- И главное, не смотреть им в глаза, а то заколдуют. - Скажет немец в аэропорту, когда мы слегка шокированные, купив только на третий день билеты, все же собираемся улететь в Непал.

Мы летим в Непал. Белые пики Гималаев в иллюминаторах все нарастают и нарастают. Они так близко, и кажется, что можно их достать рукой. Вот они – сахарные ледники, красивые и вечные. А где-то внизу видны утопающие в зелени непальские деревушки, в которых растут ананасы на грядках, в которых никогда не бывает зимы.

Настойчивый таксист вцепляется в нас прямо в аэропорту и предлагает отвезти в самый лучший отель Катманду совершенно бесплатно. Мы с Андреем растерянно смотрим друг на друга. Конечно, нет ничего плохого, в том, чтобы прямо с самолета отправиться в хороший отель и передохнуть, но мы не понимаем, почему бесплатно. Может быть, здесь что-то не так? Я вижу в его глазах тревогу. Мне кажется, в эту минуту он думает о том, что отвечает за меня, и поэтому должен все досконально взвесить.
Я пытаюсь сделать спокойное лицо, я уверена, что ему моя поддержка сейчас нужнее. Почему, он собственно должен принимать решения и отвечать за меня? Мы здесь оба гости, и у нас не было достаточно времени, чтобы научиться понимать Восток.
Андрей берет меня за руку и решительно говорит:
- Поехали, это только кажется, что у нас есть выбор.
Таксист помогает нам уложить рюкзаки в багажник старого такси неизвестной модели. Шашечек на его дверях мы не заметили, или они просто стерлись от времени.
Мы сидим на заднем сидении в напряженном молчании и думаем: «Кто его знает, куда он нас привезет? Может быть, нам будет уже все равно?»
Такси проезжает шлагбаум, покидает аэропорт, и метров через сто неожиданно останавливается. На переднее сидение садится человек в черном костюме и рубашке без галстука. Он так уверенно запрыгнул в машину, что лично у меня нет никаких сомнений, что это все заранее продумано и просчитано.
Я прижимаюсь к сильному плечу друга, и кажется перестаю дышать. «Зачем он сел? Мне и без него было страшно». Машина трогается, и этот в костюме не обращая на нас никакого внимания, начинает что-то говорить водителю громко и эмоционально, иногда жестикулируя.
Мы чувствуем себя идиотами, ведь мы ни слова не понимаем на чужом языке, языке непали. А на душе становится тревожно. Я не знаю, кто этот человек, но я думаю, что нормальные непальцы, верующие и трудолюбивые, так просто не разгуливают в строгих костюмах вдали от города.
«Даже если они не будут нас убивать, - думаю я. - А только заберут «Зенит» и все деньги из внутреннего кармана куртки Андрея, все равно мы сломаем голову, что делать дальше. Ведь в Непале практически нет русских, только служащие посольства, которые вряд ли работают, потому что сегодня воскресенье».
Я судорожно начинаю придумывать план: «Если машина остановится на одном из светофоров, можно будет попробовать сбежать. Но куда мы денемся без теплых вещей, мыла и зубных щеток, которые закрыты в багажнике?»
Андрей гипнотизирует затылок незнакомца, как леопард перед прыжком, и наверно, уже придумал какой-то свой план по «спасению». Он берет меня за руку и смотрит так, будто бы я читаю его мысли. Я молчу, но на моем лице написано: «Я не хочу умирать».
Может быть, громко крикнуть «stop», и объявить, например, что меня тошнит в старых машинах, и под этим предлогом выйти? Но на окраине города в надвигающейся темноте мы будем выглядеть еще глупее, - медленно соображаю я.
- Боже мой! – Это все, что я могу сказать.
Черный костюм оборачивается, будто бы только что заметил посторонних.
- Намастэ, - широко улыбаясь, говорит он. – Where are you from?
- Russia, – говорит, насупившись, мой друг.
- A, Moscow! – Уточняет он. - First time?
- Yes, - говорю я, глядя в упор в его черные почему-то улыбающиеся глаза.
Мне не хочется, чтобы он думал, что я его боюсь, но наверно, наши лица выражают что-то такое, что он без труда угадывает: «они здесь в первый раз».
Незнакомец – мужчина средних лет. Он очень похож на хорошего семьянина и любящего отца. Иными словами, он располагает к себе как идеальный аферист, и я ловлю себя на мысли, что с ним очень хочется поболтать о том, о сем.
Но зачем ему знать, откуда мы? – продолжаю рассуждать про себя я. - Он мог бы посмотреть в наши паспорта, когда убьет нас.
Теперь я представляю себе два бездыханных тела, брошенных под острым камнем в ночных Гималаях, найти которые нашим родителям будет непросто. Я почти уже готова крикнуть «stop», но меня смущает только одно: а что, если они приличные люди, и хотят только доставить нас в отель. Что они подумают про русских, когда откроется, в чем мы их подозреваем?
Я вспоминаю бесценную мудрость: главное не то, что происходит, а то, как ты к этому относишься. Это сказал кто-то из древних философов. Очень хорошо сказал.
Такси въезжает в город.
- Golden Roof Palace, - важно говорит костюмчик, указывая рукой куда-то назад и вправо.
Мы замираем при виде ослепительного золота на крыше пагоды, в котором отражается заходящее солнце.
- А это королевский дворец, – радостно говорит он.
Мы объезжаем с двух сторон высокую черную металлическую ограду дворцового парка, и въезжаем на узкие мощеные улицы старого города. Кривые, несуразные, будто бы возникшие сами по себе задолго до открытия законов геометрии и даже арифметики, они расползаются в разные стороны, иногда резко меняя направление и пересекаясь. Эти улочки похожи не то на огромного спрута, не то на пещерный лабиринт, заставленный еще и домами без номеров. А наша машина должна протискиваться буквально в сантиметре от стен с левой стороны и встречных машин с правой. От этого зеркального трафика голова отказывается думать окончательно, потому что дорожные знаки стоят слева, а наше правило «береги правый бок» превращается в «береги левый». Все наоборот.
Забыв о странном попутчике, мы с Андреем завороженно смотрим в окна. Наше такси тормозит на повороте, чтобы пропустить моторикшу, и тут «костюмчик», неожиданно открывет дверь, выходит. Он кричит нам «Намастэ» и машет рукой на прощание.
Мы оба недоумеваем, как будто нас обманули, и долго смотрим друг на друга.
- Ваш знакомый? – спрашиваю я, наконец, по-английски водителя.
- Нет, я его вижу в первый раз, - отвечает водитель, поглядывая в зеркало заднего вида.
«Galaxy» как множество других гестхаузов Катманду находится на Тамеле, в туристическом квартале в самом центре города.
Таксист передает нас менеджеру отеля, а сам быстро уезжает. Менеджер очень молод и, как все непальцы, маленького роста. Он не снимает черные очки, чтобы в наших глазах выглядеть солиднее.
 - Намастэ, - тепло улыбаясь, говорит он. – Where are you from?
- Moscow, – говорит, мой друг.
- О, Russia! First time in Nepal?
- Yes, - говорю я автоматически.
Я вижу, как он искренне играет в эту игру, что не могу ему соврать, хотя очень хочется.
На его лице светлая радость. Даже не потому, что мы из России, и не потому, что ответили на все его вопросы, он просто очень рад нашему визиту.
- По-моему, в Непале хорошо, - говорю я тихо Андрею, - такая непосредственность…
Служащий ведет нас на третий этаж и показывает крошечный номер с двумя узкими кроватями и окном на шумную улицу. Мы с одной стороны рады, что попали в отель, а не куда-нибудь еще. Но здесь как-то неуютно…
- Да-а, - удивленно протягиваю я, остановившись посреди комнаты.
Прежняя эйфория сменяется легким недовольством.
Менеджер стоит в проеме двери. Теперь хорошо видно, насколько он маленький.
- Посмотри, - говорю я другу, обводя глазами пятачок пола вокруг себя, - поставь наш багаж, достань тапочки, и все будет забито до отказа – не пройти. Это же комната для рюкзаков!
- Она и стоит шесть долларов за двоих, - говорит он, - И вообще, мы здесь будем только ночевать.
С этим я согласна, но мне не нравится.
- Нам говорили в самолете, что в городе любая гостиница с удобствами и горячей водой стоит пять-шесть долларов, так что не исключено, что мы еще и переплачиваем.
Мой друг косится на менеджера, который спокойно слушает непонятную ему речь. Может быть, он думает, что мы спорим о том, кто будет спать у окна?
- Сейчас не сезон и наверняка гостиница пуста, - говорю я. - Так почему мы не можем поселиться в номере хоть немного получше? - Я поворачиваюсь к менеджеру. - Нет ли у вас другой комнаты? Получше, с окнами во двор? – спрашиваю я по-английски.
- Нет, - улыбаясь, говорит он. – Эта самая лучшая.
Понять его невозможно, то ли нет, то ли, по его мнению лучше нет, есть только хуже.
Андрей мной явно не доволен.
- Давай останемся, они же довезли нас бесплатно, - говорит он.
Я вижу, он собирается распаковывать рюкзак. Не думаю, что он устал, просто не хочет выглядеть капризным потребителем.
Я не понимаю, почему нужно соглашаться с тем, что не нравится.
- Не пытайся быть главнее, мы путешествуем вдвоем, - говорю я ему, чтобы он хотя бы прислушался ко мне.
- Извини, я не пытаюсь, просто эти непальцы такие милые…
- Пойми, это плохая комната: здесь будет шумно, посмотри какие тонкие стекла. И вообще, здесь, наверно, три сотни гестхаусов, так почему мы должны жить в самом плохом?
Он взрывается:
- Что ты предлагаешь? Собираешься идти искать другой отель?
Похоже, это начало ссоры!
Я снова обращаюсь к менеджеру:
- Ну, покажите нам хоть что-нибудь.
- Да ладно, давай останемся, - обрывает меня Андрей.
Я огорченно вздыхаю:
- Нет, мы идем в другую гостиницу.
И тут менеджер объявляет:
- О’кей, я покажу вам еще один номер, но он значительно хуже.
Он приводит нас в просторную комнату с широкой кроватью и большим окном во двор, из которого вдалеке видны горы, а внизу садик с фруктовыми деревьями и огромным кустом розовой магнолии.
Андрей виновато молчит. Он еще скажет мне «спасибо», когда узнает о местных порядках. О том, что город просыпается в шесть утра, и все от мала до велика высыпают на улицы. По дорогам бегут в школу дети, едут допотопные велосипеды и дорогие джипы, объезжая прохожих и коров, потому что тротуаров здесь никогда не было. Ежеминутно гудят клаксоны, играет музыка, а продавцы, перекрикивая друг друга нахваливают свой товар. Спать под эту какофонию, конечно, невозможно.

Утром, мы выходим во двор, и, попадаем в цветочную сказку. Мы не спеша пьем кофе с сэндвичами и отправляемся в город.
В Непале чисто, в Непале нет нищих, и никто не испражняется на улицах. Но пешеходу по городу идти действительно опасно – забудешь про левостороннее движение и будешь сбит быстрым велосипедистом. Не прижмешься во время к стене дома, первая же машина проедет по твоей ноге, и остаток путешествия придется хромать на костылях по ухабам брусчатки, которую здесь не меняли лет пятьсот. Иногда кажется, что здесь все такое вечное: если ступа, каких полным-полно в городе, ей, по меньшей мере, полторы тысячи лет. И пагоды здесь самые древние, потому, что придумали их не в Китае, как принято считать, а здесь, в Непале. Непальские продавцы взвешивают фрукты на палке, подкидывая на одну сторону камешки. Мы тоже так играли в детстве, только здесь это серьезно. Сейчас он переложит фрукты в пакет и скажет: «кило триста», а потом вернет сдачу. Как он это делает - загадка.
Через час мы, ориентируясь то по карте, то по солнцу добираемся до западной окраины Катманду, к самому высокому месту в городе. Геологи утверждают, что эта гора была когда-то единственным островом, в большом озере в долине Катманду.
Мы поднимаемся на вершину, где стоит ступа Сваямбу. Триста шестьдесят пять ступеней вверх. Крутим молилтвенные барабаны, медь натертая до золотого блеска последние пару тысяч лет сверкает так, что можно увидеть себя, как в зеркале. Обходим вокруг монастыря, здесь повсюду монахи в бордово-оранжевых тогах. Мы идем в буддийский храм, снимаем, как положено, у входа обувь, и садимся осторожно на пол, слушая уже начавшуюся пуджу.
Пожилые монахи читают священные заклинания – мантры. Молодые дуют в трубы, выдувая «звуки Вселенной». Трубы такие длинные, что лежат одним концом на полу.
После пуджи мы идем во двор монастыря, и оказываемся на смотровой площадке. Мы садимся погреться и полюбоваться открывшимся с высоты видом на Катманду. Я достаю из сумки, купленную по дороге связку пальчиковых бананов.
Вдруг откуда не возьмись, бежит стая грязных крикливых обезьян. Они окружают нас как бы между прочим, но я предвижу в их поведении заговор. Они уже успели вычистить жертвенные алтари после службы, куда верующие каждый день приносят фрукты, и ждут случая перехватить что-нибудь еще. Эти попрошайки действуют со знанием дела. Они единственные, кто здесь живет, наверное, уже миллион лет, и чувствуют себя абсолютными хозяевами.
Мне приходится им отдать половину бананов.

Мы возвращаемся пешком.
По дороге встречаем сидхов, которые, выполняя послушание, переползают на коленях из города в город. Мы видим принцессу в окне ее замка на Дурбар-Сквер, а на соседней улице мужчина выносит швейную машинку прямо на дорогу, и шьет что-то яркое, не обращая на прохожих внимания. Рядом женщина натирает пеплом медный таз и поет. Мы их жадно фотографируем и идем дальше в сторону Water Palace. Обходим вокруг стадиона, на котором сидят непальские колдуны и гадалки, и идем назад на север, в сторону Тамеля. Мы покупаем сувениры, и кричим всем продавцам «Намастэ» по два раза, как «привет» и «пока».
Только к пяти часам мы поднимаемся пообедать в оказавшийся рядом ресторан «Tibet».
Мальчишка-официант принес нам меню. Мы, умирая от голода, выбираем блюда наугад. Мне принесли горячий tomato soup, приготовленный из крахмала, томатной пасты и воды. По нашим меркам, даже и не суп, но я никогда не ела ничего вкуснее. А на второе подали fry momo – жаренные непальские пельмени, хрустящие сверху и нежные внутри. Андрей заказал noodles soup и vegetable with pork. Очевидно, это было тоже вкусно. Я никогда не видела, чтоб мужчина ел с таким наслаждением. Он проглотил свой обед, не сказав ни слова, иногда еле слышно урча, как тигренок. Наконец, он спросил:
- Что тебе понравилось больше всего?
- Намастэ-э! – запеваю я, словно песню.
- Я серьезно.
- Мне понравилось говорить волшебное слово «Намастэ». Я буду говорить его все время, может быть, даже в Москве.
- Да, мне тоже понравилось, - радостно соглашается он.
У меня и в правду возникает чувство, что я потеряла уйму времени на своей скучной планете, где люди не здороваются ни в магазинах, ни в лифтах. Мне давно бы следовало прилететь сюда, чтобы увидеть, как нужно радоваться жизни.
Потом нам приносят горячий чай с соком целого лимона, который здесь называют hot lemon. Правда его полагается пить до еды для возбуждения аппетита и дезинфекции, но мы привыкли наоборот.
Уже в темноте мы возвращаемся в «Galaxy», скидываем жутко пыльную одежду, принимаем душ, и падаем на кровать. Вот это путешествие! Ноги просто отваливаются от тела, и, кажется, что мы прошли сто километров, а сегодняшнее утро было минимум три дня назад.
Мы листаем путеводители для иностранцев, купленные по дороге, в которых сказано, что Непал - это город-музей под открытым небом. Но это невероятная чушь. Непал – это путешествие в сказку на машине времени, о которой нам рассказывали еще в детстве, но мы не знали, что сможем попасть сюда наяву.

Глава 14

Спустя несколько дней мы отправляемся в Нагаркот. Это горное селение, окруженное Гималаями, и выглядит оно как смотровая площадка.
Мы едем час рейсовым автобусом по горному серпантину то вниз, то вверх, приближаясь к высоте две тысячи метров. Но это еще не горы, а только холмы. Мы заходим в гостиницу и будим задремавшего на стойке ресепшен администратора, он вскакивает и приветствует нас.
- Намастэ, - широко улыбаясь, говорит он. – Where are you from?
- What do you think? –спрашивает его Андрей.
- Germany, – недолго думая, отвечает администратор.
- Russia, – говорит, мой друг с легкой обидой в голосе.
- Сейчас он спросит: first time? – шепчу я Андрею на ухо.
- First time in Nepal?
- Yes, - бодро отвечаю я.
Он показывает наш номер на втором этаже. Мы хотим оставить вещи, но выясняется, что на двери нет замка. Администратор приносит маленький багажный замочек с крошечным серебряным ключиком и с серьезным видом протягивает его нам. На вопрос «как же так?», служащий отеля спокойно говорит:
- Не волнуйтесь, сейчас не сезон, здесь на километры не души.
Я читала в путеводителе, что в старые времена в Непале за воровство отрубали руку, это до сих пор считается тяжким грехом.
Мы все же закрываем свой номер и отправляемся гулять. После шумной столицы, здесь чересчур тихо. Вот бежит рыжая собака. Вон человек несет охапку дров из гималайской сосны, потому что ночью здесь будет холодно.
Нагаркот – это небольшая деревня, расположившаяся на склонах гор и несколько отелей с похожими названиями: «View point», «The Himalaya», «The top of the World». Местные крестьяне выращивают рис на склонах гор. Рисовые поля здесь повсюду, они выступают широкими террасами с бортиками из грубой глины, сделанными так, чтобы в них могла, как в тарелке держаться вода.
Мы находим открытый холм, взбираемся на него и попадаем в кольцо гор, которые до сих пор возникали лишь обрывочно то тут, то там. Те, что ближе – сероватые и как бы размытые, нечеткие. Затем идут повыше, как на фото в детском саду – дети постарше. А за ними – бесконечные рады белых пиков – шести-, семи- и восьмитысячников.
Местные мальчишки сообщили нам:
- Чтобы увидеть Эверест, нужно подняться на другую гору. Это примерно два часа пути.
Мы идем по пыльной дороге совершенно одни, медленно поднимаясь то влево, то вправо. Через час пути мы видим, что горы становятся выше, их становится больше, и за теми, которые были последние, выросли другие – еще выше и белоснежнее.
Мы подходим к военной части. На воротах стоит солдат с оружием. Он, конечно, знает, зачем сюда забрели европейцы. Солдат оставляет ворота и любезно ведет нас показывать два колышка, вбитые в землю. Нужно немного присесть, зрительно наложить их один на другой, и вот она – Джомолунгма, Сагарматха, гора с мужским именем Эверест - голубоватый равносторонний маленький треугольник, высунувшийся из-за белоснежной гряды где-то далеко на границе с Китаем.
Мы его фотографируем и садимся немного передохнуть. Мне на волосы садится фиолетовая бабочка, и я боюсь ее спугнуть.
Мы сидим в сухой траве, будто бы у себя дома. Но наших ног Гималаи. Первозданная и абсолютная бесконечность.
Я молчу, но на самом деле пытаюсь справиться с мыслью о том, как мы сумели забраться так высоко. А ведь еще неделю назад была Москва.
Разве это не потрясающе?
В голове мельтешат вопросы: «Как там наша московская зима? Что новенького в моем «Франсье»? Наверное, они уже забыли о том, что я есть?»
- А может быть, все это плоды моего воображения и не было никакого «Франсье»? – говорю я вслух.
- Конечно же не было, - радостно отвечает мне Андрей. - Есть только то, что ты думаешь, твой внутренний мир и твое ощущение о жизни.
- И божественно красивы горы, - добавляю я.
На обратном пути начинает темнеть. Горы покрываются розовой краской, появляется луна и первые звездочки, потом солнце падает за гору и все становится ярко-красным.
У меня абсолютное чувство, что это самый красивый пейзаж, какой я когда-либо видела. Завтра мы придем сюда встречать рассвет, а потом отправимся к подножью Аннапурны в долину Покхара, и в заповедник «Читван».
Мы засыпаем в объятьях друг друга, и мне кажется, что я никогда не была так счастлива.

Глава 15

Мы едем на автобусе в долину Покхара по серпантину то поднимаясь к перевалам гор, то опускаясь в глубокие ущелья. Эта дорога – настоящий экстрим. Водитель, почти мальчишка, не сбрасывает скорость на поворотах, а только сигналит, предупреждая встречный транспорт: «берегись, я близко!». А встречные, если они рядом, тоже сигналят, и тогда оба, ориентируясь на звук, притормаживают.
На дорогах много осыпей и обвалов, и мужчины разбирают их вручную, чтобы не задерживать транспорт. А их жены с детьми тем временем сидят недалеко и дробят щебенку для откосов дорог, постукивая камень о камень.
В каждой деревушке два-три дома, банановое дерево, рядом стог сена, наверно, для коровы, и вся деревня работает на дороге.
Водитель переписывает нас, пассажиров автобуса, в блокнот, на всякий случай. Если мы не дай бог перевернемся, доставать нас будет некому, и его непонятная запись – это все, что от нас останется.
Мы не думаем о грустном, а смотрим по сторонам, завороженные красотой гор, неожиданных шумных рек с берегами из больших валунов и экзотической растительностью.

Через пару часов водитель останавливается у придорожного кафе и мы выходим размяться и перекусить.
Река в этом месте подходит совсем близко к дороге. Можно даже взять чашку кофе и сидеть на камне, глядя на стремительное течение.
Андрей говорит:
- У нас остается всего неделя.
- Так мало?
- Не хочешь уезжать?
- Смеешься? Променять Гималаи на тот кошмар, где мы будто бы живем?
Река бурлит, словно разговаривает. Мы молчим, где еще такое услышишь.
 Мне и вправду не хочется уезжать отсюда. Я как будто стала смелой, и чувствую себя здесь превосходно.
Мы приезжаем в Покхару через семь часов. Уставшие, мы выходим из автобуса и мое сердце замирает при виде ослепительной Аннапурны.. Она огромная, она очень близко. Хочется остаться здесь навсегда, но время неумолимо...

Глава 16

Пора возвращаться.
Через неделю, мы приезжаем в аэропорт, проходим контроль багажа на старинном рентгеновском агрегате, на котором нарисован перечеркнутый фотоаппарат. Мы получаем штампы в паспорте, проходим границу и идем в зал ожидания. Все собравшиеся пассажиры одного нашего рейса в Дели хотят попасть домой к Рождеству.
Проходит три часа. Никто не знает, почему мы так долго сидим. Один пожилой мужчина из австралийской группы говорит нам:
- У них в Непале все условно, включая расписание. В прошлый раз, например, мы сидели здесь четыре часа, потому, что пилот проспал. Пассажирам так и сказали, мол, подождите, пока он проснется и придет.
Австралиец рассказывает, что ему семьдесят пять лет, что он архитектор и он много работает. За всю жизнь он объехал наверно сотню стран, поэтому пребывает в абсолютном спокойствии и ничего не боится.
Незаметно за разговорами проходит еще час. По радио что-то объявляют. Это может означать все что угодно, мы даже не поняли на каком языке говорил невидимый голос.
Все пассажиры начинают шушукаться, обсуждая, услышанное. Оказывается, так непонятно для нас объявили посадку в самолет.
Мы очень рады, что наш следующий рейс из Индии домой не сорвется.
Самолет взлетает и мы на прощание машем Гималаям рукой, ведь никто не знает, вернемся ли мы когда-нибудь сюда снова.
Я закрываю глаза и отчетливо понимаю, как я не хочу покидать эту страну, как мне будет не хватать узких улочек, экзотических запахов, добродушных непальцев и этих великих гор.
Стюардесса предлагает напитки.
- Водки, - говорим мы не то от усталости, не то от печали.
- With ace or juice?
- Pure vodka!
Она сильно удивляется, но подает то, что мы просим.
Мы опрокидываем по пол рюмки водки, хотя лучше не становится. Стюардесса приносит нам курицу в соусе с шафраном. Мы молча съедаем ее, и все равно не весело. Зажигается табло «Пристегнуть ремни». Самолет кружит над аэропортом, но в иллюминаторах видны только черные тучи и мгла.
И тут слышится голос пилота:
- Уважаемы пассажиры, мы разворачиваемся и возвращаемся в Катманду. Дели не дает нам посадку.
Пассажиры делают глубокий вздох: ох! Кто-то истерически смеется, а кто-то, всхлипывая, плачет.

Мы возвращаемся в аэропорт Катманду в одиннадцать вечера. Еще час уходит на формальности: получение багажа и прохождение границы.
Мы с Андреем прибиваемся к компании европейцев, русских здесь нет. Все громко спорят об одном и том же: сколько нам придется ждать хорошей погоды. Никто не знает, что будет дальше. Сначала мы еще пытаемся предугадать свое будущее, но потом просто молчим, и больше всего хочется лечь на мраморный пол и уснуть. Кажется, что стресс перерастает из паники в полную безнадегу.
Так проходит еще час.
Я не чувствую под собой ног, только озноб во всем теле, будто я нахожусь в холодном вакууме, как мясной продукт. Я не могу ничего планировать и ни о чем мечтать, потому что и думать больше не могу. Так я устала.

После полуночи вдруг появляется официальное лицо. Он говорит, что все пассажиры нашего рейса едут в гостиницу ночевать за счет авиакомпании. А в десять утра будут организованы автобусы к самолету.
- Сегодня в Дели плохая погода, но не волнуйтесь, - радостно говорит он, - завтра вы улетите.
Мы приезжаем в пятизвездочный отель «Yak and Yeti», получаем ключи. Служащая отеля говорит, что для нас накрыли ужин в ресторане, но все ужасно хотят спать.
Мы идем в свой номер, ложимся и засыпаем в одну секунду. Я не могу передать, как благодарна всем богам за мягкую постель и за подаренную надежду не пропустить завтра в полдень наш рейс на Москву. Пока еще есть небольшая вероятность, что мы к нему успеем.
Дальше было, как он сказал: утром мы позавтракали, сели в автобус и приехали в аэропорт. Потом прошли досмотр и границу, и в приподнятом настроении снова сели в зале ожидания перед летным полем. Так мы просидели до трех часов дня, гипнотизируя взглядом единственный самолет на поле. Нам опять ничего не объясняли. Пассажиры тихонько гудели, кое-кто уже опоздал на свой следующий рейс.
Мы сидим все вместе с нашей компанией. Англичанка Мэри, двое немцев – Стефан и Моника, кучерявый швейцарец, преклонных лет бразилец, который называет себя на американский манер Полом, его жена и американка из Сан-Франциско с японской внешностью Ли. Они все время спорят, что им делать дальше, если вдруг рейс в Индию будет снова отложен.
Стефан с Моникой рано утром уже побывали в офисе «Lufthansa», чтобы получить справку о метеоусловиях, но им отказали. А Мэри и Ли разыскали «British Airways», пытались там поскандалить и даже грозили судом, но представитель спокойно сказал:
- Если Дели не принимает, значит, у них и просите.
Здесь вообще не принято повышать голос.
Немец-студент Стефан выдвигает целую теорию о том, что представитель авиакомпании всех обманул с погодой. Утром в гостинице Стефан видел по Euro news, что в Дели солнечно и без осадков, и еще там говорили про какой-то политический переворот…
- Very strange! – он щурит глаза и смотрит куда-то вдаль.
- А что, если там взорвали аэропорт, и не хотят нам об этом говорить? – тревожно спрашивает Моника. У нее большие испуганные глаза, а на шее красная косынка.
- Вот именно! – подхватывает ее студент. - И мы останемся в этой дикой стране на полгода, пока все не уладится!
Их интересный разговор прерывает официальное лицо, который пришел снова чтобы сказать, что Дели пока не принимает, но возможно, что мы улетим сегодня. Или завтра.
- Прошу всех оставаться на своих местах, - радостно говорит он. – Как только мы получим сообщение об улучшении погоды в Индии, мы отправим ваш самолет. А сейчас мы приглашаем всех на кофе и сэндвичи от нашей авиакомпании.
Мы получаем пайки и продолжаем общаться.
Бразилец Пол рассказывает, что совершает первое в жизни кругосветное путешествие.
- Нужно только попасть в Дели, - говорит он, элегантно придерживая чашку кофе. - А потом мы сядем на самолет «British Airways» и улетим в Лондон, из Лондона в Нью-Йорк, а потом домой, в Рио.
Пол рассказывает, что он юрист, и уже много лет работает в американском благотворительном фонде. Его направление – страны третьего мира.
- Вообще-то в Непале я был по делам, - говорит Пол. – Моя работа – разговаривать. В этот раз я проводил беседы с непальскими женщинами в деревнях, где по-прежнему сильны древние обычаи, и женщина после смерти мужа должна кончать жизнь самоубийством. Бывает, что некоторые не могут найти в себе силы на самоубийство, к примеру, ради детей, тогда дом этой женщины ночью поджигают «добрые» соседи. Вот такая темная страна. - Тяжело вздыхая, говорит он.
Рассказ Пола меня шокирует. Я думаю: «Что такое эта пустяковая задержка рейса и то, что самолет в Москву уже улетел по сравнению с тем, что у кого-то сегодня умер муж и нужно покончить собой, чтоб избежать позора перед людьми? Что такое эти два или три дня ожидания, по сравнению с тем, ты еще жив, а она должна попрощаться с жизнью?».
- Это помогает? – спрашиваю я Пола.
- Постепенно мы приводим их в чувства, объясняем, что жизнь человеку дается один раз. И я верю, что современный мир скоро справится с подобной дикостью, - говорит он хорошо поставленным голосом.
- Но они живут не в современном, а в религиозном мире, где у человека много жизней, - говорит мой друг. – Для них ведь это не дикость, а освобождение или даже подвиг во имя веры и во имя любви.
- Да, да, вы правы, - хмурится Пол, - с точки зрения мужчины, это до слез романтично. Но цивилизованное сообщество не может жить спокойно, пока есть такие непонятные страны, как Непал. Поэтому у меня еще очень много работы.

За разговорами незаметно темнеет. На часах одиннадцать. И мы снова отправляемся обратным путем: на границе в паспорта ставят отметку «cancel», потом мы получаем в который раз просвеченные рентгеном чемоданы и рюкзаки, садимся в автобусы и едем на ночлег в «Yak and Yeti».
Мы рассаживаемся на диванах в лобби и ждем, пока секретарь на ресепшен разложит по паспортам ключи. Нас снова приглашают в ресторан поужинать, не смотря на то, что уже полночь, но мы отказываемся.
Швейцарца из нашей компании зовут Крис, он музыкант. Крис садится рядом с нами и рассказывает, что по Индии и Непалу он путешествовал один. Крис говорит, что его самолет во Франкфурт недавно улетел, но вид у него мечтательный, как будто он со всем происходящим согласен.
Вдруг Крис наклоняется к нам и таинственно шепчет:
- А вы знаете, это очень странно, что мы попали в этот отель?
- Почему? - удивляемся мы.
- Як и Йети – это снежные люди, а с ними шутки плохи...
Крис невозмутимо достает из своего маленького рюкзака красный мешочек, развязывает его, извлекает оттуда серебристо-черные детали флейты, аккуратно их собирает и играет какую-то необычайно красивую лирическую мелодию. Становится легко и приятно, и мы с Андреем пьяные от усталости плывем на волнах музыки в неизвестность.

Ночью мне снится сон, будто бы я разговариваю с двумя великанами. Они все настойчивее повторяют: «First time in Nepal?» Я им отвечаю: «да, да», а потом понимаю, что моего голоса совсем не слышно. Проснувшись утром, я думаю, что бы это значило?
За завтраком я спрашиваю Андрея:
- А кто эти снежные люди?
- Толком никто не знает. Но шерпы говорят, что это двухметровые волосатые дикари…
- И они существуют?
- Наверно да, - улыбается Андрей, - иначе бы так отель не называли.

После завтрака мы снова едем в аэропорт. Мы опять сидим в зале ожидания и ничего не знаем ни о погоде, ни о нашем рейсе. А я все время думаю, про Яка и Йети.
- Наверно, эти снежные люди с человеческой ступней сорок пятого размера - всесильные божества, - говорю я Андрею совершенно серьезно, - и они очень не хотят, чтобы мы отсюда уезжали.
- Мы и не уезжаем, - отвечает Андрей, улыбаясь.
И мне кажется он серьезно не воспринимает мои слова.
- А ты не прочь пожить здесь еще немного и подумать о несерьезности человеческого существования?
- Как я могу отказаться от такого заманчивого предложения? – говорит он шутливо. – Но только…
- Что? - спрашиваю я строго.
- Я останусь, но только с тобой.
По залу ожидания снова проходит какой-то шумок. Не то мы пропустили очередное объявление, или измотанные пассажиры обсуждают чьи-то слуховые галлюцинации. Нам не до них.
- Улетим мы домой или нет, одному Богу известно, денег на новые билеты у нас все равно нет, – говорю я Андрею.
- Это верно. - Он тяжело вздыхает.
- Но ведь есть какая-то истина в том, что мы как дети ни за что не отвечаем, и на все воля божья?
- Ни за что не отвечаем! - повторяет он мои слова.
Спустя некоторое время мы все же садимся в самолет и берем курс на Дели.
Через час, когда должны были появиться очертания аэропорта, мы видим только белый смог. Похоже, что погода не улучшилась.
Пилот объявляет:
- Мы над Дели, но я опять ничего не вижу. Если найду какую-нибудь дырку, попробую туда зарулить.
Пассажиры смеются. Андрей берт меня за руку. Я закрываю глаза, и благодарю судьбу, что мы вместе. Я тихо шепчу ему:
- Если разобьемся, то вдвоем…
Мой друг обнимает меня крепко, и почему-то улыбается. Теперь мне не страшно, ведь у нас все будет хорошо.
Самолет описывает круги, наклоняясь крылом и прорезая тучи по спирали. Вокруг один только туман, и ничего не видно. После десяти минут «поисков» появляются серые полосы аэропорта и виден город: мы совсем низко над землей. Пилот снова разворачивает самолет и изящно заходит на посадку. Мы мягко приземляемся. Я прижимаюсь к крепкому плечу Андрея, и счастливо вздыхаю. Весь салон кричит «браво» и аплодирует, а некоторые даже плачут.

конец
________________________________________