Глава вторая

Щегольская

…до звонка



Инна Степановна открыла холодильник, привычно вздохнула, потрогав гладкую холодную поверхность советского монстра, и вынула три пачки кефира. Сегодня придет Ниночка с сыном Сашенькой, внуком Инны Степановны, надо постряпать блинов, которые семья Щегольской очень уважает. Последнее время Инну Степановну стала беспокоить Ниночка, дочь не приходила вот уже месяц, и старуха стала уже подумывать, как бы не забыла о ней родная кровиночка. Данил, непутевый муж Нины (иначе, как «непутевым» Инна Степановна зятя не звала), может и позабыть, что у него теща есть, – Щегольской все равно, равно как и на Сашенькину забывчивость. А вот Ниночка… Нехорошо о матери-то забывать.
Щегольская вылила на шипящую сковороду порцию теста и вяло подумала, что не успеет даже измерить давление – как вспомнила, что сегодня Нина наведаться должна, так и подскочила к плите с просони, так с блинами до самого приходу и простоит. Что же, приходится жертвовать своим здоровьем, чтобы удержать около себя дочь, чтобы накормить ее фирменной выпечкой, чтоб она была довольна и желала бы вернуться в материнский дом. А давление… что ему сделается? Можно измерить, покуда порция блинов готовиться, в конце концов, это не самое важное в жизни.

Пушистый кот Базель Иваныч, породистый, дорогой – с ярмарки, старый, как и его хозяйка Инна Степановна Щегольская, пришел на кухню и выразительно громко мяукнул. Щегольская молча указала на миску, в которой плескалась вода, а рядом, в синеньком глиняном горшочке, дышала жаром ароматная рисовая каша с мясом. Но кот прекрасно знал, чем пахнет, и хотел именно то, что готовила Инна Степановна. Он задумчиво постоял около миски и мяукнул еще раз.

– Пошел прочь, боров старый.

Кот вылупил огроменные шары и грациозно вильнул хвостом. Щегольская замахнулась на него полотенцем, и котяра, с грозным шипением, ретировался.

– Вот паразит, – прошипела Щегольская, скидывая душистые блин в тарелку с синим ободком; таких тарелок у нее было очень много – давнишние подарки, еще со свадьбы.

 Много чего сохранилось с того душного 2 августа 1924-го, когда розовощекая, пышногрудая Инна Степановна Хомяченко вышла замуж за Валеру Щегольского, парня простого, ненавязчивого, только что отслужившего армию. За Валеркой гонялось полдеревни, но парень решил четко: судьбу свести с Хомяченко, с Инной. Сама Инна, дочь купца Хомяченко, единственного человека в деревне, способного привести мало-мальски приличные вещи из-за границы, пряности из Индии, и китайский, душистый чай, – всегда была на привилегированном положении. Если сельский клуб организовывал бал, то первые пригласительные, яркие четкие и вкусно пахнущие городской типографией отправлялись Щегольским и Инне в частности, а остальные – побледнее, не яркие, грязноватые и откровенно вонючие – остальными девушкам деревни. Если делили какой-то двор, а Хомяченко выкупал тот участок, то звалась сначала надменная Инна, она решала – нужен ли семье такой двор. Если считала, что нужен, то первой выбирала себе покои, а потом все остальные члены большой купеческой семьи преступали к осмотру имения.Таких покоев у Инны были сотни. В деревне все считали Инну чем-то божественным, снизошедшем до их никчемной жизни… Местные кумушки ломали голову над тем, кто же сможет составить пару первой деревенской красавице, а Инна даже не заботилась об этом. Девичью честь она потеряла еще в восьмом классе, с торопливым пастухом Василием, прямо на сеновале, чтоб не временить. И теперь при необходимости обращалась к нему за «помощью». К слову сказать, красавица Инна обладала просто жутким сексуальным аппетитом, и после таких вот встреч, Вася уходил еле живой. Но и Инну и Василия все устраивало, усложнять никто ничего не желал. А уж выходит за кого-то замуж, стирать носки и спать до половины третьего, – чтоб успеть состряпать завтрак к пробуждению мужа – Инна тем более не желала. Она любила поспать да одиннадцати, сладко позевывая съесть приготовленные мамой плюшки и пойти гулять на чистый пруд. Семейная жизнь для нее была пятном, которое она прятала в груде белья, чтобы не стирать. Чистить придется, но можно не сегодня, а завтра. Или потом как-нибудь.
Когда Василий умер, сгорел как светоч от жесткого туберкулеза, ранее именуемого чахоткой, Инна немного загрустила. На похороны, естественно, она не пошла – что ей там было делать? К тому же, когда Вася умирал, то несколько раз произнес ее имя, словно бы в бреду, а вот сестры больничные заприметили эту странность, имя-то известное – Инна на деревню такая одна, и потихоньку обсуждали новость в ординаторской: не чистая Иннушка-то, красавица наша.

– Васька хам, паразит, прости душу грешную, снасиловал ее, – защищали Инну одни.

– Инну снасилуешь, – хмыкали другие. – Сама кого хочешь оприходит.

– Может и изнасиловал, да раз, а потом что? Она его? И по кругу? – восклицали третьи.
Поэтому приход Инны на кладбище в день погребальный был бы ошибкой. И она не пошла, впрочем, по другой причине – в деревню приехал видный красавец, прямо с армии, Валера Щегольский. Инна заприметила его сразу же, блеснула глазами, облизнула губы и взялась за охоту. То, что происходило в то время, еще таким словом не называлось, но теперь этому стремительному захвату, быстрому, резкому и неотразимому есть специальный термин – блицкриг. Инна захватила Валеру за пару недель. А когда он хотел было свильнут от нее куда-то не направо, она заголосила на всю деревню, что во чреве у нее дите от Щегольского. На парня стали косо смотреть, и ему пришлось сделать предложение Инне (она, естественно, думала долго, громко «ревела» у себя в комнате, прощалась с холостяцкой жизнью и просила быстрой и не мучительной жизни с новым мужем). О том, что она была до этого с Васей, постепенно забылось… да конечно нет! Кумушки болтали без умолку, не одна местная сплетница язык сломала на пересказе интимной жизни Инны, слухи дошли до родителей девушки, до жениха. Был скандал, большой и шумный, на котором совсем не смутившаяся Инна сказала:

– Ну и что? И что? Зато я одна такая, непревзойденная!..

Кумушки, поперхнувшись, заткнулись; бабушки в ужасе закачали головами и стали трясясь осуждать, словно Божий закон написан не для них; родители шумно вздохнули и прослезились, а Валера рассмеялся: что правда, то правда такой жены ни у кого нет и не будет, она ж из грязи вылезла и повысила себе цену!..

Свадьба была грандиозная, на всю деревню. Еще долго после празднования мужики-алкоголики молились на Щегольских (Инна взяла фамилию мужа) за качественный самогон и пряные огурцы. Гуляли за большим столом, протяженностью в триста метров, для его сооружения пришлось купить тридцать кубов пиломатериала и пробудить всех алкоголиков: чтобы помогали. Угощения деревенские бабы варили около недели, а когда все выложили на стол, то просто взвыли от голода и накинулись на еду.

После вселенского пира молодожены отправились разбирать подарки. Среди них было шесть наборов сервиза, три упаковки германских штор и парчовые занавески. Если не считать кухонную утварь (кастрюли, сковороды, прихватки всех цветов, дуршлаги, противни и прочь.), то толком не подарили ничего.

...Инна Степановна достала из шкафа свое любимое серебренное блюдо, которое умудрилась купить на ярмарке в Петербурге за сущие копейки, и вывалила туда гору блинов, постелив на донышко тряпицу, чтобы не окислилось. Заварив зеленого чаю, Инна Степановна отправилась мерить давление, пить таблетки и капли, чтобы к приходу Ниночки с семьей еще успеть попудрить носик и выглядеть «потрясно».



*


Миша

…до письма


– Миша, тебе чай с сахаром?

Я вынырнул из книги и промычал что-то вроде: «Мне без разницы». И тут же обозлился – Катька ведь не отстанет, пока четко и понятно ей не ответишь. Вместо того, что бы что-то блеять, стоит ответить ясно и твердо.

– Катя, мне без сахара.

– Опоздал, я уже положила, аж две ложки, – радостно сообщила сестра, входя в комнату. – Что читаешь?

– Да вот… новая книга…

– Купил?

Я напрягся. Конечно, я купил книгу – не украл же, хотя, признаюсь, бы за мной такой грех! Вот только, денег совсем мало, а я на томики трачу. Неприятно. Неправильно. Вот только почему? Я сам зарабатываю, сам трачу. Да, у меня на попечении сестра, но ведь я ей ни в чем не отказываю, она покупает себе то, что хочет, мы отлично питаемся – в холодильнике помимо всего прочего полно фруктов, в квартире современная техника, в шкафу полно одежды, Катя регулярно ходит к косметологу, маникюрше и прочим мастерам. Все вроде бы цивильно, а нет, неприятно на душе, что я деньги не на Катю потратил, а на себя.
– Почитать дали, – солгал я и почувствовал себя сволочью.

– Миша, не надо врать, это некрасиво. Ты купил эту книгу. Ты сам зарабатываешь деньги и сам можешь их тратить, –словно бы прочла мои мысли Катерина.

– Я ж болею, значит, в этом месяце наш доход сократиться вдвое, стоит попридержать бюджет. А я не смог…

– Я не думаю, что от двухсот рублей что-то катастрофическое случиться, – сказала Катя и поцеловала меня в щечку.

– Спасибо, милая, – искренне сказал я, потому что чувствовал себя последней сволочью, когда рассчитывался за томик в магазине. Когда у меня нормальная зарплата таких денег мне не жаль, но когда она снижается – как в этом месяце из-за моего гриппа, будь он неладен, стоит затянуть пояса – может не хватить на еду.

– Я спокойно могу прожить в этом месяце без обновки! – сказала Катя.

– Ты что?! – я помотал головой. – Ты девушка и должна выглядеть идеально!

– Ощущение идеального не всегда создают новые вещи, – улыбнулась она. – К тому же, когда ты в последний раз покупал себе джинсы?.. Вот и я о том же. Сколько у нас денег? Лишних?..

Я подавил усмешку. Лишних денег не бывает, но Катюха имеет в виду те деньги, которые не надо тратить на продукты и оплату коммунальных и прочих услуг. Я подсчитал в уме приблизительную сумму.

– Долларов триста.

– Нормально. Давай деньги, я прошвырнусь по магазинам, присмотрю тебе джинсы и новую футболку, или пуловер?.. А еще у тебя ремень прохудился, и на кроссовки уже смотреть страшно, а тебе послезавтра в спортзал идти! Нужно купить тортик, и отпраздновать… одно дело.

– Какое?..

Я достал кошелек и отсчитал сумму. Катя взяла деньги и спрятала их в сумочку, потом наклонилась ко мне и спросила:

– За шесть лет ты часто устраивал себе праздники? У тебя только одно на уме – чтоб мы жили хорошо! Я тоже хочу о тебе заботиться. В организации праздника принимаю участие не я одна.

– А кто еще?

– Не скажу. Но тебе будет приятно.

– Катя, может быть не надо? К тому же я не люблю сюрпризы!.. Давай лучше ты купишь себе…

– Хватит! – решительно прервала меня сестра. – Я многим тебе обязана. Если бы не ты… я бы умерла. Могу я брату своему родному устроить праздник?

Я улыбнулся и хихикнул.

– А что за праздник-то? В честь чего?

– Дорогой, завтра тебе 22 года стукнет!

– Как, – опешил я, – завтра 20 декабря?! Вчера же еще было 30 ноября!

Не надо думать, что я дурак! Просто я забываю все подряд… А ориентироваться в числах – просто сущий ужас!.. Я с трудом могу определить, когда наступит Новый год, а свой День рождения и подавно! Я составил себе такой график – после того, как напишу материал о секте – 17 декабря день сдачи, Валя, мой босс, напомнит, что через три дня у меня праздник. А так как заболел, то написал статью раньше, и отправил его по электронной почте, Валя загодя не стала пугать надвигающейся старостью. А потом забыла – она такая же рассеянная как и я. У нас даже ежедневники одинаковые (свой я, правда, потерял). Наш главред, Игорь Владимирович, называет нас «Парочкой маразматиков», потому что только мы с Валей умудряемся в день зарплаты с невинным видом уйти пораньше, сетуя на других, мол, болваны, уже шесть, а они все стоят, как будто чего-то ждут… Если б мы вспомнили о зарплате, то разумеется, нашли бы чем заняться после шести.

Поэтому то, что я забыл о своем дне рождения – не самый страшный случай. Бывало и хуже.
Сестра хихикнула и снова поцеловала меня в щечку. Я почувствовал пощипывание в уголках глаз – обо мне давно никто не заботился…

После гибели родителей я остался с сестрой на руках один во всем мире… Впрочем, расскажу все по порядку, чтоб понятно было… отчего такая реакция на простую заботу. Да и познакомиться пора.


 Наши родители воспитывались в детдоме и о своих дедушках-бабушках мы с Катюшей не знаем ничего. Мама на подобные вопросы не отвечала, а отец старался уйти от темы разговора подальше, так что после трагической гибели родителей мы с Катюшей остались одни. Друзья родителей, которые при их жизни заходили очень часто, били себя в грудь в попытках доказать свою верность и преданность, они же клялись-божились на похоронах четы Андреевых, что не оставят детей пропадать, – забыли о нас назавтра же. Когда мы уезжали из Лондона, нас даже провожать никто не стал. Когдя я уже отчаялся отбиться от социальной опеки, которая вдруг вздумала забрать Катюшу в приют, друг отца, Альберт Брахнауст, известный в Англии пистаель-фантаст, но мои просьбы о помощи ответил:
– Нельзя надеяться на других людей. Они не причинят себе неприятности. То есть не помогут тебе, Миша! Придется самому выживать.

Дело было после похорон, говорил он это в присутствии самого «близкого» папиного друга, который сорвал голос, крича что мы не пропадем – «уж со мной-то!..» – я поднял на него глаза в ожидании… опровержения этого, каких-то слов поддержки, утешения… Но он только кивнул, пожал мне руку и сказал: «Крепись, ты же мужик! Прорвемся!». Все, более никакой помощи я от него не видел.

Было бы совсем нечестно сказать, что нам не помогали. Отцовский начальник, Вадим Степанович, который когда-то казался мне человеком бессердечным, жестким и очень неприятным, на следующий день после погребения родителей, позвонил и сказал в приказном тоне, чтобы я приехал к нему. Я приехал, весь опухший от слез, и издерганный – дома осталась пятилетняя Катя, за которой согласилась присмотреть соседка. Генерал Осинцов протянул мне конверт и велел, чтобы я положил его в карман. Я отказался, сказал, что мне ничего ни от кого не нужно. Сказал, что смогу со всем справиться сам. Он ударил меня по лицу и проорал:

– Твои родители погибли из-за системы! Система обязана тебе помочь!

Я сорвался и побежал оттуда, шестнадцатилетний пацан, который только и знал, что играть в приставку на компе, играть в футбол во дворе и прилежно учиться в школе. Я не представлял что такое… умереть из-за системы. Дома я обнаружил этот конверт, генерал-таки умудрился мне его всучить в карман – как я его не потерял?.. Вскрыл его. Внутри лежали фото моих родителей и семьдесят тысяч долларов. Помню – тогда со мной случилась истерика. Я не знал, что мне делать, куда идти, чем помочь себе и маленькой Катюше.
У меня были две могилы на кладбище, пятилетняя сестра, и семьдесят тысяч долларов. И бесконечное горе, в котором мы и стали тонуть. В бесконечной тоске и слезах я провалялся неделю. Исправно ухаживал за сестрой и повторял на ее вопрос: «Где мамочка» одно и тоже:
– Мамочке надо отдохнуть… Она пусть еще поспит…

Малышка поднимала на меня небесно-голубые глаза полные слез и шептала: «Правда?». Я убегал в ванную и рыдал там под включенную воду, потому что мои слезы ее сильно пугали, она тоже начинала плакать и остановить ее было очень сложно…

Я не помню, как мы с Катей выбрались из того омута. Сколько мы продержались там, в той лондонской квартире где было так… пусто, так грустно, без родителей, я не знаю. Нас окружали вещи, которые покупали мама с папой, в холодильнике стояли продукты, приобретенные ими. Где-то около месяца я пытался справиться с депрессией, с желанием бросить все к черту и – с открытого окна. Я готов был к этому, и морально и физически. И даже встал на подоконник, распахнул окно, вздохнул свежий воздух, подумал что сейчас все кончится и… услышал:

– Не забудь, что у тебя есть я.

И не смог. Катя, стоя на коленях, протягивала ко мне свои ручки и плакала. Ей было пять с половиной. В тот день я взял себя в руки и сказал своему отражению в зеркале:
– Мужик ты или нет?! Соберись! Они погибли, но у тебя есть Катя! Ты обязан ее воспитать! ТЫ обязан выжить! Обязан!!! Обязан, обязан…

Я расколотил то зеркало в крошку – противился тому, что мне придется поднимать все это самому, я боялся, не хотел чтобы на моих шестнадцатилетних плечах висела ответственность за Катю, за себя, за нашу жизнь… Когда последний пиксель моего отражения не рассыпался и все еще надеялся спрятаться под личину депрессии и тонуть в этом омуте дальше.

Вытирая кровь с рук, я понял: фантаст Брахнауст прав, помогать кому-то – слишком тяжело. Не стоит напрягаться, парень справится сам, а если не справится – что же, постоим у гробиков еще раз. Не проблема. Тяжелее взять на себя груз ответственности за жизнь этих детей, чем скорбеть на кладбище, мол, не смогли уберечь! Погибли…

Я дал себе слово, что мы выживем с Катей и станем независимыми и успешными людьми.
Через два дня я встретился с хозяйкой лондонской квартиры, рассчитался за прожитое время (квартиру с родителями мы снимали) и купил два билета в Москву. Почему именно туда? Я всегда знал, что наши родители русские, и что на Родине у нас есть какой-то родственник, – признаюсь, я надеялся свалиться ему на голову и свесить ноги.
В аэропорт мы с Катей приехали вдвоем. Никто не выразил желание проститься с нами, остановить нас, узнать о моих планах. Никого это не интересовало. Правда, мне пришлось навестить генерала Осинцова, чтобы он помог мне выехать с несовершеннолетней сестрой за границу. Я не помню, куда он звонил, но мне он сказал – все будет ладно, только подойди к окошку и подай свой паспорт. К слову сказать, паспорт у меня был с двойным гражданством – русским и английским.

Из багажа у нас была сумка с фотографиями родителей, нехитрой едой и лекарствами – у Кати болело горло. Все, что у нас было, мы оставили в лондонской квартире – слишком больно было смотреть на вещи, среди которых еще живыми ходили наши родители.
Деньги Осинцова я спрятал в джинсы, просто положил в карман, не стал платить налог – меня никто не проверял. На регистрации я показал паспорт. Любопытная служащая аэропорта вперила взгляд в мою сестру-крошку и ехидно осведомилась где родители малыша. У меня вспотели руки, потемнело в глазах: все, сейчас ее отберут, найдут деньги меня посадят, Катюшу в интернат… Я уже почти в обморочном состоянии привалился к окошку, и тут сзади показалась представительная дама, она что-то шепнула и нас пропустили. Только в самолете я смог унять дрожь. Мы смотрели в маленькое окошко иллюминатора, прощались с Big Ban. Помню, сестра плакала и спрашивала – вернемся мы когда-нибудь сюда еще или нет. Я отвечал – конечно, надо же разбудить маму?.. Пассажиры самолета смотрели на нас с жалостью и именно она в конец доконала меня.

В Москве я нашел Валеру – отцовского сослуживца – и попросил помочь. В короткий срок Валера купил нам квартиру на деньги генерала Осинцова, помог поселиться там и устроил меня на работу в газету «Плюрализм» верстальщиком (в Лондоне я ходил на курсы WEB-дизайна и верстки печатных изданий – просто так, из интереса). Платили мало, зато стабильно денег хватало на оплату коммунальных услуг и покупку фруктов для Кати. Я оформил субсидию и стал получать пенсию.

Жизнь в Москве становилась все дороже, мне поднимали зарплату, Катя пошла учиться… Мы тужились, старались подтянуть расходы к минимуму, чтобы была возможность питаться правильно и получать витамины в загаженном городе. С раннего детства Катя понимала – из родных у нее только я. Мне не пришлось рассказывать ей о том, что родители погибли, что мы жили в Англии: она помнила все сама.

Катя втянулась в жизнь и стала активно помогать мне; когда она пошла в первый класс (я отдал ее в школу на год раньше), она уже готовила себе завтраки сама – я убегал на работу в пять тридцать утра и она давала возможность поспать подольше, убирала квартиру, стирала свои вещи, а заодно и мои – все как взрослая. Я вздохнул легче.
Школу мне закончить не удалось, но я не собирался становиться неучем, я много читал, интересовался юриспруденцией, даже сходил в МГУ посмотреть расписание первокурсников, записаться в библиотеку и взять учебники по курсу – и учился вечерами сам. На работе меня хвалили и ценили за то, что я человек абсолютно неконфликтный и профессиональный – еще и молодой! С креативом. Наш главный редактор – Игорь Владимирович Добронравов, сказал как-то мне:

– Умел бы ты писать, я бы взял тебя журналистом, светлая у тебя голова и умение есть – мыслить внутрь. Ценю.

Помнится я тогда опешил и долго отпивался чаем в комнате отдыха – услышать такое от главного редактора, который только и говорил всем – «Халявщики, придурки, ты чего написал, остолоп?!». Лена, руководитель отдела спец. расследований, сногсшибательная блондинка с голубыми глазами и идеальной фигурой, застала меня в таком состоянии и улыбнулась:

– Он так это не оставит. Я тебя поздравляю.

Я испуганно уставился на нее, а она рассмеялась и сказала, чтобы я не волновался. Через пару дней меня пригласили в кабинет к главному. Я тогда только что сверстал пять полос криминальной хроники – зрелище то еще, пытался прийти в себя от разнообразия мяса на полосах еженедельника, тихонько сидел в углу отдела, пил чай. Комнату ворвалась Лена и, поискав меня глазами, сообщила, что Игорь Владимирович просит. Я уже и забыл, что он меня хвалил за умение «мыслить внутрь», и с трясущейся челюстью потопал к кабинету Добронравова. Взявшись за латунную ручку, я сглотнул, Лена, топтавшаяся сзади, подталкивала мня в спину, и шептала – «Все хорошо, иди, не бойся». Я постучал, покраснел – прекрасно знаю, что стучать в дверь кабинета директора не прилично. И вошел.
Добронравов читал какое-то письмо с официальной печатью. Он указал мне на кресло около стола, Лене просто кивнул и снова уткнулся в бумагу. Лена прижала палец к губам, я кивнул и устремил взор на главного редактора. Личность он известная, и я по долгу службы с ним связан довольно тесно, поэтому опишу его внешность. Увидав его на улице я бы отшатнулся как придурочный, потому что от этого человека исходила такая сильная энергетика, мощь и сила что не верилось что ему всего 24 года! Он был под метр девяносто, весом больше центнера, с густой шевелюрой, разговаривал глубоким басом и уважал нецензурную брань, причем, чем громче – тем лучше. По образованию юрист, он педантичен во всем, сдавая ему верстку на проверку, я не вздыхаю спокойно, а вроде должен, нет – как только получу исчерканные красной пастой странички – вот тогда можно дышать полной грудью. Руководители отделов боялись его как огня, сдавая ему на проверку статьи, не покрывается хладным потом только Лена – ее журналисты и она сама вылизывают материалы так, что придраться Игорь Владимирович может только из вредности – но так он не делает никогда.

– Чушь, какая, – сказал Добронравов, отложив бумагу. Я вздрогнул. Он удивленно посмотрел на меня, на Лену. Потом вышел и вернулся с тремя чашками чаю на подносе. Я ошарашено – главред мне чаю принес! – взял свою чашку и посмотрел на Добронравова.

– Миша…

Я подавился чаем. Он знает мое имя, я в шоке.

– Что с ним?! – покраснел Игорь Владимирович.

– Не знаю, – процедила Лена, прорезав в моей голове дырку своим резким взглядом. поняв, что жертва убита, она повернулась к главному редактору и ответила приторно сладким голосом: – может он в шоке оттого, что раньше вы его звали исключительно «Верстальщик», а сегодня даже имя припомнили?..

– Елена, – побагровел босс, – ты у меня допрыгаешься.

Лена улыбнулась и достала блокнот. Я откашлялся. Разумеется, это шутливая угроза, никто не подумает увольнять такого профессионала, как Лена. Она уйдет из издания либо сама (если надоест), либо вперед ногами.

– Я знаю, даже то, что твоя фамилия – Андреев, – сказал Игорь Владимирович с сарказмом. Потом отпил чаю и засмеялся, просто так засмеялся, как обычный парень за кружкой пива в летнем кафе, словно не он большой босс, которого боятся все поголовно, а… студент, сдавший ненавистную сессию. – Мы подумали, что тебе стоит попробовать себя в роли журналиста, – продолжил Добронравов, не переставая хохотать.

Я беспомощно посмотрел на Лену. Та кивнула и пристально посмотрела на Игоря Владимировича, ее взгляд выдержать довольно сложно – я помню даже проснулся от него, когда ждал исправленную верстку.

Преображенский подавился и захохотал еще пуще.

– Елена желает взять вас к себе в отдел, не знаю, чем ты ее покорил, кхе-кхе… но работай там этот месяц. Верстальщика найдем нового.

– Я могу совмещать, – пискнул я.

– Не можешь, – решительно сказала Лена и посмотрела на меня Наполеоном. – Вопрос денег, думаю, решаем.

Я кивнул и допил чай – во рту пересохло.

Так я стал журналистом на неокладной основе. То есть я получу ровно столько, сколько заработал. В принципе, всегда выходит немало. Если не заболею и не потеряю способность искать материал.

В принципе вот и вся моя история – я считаю, что отделался еще неплохо. Однако – у меня все впереди, возможно для меня припасено еще много неожиданностей, и ладно, если приятных.



*



ФСК,

Иркутск, аэропорт

Альберт Анатольевич Сваров прибыл в Иркутск рано утром в понедельник. Из багажа у него был только небольшой кейс, в котором покоились копии документов о деле каннибалов. К слову, кейс находился не у него в руках, а у фельцегеля, пристегнутого к серебристому дипломату прочными наручниками. Лицо человека, который сопровождал Альберта Анатольевича, выразило крайнее изумление, когда он увидел сотню журналистов, которые ослепляли вспышками фотокамер.

– Вот такая секретность, – улыбнулся Сваров. – Утечка. Спрашивается: откуда?
Фельцегель, восемь лет проработавший в секретной службе доставки документов особой важности и секретности, впервые видел такую утечку информации. Ведь ФСК отлично засекретили эту поездку: до момента отлета никто не знал, куда отправился чартерный рейс из Москвы.

Альберт Анатольевич резко развернулся и направился к черному выходу из аэропорта. Какой-то журналист, с камерой наперевес, преследовал их, но подойти ближе не решался. Фельцегель нащупал в кармане револьвер и напряг слух, чтобы заметить учащающуюся частоту перемещения человека и вынести предупреждение.

– Вы приехали поймать каннибалов? – крикнул журналист громко и защелкал камерой. В многолюдном аэропорте стало вдруг так тихо, словно кто-то накинул огромную подушку, которая заглушила все звуки. Даже камера фотографировала молча, не издавая ни звука. Сваров, не останавливаясь, отдал распоряжение:

– Этот журналист нам не нужен.

Фельцегель сначала не понял, кому было адресовано распоряжение, но по изменившемуся лицу идущей рядом стюардессы, смекнул, что это не простая бортпроводница. Девушка немного отстала, сделав вид, что сломала каблук и придержала журналиста на пару секунд, которых вполне хватило на то, чтобы фельцегель и заместитель руководителя Федеральной службы кардиналов успели сесть в автомобиль и уехать.

Вчера ночью, сразу после собрания, пришло сообщение из Иркутска – найден труп женщины со следами каннибализма на теле. Труп был помещен в резервный, неработающий морг под охрану. Разумеется, для сохранения тела, морг запустили. Все публикации в газетах по возможности предотвращены. Фотографии с места происшествия опечатаны и помещены в специальный бокс, который опечатали и поместили тоже под охрану. Место обнаружение трупа осматривают лучшие специалисты, которые выехали из Москвы еще пять часов назад, до Сварова. У них уже есть какие-то результаты, документы готовы, осталось только все проверить и доложить в Москву. Осинцов уже на пределе, не спал трое суток, все ждет новостей из Рязани… А в Рязани усиленные патрули, подняты почти все кадры милиции – ищут труп. По идее, серийное убийство не должно отличаться логическими несостыковками, но всякое может произойти, например, жертва успела убежать (а по трупу в Иркутске ясно, что это будет женщина) и скоро появиться в милиции или… в морге, если убежать не успела.
На осмотр трупа выехал Сваров, единственный из администрации ФСК, имеющий высшее медицинское образование. Он внимательно изучил отчеты своих коллег судмедэкспертов, и еще в самолете нашел удивительную деталь: золотая краска, что была обнаружена на жертвах, имеет одинаковый состав и… примесь метала литиема. Причем, пропорция одна и та же, и источник метала – единый. Какой напрашивается вывод – материал для покраски орудия убийства у преступников один. И они этого не скрывают.

Альберт Анатольевич поставил в известность своего руководителя, что бы они могли сверить отчеты о вскрытии других тел и установили источник литиема.
 
Морг находился под Иркутском, в ста двадцати километрах за чертой города. Сваров хотел было немного вздремнуть в дороге, но фельдегель не разрешил.

– Я несу ответственность как за документы, находящиеся в этом кейсе, так и за вас. Придется потерпеть и не спать. Согласно моему трафик-режиму, мы здесь всего на десять часов. В самолете обратно в столицу сможете выспаться.

Альберт Анатольевич улыбнулся и сосредоточился на деле. За всю его медицинскую практику ему ни разу не довелось видеть трупы со следами каннибализма и он не представлял, как отреагирует его организм на это новшество. Конечно, об этом явлении он слышал, и даже видел фотографии в научных журналах о событиях блокадного Ленинграда. Однако увидеть такое своими глазами, серьезное напряжение для психики здорового человека. Последний раз он шокировал свою психику трупом ребенка, которого мать стала варить в ведре, чтобы накормить свиней. Когда приехали специалисты ФСК, женщина вскрыла себе вены, видимо минутное помутнение прошло, и она поняла, что натворила. Но девочку уже было не спасти. С женщиной поработали психиатры и установили, что она больна, диагноз прост: шизофрения.
Конечно, работая в ФСК, где ежедневно сталкиваешься со странным поведением людей, которое спровоцировано многими факторами, становится страшно. Сваров всегда поражался, на что человек может пойти из-за корысти, алчности или ревности… Простыми делами, без особой жестокости разбираются следователи прокуратуры, милиция и МВД. Но когда дело касается серьезного расстройства психики убийцы и он совершает преступление за преступлением, убивая кровожадно, с особой жестокостью и с применения насилия, вступает в дело Федеральная служба кардиналов. Чаще всего факторы, толкнувшие человека на такое страшное преступление, как убийство, просты и оттого страшны: унижение, безработица, невозможность самореализации, сексуальный голод… С ними сталкивается каждый человек. Вот только выбор: справиться или отступить, не каждый делает правильно. После того, как человек отступает, его самосознание разрушается, и начинают происходить процессы, которые влекут за собой страшные последствия. Человек становиться монстром, которого необходимо поймать и обезвредить.

Теперь к факторам, которые провоцируют совершение преступления прибавился еще и голод.

– Приехали, – известил провожатый.

– Что же, идемте, – сказал Альберт Анатольевич. – Надеюсь, вы не боитесь трупов, уважаемый фельцегель?

Несмотря на то, что морг бы не рабочим, атмосфера, которая затопила все вокруг, не давала забыть, в помещении какого учреждения они находились. Мимо поблескивающих кунсткамерных экспозиций, мимо металлических оцинкованных столов и каких-то кабинетов они прошествовали к залу, где было заперто тело последней жертвы маньяков. Специальными растворами и поддерживаемой температурой затормозили начало процессов разложения, и тело девушки предстало таким, каким было обнаружено.

Альберт Анатольевич приблизился к мертвой женщине, на ходу натягивая перчатки. На этот раз каннибалы поиздевались над лицом женщины. Осторожно повернув к себе изуродованное человеческими зубами лицо женщины, Сваров провел рукой по ранам. Очень глубокие покусы, носовые кости разгрызены, глазницы раскурочены. Видимо, помимо зубов в дело шли еще и столовые приборы – характерные следы Альберт Анатольевич обнаружил около уха и рта жертвы.

– А глазные яблоки около жертвы наши? – спросил Альберт Анатольевич у молодого милиционера, который сопровождал их.

– Нет.

– Зачем же ему глаза жертвы? – спросил Сваров.

Милиционер пожал плечами, мол, он ничего не знает, да, вроде бы, и не должен. А если бы знал – то сказал бы сам.

Альберт Анатольевич закончил осмотр тела, снял перчатки и тщательно вымыл руки. Конечно, сам факт каннибализма ужасен; однако, в медицинской практике были случаи и пострашнее. К примеру, во время второй мировой войны – в блокадном Ленинграде. Там тела находили съеденные до костей, причем – как детей так и взрослых. Телам не требовалось время для разложения – тканей просто не было. Одни останки. Но то время – то время, не нам судить голодных, умирающих людей.

Что толкнуло человека заняться каннибализмом сейчас? Когда найти себе пропитание можно без особых проблем? Альберт Анатольевич Сваров знал приблизительные ответы на эти вопросы, но даже думать о них было страшно.