Укус

Илм’ен корил себя на каждом слове, на каждом шагу. Конечно, он, человек довольно зрелый, со стабильными позициями в этой жизни и устоявшимися на неё взглядами, не должен был идти на такую глупую, бессмысленную авантюру. Да и авантюрой-то это было назвать нельзя, скорее просто неподобающим поступком, на который Илм’ена позвала заигравшая в крови молодость. Для человека его положения всего одна мысль об этом уже была сущим безумием. Он вышёл из дома, покинул благополучный район города, где всегда жил, и направился в так называемые дымовые трущобы, место мрачное, грязное и зловонное. На нечто похожее решались, пожалуй, только наиболее отчаявшиеся преступники, которым просто негде было больше скрываться, да вконец отбившаяся от рук молодёжь, не представляющая своей жизни без нездорового экстрима. Илм’ен не знал, с чем они сталкивались здесь, но поскольку тут всё же жили люди, и поскольку сам он считал себя вполне осторожным и расчётливым человеком, первое время путешествия надежда на возвращение домой невредимым не покидала его.

Но потом случилось оно. Событие сколь непредвиденное, столь необратимое. Илм’ена укусили за правую руку, между локтем и запястьем. Внезапность произошедшего и мгла ночи помешали понять, от кого он понёс ущерб, но явно это был не человек. Пострадавший смотрел на свою руку и видел большое красное пятно, рассечённое в дюжине мест длинными глубокими шрамами со скруглёнными краями. Это давало понять, что укусившее существо во время своего злодеяния сначала вонзилось в плоть Илм’ена, а потом прошлось по ней своими зубами, оставив ряд параллельных борозд. В момент укуса он не успел это почувствовать – настолько молниеносно всё произошло. Борозды будто бы возникли сразу. С не менее впечатляющей скоростью существо покинуло место преступления. То, в какую сторону оно ринулось, укушенный понял по шороху. Он посмотрел туда, но обидчик успел ускользнуть из виду.

Оставшись наедине со своей болью, Илм’ен понял, что не так уж она и сильна. Несколько сильнее мук плоти были муки души, переживавшей за то, к каким последствиям приведёт укус. До ближайшей поликлиники было чертовки далеко, посему Илм’ен даже не мечтал о своевременной медицинской помощи. Куда больше была его потребность в помощи информационной – ему надо было знать, что могло проникнуть в его кровь в момент укуса и как это способно повлиять на него.

Илм’ен начал выбираться из дымовых трущоб, сомневаясь, что вернётся в благополучную часть города раньше восхода. А ведь он ещё мог заплутать тут или наткнуться на плохих людей, или стать жертвой какого-нибудь другого существа, менее скоромного, чем то, которое его укусило. В конце концов, стражи правопорядка могли взять да запретить Илм’ену покидать границы дымовых трущоб, приняв его обшарпанный вид и странную метку на руке за признаки того, что он является жителем бедного района, откуда идёт, а таким никогда не позволяли покидать свои резервации. Илм’ен на самом деле выглядел отвратно. Сколько раз на своём пути он цеплялся за торчащие непонятно откуда проволоки, отчего одежда на нём рвалась с невозмутимым треском. Сколько раз он не различал под своими ногами широкие дыры в асфальте, где собиралась грязь, и наступал в неё, пачкая не только ботинки, но и брюки, и рубаху, поскольку всё время шёл быстрым напористым шагом, при котором встреча с лужей просто обязана была сопровождаться сотней взметающих вверх брызг. Илм’ен ещё не догадывался о пепле, лежавшем на его голове и плечах, а также о скоплении на своей спине пятен едко-зелёного цвета. Многим сверх того могли одарить его дымовые трущобы, впору было брать с собой переносной душ, гардероб со сменной одеждой и пару напичканных всем, чем только можно, аптечек. Но будь Илм’ен опытнее, он мог выйти отсюда как будто сухим из воды. А обладай он сведениями о тайных тропинках, ведущих из трущоб в нормальные районы, то запросто мог избежать встречи с блюстителями порядка. Отсутствие таких сведений и отсутствие опыта делали положение Илм’ена совсем уж никчёмным.

Вдобавок вскоре начали проявляться последствия укуса. Только ими незадачливый искатель приключений мог объяснить дикую боль, врезавшуюся в его глаза. Конкретнее, боль Илм’ен чувствовал где-то на границе глазных яблок и орбит, в которых они сидели. Ему стало страшно. Он остановился, сел на корточки, неплотно наложил на глаза ладони и начал бессвязно молиться во имя прекращения боли. Он не верил в бога, поэтому у его мольбы не было конкретного адресата; он не знал, что молитва должна быть безропотной, поэтому рисковал навлечь гнев того неизвестного, к кому обращался, но Илм’ен неистощимо верил в правильность своих воззваний и ждал облегчения мук. Так прошла минута. Потом то ли боль и впрямь стала меньше, то ли Илм’ен собрался, в общем, он снова встал на ноги и продолжил идти. Глаза он, правда, решил пока оставить в сокрытии ладоней.

Шаг теперь его был куда короче и медленнее, чёткость и направленность ходьбы подверглись ужасающей убыли. Илм’ен был сосредоточен на борьбе с болью, однако сила духа позволяла ему ещё и думать о том, куда он идёт. Имея примерное представление, в какой стороне находится выход из трущоб, Илм’ен шёл туда, но вместе с тем его всё больше терзали опасения, что, быть может, в продолжение своего пути он наткнётся на тупик. Ему надо было вновь показать своим глазам эти противные улочки, дабы стало ясно, придерживается ли он нормальной дороги, или свернул не туда. Но чем больше Илм’ен думал о необходимости оглядеться, тем больше в его органах зрения копилось болевых ощущений. Неизвестно, была ли тут прямая связь, рассуждать на эту тему стало совсем невозможно, когда глаза Илм’ена уже полностью забило сгустками тяжкого физического страдания.

Он держал свои веки приоткрытыми под ладонями и таковыми их оставил, когда отвёл от глаз руки. Ему ничего не было видно. Ни погружённого в сумрак узкого переулка впереди, ни обильного столпотворения звёзд в небе. В жизни могли произойти сотни трагических событий, принять которые Илм’ену было бы в разы проще, чем принять свою внезапную слепоту. Он столько ещё не увидел в своей жизни, и не меньше у него было того, созерцанием чего он совсем не устал наслаждаться. Его молодая жена, их двое маленьких близнецов, новый загородный дом, семейная коллекция картин, которую он мечтал пополнить. Слепота не убьёт его, но полностью лишит чувства присутствия в этом мире. Илм’ен снова закрыл глаза, в которых, как он думал, уже нет жизни, а только боль, что по сравнению с драмой потери зрения никакой неприятностью не является. Но терпеть её по-прежнему было трудно.

Его продвижение по дымовым трущобам, а также течение времени перестали иметь для Илм’ена какое-либо значение. Он потерял все свои мотивы и желания, но всё же шёл вперёд. Большая беда, стрясшаяся с ним, не могла извести в нём абсолютно всё человеческое, не могла подвигнуть к полнейшей сдаче.

Илм’ен считал, что его психика рушится. Когда перед ним явились маленькие фигурки людей, состоявшие из светло-коричневых линий, он посчитал это галлюцинацией и ещё больше отчаялся. Постепенно эти фигурки становились всё больше и больше – Илм’ен словно приближался к ним. Потом у фигурок появился фон в виде тонкой белой полоски, которая также менялась со временем, а именно становилась толще, а в своей середине – ещё и светлее. Прошло какое-то время, и Илм’ен начал не только видеть впереди себя фигурки людей, но и чувствовать присутствие этих людей на своём пути. Ещё он чувствовал, как наступает новый день, и белая ширившаяся полоска вдали означала, что этот мир заполняется светом согласно давно уже привычному для себя циклу. Да, Илм’ен опять мог видеть, но это было совсем не то зрение, которым он обладал все предыдущие годы своей жизни. Для его нового зрения больше не существовало таких ограничителей как стены или большое расстояния, окружающая действительность не смела больше обманывать его, выставляя напоказ всевозможные иллюзии, коими она так щедра для обычных людей. Глаза Илм’ена стали органом чувств совершенной иной формации, теперь они давали ему видеть гораздо больше, чем просто очертания и цвета. Они давали ему разглядывать потаённую структуру этого мира. То, что определяло все новые события в нём и давало понять их истинный исторический смысл. И он готовился взглянуть на всё это, он готовился увидеть тот чистый и прекрасный район города, в котором жил, ужасным скопищем мерзостей, лицемерия и халтуры. На самом деле он всегда был таким, просто для большинства это было скрыто. Многое ещё предстояло понять Илм’ену, а пока он начинал очищаться от тех заблуждений и стереотипов, которые были навязаны ему за время предыдущей жизни. В то же время изменения происходили и с его организмом. Боль, родившаяся и возмужавшая внутри глаз, растеклась по всему телу, но для Илм’ена это была уже не боль, а только самый верный признак того, что он жив.

Вскоре он встретился с людьми, которых не переставал видеть последние минуты. Это были обычные стражи порядка, дежурившие на границе дымовых трущоб. Когда Илм’ен приближался к этим строгим парням, он смотрел уже вовсе не на них, а на мир вокруг, который, насыщаясь светом очередного дня, открывался ему в своём истинном обличии. Удивлённый всей этой новизне, он всё больше и больше озирался по сторонам, пока полицейские не загородили ему путь и не начали дознаваться. Как раз в тот момент Илм’ен разглядывал объекты, находившиеся прямо по его курсу. Он хоть и остановился, но оторваться от них не мог. Илм’ен хотел лишь чуть раздвинуть малочисленный ряд полицейских перед собой, однако не рассчитал силы, в результате чего живой кордон разлетелся в стороны метров на 20.

Илм’ен изменился, и реальность изменилась для него. Он был подобно ребёнку, которому только предстояло узнать, что же есть мир вокруг, и как в нём надо действовать. Сам же мир пока не определился, чем для него будет Илм’ен. Но он совсем не собирался готовить для своего сверхпроницательного сына лёгкую участь.