Боль

Недавно я поняла, что значит быть счастливой оттого, что живешь. До определенного момента мысль о том, что жизнь - это действительно дар, мне в голову не приходила. Я настолько была жива, что не осознавала этого. Просто приходил новый день, я его встречала, иногда совсем не радуясь тому, что он пришел, и все. Проживая день за днем, неделю за неделей, я не боялась опоздать сделать что-то, могла со спокойной душой отложить на завтра то, что намеревалась довести до конца сегодня.
Я легко заводила новые знакомства, легко ссорилась, подчас не трудясь помириться и попросить прощения, легко влюблялась, легко расставалась. В моей голове ни разу не рождалась мысль о том, что жизнь может закончиться. Новый день может не начаться. Вернее, он начнется, но не для меня.
Я никогда не боялась смерти - я просто о ней не думала. Зачем?! Для того, чтобы о ней думать, надо сначала хотя бы постареть. Да и то необязательно.
Кроме того, ну что о ней думать-то, о смерти этой? Ну, умру. Просто перестану быть. И что?! Ни-че-го. "Чего" будет моим близким, друзьям будет "чего". Но и им недолго.
Нет, я прекрасно отдавала себе отчет, что смерть может настигнуть внезапно, подло выскочив из-за угла в виде машины с нетрезвым водителем, или в виде кирпича, свалившегося с крыши, или в виде мрази в человеческом обличье, пожелавшей поиметь мои золотые сережки, кошелек и то, что называют честью, которая для достижения своей цели воспользуется, например, ножом. Но я же умная, я продуманная вся: я сто раз посмотрю во все стороны, прежде чем перейти дорогу, я не хожу под домами и строениями, я не брожу по темным улицам в одиночку, по крайней мере, стараюсь.
Я – очень живая. Я – чувствующая. Ведь живет тот, кто может чувствовать, пропускать через себя окружающую действительность и реагировать на нее. Я реагирую. Люблю смеяться, правда, иногда получается зло, люблю плакать. Нет, ну не то, чтобы прямо вот плакать, но… Как бы объяснить?! Например, я смотрела «Титаник» раз 20 точно. Не потому, что это мой любимый фильм, нет. Просто потому, что есть в этом фильме что-то, заставляющее душу проявить себя. Душа, она ведь тоже субстанция странная. Сидит себе в нас тихонечко, будто ее и нет совсем. А в один прекрасный момент – раз – и раскрывается во всей полноте. Правда, не всегда красиво, но тут уж ничего не поделаешь. Так вот, просматривая «Титаник», я плачу. И вовсе не тогда, когда все тонут. Там много моментов есть, когда моя душа соизволяет себя показать и посылает в мои глаза слезы. А кроме того, что я плачу, я еще каждый раз надеюсь, что они сумеют обогнуть айсберг. Да! Надеюсь!
Я жалею бездомных собак и кошек. Я подаю нищим на улице и в метро. Я очень уважаю тех, кто помогает людям.
Я живу так, как живу. И менять в своей жизни ничего не хочу, даже будь у меня такая возможность.
В моей жизни нет места мысли о смерти. Не было.
Мысль эта пришла ко мне вместе с болью. Так странно… Наш организм устроен как очень качественный компьютер (не помню, чьи это слова). Мозг – царь всего нашего существа – реагирует на сигналы и импульсы, посылаемые органами. Сигнал поступил от желудка? Надо перекусить. Устали глаза? Надо отдохнуть, поспать. Про иные физиологические потребности умолчу, все и так понятно. Есть сигнал, есть обработка его царем-мозгом, есть действие, устраняющее причину сигнала. Все правильно. Все по схеме.
И только боль рождает мысль.
Мысль мучительную и страшную. О том, что боль не прекратится. О том, что после этой боли или прямо во время нее – наступит смерть. О том, что помочь самому себе невозможно.
Когда настигает боль, с которой нельзя справиться самостоятельно, перестаешь быть собой. Становишься телом, существом, чем-то, спастись от боли, избавиться от страха которому помочь может только кто-то другой. И в этот момент боль рождает еще одну мысль – найти того, кто поможет. Того, кто успеет помочь.
Ко мне боль пришла мгновенно. В одну секунду я перестала быть живой, смеющейся, плачущей над «Титаником», жалеющей сирых и убогих, строгой, деловой, Бог знает, какой еще! Я стала существом, которое, воя от боли, пыталось найти помощь. Которое, корчась в волнах судорог, молило о спасении. А одновременно мозг, порабощенный все той же болью, звенел одной мыслью: «Я умираю. Завтра меня уже не будет. Дочь останется сиротой. Муж – вдовцом. Мать потеряет единственного ребенка. А столько я хотела еще успеть. Как мне больно! Больно и страшно! Больно! Страшно! Страшно!»
Существо, в которое в мгновение ока превратилась такая замечательная раньше я, почти не могло дышать. Боль с левой стороны туловища заставляла выполнять движения, сродни гусеничным, только на боку. Глаза существа видели бледное напуганное лицо мужа, участливое, но строгое лицо врача скорой помощи. Уши существа уловили фразу, сказанную человеком в синем халате: «Трудно определить, что это». И больше уже ничего не слышали. «Это смерть. Я умираю, вот, что это. Сделайте хотя бы, чтобы не было так больно!» Существо, когда ему больно, слышит и видит только то, что позволяет ему боль.
Она становится царем вместо мозга. Управляет абсолютно всем. Даже желанием чихнуть. Как бы нашептывает: «Попробуй, чихни, увидишь, как тебе опять будет больно» Подленько убеждает: «Я буду с тобой всегда. До последнего».
Говорят, боли боится любой нормальный человек. Я боюсь мыслей, которые приходят с болью. Нет! Которые рождает боль.
Я пишу все это, потому что я не умерла. Потому что неведомый мне врач со скорой приехал быстро. Потому что отвез меня в больницу. Потому что в больнице в пять утра в субботу персоналу не было плевать кого там еще привезли. Потому что аппараты, поставленные в этой больнице задолго до моего рождения, работали. Потому что в палате оказалась пустая койка, и меня не положили в коридоре на сквозняке. Потому что две больные девчонки – соседки по палате, помогали мне лечь, встать, пить, есть, подключаться и отключаться от аппарата, к которому меня приковали. Потому что хирург Павел Михайлович уговаривал меня потерпеть, когда вводил мне какую-то трубку в грудину. Потому что медсестры со смехом рисовали мне йодную сетку на заднице, чтобы не было синяков от уколов. Потому что муж проводил со мной в палате все свободное время, заваливая меня едой, питьем, книжками. Потому что мои родные и близкие приходили ко мне, стараясь каждый раз делать бодрый вид при виде моей зеленой физиономии и торчащей из груди трубки, подключенной к аппарату со звучным названием «отсос». Потому что друзья, которые стали звонить мне, когда я уже могла разговаривать более-менее нормально, шутили в ответ на мои реплики про похороны, что обязательно напьются на поминках, если доживут, конечно.
Мне до сих пор больно – только вчера сняли швы. Все тот же Павел Михайлович, дай ему Бог здоровья и всего самого лучшего, сказал, что болеть еще будет, это нормально.
Я перестала думать о том, что умру. Но о том, что в любой момент это возможно, я теперь знаю.
Я пообещала себе, что попрошу прощения у тех, перед кем виновата. Что прощу сама тех, кого должна простить.
Я говорю спасибо тем, кто помогает или пытается помочь. Врачам, которым почти не платят, которые работают в таких условиях, что становится непонятно: неужели у нас еще остались люди, которые хотят быть врачами?! Людям, которые находясь в чуть менее беспомощном состоянии, готовы помочь лежащему рядом.
Я желаю тем, кто когда-либо испытывал боль и боялся тех мыслей, которые приходят с ней, забыть все это как можно быстрее.
Я поднимаю тост: «Чтобы все были здоровы!!!» И, поверьте, это не пустой звук!

С благодарностью врачам Люберецкой больницы им. Ухтомского, Ирма Матей.