Трое богатырищ Часть 1

       ТРОЕ БОГАТЫРИЩ
       (Сказ чёрный по белому)
       Часть 1

       Родился у крестьянки сын. И назвала она его Добрылаю. И рос тот Добрыла здоровым и сильным. И ещё очень добрым. Черту ту народ за ним ещё сызмальства подметил. Животину всякую жалел очень. Бывало, ещё ребёнком, завидит где Добрыла собачонку куцехвостую или, там, кошку корноухою, тут же, по доброте своей и прибьёт. А, чтоб не мучились. Охоч до добрых-то дел был. Ну а уж, коли не делом, так советом помощь страждущим оказать – это он завсегда первый. К примеру, лежит он на опушке где, на солнышке греется, а мимо старушка какая древняя за хворостом в лес пробирается. Вот он ей приветливо так улыбнётся и молвит: «Ты, бабушко, хворосту поболе бери, чтоб зимой к тебе не холодно зайти было. Да не здесь бери, а иди за реку. Там сучья-то потолще будут». Такой вот сердобольный был. Добро любил. Прямо-таки, сам не свой был до добра-то. Особливо до чужого, о себе так и совсем не думал. Благо здоров был и вынослив. Много чего за один раз вынести мог. Так-то он и рос, жил не тужил. А когда приспела пора Добрылу к ремеслу какому пристраивать, взялся за обучение его кузнец местный. Кузнец тот мечи ковал, щиты да шишаки, булавы да кистени. Да вот нужда! На другой день как взял кузнец Добрылу в подручные, на утро не нашёл он в кузнице ни меча булатного, ни щита крепкого, ни доспехов воинских. Коня в конюшне не нашёл. Да и самого Добрылы след простыл.
       А Добрыла в ту пору по большаку правил, а сам думу думал: где б ему, добру молодцу, компаньонов сыскать, подельников. И вспомнил он про дружков своих, про Ильню, да про Юлешу. И отправился он к Ильне.
       Но, не сразу отыскал он Ильню-то. Потому как любил Ильня тот бортничать. Падок Ильня был до мёду душистого. Да вот незадача. Бортникам не любо было отдавать мёд кому ни попадя. И, хоть, с Ильнёй не дюже-то поспоришь, а и то, нет-нет, да и артачились. То в леса подадутся, то на болотах схоронятся. Молва о том Ильне шла, будто он шит не лыком, ан нет, и на него проруха случилась. Видать, лишку в тот раз глотнул мёду духмяного – заплутал он в лесу. Долго ли, коротко ли блудил он по дебрям, уж и весть вознеслась «Сгинул-таки Ильня!». Так, подишь-ты, натолкнулась на него одна женщина в трёх соснах, что росли сразу за околицей. Баба – дура, что с неё? В избу свою ввела, приютила. Да тут на Ильню беда свалилась. Занедужил он. Стал он в ногах слаб. Только и мог, что сиднем сидеть.
       Таким вот и застал его Добрыла в убогой лачуге в глуши Мурафской. Вошёл Добрыла в избу и видит: сидит детинушка под образами, в плечах сажень косая, борода – лопатой, волосок к волоску расчёсана, ворот рубахи узорами выткан, сам ликом светел, а в глазах печаль неизбывная.
       – Ну, здрав будь, друже любезный мой! – молвил Добрыла. – Дай обниму тебя за чресла твои могутные!
       Но, не вышел навстречу ему Ильня, лишь воздел десницы свои, а по щеке слеза скатилась горючая. Опечалился тут Добрыла за друга своего и, по доброте своей, хотел уж помочь горю его. По-своему помочь! Уж и рука к мечу потянулась. Но, прежде решил вызнать, что ж такое приключилось с Ильнёю.
       – Я и сам ведать не ведаю, – кручинился Ильня. – Недуг сей, сковал ноженьки мои путами неразрывными. Шагу ступить не могу. Добрая женщина нашла меня в лесу, когда я совсем уж плохой был. Уж думал, так и отдам богу душу в глуши той без покаяния. Она ж меня выходила, выкормила. В руках теперь сила пуще прежнего! – глянул Ильня с любовью и нежностью на руки свои, ишно залюбовался. – Ловкие ручонки-то! – да и опять сник. – А вот ноженьки! И-и-ех! И чем меня только не пользовали, всё не впрок.
       – Может, сглазил кто? – допытывался Добрыла. – Порчу кто навёл?
       – А и я думаю, – вздохнул Ильня. – Не иначе, старуха та костлявая, карга злобная, что в лесу мне повстречалась. Она тогда ещё благим матом кричала-причитала. До последнего всё чего-то приговаривала.
       – Что за старуха?!
       – Да, понимаешь, – с превеликой неохотною продолжал Ильня. – Я ж, когда по лесам-то плутал, исхудал весь. Оголодал дюже!
       – Ох, Ильня – Ильня!
       А Ильня вздохнул сокрушённо так, всплеснул руками, да и склонил буйну голову на грудь богатырскую. Но, встрепенулся, вдруг:
       – Слышь, Добрыла, что скажу! Ты поговори с моею нянюшкою! Ведаю я, доподлинно, знает она отворотное средство. Пади в ноги ей, упроси излечить меня!
       – Чаво?! – вскинулся в гневе Добрыла, очами сверкая. – Чтобы я выю свою гордую пред простой мирянкою склонил?! К черни – на поклон?! Да ни в жисть!
       – И то верно, – согласился Ильня. – Не гоже, чтобы добрый молодец свою выю гнул. Ты уж береги выю свою, – и, сглотнув слюну обильную, добавил. – Добрая у тебя выя-то!
       А Добрыла, увидав в глазах Ильнёвых огонёк недобрый, ишно пошатнулся, невольно попятился. Подтянул кольчугу к кадыку поближе.
       – Да ты что, Добрылушко! – изумился Ильня. – Тому сколько годков-то минуло! Я уж и вкус тот забывать начал.
       Ничего не ответил ему Добрыла, только на крылечко поспешно вывалился. А там встретилась ему баба-женщина, что нянькою за Ильнёй ходила. И такое она ему слово молвила:
       – Ты, добрый молодец, коли, хочешь Ильню во здравии узреть, так я его, в раз, на ноги-то поставлю. Но, чур, уговор: с собой заберёшь! По-иному – не бывать!
       На том и порешили.
       Возвернулся Добрыла в избу, повалился на лавку в изнеможении, утёр пот со лба дланью богатырскою:
       – Ну, брат, уладил я дело твоё! – вздохнул тяжко. – Ну а, теперь и ты мне послужи! Нужен мне попутчик добрый. Чую я, ждут нас дела знатные, свершения великие! Пойдёшь со мной рука об руку?
       – Ах, Добрылушко! – возликовал Ильня. – Любы мне речи твои благозвучные! Нешто ж, ты сомневался во мне когда? И, хоть, честно тебе скажу, мне и тут не худо живётся, да, дюже по-сердцу мне дух твой медовый! Ох, как давно я медов-то не отведывал! Была – не была, с тобой я!
       А тут и баба тут как тут. У неё уж и готово всё. Свела она Ильню под белы рученьки в баньку, что топилась по-чёрному и, ну его парить вениками-самопарами, тереть мочалками-самотёрками.
       И вот выходит Ильня из баньки той. Что за диво? Сам выходит. Собственными ноженьками! Один выходит. И дверку, стыдливо так, за собой прикрывает, виноватый взгляд за бровьми прячет, сытую рыгню в бороду хоронит.
       И на этот раз ничего не сказал ему Добрыла, а только, вскочил в седло и пустил коня своего во всю прыть перширонскую. А Ильня за ним, уж, подобно ветру мчится. В самую спину жарким дыханием своим дышит. Дышит не на дышится.