А море дышит

 Давно не была в Гурзуфе. Надо бы съездить, но боюсь. Боюсь, что того ностальгического Гурзуфа больше не найду. Боюсь, что по нему, как по дымчато-розовой скороспелой юности, уже прошлись бульдозером…
 Гурзуф… Маленький поселок на ЮБК, почти у самой Медведь-горы. Его облик так прочно врезался в крымский берег, что, казалось, время здесь не движется, а накладывается слоями… как пирог, слепленный из прошлых столетий. Столетия улеглись на крутых склонах гор светло-серыми и совсем белесыми пластами и зелеными ступенчатыми террасами, повитыми виноградом. Столетия выткали и эту дорогу к поселку, которая спускается с ялтинской трассы визгливым крутым серпантином. Визгливым из-за машин, которые, выворачивая колеса, едва успевают ухватить короткий прямой отрезок и снова — на новый поворот — вправо, влево, опять вправо…
 На этих поворотах моря почти не видно: здесь царствуют кипарисы и обычный крымский орешник, а на склонах, ревнуя безбрежное небо к водным глубинам, буйствует зелень. Но море рядом. Оно дышит: размеренно и нежно — летом, восторженно и бурно — поздней осенью.
Такое вот сезонно-чувственное дыхание…
В Гурзуфе, даже по крымским меркам, свой особый микроклимат. Холодный зимний воздух не пускают в поселок горы, а долго не остывающее море согревает его даже, когда лето давно закончилось. Здесь любят встречать Новый год и шумные жители мегаполисов, и тихие язычники — можно выйти на берег в одной рубашке без пиджака и выпить шампанского с морем на брудершафт.
 Но больше всего любят Гурзуф художники… Недалеко от их Дома отдыха им. Коровина, на площадке, венчающей один из пролетов лестницы, легко убегающей вниз, и тяжело несущей свое длинное бетонное тело обратно вверх, есть их заветная, прочно освоенная скамейка. Отсюда можно часами смотреть на море, его чешуйчатый блеск приглушают своей розовой кипенью цветущие олеандры, экзотично отполированные листья благородных лавров и мощные сочные кипарисы, которые, спускаясь вниз заборчиком, не заслоняют ни линию горизонта, ни игривые, обманчивые в своей близости к берегу, Адалары – знаменитые гурзуфские скалы. Под этой скамейкой всегда можно найти граненый стакан, заботливо припрятанный от посторонних глаз – это местные живописцы праздновали еще один летний день. А на спинке скамьи какой-то дико-неправильной аляповатой радугой красуются, постоянно обновляясь, разноцветные пятна масляных красок – так пробуют свои кисти приезжие…
Сам поселок делится на старый и новый. Новый со своими типовыми многоэтажками – почти затертый трафарет современности. А старый…
 Старый начинается прямо от набережной с ее вечными лужами – годами подтекает ржаво-рыжая труба водного стока, в которую когда-то заточили древний арык – и круто поднимается вверх, разбегаясь веером узеньких улочек, таких узеньких, что современный автомобиль помещается здесь с трудом, заставляя прохожих прижиматься к стенам. Стены глинобитные или каменные, старинной татарской кладки, довольно высокие, и пробираясь под ними почему-то хочется надеть чадру. Может, потому, что брусчатка, которой вымощена улица, обтесанной временем и подошвами, и отшлифованной до блеска, слепит глаза… совсем, как прибрежная галька под легкими морскими брызгами, в которых дробится яркое игривое солнце.
 В Гурзуфе рождается много талантов – такое уж место. А у местных девушек очень стройные точеные ноги – их оттачивают высокие и крутые лестницы: вверх-вниз, вверх-вниз… до бесконечности. И таланты, и девушки из года в год ждут нового курортного сезона, с его безудержным отдыхом, шальными и легкими деньгами, много пьют и не прочь подраться с приезжими – от безысходности. Ведь местные часы – две зацикленные стрелки: зима-лето, зима-лето, зима-лето…