Лошадь

       Лошади... Чистые, непорочные создания.
       Так думал я, лёжа на берегу реки и глядя в облака. Одна из лошадей была совсем недалеко от меня. Стук её копыт не был слышен из за травы, густой, мягкой и высокой, но, однако же, мне были превосходно видны её глаза. Удивительные, бездонные, огромные, синие, широко раскрытые, они смотрели в мир – на меня, на речку, на травку, на деревья, на солнышко, на насекомых, на всё что её окружало. Такие глаза у лошади я видел впервые.
       “Было бы очень несправедливо, если бы эти глаза когда-нибудь познали смерть,” – подумал я.
       “Но смерть ждёт нас всех, рано или поздно она должна нас настигнуть,” – подумал я.
       “Она настигнет и пожрёт всех,” – подумал я.
       Но... не эту лошадь! Живые существа с такими глазами не должны умирать.
       Откуда-то издалека тем временем начали доноситься голоса и незнакомые запахи. Как выяснилось позже, это крестьяне, возвращавшиеся домой после трудового дня, курили косяки на полях и спешили в один из местных баров, чтобы выпить пивка и рассказать друг другу последние анекдоты. Крестьяне в этих краях работают очень усердно. Они заняты и день и ночь, их трудовая деятельность серьёзна. Рано утром, ковыряя вилами засохший навоз, они уже готовы к долгому трудовому дню. Радостью и песнями, вилами и граблями прокладывают они путь сквозь однообразие одинаковых дней. Они по-своему счастливы.
       “А где же моё счастье? – думал я. – Разве что вот в этой лошади с голубыми глазами, которые никогда не закроются...”
       Да, смерть подстерегает всех: и уродливого чёрного паука, и вонючего земляного червя, и толстокожего жирного бегемота, и отвратительного рыжего носорога с обломанными рогами – всех она поджидает и всех заберёт с собой. Всех поманит костлявой рукою и ударом косы раскроит череп. Но кто осмелится поднять руку на такую красоту. Лошадь! С голубыми глазами! Кто, кто, кто!? Неужели найдётся такой подлец???
       Тем временем лошади, описывая круг, возвращались на круги своя и заходили в свой загон, вытесанный из грубого бревенчатого дерева. Лошадей было так много, что их просто невозможно было сосчитать, к тому же все они постоянно находились в движении. (Тем более не шло речи о том, чтобы к ним приблизиться: они, завидев человека, тотчас же убегали и скрывались из виду; я очень скоро понял, что эта глупая затея ни к чему не приведёт и оставил лошадей в покое.)

       Я никак не мог отделаться от этого образа – лошадь с голубыми глазами! Неужели найдётся что-то, что может остановить путь этой лошади? что может стать ей поперёк дороги? закрыть ей глаза? сказать ей "Умри"? превратить свет в темноту?
       Вот так я сидел на берегу реки, и думал, и думал, и думал. А лошади всё пробегали и пробегали мимо. А крестьяне в деревне всё курили и курили свои косяки. А я всё сидел...

       Стемнело. Из леса потянуло жжёным деревом: кто-то разжигал костёр.
       “Наверное, туристы, – подумал я. – Их много в этих краях.”
       “Как и лошадей, – подумал я. – Но такую лошадь...”
       ТАКУЮ ЛОШАДЬ – я ещё нигде никогда не встречал. Я не специалист по крупному рогатому скоту, я никогда не интересовался жизнью животных, но, тем не менее, в детстве мне довелось кататься на лошадях. Я успел полюбить и проникнуться большим уважением к этим чистым, непорочным животным...
       И всё-таки... никогда прежде не видел я таких чистых, голубых, широко раскрытых глаз. Огромные глаза, отразившие солнце. Отразившие землю, на которой всё рождается. Отразившие звёзды, под которыми всё умрёт.
       Но почему? Почему всё так несправедливо? Теперь я буду видеть эти глаза во сне. И страдать...
       Почему кто-то должен прикоснуться к этим глазам? Почему кто-то должен перерезать нить жизни? Почему кто-то должен перекрасить голубой цвет в чёрный? Почему кто-то должен засыпать эту неземную красоту землёй? Почему кто-то должен превратить всё в прах? Почему кто-то должен отдать эти глаза на съедение червям и навозным жукам?
       Кому это надо? Я искал ответ и не мог его найти. Долгими зимними вечерами я ходил по комнате взад-вперёд и мучался, и долго думал, и страданиям моим не было предела. В одну из таких ночей, терзаемый бессоницей, я понял, что не могу более терпеть эти нечеловеческие муки. Страдания съедали меня заживо. И тогда вдруг пришёл ответ. Он пришёл неожиданно и бесповоротно, как приходит просветление после долгих лет медитации, как первый солнечный луч режет тяжёлую серость облаков, чтобы упасть на якутскую землю после шести месяцев долгой полярной ночи; ответ был прост и ясен, как звёздочка над горизонтом в предутренний час.
       Если кто-то должен убить ЭТУ ЛОШАДЬ, её убью я!!! Иначе я никогда не смогу простить себя самого, иначе я буду вечно страдать, иначе я буду вечно искать ответы на неразрешимые вопросы, которые сам перед собой поставил.

       Я соскочил с кровати и бросился вон из дома. Побежав на вокзал, я купил билет на самую раннюю электричку и, сидя на скамейке в ожидании отправления (до утра оставалось каких-то полчаса), начал составлять план действий...
       План сработал безошибочно. Как я и предполагал, старый лесник, живший в лесу неподалёку от лошадиного пастбища, охотно согласился дать мне на пару часов своё старое охотничье ружьё за бутылку водки.
       Я без труда нашёл ту лошадь и, превозмогая дрожь в руках, зарядил ружьё и взвёл курок. Тысячи, миллионы мыслей, бурлили во мне в тот момент. Среди чувств, которые я испытывал, было и нетерпение, и торжество, и облегчение, и безграничная любовь к ЭТОЙ ЛОШАДИ, и священный ужас перед ней. Я прицелился, зажмурил глаза, прошептал застывшими губами молитву, мысленно направил её к небу и выстрелил. Когда глаза мои снова открылись, и в ушах перестало звенеть после сильного грохота, я осторожно приблизился к месту, где минуту назад стояла ЭТА ЛОШАДЬ. Всё остальное стадо, испуганное выстрелом, давно убежало прочь, только две самые последние, видимо отстающие, лошади всё ещё мелькали где-то на горизонте. Подойдя ближе, я сразу же увидел ЭТУ ЛОШАДЬ, неподвижно лежащую в высокой траве. Она была мертва.
       Глаза, которые так долго не давали мне покоя, были такими же чистыми и невинными как и в тот первый роковой день, когда я впервые увидел их.
       В тот же миг любовь и жалость к убитой мною лошади достигли сумасшедшего апогея, и ненависть к самому себе за собственную слабость и беззащитность перед собственной силой вылилась через край. В бешеном экстазе, не ведая что творю, я схватил ружьё, широко размахнулся и ударил. Что было сил. Прикладом. Прямо в ЭТИ ГЛАЗА! Потом ещё. И ещё. И ещё. И ещё, и ещё, и ещё!..
       Когда я, наконец, выбился из сил, голова лошади уже не походила ни на что из известных мне предметов, от глаз также ничего существенного не осталось. Солнце было в зените. Сколько часов продолжалось избиение? Два, три, четыре?
       Я знал только одно: сил во мне больше нет.
       Ружьё выпало из рук, я упал в траву.

       В голове промелькнула предательская мысль: что-то здесь не так. Я отогнал её от себя, но тут же осознал свою ошибку.
       Слишком поздно. На меня волной нахлынули воспоминания, и я начал понимать, откуда ко мне пришло это неприятное чувство, что что-то не так.

       Однажды в глубоком детстве (это, наверно, единственное, что я помню с тех пор; мне тогда было лет пять) я увидел сон. Глубокая ночь. Несколько случайных пассажиров, чьи пути непостижимым образом сошлись в мрачном и захарканном вагоне метро в этот поздний час, уже не пытаются бороться со сном, лишь у дверей стоят двое бодрствующих товарищей. Они негромко беседуют, лениво пересыпая грубые огрызки слов неказистым матом. Все остальные, похоже, спят. Нет, и это не совсем верно. В другом конце вагона склонился над учебником печальный студент. Он молод и бледен, но настойчив и все ещё полон оптимизма. Через четыре года он закончит свой институт и поступит в аспирантуру. Потом он с блеском защитит кандидатскую диссертацию и станет учителем физики. Он уже предвкушает блестящие глаза учеников, жаждущих знаний; он слышит свой уверенный, не терпящий возражений голос, монотонно посвящающий подрастающее поколение в тайны электромагнетизма.
       Он видит своё будущее. По-другому быть не может.
       Может! Вот двое разговаривающих зловеще переглядываются и едва заметно кивают головами: пора. Медленно, не спеша ползут минуты. Юноша с головой погружён в науку. Две чёрные фигуры тихо подходят к нему. Две чёрные руки хватают его за горло. Прежде чем мальчик соображает, что надо кричать в таких случаях, на его голове оказывается целлофановый мешок. Ботиночный шнурок вокруг шеи завершает блестящую работу профессионалов. В последний момент слабый писк всё-таки вырывается из слабеющего рта, который тут же зажимается крепкой рукой. Через пару минут всё кончено. Сладко дремлющие пассажиры видят прекрасные сны. Два незнакомца покидают спящий вагон, унося с собой кожаную куртку, часы и сумку студента.
       Ночь. Спокойная, беззаботная пора... Ещё тогда, пятилетним карапузом, я должен был понять: не надо думать о будущем. Но вместо этого я начал бояться, и чем больше я боялся, тем больше думал о будущем. Ночные кошмары преследовали меня всю жизнь.

       Я всю жизнь думал, что пытаюсь достичь какой-то внутренней гармонии, на самом же деле я всю жизнь играл в игру, но правила этой игры были непостижимы для меня, ибо структура генераторов этих правил настолько противоестественна привычному толкованию природы вещей, что для проникновения в её суть необходимо стать бесконечно маленьким, а чтобы стать маленьким, нужно хотя бы знать истину. В чём же истина?? Что ж, это не секрет. Истина состоит в том, что ты не можешь изменить правила игры, как ни старайся. Правила эти настолько чужды твоим механизмам мироощущения, что их, можно сказать, нет. А без правил мы жить не можем. Поэтому мы сами придумываем всё новые и новые правила; вернее будет сказать, что они появляются по инерции, под действием тяжести нашего мнимого величия; их становится всё больше и больше, и, наконец, не они уже выдавливаются из нас, а мы оказываемся задавленными ими, нашими несуществующими правилами. Человек, думающий, что, устанавливая правила, он становится правителем, ничем не отличается от человека, думающего, что, работая, он становится рабом, ведь удел правителя, как и удел раба, есть смерть. Единственное спасение для человека заключается в его полном отказе от правил, а для этого необходима текучесть.
       Всё дело в том, что человек слишком туп, чтобы быть текучим, и поэтому понять, в чем заключается эта его тупость, которая не позволяет ему быть текучим, он не может. Ясно, что в такой ситуации человеку вряд ли есть что терять, и всё, что ему остается - это, воспользовавшись своей тупостью, попытаться хотя бы извлечь из неё максимальную для себя пользу, но и это проблематично, если нет текучести...

       Мыслей было так много, что я вскоре устал и, наконец, решил, что мне срочно нужна помощь. Однако, в тот самый момент, когда я помыслил о помощи, я неожиданно вышел на оживлённую улицу. Тысячи мыслей проносились в моей голове в этот вечерний час. Я боялся, что вот-вот упаду. А люди уже посматривали на меня из-за углов хмурыми коричневыми глазами, морщили узкие лбы. Я свернул за угол, но это нисколько не облегчило моей участи. Паника сковала меня, я стеснялся и, в то же время, чувствовал себя великим. Величие захлёстывало меня волнами, затем утекало прочь, уступая место осознанию собственного ничтожества. Все грехи собрал я в себе, сам того не желая. Я завидовал людям, у которых были совершенно другие проблемы. Я снова свернул за угол, чтобы выиграть время для раздумий о своей судьбе.
       Следующее, что я помню: на меня шли двое. Они почти не улыбались, скорее, нагло щурились. Я сейчас буду выглядеть глупо, если вдруг споткнусь или, положим, если с меня сдует ветром шляпу, подумал я невзначай. О нет, только не это. Я опустил голову, практически согнувшись под прямым углом и начал смотреть вниз. Странное дело, люди в ту же секунду пропали, точно их никогда и не было вовсе, ветер перестал менять направление и начал дуть мне прямо в голову, пресекая все попытки шляпы позорно слететь с головы на проезжую часть. К тому же, опустив голову, я вдруг понял, что я уже никогда не оступлюсь и не упаду. Я всем своим существом прочувствовал и пропустил через себя каждую выемку в асфальте, каждый камешек и каждую лужицу. Вот он, триумф сверхчеловека! Ubermensch, uber alles! Да будет так!
       Как только я это понял, всё вдруг потеряло значение. Мир обрёл упорядоченность, все страхи и сомнения улетучились, ощущения и переживания уже не были такими острыми, как прежде. Меня поглотила кромешная и всеобъемлющая пустота.
       Я шагал, сам не зная куда. Я шагал, широко улыбаясь. Я шагал, вдыхая воздух перемен полной грудью. Я шагал, свободный от низменных комплексов ущербного голубого шарика. Я шагал, готовый ко всему. Я шагал, лёгкий и текучий, как песок времени.
       “Человек, одержимый тенденциями самопревозношения, – думал я, – поистине ничтожен.”
       Человек, неужели ты так и не понял, что не ты перешагиваешь через насекомых, ползущих к свету, а они через тебя. Насекомые не знают, куда ползут, и в этом их сила. Ты же, напротив, знаешь, где кроется ответ и как его найти, но выбираешь заведомо противоположную дорогу. Вместо того, чтобы, радостно раскинув руки, лететь к свету, ты падаешь в могилу, вырытую своими же руками для себя самого. Неужели тебе так приятно лежать в темноте?

       Посмотрев в безоблачное небо и вдохнув сладкий травяной запах, я подумал, что труднее всего, наверно, понять самого себя. Я прокрутил в памяти все события прошедшего года. Я позволил своему подсознанию взять верх и унести меня вдаль, туда, где я смогу снова испытать те же чувства. Как только цепочка событий сплелась воедино, моя голова начала проясняться. Я сразу понял, что бил не ГЛАЗА, а свой собственный жалкий примитивный мир, который сам для себя построил.
       Я бил своё загаженное самолюбие. Я бил своё убогое достоинство. Я бил своё гнойное величие. Я бил свою мудацкую гордость. Я бил своё невежество, свою лень, свою самодостаточность. Я бил свою ГЛУПОСТЬ! Я бил беспощадно, жестоко и насмерть!

       Не помню, как я встал с земли, поднял ружьё , вернул его леснику, вернулся домой и упал замертво (позже выяснилось, что я проспал 16 часов). Первое чувство, которое я испытал, когда проснулся, было полное безразличие. Я не потерял способность выражать эмоции, чувствовать радость и грусть, просто я уже не видел в этом никакой необходимости. Я как будто бы потерял какой-то ужасно тяжёлый кирпич, который лежал внутри меня так долго, что я уже успел к нему привыкнуть. Я сорвал повязку с глаз, перестав воспринимать окружающий мир через призму своего "я". Теперь я знаю, что той силой, которая позволила мне это сделать, была любовь и ненависть К СЕБЕ САМОМУ, доведённая до такой крайней степени, что между ними практически перестало существовать отличие. И когда они слились воедино, я сдвинулся с мёртвой точки.

       Любовь есть эгоизм, а ненависть есть осознание того, что все разумные твари во Вселенной – неисправимые эгоисты. Всё, что надо сделать – это замкнуть две параллели в кольцо, внутри которого не будет понятий "хорошо" и "плохо", "белое" и "чёрное", "правильно" и "неправильно". Будет лишь спокойствие и уверенность в том, что ты сделал правильный выбор. Ты выбрал свободу.

       Я потерял счёт времени. Выйдя из вагона метро, я даже не сразу понял, где нахожусь.