Вечер профессора

       Усталое небо осветилось запоздалым светом уличных фонарей, и стало понятно, что идёт снег. В доме шли спешные приготовления к ужину. Варвара Сергеевна хорошо знала своё дело: как-никак, двадцать три года замужем. Когда-то она мечтала стать астрономом, теперь же о её былых увлечениях напоминала лишь карта созвездий над шкафом. Когда-то она была первой красавицей в школе. Когда-то, когда-то...
       За ней тогда гонялись все мальчишки района, но нравился ей лишь один: очкастый длинноволосый вундеркинд Лёня из десятого "В". Лёня был признанным сумасшедшим. Девки его не интересовали. В свободное время он читал толстые, скучные книжки. Однажды он слепил из пластилина охуенную молекулу лизергиновой кислоты (и долго смотрел на неё, не моргая), после выпускных экзаменов выиграл какую-то невротъебенную международную химическую олимпиаду, а на первом курсе МГУ, куда без проблем поступил, изобрёл машину для синтеза искусственных кварков и, вернувшись домой героем, впервые в жизни осознал факт своего существования с материальной точки зрения. Наступило пробуждение. Оказалось, что у всех его бывших одноклассников (кроме гомосексуалиста Вовы Кулешова) уже есть девочки. Лёня поник головой, но Варя, которая всегда всё видела и знала, была тут как тут; она считала свою маленькую победу неминуемой, как тенденции мировой интеграции и конвергенции. Так они поженились.
       Часы пробили восемь. Леонид Альбертович только что пришёл с работы и сидел на кухне, читая очередной бюллетень Академии каких-то наук. Варвара Сергеевна суетилась у плиты, то и дело поглядывая на мужа, словно сомневаясь в его подлинности. Да, Леонид бывал дома так редко, что каждое его появление было праздником. "Явление Христа народу" - говорила его жена в таких случаях и была почти права: в научных кругах его имя давно уже было канонизировано (шутка ли - открыть новый вид бактерий, размножающихся без присутствия ДНК!). В глубине души Варваре Сергеевне льстила мировая известность мужа, но, увы, не душою единой жив человек: ****а её постоянно страдала по мужскому хую, а Леонид Альбертович и в молодые-то годы был не особо ебуч. "Долго ли он так протянет?" - думала Варвара, глядя на худющего, как палка, супруга. "Нет, не долго," - тут же приходил к ней ответ. НИИ микробиологии, в котором работал Леонид Альбертович, нещадно высасывал из него все соки, день за днём, год за годом... Он давно уже мог бы стать директором, академиком, кем угодно, но служебная карьера его не интересовала, а платили ему и так неплохо.
       Из зала доносились весёлые взвизгивания, топот, грохот падающих стульев и прочие звуки детской возни: это дети (Маша, 11 лет, и Кеша, 13 лет от роду) резвились, отдыхая от долгого учебного дня.
       - А ну-ка живо руки мыть! - прикрикнула на них мать из кухни.
       Пятилетний Дима елозил по полу в прихожей, играя с новеньким зелёным паровозиком. "Поезд едет!!! - орал он, изо всех сил бросая игрушку в кухню. - УУУУУУУУУУ!!!" "Чёрт бы тебя подрал с твоим поездом! - орала в ответ мать, пиная паровозик обратно в коридор. - Купили на свою голову!" "Поезд!!!!!" - ещё громче верещал Дима, с ожесточением швыряя паровоз в мать. Кошка Мурка остервенело рвала когтями обои. Пробило полдевятого.
       Наконец дети расселись по местам, и наступила относительная тишина. Варвара Сергеевна разложила по тарелкам картофельное пюре, курятину, поставила на стол блюдо с салатом и сама уселась за стол. Проголодавшиеся Маша с Кешей зазвенели вилками, сосредоточенно заработали челюстями. Дима сидел перед своей тарелкой неподвижно, его взгляд был строг и задумчив.
       - Что смотришь? - повернулась к нему мать. - Ну-ка ешь давай!
       - А я не хочу, - объявил Дима.
       - Что это ещё за фокусы? - рассердилась Варвара Сергеевна.
       Дима лукаво ковырнул картошку вилкой, склонил голову, прислушался.
       - Картошка мне говорит, что она не хочет, чтобы я её ел, - прошептал он.
       - Щас с тобой ремень говорить будет! - вышла из себя мать.
       - Я отказываюсь быть палачом невинной жертвы! - твёрдо провозгласил сын и отодвинул тарелку.
       - Вот чёртушка... Весь в папашу, - неожиданно смягчилась мать, - Курицу тоже не хочешь?
       - Курицу тоже не хочу.
       - Ну тогда хоть салату поешь, - она убрала тарелку с картошкой, открыла шкаф, взяла чистую тарелку, кинула на неё две ложки салата, поставила перед Димой. Мальчик печально уткнулся в салат.
       - А я сегодня пятёрку получил! - похвастался Кеша,
       - Умница, - сказала мать.
       - Молодец, - буркнул отец, не отрываясь от чтения.
       - По биологии, - добавил Кеша.
       - Так держать, - сказала мать.
       - Молоток, - сказал отец.
       - А я сегодня ничего не получила, - сказала Маша.
       - Умница, - передразнил родителей Дима.
       - Молодчина, - эхом отозвался отец.
       Маша прыснула. Леонид Альбертович, видимо осознав неадекватность своего ответа, глухо кашлянул и рассеянно посмотрел на детей поверх журнала, впервые за весь вечер. Дима скорчил уморительную рожицу и пустил слюну в тарелку с салатом. Отец взял вилку, зачерпнул немного картошки, положил в рот, наколол кусок помидора, положил в рот, послюнявил палец, перевернул страницу и снова углубился в чтение.
       Маша с Кешей быстро поели и ушли с кухни. Мать встала, взяла пустые тарелки, отвернулась, чтобы поставить их в раковину. Дима, воспользовавшись ситуацией, тихо смылся. Мать повернулась, села:
       - Дима, давай доедай быстрее. Смотри, все уже... Дима, ты где?? Вот чёрта родила на свою голову!
       Внезапно зазвонил телефон.
       - Дурдом какой-то... - Варвара Сергеевна встала, пошла в прихожую.
       - Тебя, - вздохнула она, входя в кухню. Села на стул. - Когда же всё это кончится? Сил моих нет...
       Леонид Альбертович нехотя поднялся, положил журнал на стул и пошёл к телефону. Дима на всех парах влетел в кухню, держа паровоз в вытянутых руках.
       - Мой поезд теперь умеет летать, - сообщил он. - Вот, смотри!
       Мальчик размахнулся и подбросил паровоз к самому потолку. Паровоз описал дугу и грохнулся на пол, отвалившееся колесо медленно укатилось под холодильник.
       - Мой поезд летает по параболе, - уточнил Дима.
       - Цыц! - крикнул отец из коридора.
       Мать изловчилась и схватила ребёнка за шиворот.
       - Вот ты и попался. Доедать кто будет?
       - Я не хочу, - захныкал Дима.
       - Тогда иди играть в комнату. И вообще, в девять часов нормальные дети все уже спят.
       В кухню вошла кошка, вопросительно мяукнула.
       - Ты уверен? - повысил голос отец. - Проверь ещё раз. Что? Этого не может быть! Ты абсолютно уверен? Ты шутишь?? - он перешёл на крик. - Ты серьёзно??! Блин!! Когда измерял? ****ь!!! Это же переворот в науке!!! Нет, не верю!!! Не верю!! Правда??! Серьёзно?!! *****!!!
       - Жри, прорва, - Варвара Сергеевна поставила перед кошкой блюдце сырого мяса. - Чтоб ты лопнула, гадина! До завтра больше ничего не получишь!
       - Ладно, слушай, что я скажу, - угомонился Леонид Альбертович. - Параметры каждые пять минут. Михалычу скажи, сегодня же чтоб починил осциллограф. Ну, завтра утром. Скажи, я требую! Температура какая сейчас? Это мало. Сделай 43,5 пока. Жди, сейчас буду.
       Леонид Альбертович повесил трубку, рывком влетел в кухню (на нём уже было пальто), схватил чашку с чаем, залпом выпил.
       - Я побежал. Важное дело...
       Дверь в комнату Кеши была приоткрыта. Пока Леонид Альбертович одевал ботинки, он слышал слабые звуки музыки (Кеша увлекался современным роком, и ему купили магнитофон). Отец совершенно не имел музыкального слуха, но мог поклясться, что уже несколько месяцев сын слушает одну и ту же песню:
       
       Ночь пролетит незаметно,
       Утром проснёшься, смеясь...
       
       Этот припев в сочетании с грустной музыкой, будил в Леониде Альбертовиче какие-то неизвестные ему чувства, порождал мысли о чём-то так никогда и не приобретённом, но уже навеки потерянном, вызывал острую, колющую сердце, грусть о далёких, дивных и недоступных смертным мирах, где растут травы и бегают животные, которым нет названия, потому что там нет названия ничему, там вообще нет слов, там нет ничего из того, что есть здесь, и это прекрасно, это бесконечно, и нет ничего фальшивого, нет необходимости лгать, раскладывать всё по полочкам, классифицировать, экстраполировать, есть только знание, что всё - вечно, все будет хорошо, навсегда, навсегда, это - счастье, и это - печаль, от недоступности, от хрупкости и зыбкости, от гладкости и ломкости, от осознания собственного... несоответствия, потому что тот мир как-то связан с этим, и грубость этого мира разрушает тот нежный, прекрасный, вечный мир, и больше нет ничего, только то самое чувство, счастьепечаль, доведённое до предела, за которым уже страшно, и вот этот баланс между сладкой, двойственной зыбкостью счастьепечали и предчувствием страха, он-то и есть то самое, что колет сердце, этот эквилибриум бесконечного моря света и тёмной, ничтожной убогости хватает за живое, ведь мы могли бы, мы тоже могли бы, но мы не можем и никогда уже не сможем, и кто виноват, как не мы сами, ведь структура Вселенной не запрещает нам быть выше, чем мы есть, наш мир тоже достаточно гибок, ведь в нём нет практически ничего определённого, если верить Гейзенбергу, но мы - герои-первопроходцы, мы - бой-скауты и властелины колец, мы всё поняли и всё определили, мы открыли всё новое и закрыли всё старое, мы связали себя и наш мир, мы погубили всё высокое, что было в нас, мы построили уродливые стереотипы, сковали себя бессмысленными стандартами, и теперь поздно, теперь уже слишком поздно искать дорогу назад или вперёд, да и вообще, поздно что-то искать, да никто ничего уже и не ищет, мы плаваем в океане слёз, мы считаем войну нормой жизни, свобода для нас - всего лишь осознанная необходимость, и мы уже утонули, мы все давно умерли, и всё, и всё, и всё, и только лишь иногда мы слышим отзвуки и видим отблески того, что было когда-то в нас и есть теперь, но не в нас, но те, кто нас видят и знают о нас, они, наверно, нас любят, они посылают нам сигналы, они дарят нам то, что может или когда-то могло нас спасти, и они, наверно, знают, что это бесполезно, но продолжают протягивать нам соломинку, они по-другому не могут, а мы лишь беззубо скалимся друг на друга и смешно дерёмся, чтобы на мгновение испытать злорадство и снова уйти в вялое, безразличное био-тесто, а они никогда не отвернутся от нас, потому что они знают всё, а мы можем лишь надеяться на то, что если есть ночь, должно быть и утро, и если вдруг когда-нибудь ночь кончится, то обязательно наступит утро, и если оно наступит, вся прошедшая ночь будет казаться нам незаметной, как сон, и мы, проснувшись, будем смеяться над этим злым, глупым, нелепым сном, смеяться таким смехом, которого мы ещё никогда не слышали, и это, возможно, будет первым шагом на долгом, трудном пути к спасению, и, возможно, когда-нибудь люди перестанут заниматься любовью и начнут любить, и, может быть, тогда виртуальные миры примут нас и простят.
       Леонид Альбертович зашнуровал ботинки, схватил шапку, нахлобучил её на лысеющую голову и, не глядя на охуевшую, бессловесную жену, которая, как ****а с ушами, стояла в проёме кухонной двери с полотенцем в руках, вывалился в холодную, пахнущую говном и бомжатиной, темноту лестничной клетки.