Иван Васильевич меняет профессию

Иван Васильевич никуда не спешил, хотя цель у него была – он направлялся на писательский семинар. Времени было более чем достаточно. С тех пор, как их КБ обанкротилось, а точнее, было обанкрочено, чтобы освободить ценные своим расположением помещения для очередного банка, можно было не торопиться. Время – деньги. Для Ивана Васильевича эта народная мудрость обернулась на этот раз своей другой стороной – отсутствие денег окупилось изобилием свободного времени, которым следовало бы теперь с толком распорядиться. Иван Васильевич был хорошим инженером, и, несмотря на возраст, мог бы найти работу, но не хотел спешить. Инженер-механик до мозга костей, он не любил принимать решения, не имея полной информации. Да и профессия слесаря, а на большее Иван Васильевич, несмотря на все свои авторские свидетельства и инженерный опыт, не мог всерьёз рассчитывать в это безумное, как ему казалось, время, не привлекала его своей очевидной простотой. Иван Васильевич не хотел больше заниматься механикой. «Иван Васильевич меняет профессию» – ухмыльнулся про себя Иван Васильевич, и представил себя в должности и.о. царя. При всей нелепости такого предположения Иван Васильевич полагал, что он справился бы с этой работой намного лучше многих известных ему монархов или президентов. Вообще, Иван Васильевич любил пофантазировать. Его душа давно переросла тесные рамки классической механики и тянулась к сложному, непонятному, и неизведанному. На досуге, ещё в бытность начальником отдела, Иван Васильевич любил почитать какой-нибудь философский трактат. Правда, его несколько раздражала излишняя, на его взгляд, перегруженность философских сочинений специальной терминологией. «Эпистемологический» – ворчал тогда Иван Васильевич, откладывая в сторону малый философский словарь.– Нет, чтобы сказать просто и ясно: «гносеологический». Надо сказать, что Иван Васильевич редко соглашался с прочитанным. Он привык верить в существование физической реальности, совпадающей с тем, что существует на самом деле. Утверждения, что существует не объект, а лишь его объективация, представляющая собой проекцию во вне, в реальность, активности субъекта, казались ему совершенно нелепыми. Да и что такое «субъект», как не тот же объект, обладающий лишь несколько специфическими свойствами? Конечно, реальностей может быть множество. Реальны, как утверждают психологи, и наши мысли, и сновидения, и вообще ощущения. И уж тем более реален весь массив накопленных человечеством знаний. Но ведь для сохранения этих реальностей нужны физические носители. Можно согласиться с тем, что семиозис и язык порождают реальности, но не физическую же реальность? Существование и реальность – это вовсе не одно и то же, как иногда думают.
Размышляя примерно, таким образом, Иван Васильевич добрался, наконец, до своей цели – дома культуры, где должна была состояться очередная встреча писателей с писателями же. Встречи с читателями, которые тоже предполагались поначалу, как-то сами собой прекратились ввиду крайней малочисленности последних. Иван Васильевич, как Вы, уважаемый читатель, уже, конечно, поняли, тоже считался писателем, хотя и не питал иллюзий относительно возможной в этой связи смены профессии. Благословенные для писателей времена, воспетые М.Булгаковым в его бессмертном романе, давно и бесповоротно канули в Лету. Теперь писатели собирались с более благородной целью – довести своё творчество до широких писательских масс. Каждый был вынужден терпеливо выслушивать остальных, чтобы, наконец, получить возможность высказаться самому. Романистов, естественно, не допускали. На новеллистов смотрели косо. Больше всего ценились поэты – миниатюристы, к числу которых и принадлежал Иван Васильевич. Тусовка начиналась уже перед входом в здание, продолжалась внутри и заканчивалась опять же снаружи, в ближайшей забегаловке. Иван Васильевич, восприимчивый к мельчайшим дозам алкоголя, после маленькой пива становился глубоко и искренне довольным жизнью, собою и окружающими. Какие прекрасные, одухотворённые лица вокруг! Какие тонкие и глубокие мысли, вернее, их обрывки, удавалось ему услышать! «Какой всё же талантливый наш русские народ!» – хотел, было произнести Иван Васильевич своим внутренним голосом, но вовремя спохватился, поправив самого себя: «российский», ибо взгляд его упал в этот момент на тюбетейку Закира Халиловича. Всё было просто замечательно. Женщины были очаровательны, мужчины остроумны. Между беседующими писателями с интересом прогуливались мыслеобразы и предлагали добавить ещё. В дальнем конце стола мощный старик, почему-то смутно напомнивший Ивану Васильевичу то ли своей благородной осанкой, то ли именем-отчеством одного из великих князей рода Романовых, нашёптывал что-то на ушко раскрасневшейся очаровательной молодой женщине (мы бы сказали – девушке, но Иван Васильевич имел слабость к точным определениям). На другом конце стола молодой, но уже маститый критик рассказывал о неоспоримых преимуществах рифмоидов над хорошими рифмами, являющимися, на самом деле, очень плохими. Установившуюся идиллию внезапно нарушил некто, кого Иван Васильевич, любивший хорошие рифмы, и только что плохо подумавший о рифмоидах, условно назвал гуманоидом. «Гуманоид» с трудом держался на ногах, но громко изрекал нечто не совсем членораздельное, живо напомнившее присутствующим знатокам языкознания ономатопоэтическую теорию происхождения языка. Установилось неловкое молчание. Поняв его, как знак согласия, «гуманоид», покачиваясь, двинулся к столу, нацеливаясь, то ли на бутылку, то ли на сидящую рядом с ней известную поэтессу. Такого кощунства Иван Васильевич вынести уже просто не мог. Поскольку, чтобы добраться до гуманоида, нужно было обойти длинный ряд составленных вместе столов, а времени на это уже не оставалось, Ивану Васильевичу пришлось воспользоваться великим и могучим русским языком, оставаясь при этом, тем не менее, внутри литературной традиции. Ошарашенный подобной наглостью, гуманоид остановился, было, но через мгновенье, взяв себя в руки, с воплями двинулся вперёд. И тут случилось нечто необъяснимое: гуманоид вдруг отскочил назад и шлёпнулся на пол, затем каким-то очень странным образом встал, причём пиджак на его спине оттопыривался так, что казалось, будто кто-то невидимый держит его за шиворот. Почти не переставляя ног, гуманоид, тем не менее, благополучно добрался до двери, которая сама открылась и закрылась за ним.
 – Что это было? – спросил каким-то не своим голосом и почему-то именно у Ивана Васильевича молодой критик.
– Наверно, телекинез – ответил Иван Васильевич, тяжело опускаясь на стул.
– Не верю! – теперь уже голосом молодого Станиславского отозвался критик.
Стоявшая перед ним пустая стопка водки внезапно поднялась в воздух и направилась к бутылке водки, которая, в свою очередь, самостоятельно избавившись от пробки, поднялась и отбулькала под гробовое молчание стола нужную дозу, после чего встала на прежнее место и снова накрылась пробкой. Стопка двинулась в сторону критика и остановилась в полуметре от его рта.
– Ну и долго я так держать буду? – спросил Иван Васильевич глубоко задумавшегося критика. Молодой критик молча взял стопку и привычным жестом опрокинул её в рот. Теперь настал черёд Ивана Васильевича удивиться. На лице критика сначала появилась ангельская улыбка, что, впрочем, было вполне объяснимо, затем черты его лица стали медленно изменяться, постепенно формируя, знакомый до боли лик. Нимб вокруг лика становился всё ярче, пока не достиг ослепительного сияния. В памяти Ивана Васильевича вдруг всплыли бессмертные строки поэта: «И шёл Господь по пажитям земным…» и это было последним, что он мог вспомнить, ибо ослепительный свет поглотил всё вокруг.
Очнулся Иван Васильевич в своей постели. Яркий солнечный луч бил прямо ему в лицо. Неужели приснилось? – удивился Иван Васильевич. Вот уж, действительно, сон – это самая настоящая реальность. Продолжать размышления о различии между реальностью и существованием больше не хотелось. Ощущение счастья не покидало Ивана Васильевича. Как хорошо! Как легко! Отбросив одеяло, Иван Васильевич протянул руки вверх, к потолку. Как похож этот голубоватый потолок на безоблачное небо! Тихо покачиваясь, Иван Васильевич медленно поднялся в воздух и поплыл через открытую дверь на балкон, навстречу солнцу.

10.05.03.