Ведьма

-- У вас изумительный плащ.
-- Что?
 Ну да, она даже не успела возмутиться, милая девочка, еще так теряется, ждала, чего угодно, но не такого вопроса. Какое удивленное лицо! Это при ее-то уверенности в собственном праве ворваться в чужой дом, где ее совсем не ждали.
Резкий, нетерпеливый звонок, будто сработала сигнализация в ювелирном магазине. И вот вам, пожалуйста – на пороге такой милый грабитель, вернее, грабительница. Блистательно! То ли от молодости, то ли от Кардена. Легкий лайковый плащ цвета топленого молока, жемчуг в ушах. Волосы под платину, вздернутый носик и сплошные тени – от и до. Ты перестаралась, девочка, в этой тени потерялись твои глаза. Остались только веки.
Давно в мою дверь не рвались заведенные куклы.
-- Вы должны отдать этот заказ! Вы – интриганка! Вы не имеете никаких прав на него!
Боже, что я кому должна? Какой заказ?
-- Это -- его работа! Сценарий будет писать Юра! Он – талант, вы его не получите!
Ага, кажется, начинает проясняться. Милиции не требуется. Юная грабительница – всего-навсего новый стимул Юрия. У него девушки – не девушки – стимулы. Чего же я не получу? Талант или сценарий? Собственно, о каком сценарии речь?
-- Вас прислал Юрий?
-- Нет. Он ничего пока не знает. Папа сказал, что этот заказ отдают Крыниной. То есть, вам? Не надейтесь, не выйдет! Я знаю, не можете простить, что он вас бросил.
 А вот это новость. Значит, заказ от госкино, три части. Давняя мечта Юрочки. Боюсь, я начинаю уставать. Старая тоска, как стоячая вода, сверху гладь, покой, свежая зелень, Но чуть всколыхнет… Что ж ты делаешь, осень? А плащ у нее изумительный. Женщина в стиле Юрия. Эффектно и дорого. Ира-Ирочка, та, что папу имеет – вторую фигуру в области.
-- Плащ, говорю, у вас очень красивый.
-- Это папа привез из Милана.
-- А сапожки?
-- Папа. Из Австрии…
-- А как насчет Юриных подарков? Он вам ничего не привез?
-- Да какое вам дело?
 Ага, поняла – рассердилась. Масса презрения. И быстрый осмотр с головы до пят. Ну и как, во сколько оценила? Ничего ты, Ирочка, не разумеешь. Твоя эффектность без труда тебе дается, как и твоя уверенность. Не женщина ты для него и даже не стимул – престижная вещь. Что будешь делать, когда узнаешь боль и ревность, когда разменяет он тебя как злотый на мелкую монету? Позовешь на помощь папу?
 Ну вот. И я стала злой и циничной. Или просто умной? Уверенной и знающей. А ведь это его заслуга – моя уверенность в себе. Стадия сарказма. Над кем смеешься? Черт возьми, хорошо смеешься. Чудная пора – бабье лето. Особенно, когда идешь к нему без папы, через черную пахоту сонными ночами, с морщинами не от возраста – от стиснутых зубов, безденежья, нанятой комнаты в чужом доме… И… чем тяжелее, тем лучше должна выглядеть – условия твоего пути, твой собственный закон. Перешитые платья десятилетней давности. «Ах, как вы всегда изумительны!» «Не по средствам одевается. – Да у нее любовников полные карманы!» Дуры, вы дуры. Кончено, не по средствам. По возможностям. И все возможности «сделай сам» называются. Сделай сам, сотвори себя и станешь на уровне с богом? Но боги завистливы и не любят подобного равенства. Осторожно. Берегись…
-- Вас в порошок сотрут! Я все сделаю! Вылетите с работы вообще. Этот заказ – его заработок нам на свадьбу!
 Занятно. Ведь предполагается, что он о заказе ничего не знает? Ах, какая грозная эта папина дочка. И влюбленная до безумия, до глупости. Как он тогда сказал: ты не умеешь бороться за собственное счастье? То есть, за него. Бороться с девочками, подобными этой. Она-то как раз бороться умеет. В Юркином понимании. И в ее собственном. Что же мне с тобой делать, девочка?
-- Вас, кажется, зовут Ириной? Ирина, давайте выпьем кофе и спокойно во всем разберемся.
Ну надо же! Входит, как в логово змеи! Да не змея я, Ирочка! Я родилась в год Обезьяны. Вот он – в год змеи. И в месяц Скорпиона. А ты, похоже, «телочка». «Золотая телочка» -- счастье для любого мужчины.
 Осматривается полупрезрительно, свысока. Ну да, однокомнатная, малюсенькая квартирка, куда ей до ваших хором. Знала бы ты, сколько сил, сколько ночей я затратила, корпя над старенькой пишущей машинкой… Как трогала эти голые стены… Наконец-то, свое, собственное жилье…
-- Простите, Ирина, за нескромный вопрос, но…Вы красивы, молоды, обеспечены. Зачем вам он – стареющий, лысеющий, любитель напиваться до бесчувствия?
-- Вам никогда его не понять. Он же талант! Стихи, картины, сценарии – такой всеобъемлющий, неожиданный. Все талантливые люди пьют. Просто его никто не понимает…
 ...Не любит, не жалеет. И не наливает. Ха! Любимая Юркина фраза. И на нее сработала. Талант как принцип. Его не пропьешь. Талант он и в Африке талант. А Юркин тем более. «Каждая женщина мечтает иметь собственного поэта. Или художника». Ты, как всегда прав, Юрий Михайлович. Юрочка – левый потолок. Для девочки, имеющей практически все, собственный поэт может стать целью жизни.
-- И давно вы с ним знакомы?
-- Почти два месяца. Слушайте, я не обязана отчитываться. Почему вы вмешиваетесь в наши отношения? Я…
 Опять злится. Только успокоилась и на тебе. Что-то она легко взвивается. Нервы? Уже? Всего за два месяца? А ведь о заказе Юрочка знал давно… Ну-ну.
-- Отнюдь, Ирина. Я не собираюсь вмешиваться в вашу личную жизнь. А спросила… Это так, запоздалая ревность. Пустяк в принципе.
-- Ревность? Вы так легко в этом признаетесь? Мне? Дайте сигарету.
 Красивые холеные руки. Похоже, она понятия не имеет, что такое стирка, тем более вручную. На стиральную машинку моих гонораров так и не хватило. Завтар сын вернется, каникулам конец, опять привезет кучу грязного белья – весь выходной улетел…
-- Ведь здесь курят?
Спохватилась. Ты уже давно дымишь вовсю, девочка. Тебе странно, что я призналась в ревности. Это ты боишься, а я уже давно ничего не боюсь. Или почти ничего. Ни своих чувств, ни эмоций. Ни признаний, ни даже…расставаний.
-- Вы – ведьма, я знаю. Юра говорит: все, у кого волосы тонкие, как шелк, -- ведьмы. У вас тонкие волосы.
 ...Тонкие волосы дико рвутся. Он обожал фонетику этой фразы. Однажды он меня поджег. Мы собирались в кино. И поругались. Очередная вспышка ревности. Ни из-за чего. Просто так. У него или у меня – не имело значения. Ревность к фразе, к восточному ветру. Он сунул билеты мне в руку: пойдешь с кем-нибудь… Я рвала их не спеша, аккуратно. Извинилась. Потом пошла. От него. Он не выносил, когда вот так уходила. Наверное, мой смех… « Я тебя сожгу, ведьма». Ему нравилось, чтобы волосы длинные и распущенные. Концы вспыхнули мгновенно. Запахло смоленным. Потом он говорил, что не вынес этого запаха. Тушил руками, ладонь к ладони, обрывал те, что истлели, скрутились. Потом расчесывал. Долго. Прядь за прядью. И тихо смеялся: святая ведьма.
 А ночью шел дождь. Долгий пронзительный дождь.
 Он много писал о предательстве. До встречи с ним я была уверена, что об этом пишут только те, кого предавали.
 Ненавижу ночные дожди.
-- И не стройте из себя роковую женщину! Вы мне не соперница! Вы – старуха. У вас сын от другого. Выгнала мужа, чтоб добраться до Юрия. Интриганка!
О-оп! До чего ж горячий этот кофе!
-- Старуха! Старуха! Что у вас есть? Что вы можете ему дать? Завидуете нам! Ему! Мне!
-- А нельзя ли поточнее? Ближе к делу. Если я вам скажу, что не знала до сих пор, кому отдан заказ, вы ведь мне все равно не поверите? Так? Чего же вы хотите? Ну? Если сценарий так важен для вашего с Юрием будущего, то дело за малым. Вы надавите на папу. Папа прижмет кого надо – и все проблемы решатся. Так? Что еще?
Ага, растерялась. Да нужен ей этот заказ или не нужен?
-- Папа… А он? Он же никогда на вас не женится. Никогда! Никогда! Вы что – до сих пор не понимаете? Оставьте его в покое! Как вам не стыдно!
Ого! Действительно, стыдно. За это жуткое желание выставить девочку вон. Хотя при чем тут она, подобные сцены всегда были свойственны таким женщинам – борцам за счастье. Да-а, все-таки желчи у меня накопилось за эти годы… Впрочем, старухи все желчны.
-- Послушайте, Ирина. Я не виделась с ним уже несколько месяцев. Даю вам слово. Не писала, не звонила. Не влетала к нему на метле ни в окно, ни в трубу. И даже не гуляла по крыше его дома.
 Впрочем… Откуда ей знать: по крыше не гуляла, верно. А над крышей… Как тогда, на удивление теплой октябрьской ночью.
 Крыши. Черепичные крыши. Чешуя древних ящеров, вымерших, вымирающих. Черепица – высохшая чешуя. Или что там у них было? Пластинки на гребне, твердые, как камень? Крыши становятся все меньше, мельчают, удаляются, будто в плохо настроенном диапроекторе. Воздушный поток поднимает выше, плавнее, и я замираю в его теплой нежней волне и парю, парю, как в детстве, легко и свободно. Тело наливается упругой радостью, крыши внизу каруселят в протяженном движении, словно в замедленном кадре, поток слабеет, мой распластанный бело-розовый шарф чуть заметно дрожит, вибрирует в такт с волосами, со всем телом, воздухом: ом-м-м-м... музыка, музыка, музыка…
-- Музыка! Здесь звучала музыка, или мне приснилось? – он не спит. Бледное, напряженное лицо. – Мне показалось, я слышал музыку.
-- Ты не спишь? Наверное, радио у соседей. Почему ты не спишь?
-- Я проснулся. Я падал во сне, летел с бешеной скоростью прямо на стену, знаешь: такая каменная стена внизу, глыба… И я с маху… прямо в нее… Думал все, расшибусь и проснулся.
-- Ты летал во сне.
-- Я не летал, болванка, я летел. В стену. Опять этот кошмар.
-- Напрасно ты боишься. Надо только собраться у последней точки, вдохнуть, а потом, когда стена будет почти у лица, освободиться, понимаешь? Захотеть очень сильно – оттолкнуться и ввысь. И все. И все будет тогда по-другому. Понимаешь? Только не бояться, преодолеть. Захотеть очень сильно. И не бояться. Не бояться.
-- Все равно я когда-нибудь полечу. Вот увидишь. А впрочем, не увидишь. Брошу все. Брошу всех. Брошу. Скоро. Вы все, все меня держите. Вцепились, как клещи. Жалкие, маленькие людишки. Суетитесь, ползаете. Все. И ты. Ты такая же… Только не уходи от меня. Подожди. Не сейчас. Будь со мной. Мне страшно. Мне опять страшно. Не оставишь? Нет?
-- Нет. Сейчас еще нет. Не бойся. Знаешь, на нашей крыше упавшие с дерева груши, желтые, как дыня, а листвы совсем нет. И на дереве почти нет. И те груши, что еще на ветках, совсем прозрачные утром, светятся на солнце, как огромные медовые капли. Голые ветви без листьев, крыши и эти груши… Странно. Я думала, все люди во сне летают одинаково.
-- Посмотри. Как раньше. Посмотри и скажи, что будет со мной через полгода, через год?
-- Я не могу. Все это выдумки, фантазии твои и мои.
-- Не лги. Не придумывай. Ты можешь. Можешь! Скажи. Я так хочу!
-- Я не вижу. Ничего не вижу. Не умею. Просто думаю об этом и возникает ответ. Я не знаю, как, и не знаю, откуда, и почему.
-- Скажи. Говори.
-- У тебя будет все нормально. Как по заказу. Будет все, как ты хочешь. Деньги, слава, независимость, красивая женщина. Но…
-- Говори.
-- Ты уже не сможешь писать.
-- Ха-ха-ха. Как это? Ой, не могу. Твой бред! Так не бывает, чтоб человек мог писать, а потом вдруг разучился. Талант – это талант. Он или есть, или его нет. А я – гений! Понимаешь ты? Гений! Я не смогу писать?! Груши, ха-ха! Ешь свои груши.
-- ...не может. Слышите вы? Он не может! Он пьет. Орет на меня. Я устала. Это все вы. Вы!
Девочка, ну что ж ты плачешь? Кажется, это всерьез. Такие девочки обычно не позволяют себе…
-- Он по ночам вас зовет. Когда трезвый, целый день молчит, а ночью вас зовет. Во сне. Оставьте его в покое! Он не может больше писать. Он лазит зачем-то на крыши. Ну почему? Скажите, почему так?
-- Ира, это кризис. Так бывает. У каждого периодически бывают кризисы. Это пройдет. Рано или поздно проходит.
-- Он не каждый! Пусть у него сейчас пройдет. Сейчас! Вы слышите? За два месяца одна дурацкая строчка: «Каждый поэт мечтает иметь собственную ведьму». И все.
Хоть бы она перестала плакать. Где же сигареты?
-- Ира, мне не нужен этот заказ на сценарий. Я откажусь. У него будет работа. Та, о которой он мечтал. Свой сценарий, свой фильм. И все образуется. Помогите ему. Убедите. Он вам поверит. Вы красивая, умная, молодая.
-- Издеваетесь? Да? Он не любит меня. Он и вас не любит. Он вообще никого не любит! Забирайте его, подавитесь вы им. Как он мог променять меня?! На кого? На вас?
Все-таки я устала. От нее. От себя. Устала так, что даже не могу иронизировать.
-- Ирина, давайте попробуем груши. У меня есть груши. Удивительные. Прямо с крыши. Последние осенние груши...