Из пролога 1994 года

  ЛЕОНИД ВОЛКОВ

              РУССКАЯ ВЕСНА ИЛИ ПОВЕСТЬ О "ЛИХИХ" ДЕВЯНОСТЫХ
              ОПЫТ ИСПОВЕДИ БЫВШЕГО НАРДЕПА. CHRONACA ROMANTISAТA
   
               
                ***

                СКВОЗЬ ГОДЫ. ДИАЛОГ С САМИМ СОБОЙ

Так заканчивался пролог 1994. Затем, наступила полоса сомнений и разочарований. То, что было написано, показалось вдруг едва ли уместным в контексте новых событий. Я прервал работу. И несколько лет искал точку опоры и угол зрения, которые позволили бы, не поддаваясь напору лавины конъюнктурных журналистских поделок, скоропалительных «ученых» критик, отнюдь небескорыстных «разоблачений», стереотипных анализов и просто сплетен, отделить зерна от плевел и воссоздать пусть субъективную, но непредвзятую и не слишком поверхностную картину событий. И  вновь и вновь задавал себе вопрос: так все же для чего я занимаюсь писанием этой книги? Ведь время бежит. Вот уже не только Горбачев, но и Ельцин кажутся почти забытыми. Едва не забыт Сахаров. Ученики старших классов школы вообще не знают этого имени – такие вот представления о русской истории.  Где-то в разных уютных или неуютных норах закопались бывшие герои демократической весны - Попов, Афанасьев, Румянцев, Филатов, Станкевич, Пономарев, Якунин. И сам я уже разменял третью пятилетку в Германии. А резвые кони демократии понуро бредут по русским необъятным полям и просторам. И неизвестно, куда они бредут, „управляемые“ выучеником КГБ с джентльменскими замашками вышедшего в люди дворового огольца. И уже потерявшие терпение ожидания близкие говорят: ты пропустил время, теперь это вряд ли кому интересно. И сам я знаю, что об этом времени писаны мемуары разных современников. Да и многие из тех наблюдений и мыслей, которые я высказывал, вернее, записывал в роли первооткрывателя и пророка, теперь стали едва ли не общими местами журналистики и политического бомонда.
Так для чего, почему? И кому эта книга еще нужна? Что движет мной? То ли терзает меня историческое тщеславие – как-никак, я прикоснулся к истории и кое-что  сделал для ее поворота.  То ли требуется польстить естественному тщеславию женщины, ожиданиям старых друзей, а заодно и своим. Или все-таки есть надежда через переживания „Русской Весны“, прошедшие перед глазами и пропущенные сквозь сердце живого участника, пробудить угасший или искореженный интерес к вёснам политической свободы, где бы и когда бы они ни случались - в Венгрии ли 56-го, в Праге ли 68-го, в Вильнюсе 89-го или в Москве начала 90-х?
Или же тщусь я с помощью этой истории, увиденной глазами „включенного наблюдателя“, просто помешать искажениям действительности, ее фактов и оценок, что сплошь и рядом можно видеть в легковесных, хотя и претенциозных телефильмиках, в важных интервью, на страницах газет и просто в болтовне обывателей разных стран. Ведь многие из тех, кто с энтузиазмом или, по крайней  мере, с сочувствием переживал начало русской весны, теперь словно торжествуют по поводу разочарования в ней и злорадствуют – что, не вышло у вас! У нас?
Есть даже такие, что едва ли не грозятся убить меня, таких как я. Моя милейшая кузина, - очень советский человек - встретив меня в 1990 году на улице, не пожелала поздороваться и сказала: мы на тебя надеялись, а ты…  А некая отнюдь неглупая дама-геолог, почитав рукопись уже в 2009 году, грозилась сбросить меня в шурф. И в самом деле, как иначе поступить с человеком, который вроде бы гордится своим вкладом в развал великого и могучего Советского Союза, да еще потом "дезертировал" на русофобский Запад? Я получал и продолжаю получать письма с предложениями вместо того, чтобы писать мемуары о прелестях Русской Весны и заслугах Ельцина, поехать подымать какой-нибудь развалившийся под воздействием демократии колхоз или хотя бы просто сажать деревья. Вот, Вы не знаете настоящей российской жизни, Вы не видите живых людей, которые…
В самом деле, что увидели эти самые живые люди в просвете Русской Весны? Стариков, подбирающих объедки в мусорных контейнерах? Работу без зарплаты? Потерянные сбережения? Изобилие товаров по малодоступным ценам? Остановленные заводы? Распавшиеся колхозы и совхозы? Переселенцев, беженцев из одних мест и наплыв «иноплеменных» в другие места. Наконец, атаку мошенников, бандитов, рэкетиров, мздоимцев…  Разве могла, разве может компенсировать этот ужас обретенная такой ценой свобода – свобода инициативы, свобода мысли и слова, свобода предприимчивости, свобода выбора, свобода передвижения? Вкус свободы оказался удивительно горьким – с привкусом гноя и крови. И как тут «живым людям» объяснишь, что не из нового, а из старого пришли эти беды. И что сами по себе они вовсе не новы – просто из скрытых стали открытыми. И что когда вскрывается нарыв, то течет гной и кровь – а мы вскрыли нарыв прошлого. «Мне не платят зарплату»! «Мне негде жить!» - а что раньше на эту зарплату купить было можно? А что житье получить было реально? А что колхозы и совхозы раньше не разваливались? И темные пустые деревни с остатними стариками и старухами не стояли по всей Руси?
Итак, свобода разрушила старый гнилой порядок, который был несправедливым, нищим, патологически больным, но все же порядком. Для тех, кто ринулся в свободу, она казалась дорогой в лучшую жизнь, в другой, лучший порядок. Что этот новый порядок и новую жизнь еще нужно добыть своей собственной свободной деятельностью, об этом думали мало и лишь немногие. Так что, можно ли было действовать иначе или нужно было, как ностальгически, если не истерически, кричат и  пишут теперь,  вообще отказаться от свободы?

Ответить на этот вопрос - наверное затем я пишу эту книгу. И тут же  вопрос: ответить кому, для кого ? Ответить себе самому , моим возможным читателям  - «живым людям», которых я «не  вижу» и «не знаю»?  Можно ли свой эйфорический образ Русской Весны навязывать или защищать перед «живым человеком» сегодня?
На этот вопрос тоже непросто ответить. Наверное все-таки, я пишу ее прежде всего, для тех, кому близка тема свободы. Для тех, кто хочет знать больше об ее, свободы, истории. Для тех, кто захочет вместе со мной над ней, этой историей, критически думать. Ибо перефразируя Декарта: я мыслю - значит, я сомневаюсь. Стало быть, для тех, кому мало границ привычных клише. Возможно, немного таких найдется сегодня, но в будущем? Однако пишу я и для критиков, противников, оппонентов... Мне важно их взволновать и даже рассердить. Путь рассудят нас историки будущего.

Да, я был на протяжении лет включенным наблюдателем. Включенным, но Наблюдателем, обладающим некоторым запасом юридических и политологических познаний. Впрочем, я живу уже почти три четверти столетия. Я родился и учился под Сталиным, умирал вместе с расстрелянными в годы сталинских репрессий, подростком переживал войну с нацизмом, возрождался в хрущевскую оттепель, страдал от брежневского застоя, вновь ожил с приходом к власти моего университетского однокашника Горбачева, выходил на улицы, а потом занял боевую стойку в парламенте, когда увидел несостоятельность последнего генсека.
  Как соучастник создания нового Российского государства, я оказался не в плохой компании.  Первый вклад внес, как ни странно, сам Горбачев. Может, и не совсем сам – Раиса, Яковлев. Затем это были Попов с Афанасьевым и Межрегиональной депутатской группой. Не знаю, кто придумал идею межрегионалки, но сформулировали и выразили ее эти двое. Хотя, она выглядела бы иначе, не будь там защитного авторитета Сахарова. Затем к ним присоединился Ельцин. Все эти люди вымостили дорогу к суверенитету России. Считается, правда, что Россия, наоборот, потеряла империю. Но думают ли о том, насколько русская «метрополия» была зависима от периферии. Насколько она погрязала в тенетах того бессмыссленно высасывающего соки спрута, который лицемерно назывался СССР. Зависима по горизонтали и по вертикали.  Но еще и по кольцу. Статус империи, сверхдержавы обязывал харкать кровью в милитаристской натуге. Об этом думали и некоторые «экономисты» - теоретики «экономического суверенитета». Они тоже со своего конца мостили дорогу суверенитету государственному.
    Затем, не хочу скромничать, пришли мы с Румянцевым и сформулировали саму идею - превратить миф в реальность, бумажную республику – в государство. В конце концов, не столь уж важно – в формальных рамках какого-то традиционного содружества или полностью обособленное.  Не поторопись глупцы-гекачеписты, состоялся бы новый союзный договор. Но он на практике мало бы отличался от СНГ. Именно о «содружестве» говорилось в первых проектах Декларации о государственном суверенитете и в первых проектах новой Конституции России. Затем избранником народа пришел  Ельцин, и государство Россия стало реальностью.

Сегодня, правда, с чьей-то подозрительной подачи, все эти действительно крупные исторические фигуры пытаются подменить яркой, но неоднозначной личностью Анатолия Собчака.  Оказывается, не жители Москвы , сплотившиеся вокруг  Ельцина, а Собчак остановил путч ГКЧП. И он же, якобы, а не Ельцин, был назван коллегами из Межрегиональной депутатской группы первым кандидатом в президенты России. И он же, а не народные депутаты РФ переименовали Ленинград в Санкт-Петербург. Как по команде, всю эту чушь в течение нескольких февральских дней 2010 года самозабвенно травило зрителям центральное телевидение. Я не оговорился. Я современник событий и активный их участник, и знаю, что говорю. Да, Собчак был яркой фигурой. Оратор, талантливый демагог в самом прямом классическом смысле, он сразу обратил на себя внимание как только начались прямые трансляции заседаний Съезда народных депутатов СССР. Но Межрегиональную депутатскую группу создал не он. И реальной роли он в ней не играл. Разоблачительные речи его ни в какое сравнение не шли с разоблачениями Гдляна и Иванова. Не говоря уже о мужественных выступлениях Сахарова. И демократом Собчак на самом деле не был, хотя в передаче Андрея Малахова так и назан - "последний демократ". Я не раз был свидетелем того как грубо, авторитарно обращался он с демократическими депутатами питерского совета. Вот так, с телевизионной легкостью переписывается сегодня история. Но вернемся в прошлое.
 
  Итак, вместе с этими людьми я творил конституцию,я  выступал с экранов и микрофонов, стал создателем партии, общался с сотнями и сотнями самых разных людей от шахтеров Воркуты до иностранных канцлеров и министров. Словом, в некотором смысле я - динозавр эпохи. И, пожалуй, это самое главное, что превращает в обязанность мое право высказаться о ней.
Но есть еще одно, может быть, самое важное. Русская весна была и остается в нашей памяти ярким вызовом державству. Перчаткой, брошенной демократией этатизму. Ибо, что же еще такое демократия, как не обуздание государства, чем она и отличается от анархии. Мы создавали государство и стремились надеть на него узду. Этим занималась наша конституционная комиссия. Этим, и небезуспешно, занимался также я, развивая и отстаивая принципы верховенства права, баланса властей, права граждан на самозащиту от произвола. Как же не напомнить об этом, когда на исторической сцене, и не только в России, вновь суетятся разномастные державники, когда, может быть и не замечая того, они с патриотическим пафосом подменяют любовь к людям обожанием государства, как бы оно у них не называлось - Родина, Нация, История. И когда некие великие в литературном малом, но малые в историческом большом знаменитости обвиняют кого-то, скажем, «евреев», в нелюбви к России, они просто не желают понять, что речь-то идет всего лишь о нелюбви  к империи, к державе, к самодержавию. И это отбрасывает живой литературный монумент, а с ним и всю пахучую кучу державников, скорбящих о развале империи,- все равно российской или советской,- минимум на 500 лет назад. И на этом сегодняшнем угрюмом фоне Русская Весна - восприемник Февральской Революции - выступает ярким контрастом, обнажая то светлое, разумное, что прячется в глубинах народной души, что веками затемнялось, но что все-таки время от времени вырывается на вольную поверхность.
Уже одно то, что я буду повествовать о порыве к свободе, в отличие от рабского рвения в колбасный ряд, должно оправдать мою повесть во времена, когда сама свобода даже в благополучных странах стала всего лишь гарниром к той же самой колбасе.
Теперь, спустя 15 лет после первой попытки, я возвращаюсь к прерванной работе. Но возобновляя ее, я понял, что нелегко будет выбросить написанное ранее и, наверное, не надо. И я принял стиль, при котором текст будет разноплановым и мозаичным. Старое вперемежку с новым. Аналитика вперемешку с литературой и публицистикой. Вкрапления в новый текст документов или ранее написанных фрагментов, отражавших тогдашнее видение и соответствовавший ему стиль. И, напротив, новые комментарии к ранее описанным ситуациям. В каких-то частях повествования я буду претендовать на профессионализм. В других – признаю себя лишь мыслящим дилетантом.

     Да, я воспринял события первой половины 90-х годов как весну, и потому для себя назвал мой мемуарный проект: «Русская Весна». Отчасти по аналогии с «Пражской Весной» 1968 года, той увертюрой к несостоявшемуся действу под рубрикой «Социализм с человеческим лицом». Увертюра эта, как и некоторые великие увертюры к неосуществленным операм, вошла в историю как эпизод самого честного и самого мирного «штурма неба». Как тогда казалось, - счастливого неба достижимой человеческой свободы. И весенний аромат ее духа, ее звучания навсегда остался в памяти и проник в мою кровь, как и в кровь многих моих друзей и единочувственников.

Что ж, с Божьей помощью - начнем, как говорилось в старину, наш вольнолюбивый рассказ.

______________________________________
*)Иллюстрация: Фрагмент письма депутатов Л.Б.Волкова, О.Г.Румянцева, В.Л.Шейниса Предсдедателю Констиnуционной Комиссии РФ Б.Н. Ельцину и Заместителю Председателя Р.И. Хасбулатову от 21 июня 1990 г. с инициативой по образованию Рабочей группы Конститиуционной Комиссии, сыгравшей решающую роль в разработке первых проектов Констиуции РФ.
(Документ находится в архиве Фонда конституционных реформ).