Среда необитания

Когда-то город был маленьким. Но в те времена, когда расстояния измерялись днями пеших переходов, никто не считал, что город мал. Более пятисот лет назад юродивый из подгородного села ушёл из дому и весь остаток своей странной жизни провёл в Городе, наблюдая за строительством храма.

Храм строили долго, наверное, тогда и время текло с другой скоростью. Юродивый умер, так и не повидавшись больше с родителями – слишком далеко они жили. Над его могилой высится затейливая главка, девятая на куполе, а до того места, где стоял когда-то отчий дом святого, можно доехать городским транспортом. Это несколько неприятно, но отнюдь не долго.

Наверное, в конце концов, всё происходит с неким смыслом, открывающимся через столетия.
Спустя двести пятьдесят лет после смерти известного юродивого снова затевалось огромное строительство: на этот раз - великолепный храм, венчающий самую высокую точку Города. Но замысел архитектора растаял, как тает снежная глыба, подтачиваемая мартовскими ручьями. Только вместо вешних вод своё дело сделали вороватость и безалаберность – причины, давно никого в стране не удивляющие, цветущие на любом долгострое как чистотел на руинах.

Как обычно бывает, по неслучайному стечению обстоятельств, вместо Храма в Городе появилось множество богатых дач и особняков.
Целая армия чиновников, приобщённых к замыслу идеалиста-архитектора, смогла выстроить для себя уютные дома, разбить вокруг сады и парки, а часть денег ссудить на строительство какой-нибудь церкви, чтобы было, где отмолить грех – заказать пудовую свечу, истово крестясь, отстоять всенощную, а поутру – снова взяться за своё, или за то, что своим непременно станет.

Архитектора, разумеется, отправили в ссылку: идеализм и хозяйственность в одном характере уживаются плохо. Отчего-то фраза «умер в нищете и безвестности», несмотря на горький привкус «несбывшегося», применительно к гению всегда звучит как признание свыше. Значит ли это, что всё - не зря? Храм так и не был построен, но облик города изменился.

Сейчас случайно уцелевшим среди новостроек дворцам и церквушкам дурная слава прежних владельцев ни коим образом не вредит, даже наоборот - придаёт шарм и романтическую ауру. А вкрапления классической архитектуры в жесткую урбанистическую среду делают её чуть более осмысленной и гуманной.

Иногда кажется, что время действительно течёт с разной скоростью.

Как быстро однажды среда утратила своих обитателей - гуляющих на бульварах, проносящихся по улицам в открытых авто, танцующих на балах, выезжающих на пикники.

Толпа пришельцев потеснила старожилов и мгновенно приспособила пространство под свои нужды, отказавшись от всего, что не несёт практической пользы.
Великий Пролетарский Писатель, обживая чужой особняк – архитектурный шедевр, эталон стиля модерн - велел завесить портьерами витражи, не то стыдливо отгораживаясь от роскоши, не то следуя собственному (элементарному) представлению о прекрасном.

Вместо клумб и фонтанов во дворах возникали убогие хозяйственные постройки, в стены домов вбивались крючья для проводов; трубы отопления, лифты и вытяжки тянулись вдоль и поперёк драгоценной лепнины, дома постепенно становились похожими на расклёванные птицами тела мёртвых животных.

И как долго потом, когда время немного замедлилось, здания обрастали неказистыми пристройками и странными вывесками, как медленно среди невысоких строений прорастали чужеродные квадратные конструкции, как будто занесённые с окраин страшным ураганом.

Маленький город-государство со своим белокаменным центром, заставами и валами сейчас выглядел бы как музей-заповедник, крошечная топографическая единица с необычайной плотностью застроенная палатами и дворцами.

Но Город давно оброс тонкой скорлупой временных строений – унылых и уродливых бараков и общежитий. Скорлупа каменела, становилась толще, бараки сменялись мрачными многоэтажными домами с мощными цоколями, с маленькими окнами-бойницами, с тяжеловесным декором вдоль карнизов.
Возводились дворцы науки – нелепые копии старинных усадебных домов с карикатурной несоразмерностью жирных колонн и огромных портиков.
И, наконец, отказавшись от всего лишнего, оболочка раскатилась на многие километры простейшими коробками, и мир на окраинах стал таким же элементарным как его кристаллическая решётка: четырнадцать окон вверх, восемь в ширину.

Всё, что окружает Центр – можно назвать любым именем, таких улиц по всей стране множество - здания отличимы друг от друга не более, чем кубики из одной коробки. Но то, что внутри, в самой сердцевине этого эклектичного архитектурного нагромождения – пока ещё несёт черты Города.

Но черты эти – внешние. И это так же очевидно, как очевиден конфликт между старинной парковой оградой и самим подобием парка, в котором кроме тополей – самых выносливых городских деревьев – давно уже ничего не растёт; и то же несоответствие между маленькими дворцовыми балкончиками с ювелирно исполненной лепниной и автомобильным потоком в двух метрах от исторического фасада.

Город стал фантомом, в городе не стало жителей.
Он – деловой центр, у каждой двери десяток табличек с названиями фирм, в каждом оконном проёме - пластиковый стеклопакет, а за ним, под низкими потолками - мёртвое офисное нутро в известковых наслоениях недорогого и небрежного «евроремонта».

Он – временное пристанище туристов. Это для них вечерами включают подсветку на зданиях и мостах, устраивают фейерверки и выпускают глянцевые календари с видами.
А сами виды – всего лишь декорация, существующая для того, чтобы символы имели своё осязаемое воплощение. Как, например, тот самый храм, под девятой главкой которого покоятся мощи известного юродивого.

Сверкающее огромными окнами жуткая стеклянная конструкция, одетая как футляр на маленький особняк с изразцами и витражами – апофеоз победы постмодернизма над модерном изначальным. И в этом есть некая закономерность, потому что так заканчивается заигрывание со смертью - с меланхолически поникшими ирисами и печальными завитками чугунных решёток.

Если встать рано утром, пока на улицах ещё безлюдно, пока потоки транспорта ещё только пересекли дальние границы Города, но не хлынули в его сердцевину, то где-нибудь в сквере ещё можно встретить, например, старушку, гуляющую с таксой, или серьёзного пожилого господина, умеренно-быстрым шагом совершающего утренний моцион. В переулках в это время теплится иллюзия обитаемости, сонного утреннего бытия, давно утраченной камерности и почти провинциального обаяния.

За чистеньким голубым фасадом с классическим портиком, овальным слуховым оконцем и белой лепниной скоро начнётся обычный офисный день. А пока - невыспавшийся охранник заварит чай в огромной чашке с логотипом крупного европейского концерна, усядется поудобнее в вертящемся кресле и будет смотреть в монитор, наблюдая за тем, что показывают внешние камеры слежения.
До начала рабочего дня ещё полтора часа. На улице ни души. Охраннику станет скучно, он зевнет, потянется и вдруг увидит бредущую вверх по переулку пожилую тётушку, а рядом с ней - семенящую на коротких ножках таксу. Дождавшись, когда дама с собачкой приблизится к двери офиса, он радостно рявкнет в домофон:

- Доброе утро, сударыня, Вас приветствует говорящий дом!

А потом будет веселиться, наблюдая, как старуха, сбившись с шага, дёргает за поводок удивлённую таксу и поспешно переходит на другую сторону улицы.