Октябри

Влюбленность – словно октябрь. Золотая, яркая, теплая, быстротечная. А любовь – это если вам удалось перезимовать вместе.

Золотые дни. Мы как чипсами хрустели опавшими листьями и мечтали, чтобы осень остановилась здесь, сейчас. Мы представляли ее как женщину с упавшим на глаза ореховым локоном, которая удивленно, обреченно, упрямо смотрит в зеркало на то, как стареет ее лицо.
Я куталась в шарф и кашляла, а ты засматривался на бутылки с коньяком в магазинах. Цвет этих дней был – чистое золото. Мне казалось, что даже кожа на твоих руках – золотая. Ты надевал перчатки и прятал руки в карманы. А я подставляла свои холодному воздуху. Мазала вечерами кремом.
Мы ездили вместе в метро от твоей станции до моей – по-честному, не расставаясь где-то на кольце или пересадке. Мы смотрели, как целуются юные готы напротив. Ты усмехался краешком губ, а я чуть сильнее сжимала твою ладонь.
Однажды в переходе я видела, как девушка, держа в одной руке раскрытый телефон, другой волочила за зеленый хвост розу – бутон почти касался ступеней.
Я вспоминаю, как когда-то мы ездили вместе в метро. И тот бутон подзавядшей розы, почти касавшийся грязных ступеней, не выходил у меня из головы. Странно, я никогда особенно не любила цветы. Еще я думала о том, что впервые за годы знакомства не боюсь смотреть тебе в глаза. И как все странно меняется со временем. Насколько незначительными становятся важные вещи…
Почти перестала читать. Вожу с собой везде книгу – толстую, полную чудесных словосплетений. Но не читаю ее. Не открываю даже. Сплю или разглядываю людей. Читаю книгу этого города или своих снов. Вспоминаю твои руки. Золотые.
Осенью невольно приходится прозреть. Раньше недоумевала, не понимала – что я делаю не так? Еще одна осень, а мы по-прежнему не вместе. Потом стало страшно – вот еще одна осень прошла, сменилась зимой, а я все еще одна и не могу думать ни о ком, кроме тебя… А потом вошло в привычку и стало вдруг понятно – вот есть мы двое, ты и я. И мы всегда будет порознь. Это нормально. Вообще-то так происходит со всеми людьми. Я вдруг смирилась с этим, как с протекающим краном, как с грязными полами – раньше бесило все это, теперь под ноги не смотришь, а капающий звук успокаивает.

Мир начинен всей это проводной и беспроводной мишурой. Но в нем так легко спрятаться. Я сижу на своей кухне с блокнотом и чаем, одна – и попробуй меня найти. Никак не достанешь. Все средства связи в соседней комнате, я не слышу телефона, не вижу Интернета. Кажется, раньше потеряться было гораздо сложнее…
Мы часто виделись раньше. На работе, на даче, у друзей, друг у друга в гостях – но почему-то чаще всего я вспоминаю метро. Это было всегда так несправедливо, когда кому-то из нас вдруг надо было встать, подойти, пошатываясь вместе с вагоном, к дверям и исчезнуть на платформе. Тому, кто оставался в вагоне, доставался лишь мимолетный образ – как тот, другой, медленно идет в толпе, проносится мимо – и все исчезает в темноте тоннеля.
Я ненавижу себя, когда ты вдруг пропадаешь. Читаю, сплю, работаю, ругаюсь, играю, злюсь, смеюсь – а внутри только это звенящее чувство, похожее то ли на осень, то ли на боль.
Лето – зеленое с коричневым, и воздух пенится, шипит, позвякивает насекомыми. Зима – белое с коричневым, и снег поскрипывает в такт твоим шагам. Я не успеваю, никогда не успеваю – цепляюсь за твой рукав. Мы снова идем к тебе. Ты открываешь бутылку вина и разливаешь красное по кофейным чашечкам, а я смотрю на коричневые волосы, в коричневые глаза и пытаюсь понять – как мне удастся выкинуть тебя из своей жизни еще на несколько месяцев?

Однажды наступят такие времена, когда ни с одного дерева не будет – раскачиваясь, сверкая – змеей спускаться магнитная лента. Оплакиваю ее заранее.
Застряла. Чужое окно, ярко освещенная лампой комната на втором этаже, мужчина. Ходит туда-сюда – заворожено смотрю – снимает рубашку, поглаживает живот… А тут, с моей стороны, фонарь высвечивает дерево с желтеющей листвой (словно седина у пожилого мужчины, еще очень привлекательного), основательно неподвижные качели (как будто вовсе не способные к движению), детско-площадочные конструкции, прохожие – туда-сюда, редко, мимо.
Из-под навалившейся депрессии, которую невозможно ни с кем разделить, извлекаю вдруг понимание, смирение и горечь. Конечно, я всегда тебе нравилась. И, собственно, всё… Каким будет мой последний октябрь, посвященный тебе? Вот он, на пороге. Но, конечно, я еще не знаю об этом.

Все такое мокрое, я без зонта вышагиваю по лужам в промокших тонких мокасинах – неровной, как всегда, походкой. Зажигалка – вхолостую. И нечему удивляться – когда все вокруг промокло насквозь. Прикурив с третьего раза, погружаюсь в стеклянный бункер троллейбусной остановки – внутри люди, окутанные вдруг отяжелевшим от влажности сигаретным дымом. От тяжелой темной спины отплывает вальяжно табачное облако. Запах даже дешевых сигарет приятен. Согревает. И сверху упрямая капля на стальной ниточке, в неровном свете фонаря похожая на лазерный луч, упрямая капля долбит асфальт. Мои движения кукольны и закрепощены. Где-то далеко за облаками табачных одиночеств луна постепенно поворачивается к нам своей темной стороной.
Наверное, как тогда, никогда больше не буду так отчетливо и ясно понимать одиночество – чужое, свое, абстрактное…

Я сидела в кофейне, чиркала в блокноте – тогда я маниакально записывала все, что вижу, что чувствую, чего жду… Медленно потягивала горячий глинтвейн, разглядывала людей, следила, как на табло за широким во всю стену, окном, температура сменяется с +6 на +5 и обратно, и вдруг увидела тебя. Черный, высокий, тощий, с растрепанной отросшей стрижкой – на мгновение я увидела даже профиль – длинный, массивный нос, которого ты всегда немного стеснялся – но в следующий момент ты закрыл его носовым платком. Ты шел, не глядя в сторону кафе, за стеклом которого я сидела, потрясенная, над остывающим глинтвейном. Увидеть тебя случайно в этом одиноком тоскливом октябре, в этом огромном, заполненным темным, тонущем в неоне, городом октябре – невероятно. Невероятно больно.

Вот этот двор, знакомый мне – такой мягкий ночами и такой мрачный по утрам. И вот я смотрю на него откуда-то из будущего – он по-осеннему темный, по-бабье-летнему сухой – и слушаю ветер, дотрагивающийся до меня сквозь пальто, шарф и наушники. Ничего не чувствую. Накренившаяся старая таксофонная будка, единственный фонарь, освещающий пустую площадку перед входом в метро и погружающий остальное в пугающую тьму. Деревья, непрерывно осыпающие с вытянутых рук мелкие плоские листья. И я со всей своей усталостью и неискоренимыми надеждами на никогда не обретенное счастье. С тобой. Никто не опаздывает и не спешит. Просто у каждого свое время. Мое время – октябрь.

Кошка внезапно выглянула в окно, стоя на кровати дотянулась передними лапами до подоконника – и стала похожа на остроухую таксу с топорщащейся серой шерстью. Я тоже посмотрела – а там резные желто-лимонные листья порывисто летели вверх.
И тогда я вышла на улицу и попала в ветряной водоворот – листья плясали вокруг меня. Я шла, раскинув руки, закинув голову в небо – облака бежали быстро-быстро и так же быстро перебегало вслед за ними пятно голубого неба. Я шла вся в этих быстрых листьях, в этом ветре – а надо мной медленно проплывала, так же раскинув блестящие крылья, птица.
Шаги всё легче, тело всё невесомее – рядом приземляются листья, они тоже танцуют… Мне кажется, что от меня остается всё меньше меня. С каждым упавшим листом. Когда деревья останутся голыми и нищими, без единой золотой монеты, что останется от меня? Только тишина.

Бордюры окрашены в цвета осени: черный – земли и желтый – опавших листьев. Я поднимаю голову, чтобы посмотреть на бусы березовых ветвей – они роняют мне на лоб тяжелую каплю. Еще один октябрь, еще одна пронзительная осень – пронзает меня насквозь.
Может быть, не стоит мерить свою жизнь проходящими, проносящимися октябрями… Но так уж сложилось, что когда желтеет листва, в моей голове происходит еще один перещелк – следующий уровень понимания. Как в лифте загорается маленький квадратик цифрой на единицу больше.
И – господи! – думаешь. Вот столько-то октябрей назад я боялась даже взглянуть на тебя – лишь бы ты не подумал, не понял, что нравишься мне. А ведь тогда – просто нравился. А теперь – беру тебя за руку, висну на твоей руке, смотрю на тебя – при всех, при своем бывшем, при следующем, который еще только влюблен в меня, не зная… Смотрю на тебя, и мне все равно, что и ты, и все вокруг видят мою любовь. Невзаимную, но почему-то все равно счастливую любовь.

Ступаю по мокрому асфальту – медленно, ритмично. Иду под фонарями – от одного к другому. Свет падает желтыми мазками – повторяющиеся размытые пятна. Вступаю в такое пятно – за мной появляется тень, догоняет, снова пропадает, пока не дойду до следующего фонаря. И вот в тот момент, когда глаз выхватывает ее сбоку, чуть позади, страх ёкает в сердце – ах! – и хочется вдруг побежать. Оглядываюсь, едва ли не прощаясь с жизнью – а это всего лишь я сама, искаженная, отраженная фонарем.
Октябрь заканчивается медленно. И этот тоже – неповторим.

Октябрь заканчивается, освобождая и лишая свободы, окончательно умертвщляя лето. Единичные листья, снег, шарф, пальто, перчатки – как странно, я все еще верю в лето. Помню огни на дороге, окрыленность, жажду встречи, уверенность, легкость и сгорающее солнце внутри. Каждый октябрь – словно маленькая клетка – ловит, смыкает решетку иллюзий. Такой долгий – привыкаешь к неволи – и вдруг приходит ноябрь. Клетка исчезает, ты остаешься, недоуменно греешься об урчащую шерстяную кошку – абсолютно свободен. Захлебываешься своим одиночеством, летишь вперед. Октябрь со своей опадающей красотой, меланхолией и застенчивой скрытой страстью больше не держит тебя, его нет – до следующего года. А ты словно внезапно выросший ребенок – ты вернешься к родителем, приедешь в гости, но сперва – романтика спрятанных в карманы рук, свободных от перчаток. Ты вернешься в октябрь. Октябрь вернется к тебе. Но сейчас – так случилось – вы свободны друг от друга. На время.