Чистилище

Джон умер. Его похоронили за желтой церковью Сан-Жели и никто никогда не ходил к нему. Он сам ходил. Соберет свои глаза, наладит пальцы и идет – проведывать тех, кто обижал его. Все его обижали, такой уж он был человек. Позволял другим помыкать собою. Они даже не знали об этом. Им, честно говоря, никакого и дела не было до Джона, они сами обижались и чувствовали себя жертвами обстоятельств. Так вот, идет Джон по улице – а она цвет меняет. Из зеленой плавно превращается в зеленую. Или смотрит на дом – а в нем нет окон. В такие окна он любииил заглядывать. Долго стоял под ними, слушая, как те, кого он любил, занимаются любовью. Шел дальше – попадал в свой город. В какой бы он город не попадал, он оказывался его маленьким городком, где он успел только родиться и скончаться от недостатка уверенности в себе. Город с вечнозелеными домами и улицами без окон, город, в котором он всех любил, и его все обижали, город, где пьют кефир и хоронят в таких неэстетичных рубашках. А потом возвращаются на свои посты и пьют свой кефир. Потреплют еще собаку, давно умершую в углу. И даже не думают о том, чтобы выбраться. Джон ходил к врачам, которые его унижали. Они спокойные сидели и читали буквари на шасси самолетов. Он приходил к пилотам, цены на рейсы которых его обижали, и смотрел им в выжженые небом глазницы. Пилоты смеялись, они отдыхали от долгой учебы и долгого ожидания, что их самолеты когда-нибудь взлетят. Он приходил к веселым нацистам, распивающим кровушку и плевал на их руки, но они продолжали играть на арфах. Он приходил к продажным маникюрщицам, творящим свои шедевры на грязных ногтях людей, на роговых наростах, которым надлежит быть отрезанными. Он гладил их инструменты и они ржавели. И маникюрщицы ржавели в своих раковинах. Он навещал самоубийц в их уютных кроватках, где они задыхались, онанируя на свои уютные мечты. Он приходил к уборщицам, которые цитировали Ницше на стенках унитазов. Он приходил к полицейским, плачущим от старости. Он огребал тумаков от своих друзей, которые забыли его, как только он вышел из их прокуренных комнат. Он поливал кислотой свои завещания, которые никто не публиковал. Он опускался на парапеты, где было пролито столько вина людьми, которых он пытался научить пить. Он впитывал землю и обходился без воды. Он никогда не возвращался за желтую церковь, где он был однажды похоронен, потому что она уже давно превратилась из желтой в желтую и он уже давно ожил и выжил, пока писал свои отчаянные завещания и рассказы о том, как бы ему хотелось жить после смерти.