Гадалка

Летнее солнце выжигало небольшой городок, окутывая его клубами желтой дорожной пыли, словно пеленой тумана. Сегодня приехали торговцы и менялы. И на главной площади, где обычно проходили публичные казни, растекавшиеся алыми цветами по кривой брусчатке, запестрели потертые залатанные шатры и пологи, скрывающие от солнца таинства заморских мастеров. Местные жители жадными потоками затопили узкие проходы между лавками: торговались, глазели, воровали и просто предавались экстазу стадного чувства.
       Здесь, казалось, были все чудеса света: роскошные шелка и пустозвоны-монисты, ловкие фокусники и кузнецы со стальными от безразличия лицами, дурманящие пряности и безликие подбоченившиеся фрукты, талантливые мастера и виртуозные воришки. Шум, гам, звон и музыка, сочившиеся из-под каждого навеса, превращали площадь в полный искушений лабиринт, в который были десятки входов и ни одного выхода.
       «Ах, как бы я хотел, чтобы моя жизнь была такой же яркой, как эта ярмарка» - думал молодой человек, проталкиваясь сквозь истекающую алчной слюной толпу. Внезапно его внимание привлек небольшой шатер, манивший своей безмолвностью. Юноша подошел ближе и прислушался. Было тихо и оттого казалось, что за этим пологом кроется целый мир, опьяняющий древним вином таинств. Юноша вдохнул поглубже, будто воздух в легких придавал уверенности, и шагнул в объятия темного шатра.
       -А, молодой человек, проходите, присаживайтесь, - сказала немолодая женщина, указывая на потертую подушку напротив небольшого столика. Юноша, закованный в кандалы любопытства, немедленно повиновался.
- Беспокоит тебя что-то, голубчик. Скучно тебе, да? – сказала женщина, доставая из шкатулки колоду мудрых карт.
- Да, - пробормотал молодой человек, глядя на руки женщины. Она неспешно тасовала карты. Её тонкие костлявые пальцы, окольцованные золотом и самоцветами, перебирали колоду. Кольца были причудливых форм, и загипнотизированному этим зрелищем юноше казалось, что женщина вершит его судьбу. Потом она стала доставать карты из колоды, выкладывая их в каком-то только ей понятном порядке.
-Что ж. Можешь идти.
- Но вы же не сказали ничего, - непонимающе возразил молодой человек.
- Иди. Ты на пути к тому, чего ты по-настоящему хочешь. Так иди дальше. Не буду тебя задерживать. И смотри, не смей возвращаться.
       Юноша, ничего не поняв, вышел из шатра и, слегка пошатываясь, побрел сквозь ярмарку. Больше всего хотелось вернуться и спрашивать эту странную женщину обо всем, терзать стареющее тело вопросами, заглядывать в глубину символизмов истрепанных карт, покорных пальцам, на которые кольцами нанизаны потаенные знания мирового подсознания. Нестерпимо противоречивое любопытство вскипало в молодой крови, перед глазами вздрагивали темно-зеленые пятна, в голове барабанной дробью дребезжали вопросы, и, казалось, все тело пульсировало в неуправляемых конвульсиях, будто вспоминало не о старой женщине, а о юной девушке, тайком отдавшейся ему на берегу реки, пока её властный отец предавался лености послеобеденного сна. Колени подгибались под тяжестью эмоций, а кончики пальцев покалывало как будто той самой крапивой, которая росла на том берегу. Молодой человек бросился бежать из города, подальше от навязчивых искушений и пьянящих соблазнов.
       Согревающиеся капельки речной воды испариной легли на его разгоряченный лоб. Он слегка пришел в себя. Сердце перестало так яростно биться и мигающие пятна исчезли, но все казалось каким-то уж слишком контрастным, слишком ярким. Еще никогда раньше цветы у реки не казались ему такими разными, пышными и красивыми. Прежде и река не сияла такой невероятной синевой, подмигивая осколками солнца, разбивавшего вдребезги свои целеустремленные похотливые лучи. День, свалившийся за холм полудня, грезил о нежной плоти ночи, о её глазах и шепотах, издевавшихся вечными обещаниями о взаимности, которые будут выполнены лишь в судный день.
       Юноша облегченно выдохнул, чтобы в следующий момент навечно лишиться способности ровно дышать. За спиной он услышал голос той самой девушки. Она звала его, робко выглядывая из-за дерева. Ведомый уже не разумом, он направился к ней. Вредная мудрая крапива обжигала обмякшие колени. Дыхание сбивалось все сильней, чтобы потом срываться на хриплый стон, таявший где-то между его губами и еще таким упоительно неиспорченным девичьим телом. Эмоции, обостренные юностью, отдавались дрожью, затягивая объятия все туже. Момент истинного откровении неумолимо приближался. Банальный эпизод сельской жизни, нагнетенный мыслями о запретной любви, разорвали грубые мужские голоса. Юноша слов не разобрал. От него не требовалось понимания, оправданий. Да и сопротивление тоже было бесполезно, потому что мальчишке, вырванному разгневанным отцом из объятий единственной дочери, место в темнице, а потом на плахе.
       Истеричное непонимание билось о стены тесной темницы, эхом убивая последние надежды. Еще никогда бедный юноша не испытывал таких острых чувств и таких ярких эмоций, как вчера, в тот день, когда в город приехали торговцы и та женщина.
       Когда он поднимался на плаху, умело возведенную на площади, колени его уже не тряслись, дыхание уже почти угасло, мир в его глазах потускнел и сделался похожим на тихого бормочущего безумца.
       Ярмарка, равнодушная ко всему, кроме выгоды, пестрела десятками шатров. Солнце жадно вонзалось в истощенную пылью землю. Глухой безразличный удар топора, и алый цветок, срубленный с тонкого стебля девичьего крика, сотни пыльных ног втоптали в многоопытную брусчатку.
       В глубине темного шатра немолодая женщина в кандалах пестрых колец, истощенная мудростью, задумчиво тасовала карты, которые уже давно поведали ей о том, что жизнь слишком дорогой подарок, за который приходится платить смертью.