Свидетель

       Посвящается
       всем одиноким людям.


Бесконечный, в рамках, мирный океан. Ни бурь, ни тебе нефтяных пленок, ни волнений, ни штурмовых предупреждений. Спокойная гладь. Небольшие колебания, потоки, выходящие на поверхность пузырьки, течения. Великое совершенство земной стихии. Совершенство в рамках. Негранёный алмаз пахнет свободой, а алмаз в оправе по-земному прекрасен. Нет, эта рама не пропитана приторным зельем преступления. Там где есть жизнь, нет места для сомнений. А в нашем оправленном океане, жизнь есть. Жизнь созданная тем, кто стоит выше, кто живет под вечно задымленным потолком – коричневым, с маленькими трещинками, с сыплющейся штукатуркой по углам. Флора и фауна, природа и жители, запутанные отношения между ними - всё, всё создано им. Его мир порождает логично завершенные финалы. Пусть даже если этот его мир в серебряной оправе.
       На дне, на сцене действий, разворачивался нескучный, очень гармонично подобранный город. На севере - конец света, за пределы которого, еще никому не удавалось попасть, на юге - великолепные живые каскады. Из обожженного дуба, прекрасно сложенные каскады, были засыпаны разноцветными камушками, похожими на самоцветы,
когда солнце добиралось до этого маленького населенного пункта. На восточных и западных окраинах городка, росли великолепные водоросли. Обитатели сего мира дали им следующие названия: розалиндус, синепа, желтокрякус, вечнозеленвод, и тому подобные абсурдные названия. Местные жители, поняв, что их судьба обречена на вечное существование бок о бок, сразу смекнули, что лучше попытаться сделать свою жизнь лучше, чем войной бороться за свободу. Потому что второй вариант был бессмыслен. Тот, кто управлял этим миром, был созданием разумным, но лишенный подлинного слуха, лишенной ценности мысли, чувства собственного достоинства, особенно, это было заметно тогда, когда этот объект разгуливает там, за концом света, с какой-то странной штукой в руке, приложенной к все равно глухому уху, и тараторящий какую-то абсолютно бессмысленную чепуху. Интересно, почему эти существа, наделенные такими физическими способностями, такие ущербные в месте, которое они называют «мозг»? – думали местные жители. Единственное, что они уважали в их создателе, был тот кусок человеческой деятельности, который люди называли «киноискусством». Да, в этом их создатель поистине разбирался. Зато это благодарность прошлому - закончил университет, неудавшийся режиссер, пишущий в разные литературные издания, бредовые рассказы, написанные под воздействием опиума. Поэтому в них столько много маков. Ведь они росли в горшках на подоконнике! Красивый, курящий, пьющий, любящий женщин, весьма прелестных женщин, часто собирающий сборища ему подобных приматов, которые забывали о нем, едва переступив порог его большой однокомнатной квартиры.
       Вечно сидящий около странного светящегося куска картона, или дощечки, не разобрать - из города не было видно; вечно задергивающий темные светонепропускающие синие шторы, вечно держащий в руке начищенный стакан с тяжелый дном, наполненный огненно-янтарной жидкостью. Жители города не особо могли насладится его четкими образами – за эту свою особенность быть размазанным в линиях тела, создатель даже получил имя - Дымка. И хотя он совсем не буквально дымился, он всегда держал в левой руке белую, на глазах тающую палочку, низвергающую плотный нерассеянный туман.
       А теперь можно приступить к краскам. Город был по-особенному великолепен. Он сверкал всеми спектрами цветов, которые разрешает физика. Казалось, его жители носили некий вирус своего города – они были точно такими же, даже немного болезненно, разноцветными. У них были вуалевые полупрозрачные конечности, миллион переливающихся частей мозаики на теле, прозрачные ясные глаза, аккуратные
очаровательные ротики, которые были, своего рода, обозначающим вид, признаком – если нижняя губка пухлее верхней, значит это хищник, если губки имеют вид пропорциональный до неприличия, значит, это мирная жертва. Желтые, полосатые, в горошек, с просвечивающимися цветными скелетами, рыжие, черные, лупоглазые, маленькие, большие – все они привыкли делить места ночлега и еду, которую сыпал Дымка в районе девяти и десяти часов утра. В каскадах были спрятаны трубочки, выпускающие сладкий кислород. В эти места жители любили собираться, когда в городе было совсем уж пасмурно – дни, когда создатель сутками не пускал в их город свет.
       В тот день, в мире было необычайно светло – свет лился отовсюду, переливался, и жителям хотелось закрыть глаза, если бы они имели глазные перепонки. Они были сыты, счастливы и очень активны. А потом, в комнате что-то случилось. Воздух в ней стал бить током.
       В комнату ввалился Дымка. Он еле держался на ногах, в руке была почти пустая прозрачная бутылка, с той самой янтарной жидкостью. Он громко хлопнул входной дверью. Рама держащая его любимый мирок, задрожала. Создатель плакал. Вернее нет, неправильное слово, он не плакал, он был в истерике. Его била дрожь, он стонал, он выл, как раненная, побитая собака. По лицу текла вода, которая блестела под единственным источником света в комнате, иначе, под светом красного абажура, и тем самым подчеркивала все его мужественные тени лица. Он опустился на колени, наклонился, и потер лицо о жесткий, желтый ковер. Он завыл еще громче. Даже в городке, в котором все земные звуки, были отдаленным фоном для жизни, вдруг отчетливо услышали этот рев. Дымка ревел и напоследок полив голову остатком жидкости в бутылке, кое-как встал на ноги и, шатаясь и вытирая вязанным рукавом мокрое лицо, направился в ванную. Через две минуты, он, с деланным спокойствием, сел на пол, начирикал что-то на лице Одри Хепберн, которая улыбалась своей блаженной улыбкой с листа газеты, судорожно прикурил сигарету, затушил её в прозрачную чистую пепельницу, которую принес из ванной (он специально её помыл), и заглотнул какие-то белоснежные камушки. Он лег на пол, широко открыл глаза и, сложив руки на животе, стал чего-то ждать. Это что-то никак к нему не приходило. Дымка встал, подошел к допотопному магнитофону и включил пластинку. Это был Джим Моррисон и его "Crystal Ship". Он снова вернул себя в первоначальное положение и стал подпевать. Еще через минут шесть, он зачем-то вскочил с ковра, подбежал к письменному столу, выдернул из розетки слепящую сетчатку глаз лампу, подошел к городку, поставил лампу на пол, включил её в розетку, и нажал на кнопку. Направив её на городок, он улыбнулся. Над городком висели кусочки зеркал, разноцветное стекло, слитое в картинки, колокольчики и прочая дребедень интерьера. Лампа осветила город и побрякушки, и чудесным образом показалось, что в комнате устроили танцы, а за окном семидесятые, показалось, что в комнату пустили дым тайны, пустили северное сияние и множество печальных летающих писем, которые были ни как иначе, как отражением мыслей Дымки. Комната приобрела психоделический оттенок, от которого хотелось одеть солнцезащитные очки в белой пласстмасовой оправе. Дымка еще раз улыбнулся, закрыл глаза, подпел какой-то группе надрывающейся в магнитофоне :
«Осколки стекла как известно,
на солнце блестят как брильянты,
однажды в правильном месте
наступит нужный час…»
       Ему было хорошо. Он снова попытался удобно устроиться на полу - почему-то диван его не устраивал, полежал полминуты, встал, стянул с кровати огромную подушку и полосатое покрывало, разложился на полу, повернулся на бок, и наконец, вздохнули жители, успокоился и замолк. Утром жители городка забеспокоились: одиннадцать утра, Дымка спит, музыка играет, лампа светит, что это всё значит? Хвосты причудливо переливаясь, оставляли на стенах затейливые узоры. Тени плавали по стенам и порой становилось не по себе. Наконец музыка замолкла. Жители собрались в центре города. Первое время в воде так и плавали со своей токовой телепортацией чужие, да и свои собственные мысли. Они были похожи на симпатичных микробов-курьеров, которые все спешили к месту своего назначения и которые постоянно сталкивались и повреждались. Вокруг этой водно-мысленной паники, не появилось ничего такого, что могло бы разрешить создавшуюся ситуацию. Они осели на дно... Надо было только ждать.
Восемь дней спустя.
       В комнату вошли двое мужчин. Оба были ужасно странными. Первый, что повыше, носил трехдневную щетину и достаточно длинные, волнистые, светлые волосы. Они беспорядочно были зачесаны назад и были абсолютно неподвижными, даже когда он открыл окно и в квартиру ворвался тяжелый ветер. Он был в светло-коричневом пальто, с шарфом, небрежно висящим на длинной шее. Но больше всего удивляли его глаза. Это были два огромных шара, обрамленные пушистыми ресницами, с низкими бровями, синие
как Тихий океан, с расширенными, очень глубокими зрачками. Все невольно отшатывались от этих глаз, не смотря на их красоту. Они были уж больно инопланетными, совсем не человеческими. Мужчина был крайне расстроен, напряжен, и устало двигался. Глядя на таких людей, ощущаешь себя отвратительно глупым – кажется, что они знают нечто такое, что является ответом на все бессмертные вопросы. Хотя зависть не появляется - это самое знание, что проплывало бегущей строкой в их глазах, было видимо очень печальным и тяжелым.
       Второй мужчина был чуть пониже ростом, худой, с покатыми плечами, в отличие от невероятно широкой спины друга, с торчащими в разные стороны витками темно-коричневых волос. Мгновенно появлялось желание расчесать его голову. Он очень щурился и у него подрагивал кончик носа, особенно, когда он улыбался. Карие глаза, неповоротливые черные ботинки, брюки в клеточку с отглаженными стрелками, тонкие длинные пальцы, четыре дырки в правом ухе, черное короткое пальто, и воротник, который как-то по-пижонски стоял.
       Мужчины зашли не торопясь, и сразу поморщились - от стоящего у стены великанских размеров аквариума, пахло тухлятиной, а главное, смертью. "Николя..."- пробормотал синеглазый. Несравненный запах ожидания, потерянной надежды, разбившейся на смерть мечты, да и просто, запах неживого тела.
       "Жан...- протянул нерасчесанный и указал на аквариум.- черт, ты только посмотри, они все сдохли!.." Жана передернуло: "Это мы во всем виноваты, сколько времени прошло, если рыбы, его любимые рыбы, сдохли наверное тысячу лет назад, я такого запаха в жизни еще не чувствовал. Поль ты куда?"
Но Поль уже пересек комнату быстрым шагом и наклонившись к стеклу, вдруг вскрикнул: "Жан, быстро иди налей фильтрованной воды в глубокую посудину. Вот тот дискус, стоит тысячу евро, я подарил его Николя в прошлом году. Штуку выложил! И что ты думаешь - он жив! Быстро тащи воду!.."
       Рыбы сидели на дне, и чесали свою чешую о разноцветные острые камни. Фильтр давно сломался. Каскады превратились в ступени из стекла, поросшие зеленой плесенью. Самоцветы, которые их покрывали, давно скатились на дно, а кислородные трубочки всплыли на поверхность. Вода превратилась в зелёную мутную жидкость, напоминающую болото. Что происходило в квартире, уже как четыре дня не было видно - стекла заросли мелкими, темно-зелеными и коричневыми микроорганизмами. Рыбы тысячу раз пожалели, что у них нет улиток или сомов – хотя бы аквариум не был бы таким грязным. Снаружи, рыб тоже не было видно - они попрятались в водорослях, сидели на дне, зарывались в искусственные пещерки, сделанные Дымкой, да и вода была настолько зелено-мутной, что цвета рыб окрасились в этот болезненный оттенок. Свет превратился в врага - ведь эти
противные водоросли, которые любовно присосались ко всему гладкому, так сильно любили свет! Голодные, уставшие рыбы, почти не плавали. Лишь иногда, когда кому-то казалось, что в квартире что-то зашевелилось, нервно вскакивали и судорожными движениями ударялись о камни и стенки аквариума.
       Картина была до отвращения печальной. Невероятно, но несколько дней назад, этот мирок заливал свет, окрашивал его цвета, а рыбы были теневыми героями, которые огромными, немного вальяжными, тенями плавали по стенам комнаты. Первый, кто заболел в городке, был рыбом по имени Росинок - это был красивый неоновый самец, с красными плавниками и коричневыми мутными глазами. Чешуя у Росинока была настолько гладкой, что казалось будто его покрывает обычная человеческая кожа. И вот, его чешуйки стали оттопыриваться и синеть. Первый признак того, что рыба больна. Еще через несколько часов, его друг, золотой рыб с именем Золко, подплыл к нему, чтобы сообщить: он откопал в северном углу, остатки вчерашнего еды. Но Росинок молчал. Он завис неподвижно в воде.
 "Эй, Росинок, ты спишь?"- послал ему мысль Золко. Но мысль вернулась обратно, Росинок её не получил. Золко подплыл к другу и ткнул его носом. Росинок перевернулся на спину и медленно начал всплывать на поверхность. Золко был настолько убит горем, что даже заплакал. Да-да, заплакал, вы глубоко заблуждаетесь если думаете, будто рыбы не умеют плакать. Просто слез не видно - они сразу растворяются в воде. Но если внимательно смотреть, вы обязательно увидите как от глаза вашего любимого питомца, отплыла с течением вязкая, прозрачно-мутноватая струйка, которая тут же, словно дым, растаяла в воде.
       Я не буду описывать что было дальше - это очень грустно. Например, Золко не дотянул не спасителей всего полтора часа. Единственным, кто остался жив после такого вселенского, в рамках, апокалипсиса, была наглая буржуйка, голубоватая, сине-бирюзовая дискус Линда. Она ни с кем не дружила, и прятала свои мысли глубоко в голове. Впрочем, мысли у неё были одни и те же: растолкать всех и получить самое свежее, на ночь первой занять восточную пещерку, пихнуть Золко, когда тот, будет проплывать мимо или погонять этого мелкого неона Росинока. Линда прожила еще долгую жизнь: вскоре после спасения, Поль купил ей круглый аквариум, с минимум роскоши. Но зато, она была в нем одна и всё доставалось одной только ей. И ей совсем не нужна была любовь Поля, равнодушно проходившего мимо аквариума, в отличие от Дымки, который по несколько часов в день возился со своей большой стеклянной коробкой, разговаривал с рыбами, давал им имена, называл их "единственными красивыми друзьями" в тон Моррисону, и каждый раз сыпя корм, так и норовил будто случайно задеть кого-нибудь пальцем. Нет, Линда по всей этой чепухе не скучала.
       Но я должен подвести свой рассказ. Рассказывая вам эту историю, если вы заметили, я часто прибегал к жестоким и, наверное, ненужным описаниям, а в начале, я и вовсе вообразил себя писателем: напридумывал себе, будто аквариум Дымки - это ограненный океан, описал рыб как инопланетян. Ей богу, было весело. Но кто же такой я? Если подумать хорошенько, я некий кто-то, кто провел все эти страшные восемь дней в квартире подле Дымки, да еще видящий что происходит в аквариуме, слышащий, этих мыслительных курьеров, видящий и понимающий речь «спасителей» так называемых, кхе кхе, и понимающий поступок Дымки. Ах да, забыл, еще и хитрый, умный, начавший свой рассказ глазами моих морских друзей. Да, вы верно подумали, я не человек. Меня зовут Арлекин, и я попугай ара, которого Дымка выиграл в покер. Да, я вполне сознаю, что этот рассказ, всего лишь направленный на цель поток мыслей, которые никто никогда не услышит. И всё же, позвольте, я закончу. Я просто очень зол. Злость кипит и шипит во мне, как бульон в кастрюле. Я очень зол. Когда я первый раз увидел Дымку, я был еще совсем молодым попугаем, и сидел на жердочке в дорогущем роскошном доме, как цветок в прихожей, то есть для красоты. Скучно было невыносимо. Я развлекался тем что пародировал людей, но однажды меня пребольно пихнули тапком, и я перестал этим заниматься.
       И вот я увидел Дымку. Он был так прекрасен, красив, ловок, остр на язык, что я тут же понял, что мы с ним подружимся. И вот, Дымка, наконец, выиграл. Они пошептались с моим хозяином. Дымка обернулся на меня, и я затаил дыхание. Он немного поморщился, и что-то сказал. Но вскоре я уже сидел в клетке, которую нес домой Дымка. Я думал, что мы подружимся. Но когда я попал в его квартиру, я понял, что про любовь и привязанность Дымки ко мне, лучше забыть. Почти все время, которое Дымка проводил дома, он возился с этой чертовой, стеклянной коробкой. Как же он любил этих рыбок...
       Удивительно, но я быстро подавил в себе зависть. Я любил Дымку, а вскоре понял, что все не так уж и плохо. По вечерам он включал свои любимые фильмы, сажал меня к себе на живот и пальцем, осторожно ,поглаживал перья. Он часто разговаривал со мной и спрашивал: «Арлекин, ну скажи что-нибудь. Ты же умная птица, почему молчишь?» И вот тогда я начал свои бесконечные пародии на его любимых киношных героев. Как же он здорово смеялся! Но я знал, что Дымка несчастен, что ему очень плохо, и моё Я, просто умирала от тесноты - я ничего не мог сделать. А потом я прислушался и присмотрелся к аквариуму. И подружился с Золко. Я никогда не думал, что рыбьи мысли такие огромные, если учесть, что они не только плавали в воде от отправителя до получателя, но они и вылетали из аквариума, собирались под потолком, и становились слышимыми мне. А потом Дымка покончил с собой. И я ничего не смог сделать.
       Сейчас я живу у Жана, и я к нему здорово привязался. Он очень сокрушается – думает, будто это он виноват в смерти Дымки. Но теперь, я знаю что делать. Я просто начинаю говорить все, что могу вспомнить за день, когда вижу что Жану плохо. Как же он здорово смеется! А главное, я нашел несколько фраз в своей голове, которые приводят его в полный восторг, и он отвлекается: это умные афоризмы из старых дымкиных фильмов. Я даже дал Жану нормальное имя - Сапфир. Неправда ли красиво? Это имя идет ему больше.
А знаете что погубило Дымку? Его погубила любовь к жизни.