Он пил...

       Он пил…Пил долго. Не запоем, нет - Он никогда не мог увлечься чем-то с «полной отдачей», даже водкой. Его пьянство носило второстепенный характер, было лишь фоном…
       Он проснулся, просто открыв глаза. Он давно просыпался просто открывая глаза, не чувствуя сонливости, будто вынырнул из воды, тёмной, мутной, бездонной пучины, чётко ощущая границы между сном и явью. Сон Его был короткий и страшный, страшнее яви, в которой действовали хоть какие-то законы: всё так же вовремя вставало солнце, проецируясь в оконном стекле, пуская косые лучи света по полупустой комнате, с отражающимися в них неприкаянными пылинками; всё также тускло белела луна на густо чёрном полотне ночного неба, и те же звёзды, сверкая и падая, каждую ночь напоминали о Его ничтожестве; всё тоже земное притяжение тянуло его к полу, а не к потолку – всё было по-прежнему. Другое было во сне: больной мозг был во власти измученного молчанием подсознания, не подчиняясь ни каким условиям реальности, рождая мучительные своей нереальностью и сюрреализмом картины, будто с полотен Дали, необъяснимо ужасные для сознания, они выбивали капли холодного пота на Его лбу. Во сне прекрасные, отшлифованные временем до счастливого блеска детские воспоминания перемешивались, как вино с водой, с нынешним бредом Его жизни, будто белые лебеди и голуби, прекрасные в своей чистоте, превращались в чёрных огромных пауков и мерзких скользких змей, опутывающих его, не давая глотнуть воздуха. Это убивало Его, медленно, однообразно; приходилось кричать, чтобы отогнать этот мрак от себя и проснуться, но он спал, слыша свой крик, спал, будто наказывая себя за что-то. Всё это вело Его к пропасти сумасшествия, хотя Он не был уверен, что не сошёл с ума уже сейчас. Сон казался мучительной вечностью, хотя спал Он урывками, минут по тридцать. «Уж лучше вообще не спать», - думал он каждый раз, засыпая. Просыпаясь утром, Он вставал и тщетно пытался вспомнить какой сегодня день. Зачем? Последние попытки связать себя с жизнью, влиться в тот бурлящий поток жизни, из которого его выбросило. Иногда он, бродя по своей маленькой, неубранной квартирке, забывал течение времени, останавливался, уставившись воспалёнными глазами в одну случайно выбранную точку – и выходил из этой «комы» лишь к ночи. Ему казалось, что всё это происходит не с ним, что всё это фильм про самого последнего человека на земле, фильм, который снял сумасшедший режиссёр, фильм, который, сидя в уютном кресле, смотрит Он, Он-прежний… Потом Ему казалось, что Он играет в этом тошнотворном фильме главную роль, играет и ждёт, когда сумасшедший режиссёр заорёт хриплым, прокуренным басом: «Стоп! Снято». А он всё не кричит, молчит, изуверски наслаждаясь Его мучениями.
Он не ел уже чёрт знает сколько дней, только пил. Есть не хотелось, да вообще ничего не хотелось, и пить тоже. Но Он пил, пил без желания.«Тому, Прежнему, было сорок. А мне?», - думал Он, глядя в разбитое на две половины зеркало. Два небритых, обрюзгших от пьянки лица смотрели на Него равнодушно. Он сознательно делил свою жизнь на две части. Так было легче принять действительность; легче, потому что тяжело было подумать ,что так и должно было случиться с ним, не зависимо от Его действий и желаний. С двумя разными жизнями можно смириться, с одной такой - нет.
Прошлой ночью Ему опять приснился сон: Он идёт по улице, Прежний, молодой, красивый, в лучах солнца, ослеплен и блажен. Оглядываясь с улыбкой по сторонам, замечает собаку, большую, чёрную, которая бежит к нему, виляя хвостом, поскуливая от умиления. Он рад и светел, готов её погладить, но пёс в одночасье превращается в свирепого зверя, подбегает и кусает Его руки, рвёт их в клочья, свирепо рыча, и пропадает, растворяясь в воздухе безвозвратно. Он стоит в растерянности и глупой обиде и вдруг падает во тьму, спиной назад… И снова лебеди и пауки…Без конца...