История любви с прологом и эпилогом

       ИСТОРИЯ ЛЮБВИ
с прологом и эпилогом



Краткое вступление:
,,Хранитель разбитых сердец,,
       Притаившись где-то там глубоко и совершенно не думая о себе, Он собирает оторванные куски потерянных сердец, Он также не брезгует и последними, развеянными ветром, потерянными кусками таких же разорванных сердец
       Он приглаживает их, Он восхищается собственным занятием, Его затея безобидна, Она великолепна, Он Благороден.
       Проглаживая по шву, Он ведёт осторожно, нежно. Бережно, аккуратно разворачивая потрепанные края, Он любит и умиляется, в душе его покой и радость.
       Он бесхитростен и искренен, Он предан и верен, Он как пёс – без поводка и хозяина, Он без дома, - у него нет приюта, Он нищ, но не одинок, приходит зима и Он согревает их – тысячи разбитых сердец – Он собирает их осколки и соединяет несчастных, когда они не могут сделать этого сами. Собиратель брошенного счастья, возьми моё сердце себе на память его уже невозможно собрать, его невозможно исправить
       Великий мастер самых мельчайших деталей и механизмов, всемогущий механик – Время отказался чинить остановленное биение моего сердца; ему невдомёк, что Оно ещё чувствует боль, Оно ещё сжимается и плачет, пусть этого больше никто и никогда не увидит – Оно так решило, но.., искалеченных судеб хранитель, возьми моё сердце к себе, пусть побудет в тепле и покое, - бешеный бег Его утомил. У Собирателя разбитого счастья я оставил своё искушение, мне осталась душа – так сказал Он, но не знал, что с другою душой улетела Она, с той, что сердце разбила
       Испорченное, изъеденное ржой, забытое. Оно, печальным стоном не привлекает усталые и суровые взгляды прохожих; их мрачные лица проносятся мимо, глубоко закутав своё горькое одиночество тёплым махровым шарфом, висящим где-то там, между поджелудочной и подмышкой.
       
       «История Любви»

В прошлом было,
Дня два, а то и три назад:
Ты смеялся над моею улыбкой
А случалась когда – невольно слеза
Ты её целовал, подхватив губами
Словно в утренний час золотую росу;
Грел ладони мои в густых волосах
Если вьюга взметалась – обнимал меня
Помню в прошлом было
Дня два назад…
Как сегодня помню, -
Твои глаза.
       
       
       Среди книг случайно найденных мной на очередной съёмной квартире старого трёхэтажного дома, квартире со скрипучими половицами древнего паркета, чугунными трубами и водонагревательным прибором образца 69-го г., оказалась одна, древнее своих собратьев стоящих на открытой полке, подвешенной прямо при входе в коридор, полке долго остававшейся незамеченной, заваленной различным тряпьём и старыми газетами, она была молчаливой скромной и погрязшей в давние воспоминания.
       Просматривая всю стопку книг, я решил, что это выцветшее недоразумение будет менее интересней остальных и оставил её с ей подобными малозанимательными экземплярами; но те, что на мой взгляд казались более ценными для моей библиотеки я на правах, хотя и временно проживающего, но всё же хозяина, решил присвоить себе присовокупив их к уже имевшимся в моём распоряжении двум десяткам достойных экземпляров… Извини, дорогой читатель, но мне кажется, что я должен кое-что объяснить, а именно, - всё вышеизложенное чистейшая правда, за исключением одного – случайно обнаруженной книги.
       Записав первые строки, я вдруг подумал, нет, меня осенила мысль, она просто прошибла насквозь мой мозг какой-то неожиданной догадкой, что книга действительно может сейчас находиться на полке; она всё же вопреки всем зримым и незримым предостережениям сумела привлечь моё внимание, - лёгкое оцепенение непонятного беспокойства сковало меня, но оно же и толкало на отчаянный шаг – проверить неожиданно откуда родившуюся догадку…
       Странно, но в прошлый раз я действительно её не заметил, не заметил бы и сейчас, если бы её там не было, - но, чёрт возьми, на этот раз она сама прямо-таки упала мне на руки, мне оставалось только одно, - открыть её и…О, Ужасная Картина!
       Книга и все её страницы от первой до последней, все, - без единой буквы, без чисел, слов, палочек или кружочков – ничего абсолютно; и только сейчас я понял, что на ней даже нет названия;
       Ну, конечно же, какое может быть название, если её даже не написали; титульный лист чист.
       Но странное чувство – ощущение такое, словно книга говорит со мной, - нет, даже не говорит, - она внушает свои мысли, заставляет их неожиданно рождаться в моей голове и тут же воспринимать их за свои собственные, якобы своим умом рождённые мысли.
       Неожиданно я почувствовал, что в заднем кармане моих брюк есть что-то, о чём я забыл, либо совсем не знал; резкое движение руки и я застыл в изумлении, нет, я не застыл, мысль была мгновенна, я знал, что там, в кармане, ничего не могло быть; но в то же время я понимал, что там уже что-то есть, но откуда оно взялось я уже не мог ни вспомнить, ни хотя бы предположить. Однако задайся я целью, постарайся хоть немного предположить, - откуда? – и вот уже готовый ответ последует сам собою в моём воспоминании; странно, каким-то образом я предостерёг себя от этих неясных мыслей; я понял, что не хочу в своей голове посторонних, чужих ответов. И они не стали слишком надоедать мне своей откровенной разрешимостью всей сложности моих многообразных вопросов.
       В дальнейшем, возможно благодаря именно этой черте, мне удалось, как мне тогда казалось, возобладать над могуществом и силой неведомой книги.
       Откуда? Мне допустим понятно, - книга, но каким образом предмет материального характера, а предмет неожиданно оказавшийся в заднем кармане моих брюк был достаточно материален, и уж строки вписанные в него с достаточной материальной силой пошатнули мою уверенность в себе, вернее уверенность в моём здравомыслии, но хвала небесам на этот счёт я мог держать себя вполне уверенно, принимая во внимание мою многолетнюю практику врача психиатра.
       Небольшой блокнот в обычном дешёвом, бумажном переплёте, был как дополнение к первому загадочному предмету, но в отличие от своего более увесистого собрата он носил на своих листах едва заметный, но явный, хоть и неразборчивый, намёк некой письменности
       ,, Я к врачам обращаться не стану…,, И что я предпринял? – я обратился к друзьям; и они мне посоветовали? – обратиться к …доктору, - правильно. Замкнутый круг.
       И я, принимая во внимание всю сложность сложившейся ситуации: когда близкие друзья могут желать только лучшего, от всевозможных врачей и докторов при всём их усердии и то меньше пользы (показывает личный опыт), остаётся одно…
       обращаюсь за помощью к сумасшедшим, своим собственным подопечным; среди них нахожу более благоразумия, нежели среди всех мудрых мужей вместе взятых.
       На лестнице, как всегда толпились лепетавшие сами с собой и друг с дружкой родственники больных; завидев меня, понеслось – Доктор… Доктор… Доктор… Подождите, послушайте… Доктор…
       Мне некогда, я устал, и вообще, вы ведь все не в курсе, сегодня мне нужна помощь не меньше, чем вам, и если бы вы только знали чья помощь, на кого я собираюсь рассчитывать, и уже практически полностью доверился… вы бы сами потребовали упечь меня - ,,Доктора,, - в этот мирный пансионат, в этот дом, в эту колыбель обезумевшей души
       - Сложите пальцы накрест, водрузите их на лоб и, приговаривая вригли – врагли – вругли – враль, - крутитесь против часовой стрелки, - Сеанс начался: в просторной палате двадцать человек мужчин и женщин сидят каждый на своём стуле, образуя круг, - кольцо. Кто бредит, кто кривляется: - строит гримасы, капризничает, другие рыдают, третьи заламывают руки, выгибают пальцы, вытягивают собственные уши, а кто – просто хлопает в ладоши и мычит; есть и такие, что смирно сидят, тупо уставившись в одну точку – эти ничего не делают.
       Колдовство свершает главный псих, он и руководит моими действиями.
       Книга лежит на полу раскрытой, я вскакиваю ото сна, обнаруживая себя в своей новой съёмной квартире: блокнот… блокнот, как он оказался на ней?! невнятные расплывчатые фразы разливаются с его страниц, - с одной стороны плавно, с другой стремительно наполняя неясными, но чёткими фразами раскрытые страницы книги, и вот оно – вновь неясный ребус из точек и запятых, из кривых и вертикалей, я наклоняюсь над книгой, читаю текст, слог её мне понятен, но смысл… смысл – он кружит мне голову, мысли пытаются уловить его, но тщетно, от этого голова кружится ещё сильней: стрелки, полосы, запятые сливаются в единый комок, образуют нелепую, кишащую массу. Это месиво тянет ко мне свои грязные, липкие руки, я неподвластен себе, тело не поддаётся моим приказам, мысль не работает; я захлебнулся в этой грязной жиже; она затягивает меня, - я чувствую её движение по своему телу, затягиваемому с ещё большей силой и безостановочностью…
       И опять круговорот мычания, гримас, заламывания рук, вопли и стоны; проносятся лица, чьи-то тела, размазанные огни, вой сирены… Всё та же палата, всё те же больные на своих стульях, всё темнеет; вокруг – всё пространство пылает огнём, движутся огромные глыбы льда – ледяные айсберги, запах серы, чад и дым, и уже не видно очертаний комнаты; твёрдая опора уходит из-под моих ног – крошится тёмными осколками, летит в бездну и я, как твёрдый осколок, проваливаюсь в пустоту, несусь неизвестно куда – падаю, исчезая из этого огненного мира…
       - А, Павел Петрович, дорогой, сколько лет – сколько зим, ну что же вы всё не заходили к нам, совсем забываете старых приятелей, ой, как не хорошо, не хорошо, Павел Петрович; ну, проходите, проходите, гость дорогой. Коньячку, водочки? извольте откушать.
       Я в полном недоумении, где я могу находиться, я не знаю этого человека, почему он называет меня чужим именем, что это за обстановка, где я нахожусь? Он усаживает меня за стол, я отказываюсь от предложенных мне водки, коньку. Он поит меня чаем, угощает закусками, расспрашивает и удивляется, объясняет и делится воспоминаниями; что это за человек и кто я такой?
       - Простите, Анатолий Карлович, - оказывается я знаю, как его зовут, - мне бы – с дальней дороги, понимаете?
       - Конечно, конечно, Павел Петрович.
       Я иду сам, направляясь, длинной цепью запутанных коридоров; стены, повороты, опять коридор, и ещё я долго плутаю, это неимоверно – лабиринт, путаница.
       - Павел Петрович, - опять тот же человек. Я слышу его голос, я остановился лицом к стене на очередном тупике многочисленных коридоров, поворачиваюсь к нему лицом, -
       - Павел Петрович, голубчик, милый, как давно вы нас не навещали, совсем стали забывать добрых друзей, не хорошо, не хорошо это, дорогой Павел Петрович. – Он всё говорит, говорит, ведёт меня к столу, чем-то угощает, но я уже не слушаю его, отвечаю механически и понимаю – это уже не я; вдруг яркий свет, я поворачиваю голову, вижу приоткрытое окно, оно залито белым прозрачным светом, сквозняк колышет занавески.., я делаю шаг, ещё один, рывок и вот, за моей спиной что-то падает, звон посуды, я невольно оборачиваюсь – у стола два человека – один, раскинув руки в сторону, лежит на полу, другой – склоняется над его телом – он обращён спиной ко мне – она разгибается, человек поворачивает ко мне своё лицо и, упорно глядя мне в глаза, укоризненно водит своей головой, и я слышу его голос, он обращён ко мне, он подводит итог
       - Он серьёзно болен – сердце, - дорогой мой Павел Петрович!
       Я не останавливаю своего решения, толчок, и я с места лечу в раскрытое окно.
       Но мне не пришлось долго ждать, мой полёт оказался не долог, вмиг я ощутил твёрдый удар, жёсткое прикосновение к моему телу, я мгновенно открыл глаза, ожидая чего-то нового… И это новое не заставило себя долго ждать. Машины, отбойный молоток, звук цокающих копыт, - нет, это не копыта – десятки ботинок и туфель в подковах и на каблуках, скорая помощь и женский голос:
       - Он бросился под машину, пульс прощупывается – приходит в себя, немедленно – носилки, он мог потерять много крови.
       - Он сумасшедший, - это знакомый мужское голос, - везите его сразу в дурдом, псих, алкаш, на днях он хотел сжечь дом.
       - Да, да, да увозите его отсюда, - послышались многочисленные голоса, - ему не место среди нормальных людей.
       Сумасшедший, я? не может этого быть, кто так обо мне отзывается?
       Я в машине, сумасшедшая скорость, должно быть нас все пропускают и от этого мы мчим без малейших остановок: вокруг меня эти – в белых халатах, я закрываю глаза – куда, куда они меня везут, в сумасшедший дом! но я не хочу! А кто меня спрашивал, кто-нибудь спросил меня, нормальный я или нет, как я себя чувствую?! Я открываю глаза и … всё по-прежнему, - только.., только почему я один, где все, куда они ушли, куда делись, куда они провалились? – вот уже и закудахтал; из моей пересохшей глотки вырывается крик. Нет, нет, постойте, я не хочу, остановите!!! Но никто не услышит меня и я понимаю, что мой крик хриплой нотой застрял у меня внутри, он остался во мне, мощной волной разрывая на части все мои внутренности. Такое чувство, словно они, все эти в белом, забрались вовнутрь меня, стали моим дыханием, разлились по всему моему организму, раздули все мои вены, жилы, цепляются за мои нервы – рвут меня там – изнутри.
       Я чувствую ещё один вздох, последний глоток воздуха, и меня неминуемо разорвёт на части, я лопну, как мыльный пузырь, нет, как переполненная колбасная кишка – и всё наружу; я, сейчас такой целый и единый, через долю секунды буду разорван на мелкие, бесформенные части, - вонючие клочки и сгустки из крови, внутренностей и отходов… Спасите меня, кто-нибудь!!! Крик, наконец, вырвался из сжатых спазмой артерий, но я по-прежнему один, я не могу пошевелиться – словно прикован, словно всё моё тело крепко стянуто невидимым притяжением, и эта бешеная штука на колёсах мчит меня с сумасшедшей скоростью.
       Но кто-то наблюдает за мной сверху, сквозь прозрачный колпак, в который моё тело помещено, словно в бешено мчащийся автомобиль, кто-то следит за мной, равнодушно наблюдая за моими невыносимыми мучениями; адских мук испытываемых мной не видно, но он ощущает их так, как ощущаю их я, он чувствует, слышит всю мою боль сквозь моё тело, внутри его.
       Я опасаюсь, что так действительно можно сойти с ума, и вот я уже на первой ступени сумасшествия, и она звучит как мажорная мелодия, но мне от этого грустно ещё больше.
       Сильный удар, встряска, кажется, сейчас всё разлетится на мелкие куски и всё остановится, замрёт – навсегда. Я сжался от ужаса, с силой зажмурил глаза… Мне страшно, жутко, но, почему-то, более всего мне тоскливо и одиноко.
       - Эй, твою мать, куда прёшь со своей грязной колымагой.
       Я не сразу решаюсь вновь посмотреть на окружающую меня новую действительность, и действительность ли это на самом деле.
       Но жестокий, обжигающий удар одновременно по левому плечу и лопатке мгновенно убеждает меня в реальности происходящего. Ещё не открыв глаз, я понимаю, - этот шутить не любит:
       - Куда прёшь, сволочь?! – резкий удар по голове, и напрочь слетело всё понимание происходящего.
       Я, очнувшись в тёмной сырой комнате, на скользком холодном полу, мысленно пытался представить себе, что бы это могло быть за место, где так отвратительно пахнет и где больничные лекарства смешали, казалось, со всеми мерзкими запахами, вылив всё это неподалёку на гниющее болото грязной помойки.
       Видения оказались явными, я не стану высматривать в темноте чьи-нибудь яркие глаза, здесь, в этой безумной вони, могут шуршать только мышиные хвостики и крысиные лапы с лягушачьими перепонками между глаз.
       Никто уже за мной сюда не придёт и мне, провонявшему этим омерзительным запахом, ничего не останется, как превратиться в некую скользкую гадину и попытаться выскользнуть из этой нелепой обители смрада и тьмы.
       Серые стены, они говорят, что не стоит слишком предаваться иллюзиям, что во всяком воображении есть своя реальность, и я не вполне откровенно воспринимаю всё происходящее в моём подсознании.
       Элизи остановила движение,..
Прежде что-то не так,
Но теперь по-другому:
Где-то там – тишина,
Где-то здесь – суета;
В окруженьи домов
Возвращаюсь я к дому –
К одному из немногих,
Где бывал иногда
…и вот уже полнейшая тишина и никакой озабоченности, просто тускло мигают чьи-то далёкие огоньки, судорожно растягиваются в виноватой улыбке уголки хитро прищуренных глаз, вяжут затейливые узелки перепуганные морщинки и бьётся, бьётся одинокое обречённое сердце, жестоко ударяясь о крепкую, немилосердно сжимающую её, кость грудной клетки, рвёт ткань и мышцы, освобождается, и при первом вдохе свежего глотка независимости замертво падёт к подкосившимся от изнурительной борьбы ногам своего усталого, изнемождённого жестокой обречённостью тела.
       Элизи, бедная девочка, от неё я узнаю, что недавече, как вчера вечером меня нашли без сознания, лежащим на полу своей квартиры и всего заваленного огромной кипой пыльных газет.
       Какого… спрашивается, я полез в это никому не нужное старьё, что именно мне там понадобилось, - на тот момент, я не мог припомнить ничего более или менее вразумительного.
       Маленькая моя Элизи, мы познакомились с ней совершенно недавно: доброе, хрупкое и совершенно нежное и беззащитное создание.
       Я часто навещал своего близкого и дорогого своего друга: мне нравились его причуды, и меня безумно, и очень, забавляли его живописные работы, труды его восхищённых образов – иногда они заставляли учащённо биться сердце, иногда, словно от жестокодавящего колена, сперало дыхание; Он писал пейзажи, натюрморты, портреты – станковая живопись, бытовая тематика – всё одинаково занимало его, всё его увлекало, и много у него получалось даже очень хорошо.
       Он писал Элизи – обнажённые натуры – сонные и прозрачные, они витали в его мастерской, словно заблудшие и усталые облака, - она была превосходна в его работах и ещё тогда, я уже почти совсем-совсем влюбился в её красоту и нежное обаяние.
       Однажды я зашёл к Нему, - она сидела перед зеркалом, - мне показалось, что я вышел из её отражения – и в этом ни для кого из нас не было ничего, что могло бы показаться удивительным.
       Дождливый осенний вечер; в Его окне, как всегда, в это время горел свет, я заглянул на минуту… и увидел Элизи; Она смотрела в своё отражение и словно ждала чего-то, что должно было вот-вот, вдруг и неожиданно, словно из ниоткуда появиться перед её нежной, сосредоточенной, обнажённой фигурой.
       Она поднялась, молча, неторопливо и так же не спеша и тихо, подошла ко мне, обхватила своими ладонями мою голову… - зеркало, стоявшее напротив нас, словно расплавилось, стёкла в оконных рамах – разлетелись вдребезги, их тут же заменили чёрные непроглядные дыры, стены, и потолок, и пол под нами, словно, души утратившие своё постоянство, не могли обрести покой и зажили в беспрерывном движении, перемещаясь и сменяя друг друга, перетекая один в другого и смешиваясь; пространство комнаты то сжималось, то расширялось, - то темнота из окон тянулась к нам, окружая своим мраком и даря свои холодные мерзкие поцелуи нашим телам: она погружала нас в свой комок, затягивала и кружила вокруг нас.
Я упал и бил головою
Об асфальт, уходя в себя
Я сто лет как не был с тобою
Двести лет, как и ты без меня
       
Не в том дело, что нет печали
Просто солнце уже не жжёт
И не надо твоей тревоги
Сполна прожито всё, что прошло
Я смеялся в самом начале
Но сейчас понимаю – не то…
Уходить оказалось не просто
Умерев, на пороге стою
Мне с тобою тепло и прекрасно
Я тебя, как и прежде люблю
И сейчас, не ищу ответа
Всё равно умрут слова
В прошлой жизни я счастлив не был
Позабывший твои глаза
       
Я упал и бил головою
Забывая, что было и жгло
Расставаясь с ушедшей любовью
С той, которой не жаль ничего.
Уходящему скажи два слова
Пусть без страсти, любви и зла
Я голос хочу слышать
Той, что в сердце моём была
       Элизи улыбалась мне нежно и приветливо – как обычно, - так могла делать только она; в ушах свистел ветер, в голове витал восторг; по выходным мы всегда встречались на углу третьей и четвертой улиц, она несла букет восхитительных роз, бросала их под ноги и, улыбаясь, говорила прохожим, что не может быть ничего прекраснее нежных цветов с шипами; на углу третьей и четвертой прямо под ногами, которые скрывал асфальт, бежала наша река, мы становились в её ледяной ключ своими босыми тёплыми ногами и она уносила нас против течения вперёд и вперёд, и мы захлебнувшиеся безумным восторгом своего немыслимо-бесконечного счастья всё неслись и неслись против течения, не разбирая дороги и направления… просто любили и наслаждались друг другом
       Она закричала, и я увидел, как обнажился страх в её напряжённо застывших глазах. На том берегу реки барахтались нелепые размытые тени. Чужие тела – непонятный комок, словно лавина, сходил с горы вниз, всё нарастая и набирая свои силы и мощь; нам пришлось вынуть ноги из асфальта; в то время, когда мы были там, здесь что-то изменилось, стало совсем по-другому:
       Элизи улыбалась, но её улыбка – тусклая и серая, как тень, и в её отражении я увидел себя, но другого, не в чёрном и бархатном костюме на углу дорог родного города, а искалеченного и в шрамах, в глубоком иступлённом молчании перед бледнеющим телом, в мрачном закате угасающей ночи, на перекрёстке двух дорог, убегающих друг от друга и от самих себя в четырёх неизвестных тёмных направлениях и в четырёх прикованных друг к другу дорогах.
       Я рванул вперёд – мне ничего не оставалось, чтобы спасти её, я должен был бежать, бежать без остановки, до тех пор, пока не столкнусь с необходимостью, которая вынудит меня обернуться в сторону своей спины, рухнуть ничком наземь и сотрясать её до тех пор, когда корни деревьев покинут своё лежбище, камни и травы улетят в космос, а пресные воды сольются с солёными и потекут по вселенной, взывая к вечности, вторя ей о моей скорби.
       Забудь мой голос, он стал для меня самого проклятьем – искалечившим всю мою только начинавшуюся жизнь.
       Я желал умереть, когда на пороге остановилась жизнь, она горела красным сиянием и качала своей хрупкой, но нежной шеей, в её глазах я прочёл укор всем моим последним мыслям; она отнял у меня слух, но увеличила сердце – я должен был умереть от неожиданно нахлынувших и переполнивших меня чувств, оно разрывалось от сумасшедших ударов, и распухшим венам уже не хватало места в моём теле – вот почему умирают, когда увеличивается сердце; Она зашила мне рот и зализала мои ноздри, - все чувства стекались в грудную клетку; она оставила мне лёгкие, - они превратились в жабры и потащили меня в бесконечное пространство безначальной вселенной.
       Моя девочка сидела на одной из звёзд и ждала меня, - в своё ожидание она запускала метеориты и забавлялась звёздной пылью, перемешивая её с облаками газа и лучами тусклого света.
       Из разбитого стекла.., из ржавых кусков крашенного железа одинокой будки киоска.., из небольшой щели в игольчатое ушко медленной струйкой сочились, убегающие наружу, миллиарды песчинок, и у каждой из них был свой голос: у одной – ледяной и морозной, как зимний свежий ветер, у другой – горячий и обжигающий, у третьей – спокойный и тихий, четвёртый был вкрадчивый, пятый – простой и нежный, шестой – светлый, от седьмого – веяло весной и прохладой, и так миллиарды и миллиарды нескончаемого разнообразия живых миниатюрных тел.
       Зажигаются огни и я поднимаю голову, лежащую рядом: чищу ей зубы, умываю лицо, уши, причёсываю ей волосы, глажу ей шею и приговариваю, что она самая умная и светлая из всех завалявшихся на этой свалке жизни немытых и нечёсаных душ, этих прозрачных и сияющих лиц, всех этих ног и неисчислимых волос и конечностей… самая умная, самая милая, одинокая и никому не нужная головешка…
       А она, - я знаю, моя девочка, перелистывает и читает; страница за страницей плюёт и ругается, но с интересом и очень увлечённо, в то время как я вынужден совершать все эти немыслимые прыжки и перевороты по бесконечным страницам происшествий и судеб, - благодаря её бессознательной и увлечённой неосведомлённости.
       Медлительный поток, - словно песочные часы, и голова открывает рот, насыщая своё самолюбие, по уши набивая себя, часы из которых всё сочится наружу и воздух и песок и даже милые воспоминания о вчерашнем прошлом, недавнем горьком прожитом, но ещё не совсем переваренном и обдуманном – прошлое это то лёжа внутри меня, то гуляя по всему моему телу переваривается или гниёт как старый залежавшийся продукт, - возвращается оно, врывается в память то отвратительной горькой отрыжкой, то сладким погребённым заживо призраком надежд и медовой влюблённости желанного, необходимого тепла рождённого порочным чревом жалкого самообмана
       Я лежал в кровати закутанный двумя сотнями груд одеял (по крайней мере, мне так казалось) у меня был жар и меня заливали потоки солёного пота, а она всё листала эту книгу ни о чём не задумываясь и не подозревая – однажды открывший её страницы становится проводником всех мыслей и действий изложенных в этом исчадии ада. Мои раны кровоточили, открылись вены, поры на моём теле дышали чаще биения моего сердца – они бежали наперегонки кто быстрее надышится или раньше сдохнет – я умирал или рождался, но всё равно было больно?!
       Внизу бушевало пламя, а наверху умирали люди, - они превращались в мартышек либо в ангелов – кто во что верил, ибо: ,,каждому дано будет по вере его,,.
       Куда бы ты не шёл, где бы ты ни был – везде провалы и впадины, стоит только оступиться, сделать лишь один неверный шаг и вся твоя жизнь останется в прошлом, за далёкой и неведомой чертой, там, где ты сам уже никогда не сможешь быть и куда возвращается всё прожитое и навсегда похороненное
       Память – это единственное чем ты жив и благодаря чему можешь быть и воскресаешь вновь и вновь; Память даёт тебе жизнь и дыхание, вечность и … отнимает забвение и покой
       Эти страшные страницы хранят в себе БЕСчисленные множества лиц, таят воспоминания и образы не только добрых, но и злых происшествий: смерть, убийство, кровь..; откровенные раскаяния и вечные проклятия, любовные романы и романтическое зло – обманы, предательства, лживые клятвы и лукавые обещания, погубленные судьбы и разбитые надежды – вся грязная сущность человеческая лежит на этих страницах, и вписанное добро меж этих чёрных строк – капля свежей воды в мутной луже, капля лишь умножающая количество
       Оставалось только обрезать нить, всё для того лишь, чтобы оборвать и всё остановить
       Моя надёжная контузия – последний штрих в моей уцелевшей памяти; словно тихий удар шквального огня, который навсегда повалил и засыпал грудой хлама мою плоть, и кости вылезшие наружу моего тела – вспороли возносящуюся душу, разделили её на множественные части, которые разлетелись по всей вселенной: одна – унося с собой голос, другая – музыку, третья – память и так по кусочкам я разнёсся, - меня развеяло по всей бесконечной внеземной галактике обширного космоса; но только одна лишь часть меня способна была вознестись за преграды, преодолев незримые препятствия она испарилась в неназываемом и неведомом, она присоединилась к немногочисленным частям, - обломкам старины прошлого, зачаткам будущего, - к тем частям, которые никогда не извещают настоящего, лишь оттого, что забвение наложило на них печать своего правосудия и они навечно обречены жить памятью о прошедшем, и яркими грёзами о грядущем – очень гуманное правосудие
       Но я возвратился обратно лишь время спустя я хотел отнять свою частичку, а взял всё, всё что там было и даже мне не причитающееся, но я разделил пополам – себе и миру, так что каждый получит свою часть, долю своего забвения, своей памяти и грёз, но не настоящего, - здесь решает каждый сам за себя
       И ещё одно, - возможность любить – Её не получил никто.
       Нежный и безголосый призрак появился в моей комнате…
       После всех происшествий и припадков, которые случились со мной, я стал замечать странные вещи, - происходило то одно, то другое: по ночам я слышал чужие шаги, - лёжа в своей кровати и прислушиваясь, не открывая глаз, под тёплым одеялом меня пробирала холодная дрожь: взрывы хохота и придушенный шёпот, шарканье босых ног – наводящая невообразимый кошмар на меня тайная ночная жизнь неведомых существ. Вдруг чья-то рука сорвала моё промокшее одеяло, и я ощутил холодное прикосновение к своей голове, кто-то провёл ладонью по моим волосам, я не смел открыть глаз и только в жутком оцепенении морщился и крепче сжимал свои веки. В висках барабанила крупная дробь, мне казалось, что мои ноги от страха вот-вот откажут и я их совсем перестану ощущать; по рукам пробивала судорожная дрожь и из сжатых губ моих вырвался придавленный стон, я услышал, как скрежещут мои зубы и в последнем рефлексе открылись мои зажмуренные, перепуганные глаза.., никогда я больше не видел в своей жизни ни до этого, ни после нежнее взгляда, который бы так горячо ласкал меня – это был ни холод прикосновения, а обжигающий жар неведомых мне тоскливых и нежных глаз, с силой огромной, бесконечной нежности взирающих.
       Потом его схватили сзади, обхватили голову и зажали рот – не было ни звука, только густая бледно-серая пелена закрывающая с зверской жестокостью несчастное в немом беззвучии молящее о помощи лицо неведомого мне существа; В этой сжимающейся серой дымке кошмара, словно в некой прозрачной оболочке, клубясь, как густой, тяжёлый пар, и перетекая подобно ртути, чернело устрашающее вещество, стремящееся изо всех сил выбраться наружу и сдерживаемое лишь невидимой зыбкой границей бледно-серых очертаний плёнки.
       Комната осветилась ярким светом, вокруг и повсюду она расширила свои размеры, комната с серыми стенами и ограниченным пространством изменила себя, - в этом пространстве можно было провалиться, не покидая его и оставаясь на прежнем месте, - со всех сторон – из углов и стен, со стороны потолка и пола, которых невозможно было увидеть – ото всюду раздавались различные, всевозможные голоса: крики, шёпот, брань, разговоры, мужчины и женщины, визг и плачь детей…
       Улица,- знаю, что здесь я никогда не был; понимаю, что всё это мне знакомо: перекрёстки, здания, дворы..; Сажусь в трамвай, - он везёт меня по неизвестным, знакомым улицам, - схожу на остановке – куда-то направляясь поднимаюсь на возвышенность; забор, - знаю здесь должно быть здание, но… лишь одинокое дерево и под ним древняя полуразбитая скамейка…
       Я вновь в своей комнате – стук колёс – озеро, - в центре каменного города оно остаётся красивым – чем-то притягивает, манит, но отчего, отчего оно кажется таким диким и пустынным. Оно внушает ощущение, что жизнь чужда ему, оно веет одиночеством и разлукой; хотя я вижу себя в группе знакомых людей. Мы собираемся вместе, решаем какой-то вопрос и также вместе куда-то идём, но перед этим (я чётко помню) перед этим мы долго друг друга ищем. Город по-прежнему остаётся гол и он как будто – без чувств, без эмоций – он пуст изнутри; и снаружи он стерилизован и стилизован; Из кирпича и камня, - он тяжёл, - очень тяжёл.
       И снова тишина, - на этот раз уже слишком надолго.
Прикрывая своё нутро
Я одно не смогу сказать
Я забуду ещё одно
И ещё, - не хочу вспоминать
Вспоминать, что было вчера
От чужих себя скрывать,
Отрывая его от себя
Постепенно самой отмирать
И ещё: ко мне вчера во сне
Приходила всё та же ночь
Она сохла по тебе
И просила ей помочь,
Но когда заглянул рассвет,
Пробудивший меня ото сна,
Я ещё говорила – нет! –
У раскрытого настежь окна
И ловя отраженье в стекле,
Я шептала уходящей вслед:
Он уже не придёт к тебе,
Но и здесь его больше нет.
И я помню, как плакал дождь
И тревожное пламя огня
И последняя наша ночь
Вновь и вновь навещает меня,
Но когда играет рассвет,
Возвращаясь уже не ко мне,
Говорю тревожное – нет! –
Замирая в раскрытом окне
       Она ещё часто появлялась то из воды, то из света, из тени или из воздуха; Она приходила ненадолго и вновь исчезала, словно куда-то торопилась, откуда она не совсем вольна уходить. Она просто останавливалась в стороне и смотрела; держалась на расстоянии, но не из-за страха, а от любопытства.
       Её появление подстерегало меня повсюду: в ванной, в спальной комнате – она являлась неожиданно и вновь исчезала
       Я смотрел в окно на вздыхающую луну, окружающие её, усеявшие всё ночное небо своим ярким блеском, звёзды. На стекле засверкали искры, словно две крохотные звезды, заиграли ярким переливом огней. Огоньки стали медленно опускаться вниз по стеклу, и на миг за стеклом показалась она, - грустная, с печальным и нежным взглядом.
       Не успев появиться, это милое лицо вновь стало исчезать
       Уже был, наверное, поздний вечер, я уснул, лёжа на кровати, в своей комнате, сквозь сон я услышал плач, который и разбудил меня; комната была погружена во тьму, и только настойчивый луч вечерней луны лёгкой дымкой бледного света слегка рассеивал её. Я присел на кровати, стал прислушиваться, ещё отходя ото сна, не знаю почему я пошёл на плач, который временами прерывался; войдя в прохладный коридор, я полностью ощутил непроглядную его тьму, но, достаточно ориентируясь в знакомом мне пространстве, я нисколько не смущённый плохой видимостью, не останавливаясь, направился вперёд, в ту сторону, откуда доносился плач.
       Я всё шёл и шёл, не сворачивая и не останавливаясь; размеры коридора должны быть намного меньше, и я давно уже должен был столкнуться с запертой входной дверью, но никакой преграды на своём пути я не встретил и всё шагал без остановки, под ногами ощущая всё тот же паркет, который временами скрипел и визжал под моими, спокойно размещавшимися по его поверхности, шагами
       Я шёл без страха, шел, не осознавая опасности своих бесконечно длящихся шагов, воспринимая всю неоднозначность своей затянувшейся прогулки
       Самые яркие впечатления, - от недавних снов и от тех, что вновь возвратились, но уже наяву, - в памяти.
       Яркими голубыми огоньками загораются чугунные конфорки газовой плиты, со свистом закипает сферообразный чайник из спаянных листов жести – он свистит оглушительно, заставляя дребезжать спокойствие запотевших сонных стёкол; огоньки пламени на плите разгораются всё сильнее, - окно разрывается звуком треснувшего стекла – мелкая прозрачная крошка застилает истёртую поверхность тёмно-ржавой пыльной истории кухонного пола; свежий весенний ветер, заранее зачатого рассвета, холодит зябкой изморосью скипевшую страсть бушующей полусферы чайника.
       Вновь глубокая темнота; зыбкая сырость наваливается сквозь сухожилия и плечи, расстилается внутри костей и сама костенеет; Ровные косые линии дождя, бьющего насквозь, рвущего в клочья всякую попавшую под его жестокие струи одежду
       Нет даже желания остановиться; стремительно мчишь под проливным дождём, лишь бы укрыться где-нибудь от всё нарастающей мощи немилосердного огня проливной обжигающей силы.
       Всё прекращается, но тёмное небо ещё нависает надо мной; Вдали я вижу одинокое, дикое строение, окружающие его луга поросли гниющей вечной сыростью, всюду покрытые тишиной и скукой. Я всё ближе подхожу к мрачному дому.., тёмная рука распахивает дверь, полностью обнимает меня и ведёт вовнутрь, там царит тишина и спокойствие; мне зажигают свет и ведут по глубоким обширным залам, меня приглашают подняться на широкую лестницу, - прохожу на следующий ярус, - вокруг всё также серо, как и снаружи; Огромный камин, вокруг чёрные склепы, раскрытые настежь, зияющие тёмными дырами, искусно разукрашены в жуткий лепной орнамент, что-то шепчет огонь, - тихо и равномерно…
       В половине того самого дня начиналось самое неожиданное: я на автобусе подъехал к своему дому, поднялся по ступенькам к двери своей квартиры, отворил ключом замок и, уже войдя в комнату, понял – я здесь не один.
       В моей квартире должен быть посторонний, об этом всё говорило, даже запах; колебание волн и энергии было нарушено, я ощущал, что всё пространство, на протяжении всех комнат, ещё приходило в себя от прохождения сквозь их среду чей-то непривычной и неведомой для них субстанции.
       Я обшарил все комнаты в поисках постороннего, - каждый угол, заглядывал под сиденья и стойки, но ничего; смотрел сквозь стены и внутри атмосферы, я даже пытался просканировать параллельности, но и от этого ничего не вышло; оставалось одно, что кто-то явно слишком хорошо замаскировался и просто так его не выловить; Но что ему надо, кто бы это ни был, если уж пришёл, то будь добр – зачем скрываться – покажись, или у тебя злые намеренья, если так, то я этого не чувствую?! Скрываешься, скорее всего, хочешь наблюдать за мной, так чтобы я об этом даже не догадывался, хорошо – будем жить вместе, посмотрим что из этого выйдет
       Вокруг сырость, скука и тишина, зачем они привели меня сюда? я не знаю сколько лиц, глаз и ушей вокруг сейчас направлено в мою сторону и чего они хотят от меня, что за эксперимент? – но я, злоупотребляя гостеприимством, вбежал в их яркое, огненное пламя раскалённого жерла камина, - чего от меня ждали? Я сделал то, что чувствовал, - не охватил меня ни жар, ни холод, не слышал я никаких визгов, голосов; просто видел искры, - яркие, разлетающиеся в разные стороны; огоньки, бьющие фонтаном; и счастье, огромная радость переполняли меня, переливаясь через край, роняя меня из стороны в сторону; безудержный сумасшедший, дикий смех накатил на моё горло, заполнил собой его свободные пустоты, сознание передало себя эмоциям и мы, казалось, ещё раз все вместе умерли, умерли навсегда.
       В обнимку под суровый осенний, снежный день… Надвигается унылая, зимняя прохлада, она холодит всё возникающее на своём пути, остужает горящие последние искры, догорающих костров листвы на безутешном пепелище уходящей осени; засыпает остывающий пепел бледной пеленой загробного алькова; лилого-серое волшебство, догорающей золы, поспешно стремится превратиться в белый лист свежей бумаги, сохраняющей под собой рельефные бугорки и впадины былых страстей и переживаний.
Всё покроется этой бесстрастной, свежей пеленой беспамятства, и теперь вся жизнь, начиная с этого дня, уйдёт на тщетные и тяжкие попытки и старания слабой, изувеченной, скомканной памяти, на мучительное ковыряние в беспорядочном хаосе неисчислимых, бесконечных груд, обломков и развалин, ушедших в неведомо куда, избравших неведомо каких дорог и направлений.
       Сонное сопереживание рыдающей скорби и увядающих глубин тела и мысли.
       В плену тяжкого и непереносимого самобичеваного страдания
       - Ну, что ж, вот, наконец, мы и повстречались с вами
       - Наконец… пробормотал я как-то бессмысленно
       - И чего же вы изволите, каковы будут ваши пожелания в наших владениях? пока вы здесь вы можете желать чего вам угодно; Этот голос лился тихо и спокойно, и я даже, если честно признаться, и не совсем сразу понял, что обращаются именно ко мне; бесстрастный голос внушал уверенность и спокойствие, но Его неожиданное появление… подействовало на меня пугающим чувством
       Вокруг (кроме нас) никого не было.., темнота, сырость, мигающий свет, словно отблески огней или блики бесчисленного количества слабо тускнеющих факелов
       Несколько опешив, я ничего не мог понять, голос этот, словно, вывел меня из какого-то необычайно сонного состояния, и только сейчас, казалось мне – я вновь пришёл в себя.
Ты поцелуй мои глаза
На тебя они любят смотреть
К себе крепче прижми меня
Так от счастья я могу взлететь
Что когда захочешь вновь
А я буду высоко в облаках
Но обнимешь сильней, - и я, -
Я растаю в твоих руках
Убегу ручейком в траву
Спрячусь в лес густой от тебя
Рядом быть с тобой не могу –
Умираю от счастья я
       Он приходил к ней в гости совершенно неожиданно, без приглашения; когда Она одиноко сидела в своей пустынной, тёмной комнате, под тусклым светом электрического камина, Он приподнимался из тёмной тени её искажённого силуэта Он нежной и заботливой рукой Он трепетно набрасывал мрачную поволоку кружил вокруг Неё, - и Её глухонемого пространства и тогда: ясным живым пламенем разгоралось мёртвое жерло камина, на один короткий миг, разрезая темноту ярким сиянием ослепляющего света; невидимой рукой подбрасывал дрова в разгорающееся пламя, застилал обнажённую серую поверхность гладкой полированности стола яркой бордовостью шёлковой скатерти, лёгким своим дыханием зажигал принесённый им прозрачный воск тихой мелодией играющих свеч, громким аккуратным звуком взрывал пробки шампанского, разливал его по фужерам и, предложив её прелестному телу роскошное вечернее платье, пригублял кисловатый напиток за её здоровье и в честь первых с ним её именин.
       Под ними разверзся пол и Он, держа её за руку, уносился с ней далеко вниз. Они плавно разрезали пространство, скользя сквозь многочисленные жизни её соседей; один этаж сменялся другим, одна квартира другой, лицо за лицом, мир за миром, одна жизнь за другой, и только одна она могла их видеть, ещё совсем недавно такая одинокая в своей пустой мрачной квартире, окружённая лишь ничего незначащими для неё словами и звуками; И вдруг она увидела ребёнка, одиноко сидевшего в углу комнаты, он был чем-то занят своим, Она часто и отчётливо слышала, сквозь стены и десятки чужих голосов, его голос, Она всегда различала его: это был то громкий и безудержный смех, то надрывный, разрывающий всё наполненное пространство звуков, звонкий, его заливающийся, плач, а то, это была просто тишина, напитанная его равномерным, лёгким дыханием, но он не сразу заметил её, он был чем-то занят своим тихим и спокойным, - он был погружён в себя и она прочитала его мысли и окликнула его громким беззвучным голосом нежного сердца, и он, не поднимая на неё своей головы, тихо ответил ей, что согласен идти с ней, потому что так долго ждал, когда она придёт за ним, говорил, что он часто слушал её тёплое дыхание, звал её своим смехом и, когда Она вновь и вновь не приходила за ним, он уже не мог удержаться от разрывающих его сердце рыданий, Его ожидание уже с каждой минутой становилось всё невыносимей и невыносимей, Он не понимал, почему она не приходит за ним на его громкий отчаянный голос
       - Пойдём сегодня со мной! Я ухожу туда, где ты был до рождения, где уже никто
       не будет забывать о тебе; Прошу Тебя, отправляемся сегодня на огненный свет
       Он не мог ослушаться Её, потому что здесь его всё равно никогда не ждали.
       - Я не пойду с тобой… ступай… нет, я поведу тебя, ты дай мне только руку и
       вытащи меня отсюда
       -А дальше миллионы этажей и мы поднимемся вверх…
       - я не хочу к тебе в гости, я приглашаю тебя к себе;
       В путь –
       Они уносились вдвоём, и он называл её любимой, называл её тем единственным именем; Её – ту, которую уже потерял так давно и с которой, вновь отыскав её, в этой своей очередной жизни, уже никогда не смог бы расстаться, не захотел бы никогда быть без неё:
       И вновь этажи и тени, миллиарды теней и лиц, голоса и звуки, но всё чужие и их давно забывшие – они живут своей ненужной жизнью забывчивых и усталых призраков, словно бы и не иначе наделённых тяжким проклятьем, тени отягощённые непосильным бременем мертвеющих тел
- Ты знаешь, мне известно счастливое число, и я открою его только тебе одной, - неожиданно сами собой вырвались добрые слова и тайны из его оголённой и раскрытой нараспашку – на всю, для неё одной, груди.
Мне не в мочь, когда вновь ни я
Медный таз и в нём мерный гул
По траве зеленеющей – яд
Обвивает мне шею и грудь
Мне в глаза от чего глядит
Нем язык не могу сказать
Только свист надо мной твердит,
Что пора и мне умирать
       Как она уходила прочь
       Вспоминая, вслух не кляня
       Я пойму, что в эту ночь
       Суждено ей призвать меня
       За собою ведёт она
       - Отдохнуть со мной здесь ложись
       Твоё имя возьмёт тишина
       Твоё счастье – чужая жизнь.
       Не брани, что ушла одна
       Я вернулась вновь за тобой
       Моё счастье – моя вина
       Моя вечность – твоя любовь
       Не кляни, что холодна,
       Что моя остыла кровь
       Я испила свою страсть до дна
       Я взяла не свою любовь.
       Но луна убегает прочь
       Я могу не поспеть за ней
       Завтра будет другая ночь
       Предыдущей она светлей
       Я увижу твои глаза
       Выжгу след на твоём челе
       Грянет гром – блеснёт слеза
       И забудешь на век обо мне
       Семь раз она приходила ко мне, семь раз я пробуждался от глубокого сна; и когда жесть скрипела на моём подоконнике, я всегда знал, что больше уже никогда не увижу её и всякий раз тогда от невыносимых усилий уже начинала скрежетать моя плотно сжатая челюсть, до крови стёсывая каждый зуб и мучительная беспощадная боль кровоточащих дёсен каждый очередной раз заглушалась скорым рождением вновь нарастающих мраморно-бледных клыков в моей, разгорячённой от крови, звереющей пасти
       Приближаясь, она сбросила с себя покрывало, скрывавшее под собой весь её страх, заключённый в искажённом, от непрекращающихся вечных судорог, но прекрасном её теле; Я видел, - его покрывали бесчисленные, казалось, никогда не заживающие алые, от избытка крови, шрамы и рубцы и, тогда поры моего тела, от злобной беспомощности и напряжения всех сил, принимались, спасая меня от неминуемой гибели, просачивать сквозь свои отверстия медленно бегущие ручейки крови.
       Она разбудила меня и сказала, что Пора! покрывать шерстью свои тела, чтобы скрыть их увечья… И, словно прокажённые, мы бесчисленными стаями проносимся сквозь миры и столетья и в то мгновение – в то самое роковое беспомощное и болезненное время, когда мы каждой плотью, словно единая кровь, предвкушаем появление очередной части нашего племени, протяжный вой оглушает любое пространство, он отыщет каждого из нас и каждый вольётся своим ответным призывом леденящим всякую смертную душу и сковывающим любое человеческое бесстрашие.
       Брошенный, оставленный в далёкой пустыне, на окраине галактики, когда все покинули погибающую планету и бесчисленным множеством перенеслись в иное измерение в поисках нового пристанища и дома, он обречён был оставаться один на один с умирающей стихией: мириады звёзд и планет кружили вокруг него и он блуждал в поисках воды и пищи, но пропитанием ему мог служить только горящий, от мучительного зноя, песок и утолить его жажду могли лишь бесчисленные потоки лучей, несущие ему из глубокого безграничного космоса разрушительную мощь и смерть. Он не смел долго скитаться в поисках жизни, мучения с каждым приходящим мгновением становились всё невыносимее, а жажда жизни, - само извечное желание не покидать и ни за что не расставаться стремление вынудило его и неукротимое желание приобщило
       Он предчувствовал неведомое, покинутый и всеми забытый, его ноги превратились в песок, тело в последний раз обожгли лучи, он глухо рычал – нестерпимая боль и отчаяние настигли проносящихся сквозь пространство – словно гибнущая звезда последний миг и вспыхнула охваченная пламенем, разорвалась бегущая от неминуемой гибели, спешащая великая забывчивая цивилизация и внутреннее существо его взорвалось, растеклось пламенем по очертаниям его тела и вознесло его в стремительном порыве вверх к звёздам, и он умчался от гибели не вместе со всеми, но сам единственный обрёл вечное спасение и высшую форму безграничного существования.
       Стая неслась в поисках пищи, в ожидании свежей крови, новой смертельной кровавой схватки; их дикий голос сопровождали леса, окружившие узкую полоску степи тех, кто бежал по твёрдой почве земли, - и яркий блеск звёзд кто проносился в вышине над кронами деревьев и над ночным дремотным шумом глубоко и протяжно вздыхающего леса. Тоскливый плач привлёк внимание стаи и они, словно по общей команде, ринулись в сторону и вперёд сквозь полночную темноту леса и вековые стволы мощных непоколебимых гигантов. И вот они начинают кружить вокруг дома, ветхой, покосившейся от давности дней и времени, избы, по их спинам проходит дрожь, словно в предвкушении скорой, неминуемой битвы, шерсть на этих чёрных чувствительных хребтах становится дыбом; в безграничной власти, данной им вожаком, звери свирепствуют, и сама природа от предвкушения скорой развязки сгущает всю свою мощь в эпицентре грядущего действия: плотные тёмные облака закрывают собой бледный блеск звёзд, за их горбатыми спинами, от предчувствия неизбежного, скоро спешит скрыться и сама повелительница ночного сияния; уже сверкает молния в оглушительных раскатах грома, вырывая из сгустившейся тьмы злобные оскалы кровожадных клыков ночных хищников, - зверь жаждет смерти! – природа сопутствует злобной жестокости и преступлению.
       Но что происходит в это время там внутри за этими слабыми стенами, обречённого жилища, что могло привлечь, чему смел повиноваться злобный инстинкт беспощадной смерти; сковал ли страх тех, кто находился по ту сторону жестокого свирепства природы и дикого зверя?
       В полной безотчётной тишине страдало от голода и надрывалось от беспомощности слабое, никем и ничем не защищённое существо – создание из уязвимой крови и плоти
       Когда разгорячённая предвкушением крови свирепая стая ворвалась в дом, готовая наброситься на любую жертву своего жаждущего утоления голода, тогда здесь, возможно впервые, на их глазах, не меняя места действия, разыгралась редчайшая по своей силе и вероятности битва, оспаривающая право первенства: жизнь – безупречной бронёй, смерть – беспощадной жестокостью и никто не в праве вмешиваться в выяснения силы веса, лишь по преимуществу права мог быть обозначен победитель и коварный лжец, дерзнувший путём обмана посягнуть на чужое превосходство, и виновный должен быть выявлен и уничтожен пред пристальными взглядами всех присутствующих, не взирая на цвет мантий, накинутых на плечи добра и зла, мрачной ненависти и светлой добродетели.
       

Отчего в окне моём шторы
Вновь захлопали словно крыльями птицы
И стремится взгляд злой и суровый
Мне когтями в глаза вцепиться!?
Может быть я хочу растаять
Тишина мне жизнь отравила
Унесите меня,я с вами,
Проходящие чёрные мимо!
Пусть шумят голоса и стены
Рассмеюсь своей дерзкой мечте
Я вчера родилась из пены
Я сегодня уйду по воде;
Заиграет свежий крепкий воздух в лёгких
В голове зашумит,заискрится
И привидится –
Обычные шторы
Словно крылья израненой птицы
И я плачу
И слёзы ей падают в раны
Она бъётся
И это жестоко
Но если я перестану
Если вдруг,от чего-то я перестану
Тогда птица
Тогда несчастная мрачная птица
Никогда,никогда,никогда уже
Не вернётся
Так отчего же в окне моём шторы
Вновь в багровой краске огня
Или это в бессонной ночи
Вновь рассвет встречает меня!?

Эпилог:

       В ожидании чуда…
(1) У меня безумно разболелась голова, и воспоминания стали не доступны даже сами для себя
       В ущерб себе и своему собственному самочувствию я бессознательно опорожняю всю кладовую своих скудно собравшейся и сбившейся толпы мыслей; они все разнообразные и непонятные: скребутся, как крысы, налезают друг на друга, словно немыслимо оголодавшие тараканы; в том-то и дело, что они разные, но одинаково надоедливые, - ползут, скребутся, наползают, переворачиваются
       Охотно веришь самому себе, в особенности, когда наделён надеждой, - обнадёжен, что никого нет рядом, когда не ощущаешь возле себя ни чьей, либо чей-то чужой, посторонней, неопределённой, надоедливой (пошлости) – близости…
       Местами грязно, местами скудно, иногда просто невыносимо, но всё это охвачено определённой и неумолимой безысходностью
       Я сплю во сне и вижу неумолкающий стон собственного тела; привыкаешь к скрежету нервных челюстей, не могущих, невозможных успокоиться, даже возлежа на моём равнодушном плече
       - Оно тебе надо; как оно может, подобное, беспокоить Тебя?
       - Непонятливый, в каждой частичке моего сердца уже есть кусочек тебя; целиком,
       Ты только помещаешься там, где должна быть моя душа; Её там нет, но и тебя
       тоже…
       - Значит, там, - пусто?
       - Нет. Просто я боюсь, мне страшно, я устала хоронить..,
       … Моя душа не кладбище, и я не хочу каждый раз возвращаться к тебе на могилу,
       туда, где ты можешь, должен быть, - только живым
       - Только живым… душа не кладбище.., Я люблю тебя, - но моё сердце.., в моём
       сердце нет места.
       - Тогда, Твоя душа, - пусть она станет мне могилой, если я умру в ней; и я буду
       знать, что Мы навсегда вместе – Вечность..!
       - Нельзя любить, не отдавая себе отчёта, - любят ли тебя. Зачем же меня так
       мутит….!?
       
       В воскресный день я зачем-то попёрся на дальнюю остановку, где, в принципе, практически никогда не бывает автобуса.
       Я остановился, - жду; жду, - чего? или, скорее всего – ожидаю, - пришествия? будней? возвращения? Нет,- ни зимы, ни лета, ни осени… (немного подумав, я всё же решил) – и не весны. Тогда чего мне остаётся в этой жизни?
       Она уезжала именно с этой остановки и никак не могла уехать.
       Чего я ожидаю? что время раскроет свой пространственный коридор, чтобы возвратить Ей мои нежные объятья, пусть не немые, но со всякой, ничего не значащей белибердой? Чтобы вернуть Мне её сладкие поцелуи?...
       Кто согласится сделать шаг, шагнуть, шагнуть и погрузиться в пустоту, где нет ни жёлтой листвы, ни белого снега, ни прозрачных лучей искрящегося летнего солнца, ни даже цвета свежей травы (на этот раз, уже совсем не задумываясь, решил я)? Она не вернётся, и мне всё же придётся проторчать здесь до глубокой старости.
(2) Ожидаемое всегда случается неожиданно, и это происходит: вдруг, ниоткуда, при полном штиле врывается порыв сумасшедшего ветра, приносит с собой жёлтую листву, - бурые воспоминания, едва заметными пятнами, слегка выглядывая на пожелтевшем листе, несут к тебе твоё прошлое: огромный насыщенный поток осеннего аромата кружит тебе голову, срывает её с плеч и уносит за собой в вихре опьянённой памяти всю залитую слезами радости, любви, тепла, горечи, надежд, отчаяния, - бурным потоком невообразимых переживаний и вновь, невесть откуда, из какой-то неведомой глубины, неожиданно нахлынувших чувств
       Из-за неё останавливается бег моих мыслей: удивлённо раскрытые глаза, слегка воспалённый взгляд от бессонно проведённого времени, от влажных воспоминаний, от тоскливых срывающихся вздохов; и любовь и мысли – бессонные и печальные; Из-за неё мой шёпот затихает, пытаясь прислушаться к движению её жизни, уловить едва слышное биение её сердца, зацепиться своей мечтой к её очарованию и попытаться не отвлечь своего внимания, не позволить ни малейшему постороннему движению нарушить моего священного вожделения, тайного идолопоклонства, скрыть свой грех от любого проникновения, сохранить тайну искушения, уберечь её от назойливых глаз.