Он бежал или Фантазия в безрукавье

       (Он бежал)
       или
       Фантазия в безрукавье






       Часть 1-ая. Бегство.
(1) Получается Тебе ничего больше и не надо, ничто Тебя больше не интересует, не волнует и не беспокоит, и всё чего Тебе только хотелось когда-нибудь: все Твои желания и даже чувства сколько их у Тебя есть все они – Мертвы; потому что всё ещё жив твой ограниченный и противоречивый разум.
       Глаза смотрят в небо и над тобой проносятся времена, эпохи, столетия; проходит миг, как целая вечность и длится он неотрывно и долго; молчаливо, грустно, свесив свою поседевшую от вечности голову, восседает это краткое мгновение над Твоим изголовьем, - ожидая с непременной уверенностью своего неизбежного часа.
       И вот солнце на взводе
       И без слов в ноябре
       Безобразная бродит
       Безнадёжность в ребре.
       
       И кусает за губы
       Страсти сладкой угар
       Полубог, полугрубый
       Полуправды обман
       
       Мне не встретить своё отраженье
       В полугрёзной, обрюзгшей душе
       Тело ночи – любви привиденье
       За рассветом ушло в неглиже
       
За обманом – обман,
За пороком – порок,
Так капля за каплей
Мутнеет душа
       
       Пусть бред моей души пленён
       Полночной тишиной
       Огнём наполнен разум мой
       Покой – пленён тобой.
       И тишина наводит тоску, и откровения, излитые собственной душой, угнетают, и только бьётся обречённое, беспокойное сердце где-то там глубоко, и непонятно – зачем
(2) Я ничего не могу поделать с собой, ничего не могу объяснить ни самому себе, ни окружающим что происходит, что может произойти и что могло бы остаться не свершившимся, не осмысленным и не произошедшим
       Все обитатели моего сознания живые существа, одухотворённые, без капли вымысла и без толики больной фантазии, они существуют и …
       Большая тяжёлая дверь, окрашенная в цвет своего существования, она ведёт в глубь необширного серого коридора, наполненного с самого своего порога ощущением жуткого предчувствия.
       Его сны – это воплощение тоски: места, где он должен быть и в которых слишком давно не был, люди, которых любит и, которых больше никогда в своей жизни не увидит, радужное блаженство его, в снах этих, как разложившийся труп, ощущения его – ощущения кладбищенского червя, больше того – ощущения свежезарытого мертвеца,
зарытого наспех, торопливой рукой, спешившей скорее избавиться от этого остывшего, покрытого чёрно-синими пятнами…
       Подземный холод, сырость, чувство одиночества, - ощущение ненужности и никчёмности
       Слёзы – так хочется плакать, пусть даже кровавыми слезами, но лишь давно остывшая кровь – вот что есть неизменным жителем этих одряхлевших жил…
       Свет луны – не покинет его, пока скользкий ненасытный червь мерно и неторопливо, с почтением и привычной небрезгливостью по кусочкам и мелким толикам не растащит внутри себя этот мертвецкий, застывший холод…
       Цветы и травы запустят корни свои в его глазницы, божественный цвет свой будут питать его мозгами; Ящеры – пробьют норы себе меж костей его ребер, и лишь дождевая влага с необъяснимым упорством, как верная любовница, из последних сил, раздавая себя по сторонам из одной лишь необходимости, будет сочиться к его уже давно изъеденной челюсти, чтобы своей скудной влагой коснуться этих никому не нужных, забытых на земле и выше, костей и напомнить им…
       * * *
       Утро этого дня решило удивить Его неожиданной встречей: оно смеялось в распахнутое настежь окно…
       Он любил свежий воздух, вечерние прогулки, рассыпанные по безоблачному просторному небу то хрустальные, то серебристо-яркие и беспрерывного разгильдяйства на руках ( вниз головой) автоматически, вследствие ненадобности их прямого назначения, превратились в верхние, однако, выражение ,,ходить вниз головой,, также мало можно отнести ко мне, как и словосочетание ,, вверх тормашками,, , по той простой причине, как вы уже возможно догадались: по причине того, что голова моя росла из моей же попы; чем всё это объяснить? возможно – ошибка природы, возможно, присутствие в ней необычного чувства юмора; другого объяснения столь странному обстоятельству мне самому найти крайне сложно, если в отношении необычности моего физического состояния вас смогу удовлетворить иные догадки, что ж, то вам на пользу…
       Что может быть необычнее того, что само по себе уже является необычным.
       И кровь течёт по жилам, и голова идёт кругом; И проходя мимо – ловишь взгляд искушённых глаз:
       Ночь длинна – искушение;
       Чья вина – вдохновение?
       
       И я прошу твоей руки,
       Как ночь у дня благословенья
       Бегите прочь мои грехи –
       Я в ней нашёл успокоенье.
       Я не устану утверждать,
       Что без тебя судьба – отрава
       Пусть скользкий червь – моя кровать
       Любви иной желать не стану.

Мой сон – ночная тишина,
Мой день – застывшее мгновенье;
Любовь, допитая до дна, -
Всего лишь сонное виденье
       
Я не умру от тишины
Глаза смотреть не перестанут
Печаль отравленной луны –
Любви былой нагие раны.
       
       Мой дух проказой заражён:
       Страстей, страстей – велит душа,
       Но разум скорбью поглощён,
       Мрачна печали глубина.
       
       Я страсти собственной – никто.
       Она судьбе своей вольна.
       Мой дух в неволе заточён,
       В плену желаний и греха;
       
       В руках судьбы
       Я – раб ничтожный,
       Она глумится надо мной
       Мой дух развратен и безбожен,
       Но не пленён ей разум мой.
       
       Единственной радостью моего существования, находясь в плену физического уродства и жестоком заточении бледно-белых стен больничной палаты, именно в таких мало радужных условиях и протекало всё моё сознательное и бессознательное существование…
       У дорогого читателя может возникнуть ряд естественных вопросов: каким образом, при каких обстоятельствах и за что я мог оказаться в столь малопривлекательном месте? Обещаю подробно и основательно изложить все тёмные стороны моего существования, но сейчас…
       Что могло радовать мой живой дух, чем можно было насладить своё поникшее сознание? – лишь созерцание, блаженное и ни с чем не сравненное созерцание прозрачной светло-голубой глади водоёма, его, казалось бы, вечное спокойствие могло быть нарушено только плавными движениями двух очаровательных созданий, словно скользящих по его гладкой поверхности.
       Райские птицы сквозь оконную решётку адского помещения…
       ,,Умереть – значит родиться заново для более удачной и счастливой жизни,, , – никто не любит данное изречение более, чем сам автор его изрекавший.
       В его сознании возвышенно – самовлюблённом сия фраза возымела статус философского кредо, непререкаемого и безоговорочного.
       Что может быть хуже сознания, погружённого в самого себя и из самой глубины вскрывающего всю мерзость собственного состояния, своего же отвратительного положения
       Ни глаза, ни уши, ни чувства обоняния, ни какие другие органы восприятия не в коей мере не компенсируют отсутствия в тебе душевного переживания
       Весь мир валится в бездну, идут под откос целые эшелоны человеческих судеб и если ты, существо мыслящее, остаёшься глух и безразличен к участи миллионов, - твоя бездна настигла тебя ещё в утробе…
       Для меня весь мир был сосредоточен в отражении этой чудесной водной глади, в паре этих прелестных птиц и далёкого загадочного горизонта, рождающего необычные, лёгкие облака; они поднимались в той стороне, где был обрыв земли, названный человеком чудным именем Горизонт.
       А ещё, слева виднелись крыши загадочных строений, далёких и непонятных, предназначение коих было мне не ведомо, возможно, там тоже живут доктора, существуют уколы и вечно плачущие пациенты…
       Они в свою очередь смотрят в нашу сторону, глотают горькие таблетки, опорожняются в судна, высмаркивают жидкие лекарства по забавным трубочкам капельниц и мирно мутузят друг друга переполненными суднами и быльцами от кроватей.
       * * *
       В этот вечер смирительных рубашек было много, сделанных уколов буйным пациентам – не меньше. Ночь оповещала о своём неизменном праве наследовать законный час.
       Грёзы – все грёзы рассеиваются как дым
Привет тебе, пытливый призрак ночи,
Вопрос – ответ, сплошная суета
Мой дух – судьбы хмельной извозчик
И разум мой – бездонная дыра
Зачем бродить по вымокшим бульварам
В болотной топи вымерших идей,
Зачем служить усопшим идеалам?:
,, Светить, Гореть! – и никаких гвоздей… ,,
Открою мысли – превратишь их пепел,
Разверзну душу – бросишь в неё грязь,
Любить и помнить – откровенно трушу
Я ждать могу,
       не ждать ещё сильней –
       В безмолвии склоняясь.
       Чванливое корыстолюбие и к чему может привести столь пагубное пристрастие? В каких мерзких умоизмышлениях может родиться…
       Подобие души носит испорченное человеческое существо; разум становится подобием разума, гнилью и тлением веет от сиих человекоподобных душонок, - полуразложившихся, сплошь покрытых мерзкими трупными язвами; следы распада – вот что значит чёрная душа, кто из них есть проказа кого? Душа ли есть виновницей разложения сознания, сознание ли – жестокое и беспощадное орудие смерти, своей неизменной спутницы…
       Кровь и грязь; мерзость и брезгливость, что увековечит печатью отвратительного призрения?
       Мне было страшно и одиноко, с глубочайшей тоской следил я, как последние искры заката исчезали в тёмных пятнах наступающей ночи
       Покорись моё дитя
       зову сердца,
       Улыбнись любви своей
       вопреки
       Мне не верится, что есть ещё
       на свете место
       Где б игривее
       глаза были твои
       Я ухожу, и что может меня остановить; я ухожу, не зная ни дороги, ни ощущений свей цели, я иду по велению сердца и зову души: найти, увидеть, испытать; насладиться свободой или умереть от одиночества.
       Спускаясь вниз по белой полоске прочных смирительных рубах, я ещё ни о чём не думал, когда моя нога, вдруг, коснулась твёрдой земляной почвы – сердце не ёкнуло
       Какой бред может посетить однажды безумную голову сумасшедшего; он явился всего лишь один – единственный раз, потревожив запутанных червей хрупкого сознания.
       Я бежал по бесконечной гряде бесконечно тёмного сада, мысли мои путались, навстречу голове спешили обнажённые стволы деревьев, мне не хватало воздуха, тяжело было дышать и уже заплетались непослушные ноги, когда предо мной выросла огромная преграда.
       Стена была бесконечной как фантазия, желание её преодолеть возрастало прямо пропорционально пониманию бессмысленности и бесполезности моего положения…
       В двух шагах от того места, где я находился, ощущалось присутствие постороннего и непонятного с необычным запахом и парой горящих…
       Явно я был не один, в этом холодном саду мою тревогу разделяло ещё одно живое существо: фыркающее и нюхающее, бегающее на четвереньках и безмерно любящее мочиться на всё, что могло оказаться в непосредственной близости с ним.
       Оно прошмыгнуло в темноту, предварительно успев опорожниться на пару белых тапок, надетых на мои ноги; я не замедлил последовать его примеру и в миг очутился в кромешной тьме, в конце которой только слегка виднелось чуть заметное глазу бледное пятно просвета.
       По мере моего продвижения просвет увеличивался, достигая своих естественных размеров, и я уже не мог медлить – ноги несли сами и постепенно неосторожные движения перешли в шаг, шаги ускорились, и я побежал навстречу приближающемуся ко мне свету, который становился всё отчётливее и ярче…
       Яркая вспышка, пронёсшегося мимо огня, чуть не зацепила меня и не сбила с ног; подобные этому, огни носились со страшной скоростью навстречу друг к другу, пытаясь обогнать один одного; было шумно, удивительно и немножко страшно…
       Я пошёл вдоль проносящихся мимо меня сумасшедших огней…
       Вдруг за моей спиной что-то дико завизжало, ударилось и в миг затихло…
       Движение огоньков остановилось; из них выходили странные и непонятные люди, на которых не было ни белых одежд, ни белых шапочек, даже ни на одном из них я не увидел смирительной рубашки; одни были спокойны, другие бегали, махали руками, третьи неистово кричали…
       * * *
       Нигде нет правды, даже в себе самом не нахожу я её
       Ты хочешь сказать что-то, но не можешь; Есть чувства, они переполняют тебя полностью, с избытком захлёстывают твоё сознание и выразить их в слова уже не хватает ни сил, ни желания, ни возможности.
       Я оказался в центре происходящего, но моё внимание сковало совершенно иное событие…
       Мой взор погрузился в пучину своего сознания, неожиданно для самого себя ему предстало видение грёз, окутанных нитью непонимания:
       Звон одинокого колокола раздавался в глубине моего сердца, кровь обильной волной приливала к моим вискам, глаза затуманила мутная поволока, из них или из глубины самой души неожиданно потекли, поспешили покинуть безумное нутро, самостоятельные слёзы; яркий свет, вспышка – и я на неземной стороне своего сознания, на другом берегу своей разнообразной и не однородной жизни; надо мной пролетают птицы, прозрачные, - в светло-голубом сиянии, и я уношусь за ними, вслед их тихому, едва уловимому для слуха сладковатому шелесту неопределённой формы крыльев.
       На той стороне нет откровения, нет страстей и только нежный туман ласкает лицо сладкой слезой забвения.
       Открой мне причину бесполезного существования спокойная, нежная гладь прозрачного озера, к тебе я стремился сквозь решётчатые преграды своего заточённого в плен разума; сознание покидает меня, едва коснувшись моего сердца своей щедрой благодатью.
       Взирая в твою кристальную глубину, взору моему предстают дивные видения; и, как не странно, всё это может показаться, но я узнал их
       Это наваждение, это господство безумия в тихой и робкой гавани моего сознания:
… Одинокая деревянная ограда, невысокий кирпичный дом, скотный дворик и это всё мне знакомо, я, безусловно, был здесь, был очень долго, очень, до тех пор, пока водоворот времени и безумия не затянул меня и не поглотил полностью всей силой своего сумасшествия.
       … Сначала люди толстеют, потом они умирают
Худые – живут вечно, потому что смерть уже настигла их ещё в утробе матери, они захлебнулись волной наслаждения и продолжили своё загробное существование в этом мире…
… Пара нежных птиц тихо и размеренно покачивается на водной ослепительной глади…
       
       
       
       
       
       
       Часть 2-ая Дикая усадьба.

       Окунувшись в ту далёкую глубину, из которой редко кто возвращается, он блуждал в своём робком, увядшем сознании неровными шагами слепого котёнка или брёл с обречённым бессознанием ослеплённого жизнью бродячего, бездомного пса.
       Очнуться – непозволительно, Узреть – противно; Остаётся плаксивость, но и она до противного надоедлива, даже самому себе.
       Вчера было сегодня, завтра вернётся вновь – вчера и суша и море звёзд в небе, и пустыня одиночества внутри, и прозрачность будущих страстей и переживаний в полнейшем их отсутствии – всё, есть сегодня, было вчера и то же самое ожидает Его, уже у самого порога завтра.
       Что остаётся Ему, воспоминания? – ушли вслед прошлого: Грёзы, мечты? – нет ощущения настоящего; Иллюзии и сновидения – мрак, фантазия!... всё сплошной бесформенный бред.
       О-о-о, вновь Они кружат над его изголовьем, бросаются в сумасшедшую пляску, заводят свои дикие хороводы, пылая бледным огнём и неустанно окутывая себя его безликим и монотонным пламенем: то пышно вздымающимся, то вновь угасающим, но неизменно плавным, тянучим, медлительно-долгим движением, каким-то болезненно воздушным, мягким и перинящимся.
       И вновь Он на пьедестале, там, где пустыня и одиночество, где свобода и беззаботность. Он ныряет с головой в песок, погружается в горящую струю, насквозь прожжённую огненными лучами полуденного солнца, возвращается на поверхность, чтобы хлебнуть глоток жгучего воздуха, лишь на мгновение, и вновь уходит в свою зыбкую ядовитую глубину; отрекаясь, благословлённый отчуждениям, от своего взгляда, своих мыслей и даже от собственного, - от самого себя
       - А кой безлик, и кой бесчуственнен в омуте из сновидения, а жуть из нутрей самих вздымаемая, а жаром пышущая голова, да вихрем диким одурманенная, попросту да бестолку прихорошенная рукою милою, гребнем чёсаная, да болтается, зубы скалит челюсть фразой оттараториной – опрокинута, и жуёт, жуёт, - жуёт – умишком переваривая.
       А вокруг меня Они; Они, - летят нечесаные с волосами грязными – всклокоченные; и жуть охватывает, и страх, и бледное оцепенение течёт по моим уставшим жилам.
       Даже Они уже не окружают более его своей неустанной безграничной заботой
       Вздох и Выход, легко и непринуждённо, Все, что было свободно, в один миг, вдруг стало сковано и закрепощёно; для того ли, чтобы в один рывок вновь освободиться
       Хотелось очнуться и увидеть своё отражение, но это желание было в миг и одно; Ещё рождались облака, но они вновь уходили безвозвратно.
       И скрипела дверь, и плакали железные сетки и обливались слезами тоскливыми все входы и выходы; в каждом шаге был слышен стон, всхлип, плаксивое уныние
       Он очарован и подавлен, Он воскрешён и разбит, Он жив и попросту озабочен, озадачен, обескуражен, - Он поражён, и поражён Он в самое сердце. Мы свободны. Ох, как все мы… свободны..!
       - Сегодня Вашим занятием: главным и первым, и самым необходимым будет научение Себя вещи одной из всех самых важных, делу, - первично-необходимому, Ваши умения и Ваши знания, Ваши мысли и чувства жаждут проявлению себя; стремление к самовыражению зародило в слабоумном примате непременную мысль – сделаться человеком, ибо: ,,Это звучит гордо, внушительно и поперёд всего – умно..! ,,
       Неожиданность для нас такой речи и, прежде всего – мысль в ней сформулированная, возымела над нами свою весомую силу и озадачила многие буйные и неокрепшие умы.
       - Ах, Варлаам Гаврилович, коварное безрассудство, принимая во внимание неуёмность вашего пытливого неосторожного характера, было бы неосторожно и полно глупейшеста с моей, Видите ли, стороны не вступить со всем вышеимеющимся происшествием Вашей речи в полнейшей противуположности, да извиняйте Вы меня за эдакое непостоянство, ибо не о себе, а толико бишь о Вашей преомилости печуся
       - Да что вы, ей богу, Христа ради спасения, Нила Никаноровна
       - И плачем, и горем, и стенанием за Вас одно бо-ли-бишь молить буду; и само до-бо бичевание во Вашу всё пользу
       И взрыд и плач сопровождавшие речи сии били изнутри несчастную, сердешную Нилу Никаноровну – Вопиюще и страждущее.., смертно-тоскливо.., Отец родной
       А-а-ах.., возре, везде Видения… изо всех, в каждом, во всём; обернись, зажмурься, закрой, спрячься, залезь под.. будь на… в …. где угодно, везде Оно, это, то, прочее; всегда с Тобой, при тебе, твоё, неизменное, в каждом прочем и во всём.
       А-а-а-что Тебя останавливает, беги не спотыкайся, споткнувшись не падай, упав – спеши, не опускайся – без слов, без чувств ,,без ожиданья и Ты взлетишь,, вспорхнёшь над собственной душой
       Умом Я выше, сердцем – тоньше, душой – нежней, добрей, печальней… и ярче свет мой изнутри

Во многом я грехом и прахом,
Во всём – смертельней злость моя.
Не одиночеством, а страхом
Любовь уходит без меня.
Куда отправилась – не знаю:
Оставлен – гол,
Заброшен – сед,
Но в отражении читаю:
И ложь, и подлость, и брюнет.
А там – за этой, что чертою?
Наверно, просто тишина
И ночь со скрюченной любовью,
И соль с потёкшего чела.
Стрела корявая под сердцем,
Восторг отравленный внутри,
Несусь за тенью
Мрачным ветром,
Влачу порочные грехи.
Остановись, умри, заглохни…
Чело – остыло,
Взгляд – погас.
Светлеет ночь,
Хладеют ноги –
В них стынет мужество и страсть.
       
       
       Наш брат знай себе расхаживай да разглядывай коридорами полутёмными да палатами полнодушными
       - А-а-а.., уходи, они поймают тебя, не давайся им, они сожгут заживо. Больного везли на больничном столе с колёсиками, вдоль бесконечно длинных серых стен узкого коридора катилась Его телега
       Беспокойные, тревожные и недоумевающие взгляды сопровождали движение этого неожиданного выхода эмоций.
       Потревоженные разумом, собратья его. Беспокойные, недоумевающие глаза, вытянутые лица. Кто-то в нервном импульсе передёргивал головой, ковыряясь в ногтях и одновременно заламывая свои судорожно вздрагивающие пальцы; другие – лица проявляли выражение глупого наивнизма, даже чувствовалось во взгляде таких лиц что-то по-детски жалостливо-сострадательное к мученической участи, дальше – спокойно свисающие (плетью) руки, приподнятые брови (одна выше другой), - спокойное расслабленное тело.
       Вы думаете – я раб, сумасшедший..: пустые глаза, это ещё не признак глупости, если я не кричу по ночам, то это ещё не означает, что меня нет… плоть, рождённая прахом и превратившая себя в мерзкое, хоть и бескорыстное лицемерие обнажённой кишкой может болтаться вдоль моего тела из вывороченного наружу живота, в подвешенном состоянии легче думается, кровь приливает к голове и кровеносные сосуды глаз со временем раздуваются, намереваясь подобно гадкому примеру органов пищеварения разорвавшись выворотить за собой всё содержимое глазниц моего черепа.
       Подобие жизни не нуждается в брезгливом утешении предрвотного состояния и в притворной любви к отвратительному.
       Обезглавленное, всё одно, что обнажённое.., вздутое мёртвое тело одинаково отвратительно. Как всему живому, не считая того, что его ест, так и времени суток: мерзкий вид, зловоние.
       - Вниз головой с отвесной скалы, рассвет надо мной, во мне – боль вины –
       А-а-ах, это её появление – ангел, спустившийся с небес; спасение и очищение душ читалось в глубине её прозрачно-голубых глаз
       Ах, она укладывает пряди моих сбившихся волос, особыми, необычными движениями, прикосновения её нежных рук легки и воздушны, движения её тела так свободны, как свободно её дыхание – наполненное ароматом свежести
       Локоны её волнистых волос навевают сладкие видения, когда темнота постепенно становится главой света и только отдельные его кусочки, задорно просвечивая сквозь разорванное покрывало тьмы, весёлым своим помигиванием, как бы подшучивая над старым дырявым покрывалом ночи, тщетно старающимся догнать своим медлительным, неуспевающим старческим шагом вечно молодую свою невесту уже готовую под венец, но забавную, весёлую, неустанно ускользающую от своего надоедливого, престарелого жениха
       И вот под лукавым светом её тысячеглазых насмешливых улыбок и взглядов, под дурманящим впечатлением первейшего чуда – прелести восхитительных волос – тревога бессонницы, и кошмарных сновидений неожиданно сменяется на прелесть восхитительно глубокого забвения ночи.
       Одинокая пустыня холодного забвения. Отрешённость от внешней окружающей суетности – всё это может утратить свой смысл для моего духа, обретающего свежую плоть размышления…
       Во всём этом, любезная Нила Никаноровна, вижу я одно добишь злейшее недобропоряднийшество, нецеломудрие и бестактность сестры нашей, душою тобитиброшь одичалой. Да и как оно себе мыслить ведомо
       Кружат время от времени мысли надо мной не то чтоб гордые или надменные, но без страха или содрогания подумать о них лишний раз не решаешься, да и нет такой возможности. Во что ставишь себя, - иной раз задумываешься, и нелепость, двусмыслие, рези погрешность ощутимая просыпается в душе, казалось усопшей навеки, безвозвратно ушедшей в глубину, в бездну в непроглядном, холодном покрывале ночи тенью от всего сущего отчуждённой грозным призраком одичавшим.
       Ни пылкие уговоры, ни умозрительные убеждения. Всё, что раньше могло положить конец этим мрачным стенаниям, сегодня явно не действовало на чересчур впечатлительный и не в меру воспалённый мозг сердешной Нилы Никаноровны, старшая сестра медобслуживающего персонала явно была не в восторге от, хоть и немногословной, но столь же не лишённой высокопарности, сколь не обделённой и краснословием, предобеденной, причём столь же неожиданной в своём смысловом содержании, речи ,,Главного Заведующего Варлаама Гавриловича Пупрейко,, : Проходя главным коридором этого главного заведения города: ,,Пансиона человеческих душ…,, по любимейшему изречению главнейшего области ,,…Да что там области, навряд, бо-бичь, во всей стране сыщешь более умеиного, до-бай, целителя душ, чем Варлаам Гаврилович…,, - выражаясь словами истого любителя лишний раз подчеркнуть своё заслуженное превосходство. Итак, из самого тёмного угла, самой дальней лестницы взору вашему явно и безо всяких преград и препятствий в ярком свете и золочёном облачении медного блеска предстанет величайшая и благороднейшая из всех надписей…
       - Ай, дай-бай, Вы были пра-да-вы, многочтимый Варлаам Гаврилович, неунималась старшая сестра медобслуживающего персонала. Отец, да-ба, родной, что оно творится, психи эти распоследние оковы железные из себя зымают, ряшётки лапищами своими окровавленными из окон вытаскивают, сами в оконца энти со этажа последнего ныряют, разбегаются кто куды, потом психов этих днём с фонарём не сыщешь, бегай выискивай, а они знай себе разгуливать да расхаживать; бода-бай воно такое горюшко, Варлаам Гаврилови-и-ич…
       Голос разума, Нина Никаноровна, говорит мне, что всякое попустительство с нашей до-бишь стороны на наши же головы и изольёт свою справедливую чашу углей горящих…
       
       ,,Мы же еси сущие покровители душ страждущих, тел нездоровым беспокойством встревоженных. Попечители разума надломленного; Есе в Нас единых сосредоточение всеблагой справедливости и правосудия всеокого; Любви неувядающей полны сердца наши и наполнены души скорбью непроходящей, по участи судеб на стенания безвинно обречённых; Мы же едино еси душам встревоженным и телам проказой охваченным вото-бишь семейство благое, в коем едино поровну и попечительство, и довольства, и огорчения.,,
(Устав собрания попечителей.)
       Председатель собрания: Главный психотерапевт Н. области В. Г. Пупрейко заведующий неврологического отделения, заведующий заведующего М-ой психиатрической клиники имени (того же) В. Г. Пупрейко.
       ,,Дикая усадьба…,, - не иначе, - именно так именовали местные жители запутанные лабиринты вечнохолодного сада, чередующего в своих мрачных болотных впадинах склепы и тяжёлые плиты мрамора с необычным многообразием растительности различного вида и всеобъемлющей древности.
       Дикая усадьба – только подобное определение могло оправдать всеобщий ужас жёсткой корой оцепенения покрывший каждое отдельно взятое сердце, пригвоздив душу жутким страхом во всех без исключения дрожащих телах заставлявших колебаться тревожной волной даже мирно лежащую почву под собственными ногами.
       Дикая усадьба – название и всё, что могло быть с ним связано всё живое погружало в необъяснимый трепет; мёртвое, - казалось должно было тянуться к себе, но каждый стремился оставить свою жизнь за её пределами каждый кто умел испытывать… испытывать страх. Но в ком из здешних обитателей могло поселиться столь чуждое всякому из находящихся здесь чувство? – Каждый в ком могла быть хоть малая капля неискажённого сознания…
       За стенами – где было прохладно, но не свободно лежало единственное место которое по праву можно было бы назвать ,,парком освободившегося безумства,,
       Это было место бывших узников, бывших заключённых мрачных стен и собственного безумия.
       Это была их территория – вырвавшихся на свободу ценой жизни, освободившихся от плена мрачных оков, состоящих из холодного кирпичного переплетения; Многие из них не только знали, но и грезили о грядущем неизбежном освобождении в состоянии нарушенного безумием сознания или в тревожном беспокойствии ума, извечно напуганного и обеспеченного по поводу своего бесконечно жалкого состояния и отвратительной участи быть оторванным от всего, всех и при этом ничего – ни своего, ни чужого – не имея
       Сквозь испещерённый проказой разум из глубины сохранившегося сознания или рождённого перед безысходностью и страхом быть лишним, потерять последнее и единственное – вознаграждение; надежду, рождённую нравственностью и временем исторически сложившуюся единственно перед законом смерти, принадлежащую им и их неоспоримо личной заслугой покойника – собственности единственное, что им может быть предназначено в этой жизни и на этом свете и уж как не было бы горько и больно без их личного живого участия – быть покойником значит иметь право на смерть и погребение, - и не имеет ни малейшего значения кем ты был или мог быть будучи на её поверхности – здесь она сравняла права всех и каждого без исключения.
       О неоспоримости их личного права на захоронение в ,,парке…,, не могло быть и речи потому что это их, рождённая нравственностью человека мыслящего, собственность.
       Не одно постороннее тело при жизни имевшее сознание и разум ни в коей степени не могло претендовать даже на слабый намёк о кусочке этой земли хотя бы только для захоронения собственного ногтя.
       Итак, рождённое страхом перед безысходностью своего положения безумное сознание толкало несчастных на составление личного завещания о собственной послесмертной участи; каким образом, из каких углов и закоулков поражённого ума могло явиться само представление о данном документе юридического значения? – Только обречённому и вспотевшему безумию под силу выявить подобное решение: завещания покойного тела (ныне ещё здравствующего физически завещателя) на вышеобозначенной территории, далее в зависимости от степени безумства (чем оно выше, тем изощерённей выдумка письменности) могли следовать всевозможного значения примечания.
       Она не могла, не в её власти было удержать это буйное клокотание страсти; предел возбуждения уже душил её своей мёртвой хваткой нетерпения, он гнал её прочь, заставляя пускаться на поиски удовлетворения мучительного желания. Не разбирая дороги под утренним небом, мчалось её горящее желанием обнажённое тело. Безумство страсти привело её к воротам… дикой усадьбы. Минуя пустые коридоры и полузапертые двери, ведущие к телам, погружённым в тревожную дремоту, её желание, разыгравшееся ещё с большой силой, повелевало телом забросило его в предельно конвульсивном забвении на безграничное непонимание сонной озабоченности…
       … Изнеможение и усталость качало её из стороны в сторону, холодный огонёк желания ещё влёк её по своему велению; Единственная дверь в это нежно перетекающее утро из бледной девственности рассвета в полное совершенство откровенно созревшего дня, оставалось нетронутой прикосновением её руки, но ещё мгновение из-за легко податливой преграды с известной надписью прозвучит последняя мелодия затянутой фразы – она сядет на стёклах комнаты и на гладкой полированной поверхности лёгкой плёнкой испарины и поставит свою точку писклявым скрежетом извержения эмоций.
       Неясное предчувствие выведшее его из долгого оцепенения заставившее сначала кинуться к оставленной её бегством открытой настежь двери, невидимая преграда остановила рвущий его порыв, выход двери прозрачной стеной пытался остановить его внезапное смятение, но он лишь отбросил несчастную жертву.
       Эта преграда лишь на мгновение остановила его, вынудив только слегка податься назад, чтобы молниеносным движением бросить своё стремление на поиски иного выхода.
       Повсюду встречая запрет своему желанию и бесконечно натыкаясь лишь на одни преграды – оцепенение вновь овладело телом, погрузив его в мягкое кресло.
       Экран телевизора читал необъяснимую для его сознания картину; динамик наполнял сквозь ушные отверстия и сквозь каждую мельчайшую пору на его теле дикими звуками близко знакомого ему голоса; происходившее окутывало его, пронизывая со всех сторон; необъяснимое, непонятное странное предчувствие неизбежного ужаса материализовалось для него в этом бесцветном экране…
       Видение, картина галлюцинаций вызванная бурным переживанием и сильнейшим нервным потрясением.., что угодно, но предмет ярко живущий, находящийся в поле его зрения в это время не был подключён к сети питания.
       У-у-у – с протяжной злобой взрыв затянуло почерневшее более своего обычного тёмного цвета жестоко выразительное, дикое лицо Нилы Никаноровны – у-у-у, эта бездарная крашенная корова. Её мелко-густые легко-вьющееся волосы обычно прилежно и аккуратно приложенные к поверхности собственной черепной коробки, в это эмоционально приподнятое настроение встали вмиг неаккуратными, вырванными из своего спокойного состояния, в котором, по чести говоря, редко им приходилось прибывать долгое время. Даже во сне несказанно менялся цвет её лица; по какой причине? Кто бы мог объяснить этот загадочный и бесспорный факт? Может быть сама хозяйка, да вряд ли она могла догадываться о столь необычной сублимации собственного тела: лицо темнело безбожно грива как у обезумевшего свирепого зверя всклокоченная и разбитая в клочья – беспорядочно торчавшая в различных своих положениях в безумно неопределённом направлении, - таков её сон, такого её необычное состояние бешенства.
       - Вдобавок ко всему хромая, и больше того – неуклюжая грязная тварь. Она смеет спорить со мной; выводит это дурацкое племя наружу совершает, как она выражается – душеоздоровительные прогулки; это стадо идиотов свободно прогуливается за небом предписанными им пределами в некоторых ни один здравомыслящий закон не позволил бы им не только пребывать, но и всякое их заразное дыхание, даже самое лёгкое и незаметное, должно быть придушенно всевозможными ограничениями по воле всевеликого закона.
       Ай-ай-ай, Господа! вот я и здесь, по чьей вине или по какой-такой причине? Вопрос! вопрос весьма незауряден, хотя и небезоснователен. Я.., и какие ещё требуются доказательства того, что… есть. И как мне кажется, весьма логично и обосновано
       И как мне кажется или на сколько я могу судить человек абсолютно лишённый здравого смысла и какого-либо ума (весьма логично и обосновано) может быть заключён под наблюдение более здравомыслящей особью неизменно именующей тебя ,,своим милым пациентом..! ,,
       Эту историю я слышал уже не одну сотню раз, по нескольку детальных изложений в сутки, из одних и тех же уст; Да, меня поселили в одиночку, и нечему здесь удивляться, мне не оставалось ничего другого, - я говорил и слушал, я убеждал и восхищался, плакал и ненавидел, я был всем, чем только можно быть в одиночестве, но неизменным оставалось лишь одно – я оказался превосходным слушателем.