Рассказ журавка

       ЖУРАВКА
 
       С того трагического дня жизнь Максима вдруг изменилась. Она как бы разделилась на две совершенно не равные части - до того дня и после него. Первая часть жизни была счастливой, беззаботной и яркой до боли в глазах.
- Тинь – тинь, - слышится голос желто-се¬рой синички.
Так она сообщает о приходе весны. Стая серых воробьев купается в лужах капели, ста¬раясь смыть с себя зимнюю грязь. Ели давно сбросили зимнюю одежду и подставляют свои ветки первым теплым лучам. Пробуж¬дается лес.
       
       Весеннее оживление в лесном птичьем мире радует сердце Максима. Он поднимает вверх лицо и, сделав ладошку козырьком, смотрит на яркое солнце. Сморщив веснуш¬чатый нос и зажмурив глаза, смеется. Перебегая от дерева к дереву, словно иг¬рая в прятки с лучами еще не жаркого солнца, Максим незаметно оказался в глубине леса. Его внимание привлек предмет, одна часть которого углубилась в землю, а другая вызывающе торчала над ее поверхностью. Он наклонился и стал расчищать землю вокруг зеленова¬то-ржавого предмета. Взрыва Максим не помнил... Это сама память поставила пре¬граду между прошлым и настоящим, чтоб смог он жить дальше - пусть даже в дру¬гом измерении и с другими ценностями.
       
       Большой хутор, со всей полагающейся ему живностью, стоит на опушке леса. С трех сторон он окружен густым смешанным лесом и только с одной стороны открыт. Вздрагивают от легкого ветерка колосья пшеницы, переливаясь то в лучах утренней зари, то в теплых лучах на закате дня. Поле заканчивается обрывистым ручьем - излюб¬ленным местом для диких и домашних уток.
       
       Максим любил свой хутор, любил мелодич¬ный звук бегущей по камушкам воды, лю¬бил шум леса и медовый запах пасеки. Когда ему предложили учиться в городской спец¬школе - наотрез отказался. Он считал себя даже не деревенским, а лес¬ным жителем. Какая там деревня? На дальнем хуторе один их дом. Правда, в километре от них начал строиться отставной военный, сбе¬жавший от городской суеты. Это он спас Мак¬сима в тот страшный день. Потом они подру¬жились, и Савелий подарил ему провожатого - собаку по кличке Павлин. Когда Максим спро¬сил, почему такое странное имя, Савелий от¬ветил, что хвост у собаки черный и пушис¬тый, да еще веером, как у павлина.
       
       А Павлин действительно для Максима стал надежным другом и помощником. Они были неразлучны, даже спали рядом. Пав¬лин словно чувствовал свое предназначение и ответственность за хозяина. Максим привык подниматься первым. Выпив кружку холодного молока, он уходил в лес. Впереди на длинном поводке бежал са¬мый преданный и все понимающий Павлин. Раньше Максим был незаменимым работни¬ком в большой семье. Сам мог отремонтиро¬вать технику, пока отец с братом уезжали в город, привезти сено на тракторе, сходить на охоту или рыбалку. Он и теперь помогает чем может, но это уже совсем другой труд и мало похож на мужской. А ведь Максим полон сил и энергии, вот только глаза...
       
       Максим не боялся заходить далеко в лес - рядом всегда надежный друг и провожатый. Павлин безошибочно приводил его домой, стоило дать команду «домой». Теперь Мак¬сим любил уходить в заросли ивняка, найти по суше место и, бросив старую куртку, рас¬положиться прямо на земле вместе с Павли¬ном. Своим телом он согревал Макси¬ма. Так и сидели они вдвоем часами, пока¬ Максим что-нибудь не сочинит.
       
       Какая-то необъяснимая боль и тоска ста¬ли все чаще мучить его. Максим обнял соба¬ку, и она лизнула его горячим, мокрым язы¬ком. Слизнув со щеки соленую слезу, Пав¬лин тихо заскулил и завилял хвостом. Собака успокоилась только, когда услышала спокой¬ный голос Максима:
- Ничего, все пройдет. Ну, слушай...
       
Упаду на лугах
И заплачу навзрыд.
Я с тоскою в глазах
Постараюсь закрыть
Золотой сердца луч,
И, жалея себя,
Убегу я от туч,
Темноту не любя.
Меня не судите,
Пусть были вы правы,
За слезы простите –
Все знают лишь травы...
       
       Максим не успел дочитать собственное сочинение, в которое вложил всю боль души и тоску, как собака вырвалась из его руки и, отбежав в сторону, залаяла. Но лай был ка¬ким-то странным - не громким и не агрессивным, а зовущим на помощь. Павлин подбежал к Максиму, уткнулся ему в ноги, давая понять, что надо взять пово¬док и спешить.
       
       Они остановились одновременно. Максим присел и, проведя рукой по земле, наткнулся на что-то теплое и пушистое. Место было от¬носительно сухим, гнезда никакого не было. Максим взял в руки птенца и стал его изу¬чать. Продолговатое тело, удлиненный клюв, но короче, чем у аиста, длинные тонкие ноги. «Журавль», - мелькнула мысль. По всем при¬знакам птенец уже большой - но почему он лежит неподвижно? Осторожно приподняв тонкими пальцами, нежное крыло птицы, Максим понял, что оно было сломано. Какая трагедия произошла в зарослях ивняка, ос¬танется для него тайной. Что-то в душе Мак¬сима дрогнуло, потеплело, заполнило до краев его сердце, оттеснив на второй план непонят¬ную обиду и тревогу. Он дал команду собаке скорей воз¬вращаться домой, и они стали быстро уходить по знакомой тропинке. Когда Максим принес птен¬ца домой, отец первым вос¬кликнул:
- А, Журавка! Не повезло мальцу - крыло сломано. Ну, ничего, подлечим -
Выхаживали птенца всей семьей.
       
       Прошел год. Журавка вы¬росла в красивую птицу. Они так и ходили - втроем. Пер¬вым бежал Павлин, за ним Максим, а последней шла, от¬меряя шаги длинными, тонки¬ми ногами, Журавка. Она буд¬то держала в поле зрения Мак¬сима. Стоило ему уйти с до¬роги в сторону, птица оказы¬валась тут как тут, толкая Максима в плечо. Павлин тоже подружился с ней. Когда Журавка, взмахивая крылья¬ми, пыталась взлететь, Пав¬лин с радостным лаем бегал вокруг нее.Но птица так никогда и не смогла подняться в голубую высь. Когда осенью журавли, собираясь в стаи, готовились к отлету, на Журавку было больно смотреть.


       В октябре последний журавлиный клин с курлыканьем пронесся над хутором. Птица успокоилась, словно смирилась со своей судь¬бой, стала ласковей и доверчивей. Она по¬зволяла себя гладить, трепать за длинную шею, могла уткнуться головой в плечо Мак¬сима и заглядывать ему в тарелку. А если он разрешал, то выхватывать лакомые кусочки. Она уходила с ним на охоту, - так называл Максим день, когда он брал ружье и уходил в свой ивняк. Ходила с ним на рыбалку, хотя ее появление распугивало рыбу больше, чем присутствие Павлина. Максим чувствовал, что Журавка стала совсем взрослой строй¬ной птицей.
       
       Когда-то он мог часами наблюдать за изящ¬ными движениями журавля. Вот он мерно вы¬хаживает по полю, вдруг оттолкнувшись длинными ногами от земли и сильными взма¬хами широких крыльев, легко поднимает свое массивное тело. Но больше всего Максима поражали и удивляли необычайные по кра¬соте танцы этих величественных птиц. Он ви¬дел однажды, как журавли, собравшись вме¬сте, совершали брачный танец. Они бегали по кругу, взмахивая крыльями, готовые вот-вот взлететь. Потом совершали замыслова¬тые поклоны и подпрыгивали, подбрасывая вверх пучки травы. А громкий и звонкий голос птиц Максим слышит до сих пор. Слы¬шит их трубное курлыканье, тожественное ликование журавлиной переклички в пред¬рассветной тишине, словно видит журавли¬ный клин, с курлыканьем плывущий в чисто голубом небе.
       
       Все это еще недавно видел Максим сам, а казалось, что это было в далеком детстве. Но память до мелочей сберегла ему все чувства и переживания в первозданном виде.
Максим о журавлях знал, казалось, все. И что журавлята превосходно плавают, не имея перепонок на пальцах ног. Он сам когда-то видел, как взрослые журавли вышагива¬ли по болоту, а журавлята плыли за ними. А от журавлиной песни у Максима всегда за¬мирает сердце. За много километров можно услышать их «курлыканье». Весной дуэтное пение, когда журавль произносит «кур...», а подруга подхватывает песню, произносит «...лы», кажется таким радостным. А осенью все наоборот. От этого «курлы-курлы...» так щемит сердце и такая тоска охватывает душу Максима, что только верный Павлин и спа¬сает, не давая грустить.
       
       Максим с болью представил, что кто-то из родителей Журавки погиб, - а ведь семья у журавлей образуется на многие годы. «Как же вышло, что птенец остался один, еще и раненый?» - думал Максим, хорошо зная, что журавли очень осторожны, когда в гнезде птенцы. Если вдруг появляется опасность, птица тихо покидает гнездо. Под покровом кустов и травы она быстрыми шагами ухо¬дит в сторону на большое расстояние и толь¬ко тогда взлетает. Да, журавли крикливы, но все же осторожны. А когда кормится много птиц, то одна или две из них обязательно сто¬рожат стаю и предупреждают об опасности. Он все подсчитывал ее возраст. Птицы чаще появляются где-то в начале июня. Толь¬ко обсохнув, они уже могут становиться на ноги и выбегать из гнезда. А еще через месяц птенцы приобретают новый наряд и, быстро став на крыло, вылетают с родителями на по¬иски корма в ближайших лугах и полях. Но на ночевку и полуденный отдых всегда воз¬вращаются в свои родные камыши или гущу леса на сухое болотистое место.
       
       Максим пытался мысленно увидеть кар¬тину происшедшего. «Может, родители Жу¬равки погибли в тот момент, когда они кор¬мились лесными ягодами или клюквой на бо¬лоте, а может, когда лакомились семенами ра¬стений или молодыми побегами трав?» Но грустные мысли уходили сразу, как только уже взрослая птица подходила к Максиму и длинным клювом начинала пощипывать его вихрастую голову.
       
       Утро. Новый день только рождается. Бархатистые лучи солнца пробиваются сквозь толщу оконного стекла и чуть приот¬крытые веки. Максим нежится в постели. От летнего и какого-то внутреннего тепла, рас¬плывшегося по телу Максима, глаза, а вер¬нее то, что осталось от них после взрыва сна¬ряда, стали слезиться. Он вытер их чистым платком, который всегда был при нем, сло¬женный вчетверо, надел плотно прилегающие черные очки, лежащие рядом на тумбочке, и босой выбежал встречать новый день.
       
       Максим почувствовал прикосновение теплых, ласкающих, как кошачьи лапки, сол¬нечных лучей. Он вдохнул всей грудью ут¬ренний, слегка дрожащий от свежего ветер¬ка, воздух и протянул руку в сторону, где его всегда ждала Журавка. Не ощутив ее теп¬ла, Максим, взволнованный, пошел без трости, выставив обе руки раскрытыми ладоня¬ми вперед, туда, где должна была быть его любимица, а теперь и провожатая.
 - Журавка. Журавка! - крикнул Максим, но в ответ услышал лишь странное повизги¬вание Павлина.
       - Жура! - вдруг вырвалось у Максима неожиданно придуманное имя
       - Жура, ми¬ленькая, где ты?! - отчаяние и боль все той же непонятной обиды, но еще
       острее - ото¬звались в душе Максима. Живя много лет в квадратиков оч¬ков, а он
их не вытирал и не стеснялся.
       Подошла мать, обняв за плечи, при¬тянула к себе его голову.
- Нет больше нашей Журавки.


       Убили злые и бессердечные люди, не плачь, - прошептала она и добавила:
- Человек живет на земле, а птица должна хоть однажды подняться в небо. У тебя есть надежные друзья, их много, чувствуешь?
       
       Павлин словно понял, что он тоже отно¬сится к ним, стал лизать Максиму своим горяче-шершавым языком руки. Тот наклонил¬ся к собаке, прижал ее к себе, а она в благо¬дарность провела языком по его соленой щеке, жалобно заскулила и села рядом, ожи¬дая команды.



* * *