Застроги

               
 Застроги

                (виртуоз классического жанра)   

Наверное, это был сон, короткий сон, длиною в жизнь… А скорее всего – нет! Я просто не спал. Так, проваливался в забытьё немого сознания, ходил по пепелищу своей биографии, бродил мыслями в прошлом, том самом, что всегда будет с тобой, вспоминал моменты своей непутёвой жизни… А любой момент жизни – это вершина! Я лежал и со всех сил вспоминал своё прошлое. Да, жгли мне душу грехи, жгли,  я отгружал их вагонами, но лучше мне от этого не было, ведь в прошлом были и светлые полосы, которые чередовались с черными, а то и совсем черными полосами.

Человек живёт без всякого смысла, он пришел в этот мир по чистой случайности, а теперь ломает голову и не знает, что ему со всем этим делать. Цели у него как таковой нет – но за то у него есть быт, это, сейчас так, а потом так… Но это уже чистой воды философия, которая может закинуть туда, куда даже космонавты не залетают. (не потому, что не могут, а потому, что боятся, вероятно, человеку свойственно бояться того, чего он не знает…).

Одно из таких мгновений мне запомнилось очень сильно,  из того самого, далёкого детства. Это было в конце шестидесятых лет прошлого века на станции Калтас на Алтае, сто сороковой километр железной дороги Абакан – Новокузнецк, где прошли золотые годы моего беззаботного, босоногого детства, там, где берёт начало  чистая Томь.

У моего любимого писателя советской эпохи Виктора Петровича Астафьева нечто подобное называется – Затеси, а я назвал свой рассказ – Застроги. Хотя названия разные, но суть от этого не меняется. И затеси и застроги – это зарубки, что на деревьях, их оставляют, когда идут по тайге в неизвестность для того, чтобы вспомнить, откуда пришли и вернуться обратно, а обратно, это значит, обязательно в прошлое.

Вернуться можно в те места,
Назад вернуться – невозможно…
Как и теченье у реки,
            Как,  спьяну  не  попавши в стремя,
            И даже  сильно  так  хотя,
            Назад  поворотить, не  сможет  время…

Хотел я встретиться в Виктором Петровичем, да вот не успел, умер мой любимый писатель… Но мы с ним обязательно встретимся, на том свете, думаю, как при жизни в мечтах, сядем за одним столом… (если лишнего не хватил). Ладно, не буду больше о грустном, когда-нибудь все мы там будем, но писатели от остальных людей отличаются тем, что дело имеют с его величество – вечностью!
Именно время напоминает мне о себе, когда дуновением ветерка, когда радугой, а когда просто щекочет солнечным лучиком. Вообще, по большому счету это страшно и жутко. Представьте: Огромная черная космическая бездна, а в ней прёт и летит маленькая земля по орбите вокруг солнца, которая с каждой секундой уходит всё дальше в будущее, а в прошлом остаётся только лишь память…
Всё, хватит разных там отвлечений, итак картина получилась объёмная, для того, чтобы создать достаточный образ мыслей.

***

Мой отец серьёзный был человек, руководящие посты занимал, но был опальным, крыл знаете правду матку, которую сильно не любят, с самим Брежневым в своё время встречался, где даже кулаком по столу стукнул. Там тогда что-то было не так и неправильно. Отец гордился, что в его роду был атаман из запорожской сечи, отсюда и  фамилия у него такая – Кошевенко, от слова – кош, центральная ставка запорожской сечи на Днепре, тогда такую фамилию просто так не давали, отец всегда хвалился этой фамилией, а сейчас всё это забылось и перетёрлось со временем. А мой дед говорил, что атаманский пращур был участником троянской войны, но этого толком никто не знает, хотя, впрочем,  хочется верить, что всё было именно так. Отец настойчивый и отчаянный был человек, возможно, и у меня от него что-то осталось, это что-то можно назвать – безбашенностью, если брать на современный манер. Отсюда и псевдоним: Днепровский – Безбашенный.

Мне виделся древний  Алтай, утренний горный туман,  беззаботное детство, исток реки Томь, в которой водились огромнейшие такие таймени. Таймень – это царь рыба, как говорил Виктор Астафьев.
Я тогда был ещё маленький салопет, мало чего понимающий в жизни. Тогда вся моя жизнь была ещё впереди, а теперь остались только воспоминания…

Если кому-то посчастливится проезжать 145км дороги Абакан – Новокузнецк, где поезд зайдёт в четырёхсотметровую искусственную галерею, знайте, её сотворил мой покойный отец. Он сотворил, а галерея осталась… (как и мои новеллы). Он  строил  её не один,  а с бичами, людьми, что были когда-то репрессированные ещё по той, 58ой, у которых до тех пор остались, как тогда говорили, в правах поражения. Это были те люди: имя твоё никак и кто ты - ничей. Они называли себя в шутку бичами. Если брать на английский манер, то бич – это  пляж, а на русский – Бывший Интеллигентный Человек, превращённый советским строем в раба и скотину. То время было плохое, дай Бог, что бы это было хорошее…

Родитель был большим любителем ловли тайменя на спиннинг, в то время это была новая модная снасть. Спиннинг тогда был несовершенный, катушка  инерционная, рыбаки это знают, кидаешь блесну, чуть зевнёшь, тут же "борода" на катушке, леска вся замотается, за два дня потом не распутаешь.

Вообще, я стараюсь не писать от первого лица о родне там и прочих личных переживаниях, потому, что у всех своих впечатлений в жизни достаточно, но в этот раз по-другому не получилось.
Если же вы себя спросите, почему вы живёте именно так? Голову не ломайте, это значит примерно следующее: Видать по-другому у вас, тоже не получилось…

Солнышко видится светлое и ласковое, кругом песочек в проталинках, всё это так и манит посидеть, полежать… Но надо ловить Царь-рыбу! Батя размахивается спиннингом, делает круговые движения над головой, блесна со страшным тройным крючком свистит надо мной, я в ужасе приседаю и хватаюсь руками за голову…
- Вжиу, вжиуу, вжиууу…! - свистит блесна в воздухе.

Блёсен тогда не было настоящих, разных там импортных "воблеров", тогда блесну пилили овально из медного прута, благо медь ничего не стоила, и полировали об валенок до зеркального блеска по целым неделям, до такого червоного состояния, что на солнце от такого сияния просто глаза резало. Блесна тяжелая получалась, грамм двести, не меньше. Но зато и таймень на неё какой брал! Ширины рук показать просто не хватит длину у тайменя!
Долго бывало, вытаскивал отец рыбу, а она воду буровит, вода пеной кипит, таймень норовит уйти под корягу, а то и вовсе рыбака измотать и совсем изнахратить. Рыбак пока тащит, в азарте по сорок раз по колено в воду заскочит, пока такую рыбину вытянет, до вечера иной раз так намотается, что спит крепко и ровно, до полутора метров рыбаки тайменя на берег вытягивали, а бывало и больше…

Прости ты меня, мой верный читатель, что нотки Астафьева в моей саге проскакивают, но не жалей об этом, а радуйся, ведь мы с ним – можно сказать – зем-ля-ки, по духу, месту и времени.

Отец меня спиннинг учил бросать, в жизни говорил – при-го-дит-ся, когда без куска хлеба останешься. Эх, не о том он думал и не о том мечтал, хотя за меня дитятку и боялся. Говорил, чтобы такую блесну забросить, нужно быть виртуозом классического жанра, и видит Бог, я старался. Ловил взгляд отца, его напыженное лицо, особенно в тот момент, когда он со свистом раскручивал рыболовную снасть, а потом кричал – На удачу! Блесна с жужжанием уходила за середину реки и где-то там, в глубине булькала, а потом начиналось великое таинство рыбной ловли. Легкое предчувствие завораживало мою детскую душу, и я стоял в очереди за счастьем. Мой облик в этот момент не соответствовал моему внутреннему содержанию… Это был настоящий фонтан резких переживаний, особенно, когда на блесну брал огромный таймень.  Спиннинг в руках отца тогда изгибался дугой… Далее травить душу больше не будууу... Современный рыбак за это отдал бы любые деньги!

Я на диване в очередной раз тяжко вздохнул, перевернулся  на другой бок и принялся вспоминать дальше. Тем временем над Москвой засияли яркие звёзды. Гады годы прошли  сединой засеребрив мои виски, но память – осталась… А я осуждённый собственной совестью всё лежал и спорил со временем, но тёплым лучиком Алтайского края, в моей голове по-прежнему теплились детские мысли…

Интересные слова были у моего отца, - подсоюзить, шкандыбать, или просто мезга, слой дерева под корой. Ни соврать право, ни правду сказать. Своим упорством отец достигал в жизни цели, а достигнутая цель, поверьте – никому не нужна, так же, как и прошлогодние сны и вчерашние мыли.
Мои старые раны лечились временем, а я лежал и ловил прошлое время за хвост, хотя, у меня был сквозняк в голове.

- На, держи! - наконец-то отдал мне отец спиннинг.
Он хитро так подмигнул, ломая лихую бровь, и торжественно передал заветную снасть.
Мои детские руки тряслись от волнения, которыми я принял рыболовную снасть. В этом спиннинге было тепло рук родителя, которое я до сих пор помню.

- Слушай меня внимательно! - не спеша, начал отец свой инструктаж. - Крепко держишь двумя руками,  пальцем притормаживаешь катушку, три раза размахиваешь над головой…, и отпускаешь катушку! Да смотри, блесну на дерево не закинь и мне по морде не залепи! Всё понял?
- Угу… - кивнул я в ответ.
Я послушно взял снасть и стал ей размахивать, набирая сумасшедшие обороты… Блесна на итальянской леске над головой засвистела и зазвенела, отец в страхе присел… А что было дальше, лучше просто не вспоминать! Наверное, я палец с катушки рановато чуть отпустил! И двухсотграммовая блесна со страшным тройным крючком на тайменя на самом излёте впилась отцу чуть ниже уха и выше щеки с такой силой, что мой предок как ошпаренный с матом по пояс заскочил в студёную воду! Так вместо тайменя на блесну я поймал своего собственного родителя. О Боже! Что тогда было! Замрите ангелы!! А потом вздрогните!!!
Отец издал такой страшный рык, от которого в тайге разбежались медведи а в горах загрохотали каменные обвалы.

Я бросил спиннинг. Поверьте, я так быстро ещё никогда в жизни не бегал, а родитель орал такое, что стыдно было слушать, ветер от мата развернулся и задул в противоположную сторону. Улыбка отца растаяла в воздухе, он всё вокруг  просто  заражал каким-то паническим страхом, наверное понял, что чувствует таймень, когда заглатывает блесну! В выражении отца был страшный испуг на лице… Я побежал, нет, не бежал, а полетел в воздухе эсэмеской… Хотя мои мечты и сбылись, попробовать блесну на тайменя,  но Богу я помолился. А отец со страху так рванул воздух в воде, что в реке забурлило, словно в закипающем чайнике.

- Поймаю, заморю словно мойву!  Три холеры, две чумы! - доносилась ругань отца уже далеко за моей спиной.

Да! Людей всегда терзала необъятность и вечность…

Три дня после этого случая я как партизан  у соседей скрывался, боясь гнева родителя до тех пор, пока меня не забрала и не успокоила мать. Когда меня увидел отец, хмыкнул, и отвесил мне хороший такой подзатыльник: - Ловец, такут твою мать… - сказал родитель, а потом криво так улыбнулся.

Блесну охотничьим ножом отцу вырезал мостовой мастер Шаркочин, предварительно прокалив нож на паяльной лампе. Это был человек, который в третий раз выдавал свою дочку замуж. Водка тогда была в дефиците, и он на свадьбу ходил за ней пешком за сорок километров аж в Балыксу. (Балыкса, от слова – балык, тюркское, но переводится везде одинаково, самая сочная часть рыбы). Но вот беда, только он принёс ящик водки на свадьбу,  тут эта котовасия со спиннингом, и пока Шаркочин  "оперировал" отца под местной анестезией (бутылка водки, как обезболивающее), ящик с водкой у него украли бичи. Так свадьба расстроилась, и брак дочки снова был неудачным.

Всё это унесло течением реки, той самой, которую с годами переплыть уже невозможно, да и как через неё переплывёшь-то…? Увы, всё это покрылось пылью убогого равнодушия  и рыжей ржавчиной времени, а у меня остались только воспоминания.

Я не спал. Так, проваливался в забытьё, бродил мыслями в прошлом, том самом, которое всегда с тобой, вспоминал моменты своей непутёвой жизни, те самые, которые называются -  застроги…

          Андрей Днепр
                (Андрей Днепровский – Безбашенный)

                19 апреля 2008г

«Вы станете гораздо меньше переживать о том, что думают о вас другие люди, когда поймёте, как редко они это делают…»   Дэвид Фостер Уоллес