Бабушки страны люкс

Бабушки страны люкс.

Обводный чёрен, как и пару веков назад, и маслянистость его плотных вод не отражает даже неба. Мёртвая субстанция шевелится передо мной, как лента в траурной косынке, и красно-коричневый надолб завода кажется мне усталым и потным: у него горит лишь несколько глаз.
Как холоден и призрачен его кирпичный фасад, покрытый оспинами дождей и копоти. Как противоестественен его взгляд и сколько неприязни и усталости собралось на его тусклых веках. Страна люкс, где строятся стеклянные дворцы, плещутся ванны шампанского и нашиваются бриллианты на тонкие ремешки дамских босоножек не примет его – такого тёмного и немытого, со всеми его бельмоватыми глазами болезненного цвета сильно разбавленного кофе.
Завод долго ждал. Он любил слушать, как та, что отдала ему свою жизнь, рассказывает его маленькие, но такие острые секреты, и разносит славу по городу. Завод так любил эти рассказы о самом себе, что теперь, когда её не стало, готов и сам что-то поведать.
Расскажи мне о ней.
Завод помнит, как она приходила по утрам, возвращалась вечером, работала в ночь и сколько часов пота и жара ушло в мутные воды канала. Завод силился раскрыть щербатый рот облупившихся кирпичей и рассказать мне о том, сколько дней молодости и женских надежд потонуло в Обводном за скрипом и скрежетом работающих станков и прессов.
Но только стране люкс с её рублёвскими шоссе и особыми сказками о людях, которым нечего делать, скучно слушать шепелявый голос старого завода. Стучат бриллиантовыми босоножками дамочки, вьются над стройными икрами меховые оторочки дизайнерских платьев, глухо постукивают дверцы элитных Бентли – страна люкс собирается на бал.
И если бы она была жива – та, ставшая душой щербатого завода на грязном канале, если бы проходила, сгорбив изуродованную суровой работой спину, по улице мимо весёлых стеклянных огней, её бы перевели на другую сторону лишь для того, чтобы сгорбленная её спина и морщинистые щёки не расстраивали голоногих красоток в бриллиантовых босоножках.
Старушка выбирает консервы подешевле в социальном магазине, подсчитывая на кассе мутную пригоршню копеек. Ещё одна старушка стоит у газетного ларька и ждёт милостыни. Другая бредёт в поликлинику. Третья выгуливает подслеповатого, хромого пса, такого же ненужного и неуместного, как она сама, на оставшемся после строительства очередной высотки скверике из трёх деревьев.
Бабушки стройных красоток и молодцеватых водителей глянцевых Бентли молча смотрят на то, как гуляют столицы, сыпля иностранными бумажками и топая стройными каблучками. А завод, который знает куда как больше, чем все эти стеклянные дома, и готов крикнуть на всю страну, да голоса не хватает, и выбит последний кирпич, и стоит он, ненужный и грязный, на берегу своего ядовитого канала и рыщет маслянистыми глазами по округе.
Бабушки бредут мимо. Той – одной – среди них больше нет. Скоро не станет ни одной. Страна люкс ждёт новую поросль поколения Бентли и дизайнерских туфель, умеющего трясти филейными тушками под рваные ритмы р-н-б.
А здесь, рядом с немытым заводом. Я вдыхаю его резиновый запах и разглядываю немытые окна. Я знаю, что она где-то здесь – та, что отдала ему, жестокому и немытому, жизнь. И мне хорошо как-то. Светло и даже не больно.
Потому что до страны люкс мне больше нет дела.

;roda, 2 kwietnia 2008