Cправа от Солнца.. отрывок

       Я перевожу взгляд с пистолета в моих руках, на жену Чавеса, затем с неё обратно на пистолет. Может быть, где-то в глубинах моего подсознания, я хотел бы чтобы всё это было просто кино. По ту сторону матерчатого экрана сидела бы сейчас кучка мерно жующих зрителей и парочка кинокритиков. Поп-корн, орешки и кола. И все кончилось бы ворчанием пробирающейся между рядов уборщицы, поднимающей ведерки из под воздушной кукурузы и сметающей мусор в пакет.
       Но это было не кино. Никакого матерчатого экрана не было. Ни поп-корна, ни орешков. Это не было кино ни для меня, ни для Донни, в ярости вышагивающего по комнате, ни для жены Чавеса, которую он буквально за несколько минут до этого превратил в кусок окровавленной человечины. Это не было кино и для самого Чавеса, умирающего сейчас в своей машине, которую мы оставили на дороге возле дома, на самом пекле.
       Чёрт, его жена наверное и понятия не имеет кто мы такие и почему мы здесь. Наверное она думает что мы обыкновенные грабители. А может и ничего не думает. Наверное у нее сейчас просто всё гудит в голове…или нет…- скорее всего, такой тонкий писк на неприятной частоте, который хочется по-скорее вытряхнуть наружу. Если так и есть, то значит Донни одним из ударов разорвал ей барабанную перепонку.
       Да, скорее всего она думает, что мы и есть грабители. Locos!
       Мы и были абсолютные locos. Люблю я эти меткие мексиканские словечки! Чем ближе мы с Донни приближались к мексиканской границе, тем чаще слышали их. Колорит, мать его.
       Я осмотрел пистолет в поисках дарственной надписи, но его поверхность была чиста. Просто «ствол». Этот пистолет дал мне Донни, когда мы с ним выбирались из пустыни. Это было личное оружие самого Чавеса. Можно было конечно сказать что-то банальное вроде: «пистолет отдавал приятной тяжестью и теплом в руке». Но действительно так и было. Я впервые держал оружие в руках. Оно никогда меня особо не интересовало. Помню, мне было лет семь, когда мой отец сказал , что оружием восхищаются только слабые люди, которые не умеют другим способом постоять за себя.
       -А вот отними у него эту штуку, сынок! Перед тобой сразу же окажется неуверенный, растерявшийся хлюпик.
       Тогда я не стал особо обдумывать сказанное им, но эта мысль всё же глубоко засела во мне. А я очень хотел показаться отцу сильным. Сильнее, чем был на самом деле. Мне было лет семь.
       Я перевел взгляд с пистолета на женщину. Она лежала посередине гостиной, между мной и Донни, и оперевшись на локти, попыталась приподняться. Из её алого рта тонкими нитями свисала кровавая слюна. В эту секунду я заметил еле уловимое движение её руки. Она захотела убрать их. Убрать эти вязкие тягучие капли. Вот такие моменты я действительно любил! В каком-то смысле, ради таких «вкусностей», пожалуй, и стоило жить. Это я запомню. Я не знал сколько нам с Донни осталось жить, вероятно, не так и долго, но перед смертью я возможно вспомню не какое-то тупое дерьмо из детства, а скорее всего именно эту попытку жены Чавеса убрать свои кровавые сопли с разбитого рта. Романтика. Настоящая волшебная романтика.
       Донни заметил мою довольную ухмылку и вопросительно вскинул брови. Я молча показал на её рот, потом на свой. Он подошел к женщине и несколько раз вонзил ногу ей под ребра. Её руки ослабели, она по инерции перевернулась на спину и стала задыхаться от обилия крови в ее ротовой полости. Донни пнул её в бок, и она снова оказалась лицом вниз.
       Я снова уставился на пистолет. Вытянул руку и, сконцентрировав взгляд на «мушке», медленно стал переводить её слева направо. Диван, проход в соседнюю комнату, жена Чавеса, кухонный стол, Донни, телевизор, входная дверь.
       -Дерьмо!
       -Дерьмо? - Донни перешагнул через женщину и прошел на кухню.
       -Оружие - дерьмо.
       - А! - на кухне послышалось хлопанье шкафчиков, - Твою мать, как они могут жрать это?
       -Я хочу колы!
       - Нет у них тут колы. У них по-моему здесь ничего нет.
       Вернувшись в комнату, Донни взял женщину за волосы и повернул к себе лицом:
       -Кола! Америка! Цивилизация! Да?!
       Блуждающим взглядом она смотрела сквозь него. Из её рта выпал кусок зуба. Правый глаз заплыл фиолетово-черной вывернутой наружу мякотью. Он отпустил волосы и её голова ударилась об пол.
       Донни присел на диван.
       -Сколько у нас инъекций?
       -Две последние ампулы. Хватит ещё на день. - я прижал холодную сталь ствола ко лбу и закрыл глаза. События последних дней закрутились было в круговороте , но пропали, так и не дойдя мыслями до мозга. Глубже погружаясь в кресле, я попытался расслабить каждую мышцу в теле.
       -Это кто?! – вопрос Донни был адресован к жене Чавеса.
       Я открыл глаза. Пистолет по-прежнему был прижат к моему лбу. Донни держал в руках бамбуковую рамку с черно-белой фотографией. На ней был изображен парень лет пятнадцати, в темной рубашке с расстегнутым воротом и чистой светлой улыбкой, озорно смотрящий вверх. Лет через пять такие неминуемо начинают носить на своем хорошо развитом смуглом теле белую майку на лямках, аккуратную золотую цепочку, и кадрить всех попадающихся им на глаза девчонок, пытаясь купить их своей белоснежной улыбкой и набриолиненными волосами. Не обойдется и без того чтобы клянчить у родителей на подержанный «форд»: «Отец Рикки продает свой корвет за 300 долларов, ма!», «Боюсь мы с отцом сейчас пока не можем позволить себе такую сумму, сынок!»
       Донни повторил свой вопрос, сопроводив его хлесткой пощечиной.
       -Кто это?! Твой сын?
       Женщина с трудом подняла голову и что-то пробормотала.
       -Джей, помнишь Чавес что-то там говорил про своего сына?
       -Смутно.
       -Точно, говорил. Так где он, сучка?
       Я уже читал мысли Донни. Они были правильными. Странные и верные мысли, полные мести и отчаяния, на которые мы с ним имели теперь полное право.
       Поднявшись с кресла, я небрежно ткнул дулом жену Чавеса в лицо. Она зарыдала.
       -Так! Вот это мне уже начинает нравится! Подождем ублюдка. Он наверняка где-то здесь недалеко шляется.
       Женщина протянула руку к ногам Донни. Он небрежно отшвырнул её и, подойдя к окну, немного отодвинул занавеску и осмотрел двор.
       -Джей, я думаю Чавес хочет составить нам компанию. Давай-ка его сюда!
       Я подошел к двери, но прежде чем открыть ее, оглядел улицу и несколько домов, что стояли поодаль в поле. Все было спокойно. Полицейский «шеви» стоял возле ограды на том же месте. В машине находился Чавес. Мне предстояло приволочь его в дом. Я пересек двор , стараясь двигаться расслаблено и естественно.
       Внутри салон был раскален словно сошедшая с ума микроволновка. Машина уже как полчаса стояла на самом солнцепеке. Чавес лежал на заднем сидении, вяло шевеля связанными за спиной руками. Я обогнул машину и, еще раз пристально осмотрев соседские дома в поле, засунул пистолет за пояс и открыл дверь. Взяв Чавеса за ремень, рывком я выдернул его на землю. Там где кисти его рук были опутаны веревкой, кожа набухла и побагровела.
       От удара о землю Чавес застонал. Я заткнул его сильным ударом ноги в живот и, обхватив за шею, поволок к дому. На моей спине и шее тут же выступила испарина. Полуденная жара давала о себе знать. Протащив полицейского половину расстояния, я присел рядом и оглянулся на дом. В дверях стоял Донни. Он подбадривающее кивнул мне. Я подхватил Чавеса под руки и, обливаясь потом, протащил его последнюю сотню футов. Донни принял его у меня, втащил в гостиную и затем швырнул Чавеса рядом с женой. Зайдя внутрь, я прикрыл дверь.
       Когда она увидела его руки, с переломанными почерневшими пальцами, слезы брызнули из её глаз.
       -Так, ну что же ?! Практически все семейство в сборе. Подождем сраного отпрыска и будем веселиться на всю катушку! - Донни стоял в центре комнаты.
       Мое внимание привлек шорох на веранде. Я вскочил и выглянул в окно. От дома в сторону поля бежал парень.
       - Донни, вот и сопляк!
       - Давай за ним. Он не должен смыться!
       Я прогрохотал по ступеням и, вытаскивая на бегу пистолет из-за ремня, устремился за ним.
Между нами было футов пятьдесят. Паренек что было сил мчался к кукурузному полю. Ели он успеет в него забежать то шансов поймать его не останется. Я замедлил бег, и широко замахнувшись, бросил в него пистолет. Тот угодил ему между лопаток и парень растянулся во весь рост в пыли. До спасительных зарослей кукурузы ему оставалось сделать несколько шагов. Я удовлетворенно вскрикнул и потряс рукой у бедра. Пока я быстрым шагом шел к нему, паренек приподнялся и сел. Он уставился на пистолет, валявшийся рядом с ним, затем удивленно посмотрел на меня. Протянув руку, он дотянулся до пистолета. Я перешел на бег. Взяв пистолет, он протянул его мне, держа за ствол. Я замер в паре футов от него и осторожно взял оружие.
       -Via a casa! – я указал дулом пистолета на дом.
       Он оглянулся на кукурузу и уставился в пыль. На его лице сияла глупая самодовольная улыбка. Всё стало ясно. Сынок Чавеса был слабоумным. Я нагнулся и взял его за ободранный локоть.
-Via a casa!
       Это был тот самый мальчуган с фотографии в бамбуковой рамке. Немного старше. На отвисшей нижней губе после падения собралась пыль и грязь. Уголок рта кровоточил. Всё ещё улыбаясь сам себе, словно он знал что-то такое, что не суждено было узнать никому другому, он смотрел перед собой в пыль. К таким я всегда испытывал странное смешанное чувство раздражения и ярости вперемешку с жалостью. Я вспомнил о матери и о госпитале Святой Виктории. «Проводится стандартная терапия антибиотиками». Но меньше всего мне хотелось знать, что там с ним случилось и от чего он стал таким. Я снова грубо потрепал его за плечо:
 -Видишь пистолет? Это пушка твоего папаши. Теперь видишь дом? Если ты туда сейчас сам не направишься, мне придется проделать пару красивых дырок в твоем полу-сумашедшем теле из пушки твоего же папаши. Более того, я заставлю твоего отца потом еще и тащить твой труп в этот сраный дом! Comprendes?
Мальчуган оперся на руки, встал и преспокойно направился вдоль дороги совершенно в другую сторону. Я выругался, догнал его и, схватив выше локтя, потащил за собой. Он тихо засмеялся и поплелся за мной, поднимая ногами клубы пыли.
 -Сумасшедший ублюдок! Хочешь и меня с ума свести? Иди нормально!
       Я втолкнул мальчугана в гостиную и пихнул на диван. Чавес и жена по-прежнему валялись рядом.
       -Где тебя носило? Я уже хотел звонить в полицию! – Донни сидел на журнальном столике.
       Я ухмыльнулся:
       -Так и надо было сделать. Ублюдок хотел смыться! – я плюхнулся на диван напротив четы Чавесов.
       Донни подошел к нам.
       -Что с ним? - вопрос Донни был адресован даже не ко мне, а к Чавесу и его жене.
       Я принялся вытирать пистолет от пыли и грязи о диван:
       -Кажется у ублюдка не все в порядке с его башкой.
       Донни взял парня за челюсть и внимательно посмотрел на него.
       -Ты мне еще улыбаться будешь, Мексика?
       Чавес по-видимому пришел в себя. Он промычал несколько неразборчивых слов и попытался привстать на колено. Это раззадорило Донни. Он подошел к нему и пинком швырнул его рядом с женой.
       Теперь все находившиеся в гостинице смотрели друг на друга. Вне зависимости от состояния, каждый оценивал происходящее и, возможно, просчитывал варианты. Чавес знал зачем мы здесь и на что мы можем быть способны. Жена его, будь у нее возможность и время, вправе была бы потребовать объяснений о происходящем. Сыну же Чавеса, как мне казалось, было всё равно. Нам с Донни тоже. Мне стало интересно предполагал ли Чавес когда-нибудь, что всё кончится для него именно так. Может он настолько часто думал об этом, что на подсознательном уровне желал этого? И так часто проигрывал в своем воспаленном воображении именно эту сцену, как возможную развязку, что уже знал шаг и движение каждого.
       -Ну что?! Все мы видим, что теперь игроки в полном составе! – Донни перезарядил свой пистолет, - Начнем наше вечернее фрик-шоу «Будни семейки Чавесов».
       Жена Чавеса умоляющими глазами пыталась поймать взгляд мужа, надеясь найти в нем объяснение. «Почему они здесь? Откуда они знают кто мы? Почему они просто не возьмут что-нибудь и не уберутся….
       Чавес предпочитал угрюмо смотреть в одну точку перед собой.
       -Джей! Какие предложения по сценарию?
       -Всегда был за импровизацию. Но я знаю одно - задерживаться здесь особо нам нельзя. В участке наверняка уже хватились его.
       -Но ты же дашь мне по-смаковать? – Донни склонился над полицейским, - Чавес, а ты дашь мне по-смаковать? Джей, мы столько дней с тобой провели в аду, в гостях у папочки Чавеса, и теперь ты хочешь лишить меня десерта?
       -Это было бы не честно, Донни!
       -Я тоже так думаю! Итак, зададим вопрос виновнику нашего случайного собрания. Начальнику участка - Сантъяго Чавесу. На вопрос поставлено два миллиона свеже отпечатанных песо… Джей, сколько это будет в долларах?
       -Понятия не имею. Но «два миллиона» звучит внушительно.
       -Окей. Итак, вопрос! Мистер Чавес, если я, находясь в относительном здравии и отдавая полностью отчет своим действиям, пожелаю прострелить допустим, – Донни поводил дулом пистолета между женой Чавеса и его сыном - ну допустим, колено кому-то из них, то с кого из участников нашего шоу мне стоит начать?
       Чавес все также смотрел перед собой, не выдав не единым движением своей реакции на происходящее. Я на всякий случай перешел на кресло рядом с диваном, чтобы иметь возможность контролировать ситуацию и получить полное удовлетворение от надвигающейся расправы. Речь не шла о виновных и не виновных. Справедливость и милосердие были не уместны. Добро или зло - речь и близко не шла о них. Просто иногда обстоятельства, которые забирают нас в свои сети выше и сильнее таких понятий. Пять человек в этой небольшой уютной гостиной милого одноэтажного дома вознеслись над всеми этими условностями. Каждое дыхание, каждое движение, взгляд и даже мысль - вот что имело настоящее значение здесь и сейчас - в нескольких часах к югу от городка Стево, что недалеко от мексиканской границы.
       В любом случае у меня были лучшие места на этом представлении - самом ожидаемом в каждую секунду каждого из нескольких последних дней. Я хотел принять в нем участие и не желал упустить ничего.
       -Джей, у нас здесь проблема! Никто, судя по всему, не может принять необходимое волевое решение.
       -Если бы меня спросили, то…
       Я не успел договорить фразу, как Донни резко вскинул руку и выстрелил в жену Чавеса. Она охнула и инстинктивно сжалась. Он палил в нее без разбора, попадая сначала в ноги, и поднимая руку с пистолетом с каждым выстрелом всё выше и выше, всадив несколько пуль ей в живот и грудь. Я вскочил с кресла, забыв «скинуть» предохранитель, и в холостую стал дергать курок. Звуки моих проклятий потонули в грохоте выстрелов Донни и звоне резонирующего оконного стекла. Казалось, что неимоверно огромный и разъяренный монстр лупит по самому дому, его по крыше, здоровенным молотком. Отдернув наконец-то предохранитель, я стал палить в жену Чавеса, желая застать её еще живой, хотя в последнем были уже сомнения - ниже груди ее тело превратилось в клочья мяса и одежды. Пара моих первых пуль вошли в шкаф за ее спиной. Я снова выругался и всадил несколько пуль ей в грудь и шею. Чавес, стараясь глубже спрятать голову в плечах, вжимался в створку шкафа, будто в футе от него оказался взбешенный, клацающий зубами аллигатор.
       Взгляд женщины потерял осмысленность. Голова свалилась несколько набок. Она оставалась всё в той же позе. Из отверстий её в груди пошли белые пузырьки - легкие продолжали сокращаться.
       На лице самого Чавеса застыла гримаса отвращения и страха, глубокими морщинами изрезавшая вдоль и поперек его смуглое лицо.
       -Бинго, Чавес! У нас есть первый выбывший! Твои шансы увеличились!
       -О, да! - я внимательно смотрел на свой пистолет. Он остывал. Смочив палец слюной, я дотронулся до дула. Слюна растеклась и зашипела.
       -Сколько ты с ней прожил придурок!? Двадцать? Тридцать лет? Посмотри теперь на нее! Посмотри, я тебе говорю! - Донни орал, нагнувшись к Чавесу и тыча ему в лоб рукояткой пистолета.
       -Узнаешь? Она?! Что она тебе готовила на завтрак? Как она тебя называла по утрам? Ласково тебя называла как–нибудь? А? «Санти» может быть? Нет? А планы на будущее вы с ней строили?
       Чавес смотрел на то, что осталось от его жены. Психика его явно начала давать сбой. Слезы устремились ручейками вниз по его морщинам. Он уткнулся лицом в её плечо, немного толкая его, словно пытался её разбудить.
       Донни, присев рядом на корточки, внимательно наблюдал за ним, затем протянул руку и заботливо погладил содрогающегося Чавеса по жестким седеющим волосам.
       -Поплачь! Поплачь! Не сдерживай себя. Ведь это может плохо сказаться на нервах! - Донни посмотрел на меня словно пытаясь угадать удовлетворен ли я, пытаясь уловить в моих глазах ликование или признаки торжества.
       -Подожди! Где этот недоносок?
       Сына Чавеса в комнате не было. Занимаясь женщиной мы совсем упустили момент когда он выскользнул через дверь.
       -Черт, я пару секунд назад видел его здесь! У дивана! Джей, быстрее! Он еще не успел далеко убежать.
       -Я думаю, в соседних домах слышали выстрелы. Скоро сюда прибудет кавалерия.
       -Мне всё равно. Мы должны сделать то что должны сделать! Найди его!
       Я выбежал во двор и осмотрелся. Всё было спокойно. Близ соседних домов никого не было. Дорога была пуста. До кукурузного поля было слишком далеко, чтобы он успел исчезнуть в нем. Лишь у дворовой постройки ходила на ветру дверь. Когда я выбегал за парнем в первый раз, мне это не бросилось в глаза. Значит скорее всего она тогда была закрыта. В окружающем безмолвии такую деталь я неминуемо бы заметил. Всматриваясь издали в щели сарая, я направился ко входу.
       Посередине помещения стоял сын Чавеса. В руках он сжимал дробовик. Обрезанный ствол хранил следы грубой сточки. Он целился в мою сторону. Я немного склонил набок голову и увидел, что бедолага держит палец не на спусковом крючке, а просто обхватив ладонью основание деревянного приклада.
       -Настоящий «коммандос»! Что новенького?! Ты на меня обижаешься? Ты обиделся на меня и на моего друга? - я делал осторожный шаг к нему навстречу, подняв руки несколько вверх и раскрыв ладони.
       Парень дернул в мою сторону ружьем, пытаясь меня отпугнуть, словно я был медведем или большой собакой. Сукин сын, скорее всего и не знал как пользоваться ружьем. Чем ближе я продвигался, тем шире становились его зрачки и тем сильнее он сжимал оружие, упорно тыча им в мою сторону. Я уже приготовился сделать пару шагов, чтобы схватить его, когда он поднял ружье вверх заглянул в него, пытаясь понять, почему оно не издает ни звука и свободной рукой стал колотить по его прикладу.
       - Эй, ты смотри….- я вытянул руку вперед.
       Раздался глухой, упругий выстрел. Я отскочил к стене, одновременно выхватив пистолет из-за пояса и выставив его вперед.
       Внутри сарая повисло дымовое облако. Запахло порохом.
       Сделав пару шагов вперед, я пригнулся. Паренек лежал на деревянном настиле в шести-семи футах от того места, где только что стоял. Вместо его головы был толстый рваный кусок кожи с частью губы и щеки на нём. На губе всё ещё была грязь.
       Я машинально пнул его тело ногой, словно пытаясь проверить что-то и, попятившись, вышел из сарая.
       -Вот дерьмо, так дерьмо.
       Да, скорее всего мальчишку ожидала бы та же участь, что и его мать, но всё равно получилось как-то глупо. Я взглянул на дом, занавески были немного отодвинуты – Донни наблюдал за мной. Я жестом успокоил его, не видя его самого, и присел на перевернутую бочку рядом со входом в сарай. Надо было перевести дыхание. Я не возражал, чтобы дать Чавесу возможность насладиться предсмертными конвульсиями своего сынка, но то что случилось, было нелепым. Даже для такой ситуации в которой мы все оказались. В которой мы вынуждены были оказаться.
 Запихнув пистолет за ремень, я вытащил труп за ноги из постройки и потащил к дому. Этот толстый ошмёток кожи извивающейся влажной тряпкой волочился по пыли, оставляя за собой сырой след. Я старался не смотреть на него.
       Дэнни приоткрыл дверь, впуская нас.
       -Твою мать! Это как тебя угораздило так красиво снести ему его сумасшедшую недоразвитую черепушку?!
       -Долго объяснять!
       -Я всегда знал, что с тобой что то не так, Джей!
       -Со всеми нами что-то не так.
       -Черт, удачный выстрел! За такое надо приз стрелкового клуба давать. Эй Чавес! Ты только глянь на свое молодое поколение! Проблема головной боли решена окончательно!
Донни приподнял труп и с отвращением швырнул его рядом с Чавесом.
- Где тут вода?
- Там холодильник на кухне.
 Я прошел на кухню и достал из холодильника стеклянный графин. Вернувшись в гостиную, я сел обратно на диван, запрокинул голову, и поднес графин к губам. Ледяная вода проливалась из широкого горла мне на грудь. Я приподнял графин и вылил немного себе на макушку. Донни забрал емкость и допил остатки.
-Ну что? До финала нашего шоу дошел явный лидер! Остальные участники выбыли из шоу по разным техническим причинам. Но самое главное - у нас есть победитель! Миллионы примкнули к экранам. Я думаю, нам не стоит даже прерываться на рекламу.
       Чавес остекленевшим взглядом водил по комнате, по нашим лицам, по окровавленным телам жены и своего сына. Я готов был поспорить, что он хотел именно такого конца. И боялся и хотел одновременно. Глаза его остановились на теле сына, лицо его искривилось от невообразимой боли, но в следующую секунду он словно потерял интерес к нему и с удивлением принялся рассматривать меня и Донни.
-Какова же будет призовая игра для победителя? Его финальное и решающее испытание. Такое испытание, чтобы ни у кого из зрителей не осталось ни малейшего сомнения в том, что игра идет по правилам. Чтобы нас не заподозрили в трюках - Донни говорил громко и торжественно, задрав подбородок и обращаясь к невидимым трибунам с воображаемыми зрителями, пришедшими в студию.
-Никаких трюков, Чавес. Все по-честному! - я внимательно пытался уследить за его глазами.
 -Донни, у меня есть вариант.
 -Так!
 -Я скажу, но решать тебе!
 -Ну же!
 -Мне кажется, самым подходящим для такого великолепного участника как Чавес было бы прожить остаток дней с такими воспоминаниями, которые мы ему сегодня подарили. Пускай они каждую секунду его сраной жизни будут сводить его с ума. Так ему будет тяжелее, чем просто пустота, если мы его сейчас кончим.
-Хм.
-Это будет избавлением для нас с тобой, но это не будет должным наказанием для него. Пусть по-мучается сколько ему там отпущено.
 -Ты думаешь?
 -Я просто озвучил вариант.
-Он вернется к тому же, чем и занимался!
-Это мы решим.
-Как?
Я встал, достал из кармана новую обойму, вставил ее в пистолет. Затем отошел на пару шагов назад, показывая Донни сделать то же самое.
Когда он был готов, я произнес:
- Я в ноги, а ты позаботься о руках.
 Мы с Донни еще разок переглянулись. Наши пальцы удобнее устраивались на рукоятках наших пистолетов. Чавес опустошенно глядел на нас.
       После того как раскаты выстрелов стихли, конечности Чавеса практически отделились от его туловища. Руки все еще висели на жилах. Пару раз я случайно попал ему в пах. Теперь он напоминал истерзанную псами куклу. Обмякший и старый. Он отключился. Я прошел на кухню и взял со стола матерчатую скатерть. Мы разорвали с Донни её на длинные лоскуты и перетянули Чавесу его обрубки, остановив кровотечение.
       -Выживет – значит, будет ему жить весело со всем этим дерьмом.
       -Будет лежать на диванчике, хлопать ресничками, пока не сдохнет.
       -Не выживет – то же приемлемо!
       -Пошли.
       -Да. Надо убираться отсюда.
       -Шоу окончено. Все рейтинги побиты. Пускаем титры.
       Я направился к двери. Донни усадил жену и сына рядом с самим Чавесом.
 - Взгляни! Наверняка сегодня утром они практически так же дружно сидели за завтраком и лопали свои хлопья с молоком. Перекидывались ничего не значащими фразами.
 -Смотрятся как на групповой семейной фотографии, напоминающей о лучших солнечных днях на Гавайях!
-Идем.
-Алоха, Чавес!

«Шеви» завелся не сразу. Мы опустили все стекла. Потоки воздуха ворвались в салон.
 Когда мы были на другом конце поля, Донни указал на горизонт. Над океаном кукурузы поднимались вверх несколько пыльных вихрей. Машины неслись к дому Чавеса.
       -Поехали, мы уже совсем близко. Должны быть на месте к полудню.
       Я вдавил педаль газа в пол. Сегодня была моя очередь вести машину.
       



  ЧАСТЬ 1


       Когда мне исполнилось восемнадцать лет, всё чего я хотел от жизни это заболеть как-нибудь тяжелым венерическим заболеванием. Любым. Дело в том, что меня тошнило от девчонок. От отношений. От диалогов. От ответственности. Я смотрел на очередную Кэтти-Салли-Мэг-Сьюзан, застенчиво раздевающуюся передо мной и думал только о том, как омерзительны ее соски. Разрезанные безобразными трещинами, возбужденные, твердые и испуганные. Дело не в том, что я ждал совершенства. Скорее всего, я был слишком чувствителен к деталям, которым остальные мои сверстники не придавали абсолютно никакого значения. Так что меня тошнило от одного только взгляда на подобные вещи. Неужели не было ничего, что могло бы спасти меня от необходимости видеть всё это?! Видеть телесного цвета трусы с обязательным крошечным атласным бантиком сзади. Застиранная, но так и не исчезнувшая капля кетчупа на ее блузке. Безмозглая, пластиковая заколка для волос в виде бабочки с лаковой поверхностью. Она кладет ее на мой столик и наверняка потом забудет. Придется ей возвращать. А значит видеть её снова. Делать вид, что не замечаешь немой вопрос в её глазах о том, что будет с нами дальше.
       Но я все еще верил, что есть выход из всего этого. Так что я хотел подхватить что-нибудь. Перестать терпеть всё это. Думаю, что венерическое заболевание или даже смерть дали бы мне в определенном смысле свободу, направили бы мою мыслительную энергию в иное русло. Возможно, именно в то русло, в какое и нужно было бы. Переключили бы меня. Вообщем, каждое утро я разглядывал свой член, но не видел никаких гнойничков, ни покраснений, ничего подобного. Каждое утро я смотрел в зеркало и видел что к сожалению еще жив.
       Если Вам когда-нибудь было восемнадцать лет, и вы при этом жили в Сиэттле, то наверняка знаете, что особого труда подцепить девочку на многочисленных студенческих вечеринках не составляет. Этим я и занимался, живя в этом городе. Я даже достиг в этом совершенства. И сразу после этого все это перестало меня интересовать.
       В двадцать я хотел убить себя. Не умереть, а именно убить себя. Потому что не было смысла. Не то чтобы не было смысла в самой жизни. А вообще. Если вы конечно понимаете, о чем я здесь собственно говорю. Но я думаю, вы не понимаете. Я ходил по улицам, и от нечего делать навскидку измерял высоту зданий, часами сидел на остановках и смотрел на колеса автомобилей и автобусов; проезжая на эскалаторе, я смотрел вниз на пустое полотно, тянувшееся за мной, и мечтал, что бы ни один человек не зашел на него пока я не доеду до самого верха. Но обязательно, когда оставалось несколько ступенек до конца, внизу появлялась крошечная фигурка и входила на полотно. Конечно же это было не выносимо.
       Каждый день на улицах этого города я примерял на себя маскарадный костюм смерти. Знакомые и друзья с успехом не замечали меня, а я их. Половина моих сверстников сидели на дешевых наркотиках, которые только могли достать, другая половина сидела дома в обнимку с гитарами, пытаясь перебить прыщавой сублимацией хребет своей же судьбе. То были годы гранжа, и никому не было дела ни до чего. Взрослые существовали в неком ином измерении и веселились через свои же взрослые развлечения вроде барбекью «во дворе у Стивена», хохоча и умиляясь от собственного бессилия. Они сразу поняли, что им с нами не справиться и предпочитали не вмешиваться. Так было удобно для всех. Они жарили свой гриль и заботливо переворачивали его лопаткой. Мы сходили с ума и убивали друг друга в подворотнях. Их женщины стояли в сторонке от гриля, у скамейки, в центре их стайки самая «интересная и успешная» среди них. Ведь для этих моментов она и живет. И именно из-за этих моментов её в своём бессилии так ненавидят те, кто стоит возле.
       Мужчины мило топчутся вокруг гриля:
       -Ну что Стивен? Как жизнь?
       -Знаешь, а все нормально.
       -Не считаешь, что нужно что-то изменить?
       -Ты о чем? Сейчас, подожди секунду….Джейн, позвони своему отцу. Я вспомнил – он звонил тебе этим утром…
       Так что все были предоставлены сами себе, и это была свобода. Но она была у всех и сразу и от этого давно стала не интересной и дурно пахнущей. Взрослые отгородились от нас забором своего заднего двора, молодежь не пересекалась ни со взрослыми, ни между собой.
       Теперь мне исполнилось двадцать два и за последние несколько лет мне нечего было вспомнить. Принято считать, что это должны быть вроде самые счастливые годы в жизни. Наверняка так и было. Но не здесь и не в этом городе, и не с моими знакомыми, не со мной.
       Когда тебе двадцать два, тебя словно стирают ластиком. К тебе уже перестали относиться как к ребенку, но еще не стали относиться как к взрослому. Уже не двадцать один, но еще не двадцать три.
       Двадцать два. Две двойки и ты между ними, как застрявший в развилке глупый и разъяренный лось, не способный пошевелиться , ожидающий чего-то. То ли спасения, то ли смерти, то ли появления кого-то. Не понятно как именно тебе нужно одеваться – то ли пиджак, то ли кеды. Или рубашка, или майка. Как угадать то, каким меня теперь хотят все видеть? Если вообще кто-то хочет? Двадцать два года. Что за великолепно-****утый возраст. Уже прошли приступы немого, яростного отчаяния, какое наверное испытывают врачи спеша достающие огромными щипцами ребенка из незадачливой роженицы, но и прошел период когда хотелось подскакивать к каждому прохожему на улице и хлестать его по щекам, бить, согнув его пополам, орать ему в лицо, брызжа слюной, что-то что должно спасти и его и тебя и всех нас.
       Теперь все мы находились на странной тихой и тем самым убивающей нас планете под названием «Все Равно», игнорирующей даже свою орбиту, и просто зависшей немного правее Солнца. Поверхность ее пустынна и нет на ней признаков жизни, потому что нет условий к ее зарождению и к существованию хоть какой-то формы надежды на будущее. Здесь мы рождались и погибали, покупали «счастье», которое медленно и бесхитростно убивало нас; мы боготворили и проклинали тех, кто нам его продал; ухмылялись, звонили, обсуждали, обдумывали, гнили от своих мыслей о нас же самих; собирались с силами, шли на войны, ненавидели своих близких, налоговых инспекторов и животных - сдирали с одних шкуру и заигрывали с другими, чтобы быть уверенными, что от этого станет лучше нам…или им; сходили с ума от новых имплантантов новой телеведущей, ждали отпуска, несли наши мозги в ремонт после книжек Гарленда и Коупленда, разбивались в автомобилях уже будучи инвалидами, препарировали, пережевывали, старались поскорее рассказать чужим о чужих секретах, онанировали на откровенные газетные заметки о маньяке-педофиле, получали случайные пули на случайных улицах и стояли на коленях в приличных ресторанах держа в вытянутых руках якобы золотые обручальные кольца. Но этот мир никогда не станет нашим. До тех пор пока мы не перестанем стараться делать всё, что от нас зависит.
       Вот сидит Фрэнки. Он машет руками напротив меня. Скорее всего, показывает размер либо сисек, либо задницы той, которую он недавно видел и «будь удача на его стороне то обязательно трахнул бы ее». Одно из двух. Без сомнений, чувак!
       Я научился не слушать его на второй день нашего знакомства в Белл-Поинте. Это было не сложно. Я просто выделял ему отдельный информационный канал в моей голове, а сам немедленно отключался от него.
       -Увидев ее, я понял что передо мной совершенство, Джей. Я шел за ней минут двадцать по всему городу, рассматривал всю её, обгонял и заходил с каждого бока, потом поехал домой и славно подрочил на неё. И это тоже было совершенством!
       Как я уже сказал, мы познакомились с Фрэнки в Белл-Поинте, в доме у одного из моих тогдашних знакомых, чьего имени я уже не помню, и не помню каким образом я оказался на той тусовке. Вечеринка была ужасна, и мы с Фрэнки нашли друг в друге спасение на этом тонущем корабле.
       Потом мы несколько раз случайно встречались в каких-то клубах и стали часто бродить по городу вместе. Мы были совершенно разные. Фрэнки был не иссякаем. В его худощавом бледном и жилистом теле кипели страшные энергии. Временами я его побаивался. Возможно он меня тоже. Но нам ничего не было нужно друг от друга, и поэтому мы держались вместе. Я бы не назвал это дружбой. Просто иногда нам было весело. С Фрэнки не было так скучно, как было бы без него.
       -Меня все одолевает одна даже не мечта, Джей. Не знаю даже как это назвать…
       -Нууу…
       Мы сидим в его любимой забегаловке «Аndys». Пару раз в неделю Фрэнки обязательно затаскивает меня сюда. Здесь работает эта официантка Сэнди по которой он сходит с ума.
       -Вообщем я мечтаю, чтобы однажды какая-нибудь вкусная малолеточка просто взяла и сдохла на моем члене.
       -Вот так вот?
       -Да. Сдохла бы на фиг. В процессе секса со мной. Я даже представляю как тормошу ее, кричу встревожено например: «Доррис, Доррис!» В конце концов, даже начинаю хлестать ее по щекам. Но всё безрезультатно. Она мертва. Я еще чувствую ее тепло. Там. Хотя кожа уже холодеет.
       Слишком красиво! - я стряхиваю пепел с сигареты в стакан и, смотря на потолок, пытаюсь представить и себя в такой ситуации.
       -Я бы очень этого хотел. Джей. Интересно почувствовал бы я вину? Ну вот так…. по настоящему. Я сам вызвал бы копов. Всё бы им объяснил. Они ее осматривают…как там его…- медицинский эксперт, по-моему это у них называется. Он не обнаруживает никаких повреждений. Я сижу в наручниках рядом на стуле. Меня допрашивают. Я в сотый раз рассказываю, как и почему так случилось. Медик разводит руками. Копы переглядываются. И потом эти слова: «Снимите пока с него наручники». Они сообщают ее родителям. Меня пока держат в участке. Не знают, что со мной делать. Затем суд. Её отец и мать, которых я и не знал, смотрят на меня со своих мест. Их непонимающие глаза. Недавно появившиеся морщины. Я хотел бы понять, что они чувствуют по отношению ко мне! Вроде я и стал причиной смерти их дочери, но вроде я как бы и не убийца. Просто так вышло. Да. Вот просто так.
       Фрэнки лыбится и отхлебывая, смотрит через стеклянную стену кафе на улицу.
       -Фрэнки, я должен тебе сказать кое-что.
       -Да
       -Ты неисправим.
       -Дело не в этом! Просто я действительно считаю, что только если ты причинишь смерть другому человеку, то твоя жизнь обретет хоть какой-то смысл!
       Я покачиваю головой, встаю и направляюсь в туалет. Мимо столиков с посетителями, мимо любимой официантки Фрэнки по имени Сэнди, мимо пары игровых автоматов у входа. Мы уже часа четыре торчим в этой забегаловке. Хотя делать сегодня больше нечего.
       Встаю напротив металлической капли писсуара, и, закрыв глаза, упираюсь лбом в стену. Весь мир неторопливо крутится вокруг меня. Пощелкивая своими сраными новостями и мигая как рождественская елка. Три часа дня. Август. Точная дата и день недели мне не известны.
       Мой отец зачал меня, когда был трупом. Да, да. Никто из вас не ослышался. Он сидел в окружной тюрьме за пьяную драку в одном из своих любимых кабаков, и был приговорен за то, что во время затеянной им же потасовки, прикончил четверых. Пятый остался прикованным на всю жизнь к инвалидной коляске. Мой папочка всадил ему нож прямо в позвоночник, расколов часть его вдоль. Так что его упрятали в камеру смертников еще до вынесения судом приговора. На апелляцию он подавать не стал. На тот момент моя мать была просто его знакомой, но пару раз навещала его по дружбе. В одно из таких посещений он и изнасиловал ее. Прямо в камере. Поэтому я здесь и сейчас.
       Через несколько месяцев после того случая в тюрьме мать переехала в Вегас. Ей исполнилось двадцать пять. Она устроилась работать в небольшое казино на Рэндом-авенью. Однажды туда забрел никто иной, как Стив МакКуин. Она тайком положила перед ним записку со своим номером телефона, умело стрельнула глазками, после чего Стив увез ее в Майами. На синем «кадиллаке» с откидным верхом. Длинный белый шелковый шарфик на её шее развевался на ветру. По-крайней мере именно такую историю она рассказывала всем в психиатрической лечебнице на Тин-аллей. Заботливые врачи прописывали ей торномедон, и в последний раз, когда я ее видел, у нее были прозрачные руки, безвольно свисающие по бокам ее кресла-качалки, и не было сил и ума вытереть сгустки пены из уголков рта. Врач неврологического отделения разрешил мне покачать её кресло. Я смотрел сверху на ее редеющие седые волосы и знал, что больше никогда сюда не вернусь.
       Я отлип от стенки сортира, встряхнул член, заправил его обратно и вышел. Мимо игровых автоматов, суетящихся официанток, посетителей за их столиками я вернулся к Фрэнки.