Церковь

На заре, зеленоватой и юной, бухта неприступной крепости, заполнилась вражескими кораблями, казавшимися игрушечными с вершины горы. Они быстро скользили по глади воды. Когда первые корабли достигли берега, красная башня внизу выбросила первые стрелы и берег зацвёл алым.

Было тихо, осенний ветер затянувший тучами византийское пёстрое небо стих, выглянуло солнце. Оно отражалось в куполе церкви тысячью ярких сверкающих лампадок.
- Раскинуть бы крылья сейчас и полететь" - с восторгом думал Стан – "лететь и лететь пока не покажутся родные степи".

Потянуло дымом – загорелись городские постройки. Восьмиугольная башня не сдавалась натиску сдерживая атаки, но человеческая накипь внизу переполнила предел и перехлестнула первую оборонительную стену.
Оглушительный свист, сигналом "вниз", разлетелся по цитадели.
"Время, время, время" – стучало сердце в такт оглушительному падению по склону в самое горло драки. Где-то уже выли искалеченные люди, где-то смерть пьяно смеясь, плясала и пылали высохшие за лето деревья и крыши домов.
"Милая, где-то ты хоронишься, где-то ты сердишься на меня?" – и влёт выстегнул чужую спину точёным ударом.
Он беззвучно пел старую славянскую песню о доме, и молния в его руке хлюпая вторила ему.
Синели небеса и отражались в море.

Неприступная красная башня вплыла в огонь, люди прыгали сверху на острие пик.
"Вы не возьмёте крепость, не взойдёте в гору, защитит нас бог" – грёзилось в небе, но пепел кострища застилал его.

Мечи противника роем налетали жужжа и смеясь. "Защити господи" – взмолился Стан.
Он не успевал, и стена позади него была могилой. "Где же вы друже".
И вот вплелась в каменный хор расправы тонкая нота жизни. Удар обречённый был отведен. Брат Владимир, локоть к локтю. "Выбираемся" – шептал он.

Мертвыё заслоняли путь живым, и пожарище наползало по вьющемуся тысячу лет винограду. Раз – рассёк горло. Раз – рукоятью раздробил лицо. Вспыхнуло болью плечо, обожгло. Усталость вползала в тело, разливалось по нему тяжёлым грузом, но нельзя было передохнуть.

"Где Марьяна?" - крикнул он. "В капелле" – донёс ветер.

Они прорывались наверх по узким улицам крепости. Кровью вымараны были их одежды и мысли.

"Марьяна!" – ворвался он капеллу. В углу копошились двое и пары взмахов меча хватило им. Стан поднял на руки лёгкое девичье тело. Марьяна почти не дышала. Стан заплакал.
"Скорее" – крикнул Владимир и в стену за ним ударились разом две стрелы.
"Не брошу" – бормотал Стан.

Был бой и земля горела вокруг от крови, дорога змеей скользила и вырывалась из под ног.

Когда они достигли вершины был уже полдень. Солнце птицей висело в небе.
Цитадель еще держалась, но судьба непокоренной крепости была решена. Зарево пожара металось в бухте. Смрад тел убиенных и выгоревших переполнял ноздри.
Марьяна в полузабытье шептала что-то. Стан поцеловал ее волосы.

"Ничего не осталось, ничего. Были, жили, верили, молились, надеялись, растили виноград и детей. Всё закончилось. Пройдет время. Будут отстроены новые стены, новые люди заполнят этот благодатный край. Будет новая жизнь. Где будем мы."

Они укрылись в церкви и крепкая дверь трещала от ударов. В углу на алтаре горела свеча.
***
Было солнечное октябрьское утро. По узкой тропинке я карабкался наверх в крепость.
"Как же они здесь сражались?" – подумалось, цепляя очередную колючку на дикой тропе.
Было жарко. Торговцы предлагали апельсиновый сок, вязаные носки, открытки с туристическими видами. По широкому шоссе, ведущему наверх, сновали такси и экскурсионные автобусы.
Для того, чтобы попасть в крепость через турникет хватило не жизни, но 5 долларов.
Стены высились и ширились, но большие ворота беспрепятственно пропускали внутрь.
Сначала я вышел на смотровую площадку – восьмиугольная красная башня была далеко внизу, там же синело вечное Средиземное море. На площадку поднялась пара пожилых немцев. Я сфотографировал их, они меня. По дорожке мимо англоязычной экскурсионной группы и развалин бараков я вышел к разрушенному храму и трижды перекрестился.
Вход в церковь был перегорожен панцирем сетки с надписью "Не входить".
Я осторожно перелез через панцирь. Внутри царил полумрак, но воображению моему показалось, что камень разрушенного храма хранить теплоту и святость места У меня было два крестика – один мой, другой моей Марины – я сцепил их и положил на возвышение. Сердце моё билось часто, дыхание ускорилось, чувствуя прикосновение к душе. Я трижды перекрестил крестики – они горели золотом.

Выйдя из храма, я обернулся и, прощаясь, снова перекрестился. Церковь пела песнь радости этого солнечного дня.

***
Стан улыбнулся. "Мы жить будем долго! Будем." Он погладил рукой вьющиеся волосы Марьяны, мягко поцеловал ее в губы и легким ударом клинка сопроводил ее наверх, на небо. Потом бережно снял её крестик, свой, поцеловал их и закинул за алтарь.
"Все кончается." – подумал он – "Осень. Мы листья. Мы просто жёлтые листья и мы плывем по ручью".
Дверь терпела последние удары. Стан встал в боевую стойку, с губ его сорвалась и поплыла вдаль песня.

Если путь далёк,
Если долог срок
Надо ветром быть,
Надо морем плыть,

Вечером гореть,
Осенью звенеть,
Завывать бедой,
Поливать водой.

Чтобы жечь огнём,
Поливать дождём,
Птицей мертвой петь,
Ятаганом сечь.

Будет сто дорог
И родной порог.
Ты воскреснешь весь
И погибнешь здесь.