Городовой Небаба в качестве литературного критика

(По следам И. Ильфа и Е. Петрова)

В мою бытность ответственным редактором научно-популярного журнала «НеВтон», который ставил своей целью дать трибуну нестандартно мыслящим ученым в разных областях науки и культуры, мне приходилось общаться подчас с довольно необыкновенными, много повидавшими людьми. Они предлагали мне свои разработки, а то и просто рассказывали случаи из жизни, неожиданным образом проливающие новый свет на представления, казавшиеся установленными. Я с особенной ностальгией вспоминаю некоторые встречи.

Как-то раз в конце 2001 года на семинаре А.П. Левича, посвященном изучению феномена времени, проходившем в стенах МГУ им. М.В. Ломоносова, я отрекламировал свой журнал и пригласил авторов к сотрудничеству. Со мной пожелал познакомиться один из посетителей этого семинара, пожилой добродушный человек, искавший заинтересованных слушателей и любящий поговорить с внимательным собеседником. С тех пор он регулярно мне звонил и подолгу рассказывал о своей жизни, о встречах с людьми. Он рассказал мне о многих интересных людях, о которых мог бы написать журнал, если бы мне удалось отстоять его научное направление, например, о физике Герловине, который создал теорию, объединяющую все типы взаимодействий – всеобщую теорию всего…

Журнал, инициатором которого я выступил, по ряду субъективных и объективных причин продолжать не удалось, а одна короткая заметка, которую мне прислал Александр Федорович, осталась у меня. Мне показалось несправедливым, если она так и останется неизвестной. Он написал ее по моей просьбе, точнее, записал одну из тем, возникшую в нашем разговоре, так что по существу это интервью. Мне показалось несправедливым, если оно так и останется неизвестным. Я теперь занят другими делами, а старый компьютер, в котором хранились эти файлы, давно исчерпал свой ресурс. Вот в каком виде сохранилось у меня это интервью.

***

Поклонники творчества знаменитых сатириков, конечно, помнят, как в «Золотом теленке» Паниковский гордо поведал Шуре Балаганову, как до революции он был «слепой» — таскал кошельки у переводивших его через улицу, причем в случае разоблачения за незадачливого мошенника заступался городовой Небаба — «он теперь театральный критик». Оказывается, такой литературный критик действительно существовал.

Об этом нам поведал его племянник, ныне живущий в Москве, — Александр Федорович Марьенко, замечательный рассказчик и человек интересной судьбы, рассказы которого о своей жизни и встречах с выдающимися современниками составили бы уникальную книгу.

<Рассказ А.Ф. Марьенко>

«Прообразом городового Небабы был штатный литературный критик театра «Березиль» в тогдашней столице Украины Харькове, созданном Лесем Курбасом. Им был мой любимый дядя Василь с псевдонимом «Хмурый».
Леся Курбаса арестовали в 1937 году, расстреляли, и память о нем выкорчевали. Сейчас о нем иногда рассказывают по «голосам», а я вспоминаю только, что старшие в моей семье как-то называли эту фамилию.
Курбас — это украинский Мейерхольд, а, может быть, Мейерехольд был московским Курбасом… Театр «Березиль» на Украине был тем же, что для нас — «Таганка», только, похоже, еще «круче». Вот только зачем Курбасу понадобился штатный театральный критик, да еще бывший городовой?

Однако, городовой — это напраслина, добавленная Ильфом, видимо, для «хохмы». Ильфу «продал» моего дядю Е. Петров, покочевавший в Харькове по дороге в Москву.

Из рассказов моей матери получается вот что. Ее дед был однодворец, т.е. казачьего роду, стряпчий в Гадяче (это полковой городок по соседству с Миргородом, в гоголевских местах). И случилось так, что его дочь — моя бабка согрешила, видимо, с проезжим офицером. За эту провинность мой крутой прадед выдал ее замуж за батрака, моего деда.

Первым родился Василь, потом много других детей, моя мать последняя, 18-я. Хозяйство — семь десятин, но Василя отдали в семинарию. В попы он не попал, пошел добровольцем на Первую мировую войну. Там и газами отравляющими надышался, и много чего перевидал. Городовым он не был — дослужился до поручика.

Кроме врагов «унешних» были тогда и враги «унутренние». Их полагалось расстреливать, но если начальству случалось недоглядеть, арестованных часто отпускали.
В Гражданскую войну Василь отсиделся дома, в селе. Затем Харьков стал столицей Советской Украины, а мой дядя попал в правительство, кроме всего прочего получив должность театрального критика с псевдонимом Хмурый. Для Леся Курбаса, руководителя престижнейшего театра, критик Хмурый был своего рода прикрытием, «крышей», как теперь говорят… А потом был 37 год. Забрали и дядю, члена правительства, и Курбаса.

На остававшейся, но впоследствии утерянной фотографии, дядя Василь выглядел высоким, худощавым, с довольно простодушным лицом, за что, видимо, и «попал» в городовые. У него осталось двое сыновей.

В годы Великой отечественной войны старший сын погиб в боях за освобождение Харькова от фашистской оккупации. Младший считался одним из лучших гимнастов в городе, закончил школу с медалью, учился немного на физико-математическом факультете университета, где ему не понравилось, и в конце концов закончил медицинский. Тут пришло время операций на сердце, и он стал вторым хирургом, делавшим такие операции в Харькове. (Первым был его научный руководитель по аспирантуре, который быстро уехал в Киев на повышение.)

Поначалу мой двоюродный брат изобретал конструкцию искусственных легких и других органов и заставлял меня — тогда уже инженера по автоматизированным системам — ему помогать… Он был таким умным, что рядом с ним мне становилось неловко и страшновато. Он любил Ильфа и прекрасно знал «Золотого теленка», но о том, что он сын городового Небабы, так и не догадался. Это обнаружилось уже после его смерти…»