Глава одиннадцатая - prestissimo fine

PRESTISSIMO

       Как же я не люблю межсезонье времен года. Недовесна, недолето… За моим окном царствовала поздняя осень. Толи дело – сухая, прохладная погода рыже-красного листопада. И прогуляться не спеша можно, да и просто на балкон выйти. А во время «недозимы», передвигаешься по улице быстрым, широким шагом, пряча подбородок в воротник куртки. Промозгло, слякотно.
       Враз посеревший двор, неприветливо приютил жавшуюся друг к другу парочку. Они сидели на лавочке подобно нахохлившимся воробьям и даже не разговаривали – просто смотрели в небо, где редко им являлось сквозь рваные просветы облаков, бледное солнце.
       Дуська вот уже в который раз подходила к входной двери и задумчиво рассматривала висевший на ручке, поводок. Затем возвращалась к батарее, трогала ее лапой и вновь возвращалась к двери. Да, собака, это конечно прекрасно, но с некоторыми ее желаниями приходится мириться в любую погоду. И не смотря на то, что она, похоже и сама была в раздумье, относительно планов своего организма, я оделся и вышел с ней на улицу.
       Да, приятного мало. Ветер больно ударил мне в лицо своим кулачищем и я подняв воротник, спрятал в карманы и без того облаченные в перчатки руки. В такие минуты мечтаешь даже не о жаркой погоде, а о сухом морозце, лишь бы не жижа под ногами и не пронизывающий сквозняк.
       Однако мы с Дуськой гуляли на удивление долго: что-то около часа понадобилось нам, чтобы пройтись по скверу в обе стороны, наблюдая за жалкими остатками листвы на корявых ветках. Погода созерцания, погода умиротворения, но лишь когда ты дома, у окна!
       Еще издали я заметил возле подъезда карету скорой помощи. Что-то отвратительно склизкое шевельнулось у меня внутри. И имело оно не личину предчувствия, а простое такое, уныло-тоскливое знание. Я уже собирался открыть дверь, как она принялась распахиваться мне навстречу, да столь резко, что мне пришлось отскочить назад, точно в лужу.
- Извините, - буркнул мрачный санитар и придерживая дверь, выпустил на улицу еще двоих, выносивших носилки.
На них, покоилось тело, укрытое с головы до ног, простыней. Ветер тут же предпринял вероломную попытку сорвать ее, но потерпел неудачу – концы материи были надежно закреплены в петлях носилок. Простыня лишь плотно облепила лицо человека, что находился под ней. Я в полнейшем ступоре наблюдал, как этот тихий и печальный груз помещают в машину. И мне уже не нужны были мимолетные пояснения, что доносились до моих ушей, будто бы из другой вселенной.
«Молодая совсем»
«Да, жаль девку»
« Кожа да кости остались. В чем душа-то только держалась»
«Не удержалась вот»
       Это была она. Как и чувствовалось ей, прожила она с той нашей встречи, месяц с небольшим. Права ли была она в своем решении? Умирала больно и страшно, предпочтя дом, казенному хоспису.
       Я почувствовал рядом собой чье-то присутствие и обернулся. Это была довольно высокая девушка, в наспех накинутом на плечи, пальто. Глаза ее изливали ручейки слез и она поминутно, молча утирала их тыльной стороной ладони.
- Вы наверное ее подруга?
- Да. А вы по всей видимости – Илья.
- Как вы догадались?
- Она много про вас рассказывала. Она умела хорошо описывать людей. Игра у нас была даже: смотрим на прохожего и пытаемся по внешности, определить его характер, привычки, натуру. Ну, дурачились так. Но у нее всегда правдоподобно выходило.
- Я ее совсем мало знал.
- Она многим странной казалась. Все чего-то хотела от мира, но и взамен одарить стремилась. Непонятно так вела себя иногда. Я и то, временами путалась в ней. И боялась за нее. А как она дома заперлась, так и вовсе струсила за нее. Ну, что там с ней происходит, жива ли? Никого не впускала, даже меня и то, не всегда. Ссорились и мирились через дверь. Но я ее любила, как сестру любила. И … наверное она все правильно сделала. Для себя правильно, а это так трудно иногда.
- Когда не оглядываешься на других, и делаешь, то, что чувствуешь?
- Точно. У вас это так емко получилось. Я бы тут долго еще несла.
       Мы проводили взглядами отъезжавшую машину. С чавканьем преодолевая лужи, она вырулила со двора и скрылась за углом дома. Вот и все.
- Это ведь даже не я врачей вызвала.
- Кто же?
- Соседи. Запах пошел, так они и всполошились. Она с ними и не общалась никогда. Так, здрасьте-досвиланья и все. Вот вы к примеру интересуетесь своими соседями?
- Нет.
- Вот и я про то. Ну вообщем, вызвали они скорую, дверь взломали, а она… Говорят дня три, как умерла. А я то, как раз накануне звонила ей, потом закрутилась, ну и …
- Не корите себя. Что тут можно было изменить?
- Да я и сама понимаю, что напрасно грызу себя. Дело в том, что сама себе слово дала, быть с ней до последнего, глаза ей закрыть. Понимаете?
Я молча кивнул и собирался было распрощаться, как она внезапно остановила меня, буквально вцепившись в рукав.
- Постойте! Я совсем забыла! Она просила меня вам передать кое-что.
- Мне? Вы уверены?
- Вам, вам. Это там, в квартире, я знаю, где это лежит. Только…
- Что?
- Не ходите туда, хорошо? Я вам сама вынесу.
И она быстрым шагом скрылась в подъезде. Вернулась, неся плоскую, квадратную коробку, в какой обычно доставляют на дом пиццу. Пальто на девушке уже было застегнуто на все пуговицы, возвращаться назад она уже не собиралась.
- Вот. Лично в руки просила передать.
- Что там? – какой глупый вопрос, открой и узнаешь.
- Не знаю, - удивилась она, - Мне пора, на кладбище еще нужно съездить.
- Спасибо, - произнес я уже в удаляющуюся спину, - А… простите, как ее звали?
- Какая уже разница?
- Да, действительно.
       И я вновь остался один на один с ветром в котором ненавязчиво селились редкие пока, капли. Коробка была из обыкновенного картона, без рисунка и каких-либо обозначений. Отлепив кусочки скотча, что хлипко удерживали крышку, я наконец увидел содержимое. Это была самая обыкновенная, детская мозаика. Голубого пластика футляр, местами был потерт, виднелась трещинка. Это было послание из детства. Я отлично помню, как изредка, эта игрушка занимала мое воображение. Изредка – никогда мне не доставало терпения, усидчивости, просто сесть и собрать что-то из цветных деталек. Да, фаворитом моих развлечений, мозаика явно не числилась. Но теперь, по прошествии стольких лет, что-то сжало мое сердце и слабенькое эхо достигло слуха.
       И все же, заключительное послание в подобном воплощении, неслыханно встормошило меня. Вернулась суетливость движений, перехватило дыхание – все, как раньше, когда я бегом бежал к почтовому ящику. Сел на скамейку и даже не обратил внимания на ее влажность, просто плюхнулся и положил на колени голубой футляр. Я словно собирался выпустить на волю утомившегося ожиданием, джина. Вот сейчас, уже приоткрываю…
       Это был концентрат, квинтэссенция, вытяжка из того, чем я жил все это время. Густота, вязкость, почти материальность всех моих чувств и переживаний – отныне, это можно было осязать. Россыпь разноцветных ромбиков. На каждый, аккуратно приклеен кусочек фотографии. Много, наверное более сорока миниатюрных фрагментов. Беглым взглядом можно было определить, что навряд ли один подойдет к другому. Слишком разрозненно, если не сказать – разнородно.
       И еще, записка. Когда я развернул ее, капли дождя лениво плюхнулись на бумагу.
       « Жизнь, как мозаика. Что ни соберешь, все одно – КРАСИВО».
       Я стряхнул в крышку ромбики и не глядя взял один из них в замерзающие пальцы. На моих коленях лежала основа испещренная дырочками. В центр я воткнул первую деталь. Оставалось еще много и я никуда не спешил. Дуська забежала в открытую дверь подъезда и терпеливо уселась на нижней ступеньке. Все так же не глядя, я взял следующий фрагмент и поместил его вплотную к первому. Затем третий, четвертый… Дождь уже хлестал вовсю, а я сидел и собирал мозаику, не обращая внимания на холодную воду, что струилась по лицу, смешиваясь со слезами…


Сентябрь 2007