Ничто само себя не чтит

Три попытки вернуться, две попытки остаться...
Веня

Заснуть получилось только часам к пяти. Да и не уснуть, а только выпасть из этой реальности, провалиться в мутный, шевелящийся, плотно облегающий мрак. Этот даже и матовым не рябил, словно кома, литургический сон, временная смерть, так как она есть – эвтаназия – избавление от боли. Она провалилась в него сразу, как только он откатился в сторону, освободив от себя ее тело. Ей было ни хорошо, ни плохо, просто все равно. Только горько немного, что опять ошиблась. Хотела прогнать его, как если бы свою поганую ошибку, но не успела, сверзлась в комок мути. Он жестоко разбудил без спроса, трогал, пачкал, делал больно. Она попыталась уползти, но он еще не закончил. Спаслась в ванной, вскрыв вены и подставив их под кипящие, жалом бьющие струи. Какой прок от этой пустоты, нигде нет спасенья, ни в чем нет даже иллюзии свободы. Каждый одинок, и как крыса с тонущего корабля, шарахается, как только появляется хоть кто-то, смеющий посягнуть на его душу. Каждый сам строит себе тюрьму, но никто не может жить без любви, все чахнут, загибаются, скатываются в выгребную яму. Вот и она, шлюха шлюхой, ошибка за ошибкой, а все от непереносимого страха, что нет никого на свете, кто бы поцеловал глаза, погладил щеку, тронул душу. Успокоил, приласкал. Кидалась на стены, выла, выворачиваясь на изнанку, ломала ногти о мокрый плесневелый кафель, заливая собой стены. Вода хлестала мутной кровью, смыв захлебывался, харкая пузырящейся отравой, ее грязным поизношенным нутром. Какую дрянь она вчера только не попробовала, и вроде смеялась, и курила дурь и трахалась, а все с привкусом рвоты, до тошноты и спазмов утаптывала себя, утрамбовывала в дерьмо. Ей бы свободы хоть глоток, ее бы в ад, чтоб знать, за что она тут поганит мир своим присутствием… За какие такие ошибки?!!! Или она появилась тут для боли? Где ее куран, где бродит ее свет, куда схоронилась трусливая правда… Бесполезная. Она правильно полоснула, так как боялась сдохнуть, не вызнав эти ответы, иначе как бы она отчитывалась, когда стребуют… Не вдоль, а поперек… Все кончилось, и она закричала, горестный вопль новой жизни… Жалкий, хриплый блюз только что расправившихся легких, испугавший ее саму… Рванулись струны душа, и она зарыдала от страха перед новым звуком, исторгнутым ею… Есть множество причин удерживающие людей от приближения друг к другу: стыдливость, страх вмешательства, равнодушие, физическое отвращение, в конце концов. Но есть и противоположный поток, влекущий, притягивающий. Где граница? Что пересилит? Каждый огораживается своей собственной клеткой, кто с наслаждением, кто, обессиливая, пытаясь выгнуть прутья. Лично вот она пыталась открыть свое личное пространство для одних, выставляя других, кто туда рвался грубо, против ее пассивной воли… До панического ужаса боялась одиночества, но оказалась одиночкой по натуре, а кто боролся с собой, знает, как тщетны все эти жалкие попытки сломать себя. Как беспробудно глупо и тщетно то, что она творила над собой последнее время… Все что угодно, только бы не одной… Боялась мыслей, боялась себя, несчастный комок плоти с развороченными мозгами и огромной, не вмещающейся в оболочку душой. Пусть даже неудобства, боль, страдания, но лишь бы публично, на людях… Ужасно… Самые тяжкие обиды из-за того и происходят, что даже самые близкие по-разному проводят внешние и внутренние радиусы своей личности…

Кровь текла широкой струей, растравленная горячей водой, а она стояла, заслушавшись себя. Пульсация, вибрация, гудение во всем теле. Дрожь. Буквально осязала, как накатывает и откатывает тошнотворное чувство глухого отчаяния, как прибой во время прилива, бьет в грудь, подламывает ноги, рвет солнечное сплетение… Еле заставила себя повернуть ручку смесителя… В тело ударил лед. Сзади прижался, обхватил, вдавил пальцы в раны, рванул на себя, по-звериному выщерился, прожег взглядом, ненавистный!

- Больно?! Страдаешь?! Не хочешь? Всему вас надо учить… Вот так правильно вены режут, - рванул когтями на себя, вспарывая до локтей пергаментную кожу… Хорошо… Тихо, страшно усмехнулся, подхватил сзади, прижав к стене, и все по новой, боль, отвращение, боль… Ложки нет, есть только нож, Нео… А она так и не нашла свой шип, да и голоса у нее нет, только хриплый визг от беспрерывного, многодневного курения…. Не нашлось ей места в терновом кусте, он и так до отказа забит страждущими… Он все смотрел прямо и остро в зрачки, прощупывая мозг до затылка, покачивая головой, эка дела творятся в тебе, деточка… Последние моменты отпечатались плохо, только еле заметные оттиски: ворочанье, жалкий вопль, рвущееся наружу нутро и стремящееся сжаться в комок, ставшее аморфным тело… Сжал руки, высасывая последние капли. Гулко и по сиротливому пусто бухнуло сердце и отчетливо остановилось, подведя черту. Безо всякой жалости. А потом вот, снова кома…

Смерть не стоит жизни. Проснулась медленно, казалось, что еще жива, а рядом никого, а может и присутствовал кто-то незримый… Только небо, слишком яркое и размытое, и закат сусальным золотом размазан по горизонту, самолет, словно механический дельфин, ныряет из облака в облако цвета фламинго, а она лежит обнаженная, свободно и тяжело распростертая, чувствуя под спиной плавные перекаты водянистой, скользкой прохлады… Дурой она все-таки была, давно надо было кончать с этой конторой… А мир внизу плескался океанами лесов, холмов и воды, накатывали и откатывали волны городов, словно ропотливый прибой во время прилива… А над ней лишь пронзительная лазурь… Все не так… Ее Я вывернуто на изнанку, а аморфная оболочка, поджав щупальца, скрылась где-то глубоко внутри, упиваясь своей защищенностью… Вот что надо было, немного постараться, вывернуться, вырваться наружу, чтобы наступила не-боль. Она осознала вдруг, что ее глаза закрыты, а грудь изредка подрагивает, но не опускается и поднимается, а внутри не пульсирует упруго кровь. И внезапно она познала абсолютное одиночество, окончательно оборванные нити, некогда соединявшие с другими людьми, безвольно, сиротливо ниспадали из ее души. Блаженство сменилось еще более беспощадной болью. Нет, не так. Просто она достигла вершины блаженства, на которой была нестерпимая боль. И как только она свершила отчаянную попытку открыть глаза, ее душу безжалостно дернули вниз и внутрь. И было это вворачивание одновременно и мучительным страданием и сладостным наслаждением, и не было между ними границы, они были одним целым, бьющимся острыми углами в каждой ее вопящей клеточке. А Я, охваченное паническим страхом, все также стремилось вернуться в свое насиженное место, оно причиняло страдание, жестоко ворочаясь внутри. И как только оно задело какую-то, одному ему ведомую, грань, будто лопнула тонкая, прочная пленка… она все познала вновь: сердце глухо ударило о грудную клетку, легкие резко расправились, всасывая внезапно колючий воздух, раздирая носоглотку. В глаза ударил невыносимо-яркий свет, и одновременно с этим налетел шквал звуков и запахов.
- С приземлением… - оглушило шепотом бледное темноглазое лицо и улыбнулось, утираясь кровью…
- Там Ад… - она будто впервые, с трудом, разлепила склеившиеся губы.
- Просто еще не пришло твое время… Всему свое время…


Наверно, Ад для самоубийц и заключается в том, что они подходят к назначенному пункту слишком рано