Оптимус Прайм повержен

То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности.
А.Н. Толстой «Хождение по мукам»

       
       Подвальное помещение, заполненное табачным дымом и хитроумными звуками: шорохи, пощелкивание и монотонный долбящий гул. Три ступеньки вниз и привычная действительность городской жизни умирает под упругими ударами музыки. Тесно, не весело. Ржавые подтеки на сводчатом потолке. Трещины – корневища больных деревьев, шумящих пыльной листвой где-то наверху, в квартирах старушек. Проросшие в подвал корни фикусов и лимонов, принадлежащих затхлому быту, питаются никотином и свежестью артистической жизни.
       Некогда здесь ютилось нищее семейство, затем подвал превратился в одну из многочисленных «чайных», где, провонявшие овчиной извозчики подкрепляли богатырское здоровье сивухой и спитым чаем. Сюда входили с поклоном, как в храм, ища спасения от лютой стужи. Какой-нибудь Терешка или Степан, просиживая четвертый час на морозе перед рестораном, грезил табачным угаром, запахом яичницы и жаренного на сале лука. Получив на водку, мчал сюда из последних сил, чтобы стряхнуть с бороды сосульки, сбросить заиндевевший тулуп в преющую овчинную гору, и, встретив земляка, взять штоф: забыться, уснуть вповалку в соседней комнатушке.
       На пороге один из посетителей. Лица не разглядеть: клетчатый шарф, очки в толстой оправе, огромные наушники. Стряхнул снег с сумки, сдвинул наушники на шею, провел ладонью по узкой бородке и сразу же направился к барной стойке. У стойки оглянулся и поприветствовал всех, находившихся в небольшом зале.
- Привет.
- Привет.
- Что тут сегодня?
- Ну, пока люди подтягиваются. Потом будет презентация видеоарта.
- Видеоарта? Ну, славно, хорошо, что не стихи. А играть кто будет?
- Стихи вчера читали. Поиграть человек придет из Москвы. Он, вроде, «минимал» играет.
- Понятно. Налей пива, пожалуйста.
       Взяв бокал, молодой человек присоединился к остальным посетителям.
       
       У стойки курят две девушки, изредка обмениваясь фразами с барменом. На одной огромные зеленые бусы и пиджак с плечиками, на другой не менее колоритные резиновые сапоги в крупную розовую горошину. За дальним столиком бородатые молодые люди созерцают шахматную доску, где за недостатком фигур, ведут сражение немыслимые предметы: пробки от шампанского и фигурки из шоколадных яиц. Справа от них, юноша и девушка молча цедят пиво, пытаясь развлечь себя осмыслением музыки. Девушка часто заглядывает в ноутбук угрюмого иностранца. На мониторе с тошнотворной частотой мелькают виды города. Напротив иностранца рыжеволосая женщина, явно его спутница, раскручивает огромный объектив, который в свою очередь, всерьез волнует развалившегося в кресле у холодильника юношу, отвлекшегося от своего не менее увесистого фотоаппарата. Были еще посетители. Группы: по три, четыре человека. Девушка и молодые люди, девушки, молодые люди. Все о чем-то говорили, но нельзя было разобрать о чем… Кажется, разговор не очень развлекает посетителей и все находятся в каком то оцепенении. Все курят. Изредка поглядывают друг на друга, так как знакомы между собой. И все были здесь позавчера, и поза-позавчера и еще, возможно, заскочат завтра: на концерт приятеля.
       Лишь Женя казался случайным посетителем. Он бывал здесь и раньше, но что-то не позволяло ему превратиться в органичную часть интерьера артистического кафе. Я познакомился с ним около четырех месяцев назад. Сейчас, наблюдая его из своего угла, я лишь отчасти догадываюсь о причине, заставившей его появиться здесь. Он очень высокий, хорошо сложен, у него крупные кисти рук. Зачем он не сел в кресло, а выбрал эту неудобную интерпретацию табуретки Алвара Алто? Вот: не знает, куда ему деть ноги, нервно дергает коленом. Бабушка сказала бы «черта качает». На ногах какие-то старомодные белые кроссовки – это не олд скул, а то, что по какому-то недоразумению называют «классическими» кроссовками. Да они огромны! Правильно делает, что пытается упрятать их как можно дальше под табурет. Что в нем не так? Бородки нет? Да, слава богу, что нет! Нормальный такой парень, в свитере шерстяном, в кроссовках, стрижка аккуратная – без челки. Вот пивка зашел зацепить. Вот… Вот тут беда…
       Я ставлю свой стакан на его столик.
- Здорово Женя! Ты чего такой невеселый?
- Да… Что-то скучно. Не знаешь, что здесь сегодня будет?
- Видеоарт.
- А… А где-нибудь есть, что поинтереснее?
- Ну, я отсюда в другое место пойду, но тебе там вряд ли понравится. А ты чего один то?
       Женя, кажется, рад возможности поговорить, но говорить нам с ним не о чем. Какое забавное у него лицо…Губы крупные, сросшиеся темные брови, а волосы какие-то блеклые… «Русые», то есть бесцветные. Достает сигарету, закуривает. Правильно! А что еще делать? О чем бы мне его спросить? Чем я могу помочь ему? Крутит пивной бокал. Что-то не так…
       

       В ту летнюю ночь, когда я познакомился с Женей, мы были настолько утомлены вином и друг другом, что любое новое лицо превращалось в интереснейшее приключение. Его притащил с собой кто-то из ребят: со встречи одноклассников. Женю отрекомендовали как «ваще лучшего друга детства», после чего, интерес к нему надолго исчез. Ночь была очень душной. Мы долго не находили себе места и бродили по пыльному городу: мечтали уехать, звонили кому-то, с кем-то пересекались, искали какой-то диковинный банкомат, чтобы обналичить чью-то скромную зарплату без комиссии. Затем долго готовили нехитрую еду на чьей-то неуютной кухне и долго спорили, выбирая фильм, который поможет скоротать время. Он молча следовал за нами. Добродушно посмеивался над чем-то своим, смеялся с нами, не понимая над чем. Пил пиво, а не вино, и почему-то отказался от гашиша. Освежиться вместе с нами в гранитной чаше фонтана он тоже отказался, так как не захотел мочить обувь. Под утро он казался сердитым и уставшим; часто заглядывал в мобильный телефон.
       Именно тогда, отчаявшись получить что-либо от восемьдесят пятой ночи лета, проводимого в городе, я прикоснулся к этому человеку. Всю ночь Женя, пытаясь завязать знакомство, безрезультатно пытался выяснить у нас «кточемзанимается»? Кто-то этим летом был фотографом, кто-то поступал, кто-то защищал диплом, кого-то отчислили, кто-то уезжал навсегда, а кто-то работал, но говорил об этом крайне неохотно – ответить было нечего. Неожиданно для самого себя, я пристально вгляделся в этого чужого одноклассника, который мог бы быть и моим одноклассником. Такой не похожий на нас, такой далекий, но такой родной… Как будто мы вместе с ним после уроков самозабвенно играли в «танчики» и делили на двоих кока-кольную жеву. Но как же так получилось? Как же я мог так одичать, что мы забыли это? Где был он все эти годы? Чем занимался? Почему он совсем не такой как я? И вдруг, все летние друзья, окружавшие нас, померкли…
       У Жени была жена, был ребенок, а работал он водителем грузовика «Камаз». Когда выяснилось, что грузовик красного цвета, всеобщему восторгу не было предела. Женю тут же окрестили Оптимусом Праймом и затискали, а он, в свою очередь, конфузился и глупо улыбался. На меня, помню, нашло какое-то дурацкое элегическое настроение; может из-за вина, а может потому, что я никогда не встречал водителя «Камаза». Последовало продолжительное обсуждение трансформеров. Как и следовало ожидать, Жене нравился Оптимус, мне тоже, но больше я любил Шестизарядника. Я просто не отходил от Жени, надоедая бесконечными расспросами о том, какие у него на работе друзья, висят ли в салоне его грузовика выцветшие фотографии пышногрудых красоток, какую музыку он слушает на работе и какая у него жена.
       Во время длительного восхождения по лестнице обшарпанного доходного дома, сидя на полу в захламленной журналами, шмотками и мягкими игрушками комнате, ковыряя пластиковой вилкой вегетарианские полуфабрикаты, я ловил себя на том, что мне безумно хочется оставить своих веселых товарищей и погрузиться в суровую жизнь Оптимуса Прайма. Хотелось в одиночку поставить запаску на заснеженной трассе и после этого проехаться на маршрутке от станции метро «Проспект Ветеранов», с мыслью о том, что уже через пятнадцать минут я окажусь дома. Хотелось двухкомнатную квартиру в доме-корабле, и чтобы в вонючем лифте непременно было бы написано «Психея». Хотелось дверь, обитую дерматином, за которой приветливо пахло бы тушеной с чесноком курицей. Хотелось гармоничного сосуществования IKEA с лакированной мебелью из ГДР. В ванной хотелось белорусского кафеля «под мрамор» и батареи флакончиков косметических средств, хранящих родные запахи жены. Жены… Про жену следовало расспросить у Жени, потому что желать этого я откровенно побаивался…
- Женя! А расскажи про жену! Красивая?
- Ну, да…
- Блондинка? – почему-то представлялась именно блондинка.
- Ну, нет… Рыжеватая вроде, но она волосы красит.
Кажется, с блондинкой я угадал. Речь шла о вульгарном соломенном оттенке, какой я себе и представлял.
- Ну, а как вы познакомились?
- Она в магазине работала, где мы с ребятами всегда пиво брали. Как-то дубак был, ну мы и зависли у нее в магазе. Там еще человечек знакомый охранником работал. Ну и разговорились как-то…
- И что?!!!
- Часто заходить стал, телефонами поменялись.
       Женя неохотно рассказывал о жене и прервал этот допрос, отправившись на лестницу, где долго курил и с кем-то разговаривал по телефону. Было около пяти утра, но сон казался незаслуженной роскошью. Нужно было более основательно утомить себя. Когда он вернулся, я вновь обратился к нему с каким то идиотским вопросом. Кажется, я спросил, любит ли его сын комиксы. Но Женя не ответил. Он молча смотрел, как гаснет дисплей его мобильного телефона. В противном голубоватом свете его брови казались еще более густыми и черными. Какое то время мы вслушиваясь в перестрелку робота-полицейского с бандитами Детройта – наши товарищи смотрели фильм в соседней комнате. Женя взял со столика начатую коробку вина и предложил переместиться на кухню.
- Понимаешь… До свадьбы она была совсем другой. А когда забеременела… И все это как то сразу навалилось…
- Да Женя!!! Все хорошо будет! Как бы я хотел тоже уметь что-то, как ты. У тебя жена и ребенок, работа есть – это же так здорово!
- Успеешь еще… Сначала любовь там, и все дела, а потом начинаются заморочки всякие. С друзьями нормально не посидеть. Ты вот можешь сутками где захочешь зависать… Вот сейчас она трубку не берет, но знает, что победила. Карточка, на которую моя зарплата приходит, у нее. Постоянно мне по мозгам ездит: надо то, надо это; почему ты до сих пор не перевелся в другую контору? Я то еще леваком неплохо прирабатываю, но жизни все равно нет.
- А ребенок?
- Что ребенок? Не… Никиту я люблю…Больше, чем ее люблю… Но она с ним так носиться – смотреть противно. Я как-то пошел с ним гулять надолго, так она дома такое устроила!
Женя говорил все больше и больше, становился раздражительным. Я испуганно искал выход из этого неприятного диалога.
- А, знаешь… Это, честно говоря, и не мой ребенок…
Стрельба в соседней комнате неожиданно прервалась взрывом хохота и аплодисментов. Наверняка прозвучала долгожданная фраза: «Для друзей я Мерфи. Для вас – робот-полицейский». Перед глазами проплыл пронзительный образ – мертвенно бледное, неподвижное лицо, обрамленное искореженными доспехами.
- Ну… Ну, Женя ты же все правильно сделал и тебе нужно бы вернуться к этому ребенку. Я… Я не знаю, чем тебе помочь. Никогда с подобным не сталкивался… Ты – Оптимус Прайм.
- Давай прогуляемся… Метро уже открылось… Душно здесь.
       Женя записал номер моего телефона и к всеобщему неудовольствию присоединился к нам в следующие же выходные. Он провел с нам три дня – с пятницы по понедельник, после чего все окончательно свыклись с ним и стали дружелюбнее. Затем Женя начал присоединяться к нам и в середине недели, разделяя все сомнительные развлечения городской молодежи. Старался живо интересоваться тем же, чем и мы: просил «че послушать-посмотреть», заказал рубашку с принтом, изображавшим Оптимуса Прайма. Поначалу я досадливо отмахивался от его познавательного энтузиазма, а затем отписал ему львиную долю своих компакт-дисков, которые с упоением слушал в нелегкие годы пубертата. Через несколько дней он с недоумением на лице вернул их, не обнаружив той жизнеутверждающей музыки, которая звучала этим летом во всех, посещаемых нами кабаках. Кто-то еще попытался подкинуть ему пластинок, но набор исполнителей оказался практически идентичным моей подборке.
       Мне очень не нравилось то, что Женя всегда заказывал пиво к водке. Мы действительно пытались подружиться, но Женя бодро опрокидывал стопку за стопкой, после чего принимался цедить пиво. Я выпивал стопку двумя глотками и делил ломтик лимона на две половины. Зато Женю все больше начинали ценить как собутыльника, но своим он еще не стал. Постепенно отросли волосы, в наушниках зашуршало техно, а на плече появилась сумка, в которой томился новый роман английского писателя, заложенный флаером «Stereoleto» на двадцать пятой странице. Что-то было не так. И дело не в том, что Женя не увлекался фотографией и не посещал лекции по искусству ХХ века. Тут все было намного серьезнее. Иногда он пытался поделиться с нами чем-то своим: звал играть в бильярд или предлагал «махнуть на шашлыки», но и это пол беды, это даже забавляло унылых зануд-вегетарианцев.
       Стояло лето. Было душно и все изнывали от желания забыться, разбиться или же, на худой конец, просто развлечься. Никто не мог прочесть скорбную морщину в густых бровях Жени. Я больше никогда не возвращался к разговору о его жене. Постепенно он откололся от нас, познакомившись в клубе с какими-то ребятами, с которыми мы не очень дружили. Я часто встречал его в выходные на танцполе. Он с преувеличенной радостью бросался мне на шею, восторженно тряс меня за плечи и умолял вслушаться в бас, звучащего трека. Определенно: Женя попал в дурную компанию, но его воспитание никому из нас не показалось увлекательным.

- Что-то я тебя давно не встречал.
- Да я как-то не тусуюсь больше.
- Хм… А чего сюда-то зашел?
- Так… По старой памяти, пивка пропустить. А может, коньяку?
Отказываться, думаю, не следует… Тяжко с ним беседовать, но нужно, нужно удостовериться, что все в порядке. Почему мне так хочется, чтобы он был с женой, с ребенком. Кто я вообще такой, чтобы думать, что для него лучше… Но пожалуйста, пускай это будет так…
       В зале установили экран, по которому тут же заплясали, как и следовало ожидать, пиксельные уродцы самых ядовитых цветов. Пока Женя ходил за выпивкой, я успел вдоволь налюбоваться ожившими иконами Уорхола, зацикленными физиономиями зомби, нарезками из фильмов 30-х и так далее.
Какое то время мы пялились на экран. Женя курил. Вдруг его лицо просияло улыбкой – узнал вампира Носферату: тут же выпили за наше ушедшее лето. И тут же еще одну за Оптимуса Прайма.
- А ты все там же работаешь?
- Так куда денешься! Только у меня теперь не «Камаз», а «Мерин». ***вый, честно говоря, грузовик.
- Понятно… Красный хоть?
- А то!
На экране появляются документальные кадры с какими-то вьетконговцами, отрабатывающими штыковую атаку. Искореженные гневом лица прекрасно сочетаются с зубодробительным хардкором, который не переваривают колонки кафе. Ролик подзатянулся и мы выпили еще.
- Расскажи же… Куда ты от нас делся? Ты до сих пор общаешься с этим твоим одноклассником?
- Да даже вспоминать не хочу. Ты, наверное, сам представляешь, какого это подвисать на дисках.
- Вообще то я даже не пробовал никогда.
- И не надо…
Я насторожился… Слишком не хотелось выслушать еще одну элегию бывалого парня.
- Ну ты, надеюсь, больше ни-ни… И не бухаешь по-черному?
- Нет. Работаю.
- Это славно. А как женаребенок?
Сам смутился тому, что спросил про женаребенка, но Женя невозмутимо налил еще и мы выпили.
- Слушай, я тебе расскажу… Мы же друзья с тобой, ты только не смейся…
Странно, как быстро его унесло… Но до чего же любопытно… Я приготовился вслушаться в шум водопада убогих бытовых рефлексий.
- Понимаешь, я ей изменил…
Ну, немного не угадал… Но, этого следовало ожидать от парня, пристрастившегося к электро-хаусу. Кажется, он прочел досаду на моем лице.
- Да нет… Ты не то подумал… Все то время, что я был с вами, и потом, на этих наркоманских дискотеках мне было не по себе… Просто я так сильно любил ее, что понимал – так нельзя… И специально от нее уходил всегда… Она сама даже не раз говорила, чтобы я так сильно ее не любил. Запрещала, понимаешь? У меня с ней не очень как-то сложилось… Она дома весь день, но как будто не замечает меня, а только с ребенком возится. К маме все время уехать норовила, а я один оставался и места себе не находил… Сначала по-хорошему хотел, а потом срываться на нее стал, а она еще холоднее… И едва ли совсем не перестала разговаривать со мной: мама, подружки, маникюрщицей устроилась в салоне на первом этаже…
- Но ты же не мог уйти? Вы так долго мучили друг друга… – я долго думал, что бы сказать…
- А с вами славно было, но… Все время же думаешь… о том, что сейчас без тебя дома происходит… ты может быть нужен, а тебя нет рядом… Я от вас бегом мчался домой, но ее мое отсутствие мало волновало. Это вообще меня вымораживало, и я уже не знал, как ее зацепить, а только больше любил. А она вообще меня презирать стала. Что ей не скажешь –она наизнанку выворачивает и ты оказываешься полным дебилом… Один раз, когда я уже плотно колбасил, она позвонила в два ночи, попросила лекарство ребенку принести. Я тут же на мосты подорвался и объебошенный домой заявился… Это вообще аут был, когда я ей в любви клялся.
       Женя улыбается, как будто припоминает умилительную подробность минувшей любви. Я тоже пытаюсь улыбнуться, представив ситуацию, но он продолжает… И я вновь ищу глазами спасительную точку на его переносице. Делаю вид, что смотрю в глаза… Скорее бы это закончилось… Благо этот разговор никто кроме меня не слышит. Я готов разрыдаться от досады за Женю, но одновременно мне ужасно неловко. Как будто я смотрю «Поле Чудес», переживая за игрока-дедушку, который решил порадовать Якубовича гротескной поделкой своего внука.
- А потом вообще все переломилось. И непонятно: что не так? И ладно бы у нее был кто-то… Не. Она сдавать стала, вянуть. За собой перестала следить – корни отросли черные, как у школьницы… Сидит и смотрит в одну точку, а мне от этого еще больнее. Не дозовешься. Разве с Никитой только пару человеческих слов скажет. Ну, я вижу, что только хуже делаю, гундосю постоянно ей по ушам, короче, полным дураком себя почувствовал. Еще чаще к вам стал вписываться, потом вот танцы эти пошли дикие.
       Еще одна неловкая пауза. У меня стучит в висках и скоро, наверняка, начнет болеть голова. Очень некстати раздаются аплодисменты, адресованные скромным видеохудожникам, и очень некстати кто-то заказал гренки с чесноком – дышать в зале практически нечем. Ломит череп и глазные яблоки пульсируют, как обнаженное сердце. У коньяка очень приятный цвет, но вот эта стопка совершенно лишняя. Поздно оглядываться. Женя прикуривает, а меня ожидает пуант новеллы, главное, чтобы не элегия…
- Так противно все стало… Не мог уже людей этих видеть, тупить с ними целыми днями, пока они диски мутят, а наутро алкашкой давиться и нытье их гнусное слушать. Пришел как-то в клуб с ними, но меня что-то долго не накрывало. Вообще как-то впервые осмотрелся и ужаснулся: девочки какие-то объебошенные туда-сюда бегают, у стойки друзья с приветливыми разговорами, а дело-то тут не в дружбе, а в говне этом. Короче, ад… Ну, я и свалил. Просто вышел и пошел ночью по центру – решил пешком домой пойти. Я на Петроградке был – дома красивые, старые, помнишь, мы там как-то даже вместе гуляли. Дождик, помню, небольшой был, но все это как-то радовало. Освежился немного, и понял, что дома-то меня ничего хорошего не ожидает, а впереди три дня выходных. Но ясно было, что в кабаки эти уже нельзя возвращаться. Так шел, думал. Когда мост переходил, дождь хлынул, и холодно стало. Промок, но все равно шел и, знаешь, все лучше и лучше себя чувствовал.
       Вышел на Невский и хотел уже вас поискать, ну, там где мы обычно тусовались, но дальше пошел. Как будто все так и должно было произойти. Эта встреча странная… Где то у Московского вокзала нырнул в арку, чтобы спокойно покурить и переждать совсем уже зверский ливень. А там девушка стоит. Я у нее прикурить попросил. Просто так из озорства: посмотреть хорошенькая ли она. Оказалось, что да. Действительно хорошенькая, только одета стремно: сапоги нелепые на каблуках, юбка узкая, а главное – мокрая розовая майка, как в клипах к телу прилегает. Но это все фигня. Мне лицо очень понравилось. Конечно, у нее тушь от дождя потекла, губы блеском намазаны и, разумеется, она брюнетка. Но что-то очень приятное в лице было, может быть губы полные, может глаза. Прямо залюбовался, а она пальцы зажигалкой обожгла. Я спросил ерунду какую-то, не страшно ли ей в таком жутком месте ночью. И она так посмотрела на меня, с жалостью что ли, как на уродливого ребенка. Потом взяла за руку и повела в глубь дворов. Ну, тут я уже догадался, в чем дело, расстроился даже, что девушка такая милая занимается этим. На трассе то я частенько видел проституток, но те вообще еле живые от героина, а про нее, я и не подумал бы… Просто так, молча пошел за ней. И мыслей о любви, о том, что я что-то скверное делаю не было. Помню, думал, что в жизни не видел таких дворов. Узкие и глубокие, а вверх посмотришь, вообще не по себе становится. Много-много окон самых разных, почти везде желтый свет горит и кухни убогие видны, лестничные площадки. Помню, что ладонь у нее была холодной и запах духов помню. Она привела меня в квартиру на самом последнем этаже.
       Старый лифт с железной дверью так медленно полз и мне было очень неловко с ней наедине. Она молчала, а в какой-т момент начала гладить мои плечи. Наверное, догадалась, что я ужасно смущаюсь. И мне это понравилось: так мило с ее стороны. Вот тогда мне и показалось, что я влюбился. И меньше всего хотелось думать о том, что она проститутка.

       И меньше всего на свете хотелось переспать с ней. Уже наверху, в ее квартире, я понял, что замерз и смертельно устал. Она стянула с меня мокрую рубашку и принесла полотенце. Долго простоял под душем: не хотел выходить, не знал как сказать ей, что я не хочу… Не то, что не хочу, просто не могу… Мне с трудом удалось вызвать эрекцию, чтобы проверить в порядке ли я вообще. И еще… Только не смейся. Меня ужасно расстроила занавеска в ванной комнате. Такая же как дома - с дельфинами и ракушками. Я решил заплатить, сколько там следует, и поехать домой.
       Оделся, прошел к ней в комнату. Вижу: она сидит на большой такой деревянной кровати. В комнате вообще мебель вся старая и громоздкая, обои темные с золотом. Короче не совок, а как Х1Х век что ли. Ты, в общем, понимаешь…
       Я рядом с ней присел, не решаясь сказать, что ухожу, стал комнату рассматривать. А она протянула мне свою чашку с чаем. Это тоже очень понравилось; чай вкусный с какими-то цветочными добавками. Мы еще какое-то время посидели молча, потом она закурила и передала мне сигарету. Тогда я отважился взглянуть на нее. Выглядела теперь совсем по-другому. Может из-за света, а может потому, что сняла косметику. На ней был только халат, до которого я невольно дотронулся и убедился, что он действительно очень мягкий. Тут началось то, чего я боялся, но все же ожидал с каким-то мучительным любопытством: она откинулась на спину и потянула воротник рубашки, увлекая меня за собой.
- Женя! Ты действительно собираешься рассказать мне подробности?
- Да послушай же! Ничего не было… Точнее было, но это совсем другое… Она так целовала меня, никто так никогда не целовал… Голова очень сильно кружилась и тела не чувствовал. И я сдался, сдался, понимаешь? Так больно стало и досадно оттого, что мне так хорошо с ней, что она так ласкова ко мне… Сильно расстроился: ведь в тот самый момент на всем свете у меня не нашлось бы более близкого и любимого человека, чем эта безымянная проститутка… Кажется, это и называется «влюбился»… Стало так невыносимо… муторно стало… Нет, так тоже нельзя сказать. Разумеется, секса у нас никакого не было… Я отстранил ее и долго вглядывался в лицо, а она, казалось, понимала все, что со мной происходит… Тихо так улыбалась и тоже смотрела на меня, иногда гладила волосы, снова целовала, а я принимал все это чувствуя, что вот-вот разобьюсь… Что я уже никогда не буду прежним.
       От каждого ее прикосновения по телу пробегал будто разряд или судорога. И от этого я еще мучительнее осознавал то, что жена не любит меня и я уже никогда не буду с ней. Почувствовал, что уже слезы душить начинают, постарался взять себя в руки, но скорее наоборот получилось. Обнял ее, и положил свою голову к ней на грудь. Я сделал то, что мечтал сделать очень давно: успокоился и заснул. Именно так, в объятиях…
       
       Женя берет в руки зажигалку и начинает постукивать по столу, отбивая четыре четверти. Похоже, что он сам не рад своей откровенности.
- Ну а дальше? Где она сейчас Женя? С кем ты?
- Нет… Не знаю, где она… Я утром ушел… Оставил денег, сколько с собой было, и домой ушел.
- И теперь???
- И теперь я домой поеду. Заболтался с тобой. Ты извини, что…
- Скучаешь по той девушке? Поэтому рассказал?
- Да…
- А найти не пробовал ее?
- Найти? Нет. Зачем?
- А что же жена? Вам плохо вместе?
- Жена просила что-нибудь в прокате взять посмотреть. Побегу, пока не закрылся. Теперь все иначе: я другой, она другая… Как-то все равно уже… Ты звони, если что… Может и увидимся еще…
- Конечно Женя! Давай! Удачи!
       Входит девушка. У нее от мороза горят щечки, капельки блестят на волосах и длинных ресницах, а плечи все белые от снега, как будто на них накинут платок. Но это лишь минутное впечатление. Она бывает здесь ежедневно, поэтому бусинки в ее волосах и румянец мгновенно тают в табачном дыму.
       Она приветствует всех, в том числе и меня с Женей и проходит к дивану в дальнем углу зала. Женя торопливо пожимает мою вялую руку, что заставляет отвлечься от пульсирующей мигрени. Одним прыжком он преодолевает три ступени, ведущие на улицу, и я вновь остаюсь один.
       Нерешительно разглядываю графинчик: в хрустальной пробке преломляется свет софита. Еще не пустой! Оглядываюсь: видеоарт закончился, иностранцы ушли, девицы у стойки значительно повеселели, за пультом седовласый DJ с орлиным носом занят своим нехитрым делом. Вслушиваюсь, да это действительно минимал…
       Я ищу глазами девушку, которая недавно вошла. Точнее ее незачем искать. Я знаю, где она, но не решаюсь посмотреть туда. Кажется, повесили новые фотографии – до этого вроде живопись была, или даже расписанные деки скейтбордов? Ознакомлюсь с флаером фестиваля финских короткометражек и, пожалуй, добью графинчик.
       Я не решаюсь посмотреть в ее сторону, потому, что мы знакомы. Я бы даже сказал «до боли знакомы», а вот она бы так не сказала… Сентиментальная элегия, полная бытовых мелочей – вульгарное свидетельство вырождения способности чувствовать, то, что я так боялся услышать от Жени, вот-вот польется из меня самого…
       Я поворачиваю голову в ее сторону и вижу:
       последние дни унылого лета, проводимого в городе. Уже не так душно. Все больше ветер и дожди. Когда светит солнце, вокруг ее зрачков проявляются медовые паутинки, но происходит это все реже и реже. Она вернулась с моря и очень неспокойна. Лихорадочно цепляется за вязкий приторный портвейн, рвется к свинцовому заливу и рассказывает нам о невиданных закатах.
       мы покидаем товарищей и мчимся по ночному городу к гранитной набережной местного моря, где ее ожидает разочарование. Вдалеке виднеются огни электростанции. Мне нравится. Ей – нет.
       на другой день электричкой в Выборг, а может Зеленогорск. Идем по холодному песку, затянутому плесенью водорослей, прячемся от дождя под соснами.
       обувь постоянно мокрая, мы постоянно пьяные и постоянно одни.
       она смотрит на волны, а я все время смотрю на нее. Кажется, у нее начали виться волосы.
       холодно. На песке лежит растерзанная чайка. Она отворачивается, я обнимаю ее.
       купаюсь в ливень: пришлось далеко уйти от берега, но воды только по пояс. Ложусь на спину, пытаюсь разглядеть крупные капли, падающие мне на лицо.
       долго не могу согреться в ее объятиях: у нее холодные руки и коленки в синяках такого же цвета, как залив.
       Затем вернулся еще кто-то и еще кто-то, открылся новый кабак, открылись двери университетов. И есть что вспомнить и рассказать, засыпая на огромном диване впятером.
       но она больше ничего не рассказывает мне, и я все чаще скучаю, набирая длинные смс в ожидании ее появления.

       Она сняла сапоги и забилась в угол дивана. Сидит, обняв колени. Выглядит очень уютно, но вот вид у нее утомленный: круги под глазами и взгляд такой печальный.
       Я давно уже стараюсь не смотреть в ее сторону. Но куда денешься… Сегодня уже глубокая зима и я другой, и она другая. И все, что происходило с ней там, на море, и после ее возвращения, и то, что происходит здесь и сейчас – это все не о нас, это все у нее внутри и мне не следует ломиться туда.
       
Не нужно было влюбляться в нее:
- Прости… Я не хотел…
- Прости! Я не хотела.
И никаких больше паутинок в глазах и улыбка виноватая, но чуть теплая, и объятия как в последний раз на перроне и лица, лица, лица вокруг нас под монотонный гул техно. Смс, улетающие в пустоту и гаснущий экран телефона с судьбоносным предложением: «Удалить номер из записной книжки?». Есть варианты: «Нет?», «ДА!».

       Мы так давно не общались. Я могу позволить себе подойти к ней здесь и сейчас. Не нужно было так резко вставать со стула: почти ничего не вижу. Она улыбается мне. Вроде приветливо, но как-то отрешенно. Тут дело во взгляде. Кладу голову к ней на колени и закрываю глаза. Все еще стоят перед глазами эти ужасные темные круги и кажется… Да, ямочки на ее щеках, когда она улыбается. Ее рука прикасается к моим волосам и мне хорошо. Теперь я тоже улыбаюсь, но она этого не видит.