Иван Семенович. Почти быль

Полуденное солнце грубо и бесцеремонно жгло воздух , опаляя поникшие растения и раскалив до трещин землю с самого раннего утра устанавливало невыносимый зной. Оно будто бы упивалось своей силой и мощью в каком-то непонятном и диком приступе ярости. Огненный шар раскалял неровную местность на окраине сибирской тайги изрезанную на горизонте цепью впадин и пригорков, непривычные к такой жаре они уже в начале лета лишились большей части растительности и зияли желтыми пятнами на белом от зноя контуре неба. По пояс заросшие лесом холмы были источником для многочисленных родников и мелких, в шаг шириной, ручейков, которые, открываясь под холмами, текли, петляя и извиваясь куда-то вглубь соснового леса. Их испарения, теперь видные и днем, плотным кольцом удушали и словно бы томили воздух в маленькой деревеньке приютившейся между холмов.

Деревня была очень древняя, когда-то пугающе далекий сибирский хутор, для искавших лучшей доли бедных семей и беглых арестантов, после село с церковью в почти двести душ крестьян-углежогов, еще позднее ядро для отделяющихся семей-кланов, которые, оставив родные места, расселялись по окрестностям. А потом удачливые переселенцы начали переманивать уже односельчан в свои поселки, они были ближе к городу, да и места были поудобнее для жизни, в согнанные наспех совхозы, переселенцы скоро потекли целыми семьями. И вышло, так, что теперь уже лет двадцать как в деревеньке никто толком-то и не жил. Деревня давно встретила свою старость, заросшую седым бурьяном, пугающую могильной пустотой покосившихся хибар и провалившихся крыш.
Последний житель деревни сидел на соседнем с ней пригорке и молча смотрел вдаль.
Это был едва ли не глубокий старик. Высокий и прямой, он сидел, закатав штанины до колен, босой, уперевшись ладонями в землю. Лицо его было загорелым до красноты, прямой костистый нос, длинное лицо и худые руки, тонкая в складках шея –все казалось прокаленным безжалостным светилом.
Рядом с Иваном Семеновичем, пасся конь, привязанный за вбитый в землю колышек, на плешивом и низком холме, переходящим в затянутую лесом впадину.
«Ну что, друг, тебе здесь больше глянется или лучше к дому привязать?» спросил шутливо Иван Семеныч. Конь равнодушно глянул на старика и никак не показал своего решения.
«Тогда и сиди тут» нарочно сердито промолвил старик, «а я домой пойду, жарко мне здесь очень, сил уже нет!».
Конь фыркнул, уколовшись травинкой, будто презирая хозяина за такую слабость к жаре, а Иван Семеныч, довольный эффектом поднялся и бодро пошел к деревне. Их отношения давно были дружески равноправными, особенно, после того как жена Ивана Семеныча несколько лет назад, в такой же знойный день умерла, не успев разменять восьмой десяток. Конь, которого, к слову сказать, звали Снежком, поскольку он был почти белого окраса, был, как часто бывает это у старых людей, и другом, и слушателем, и помощником Семеныча. Дед держал и другую скотину, но ни куры и пара коров подобной чести в обращении не удостаивались. Все-таки Снежок был кормильцем и имел потому право на особое отношение - без него даже такое небольшое хозяйство было бы очень трудно прокормить. А так, не особенно утруждаясь, даже скорее в удовольствие, конь возил понемногу накошенное дедом сено, иногда из соседней деревни покупные мешки с комбикормом и пшеницей, зимой - протаптывал дорожки кругом избы, да до магазина в ближнее село. Дед и конь все таки были привычны к гораздо более тяжелой работе и сейчас жизнь им казалась незаслуженно легкой. И к одиночеству дед тоже привык, хотя и не так давно и основательно. Были у них с бабкой и дети, жили они не слишком далеко, но уж сложилось так, наверное, что особо теплых отношений не было, ни когда дети были маленькие, ни, тем паче, когда они выросли. Вроде бы все как у всех, не лучше и не хуже, и звали Семеныча сколько раз переехать жить к кому-нибудь из них, но чувствовалась между ними какая-то затрудненность, зажатость, разговоры не клеились, душевности какой-то не было. Оттого Семеныч и решил, что пока он на своих ногах ходит, жить он будет в своем доме, а уж когда совсем невмоготу станет - тогда и придет время приживалкой побыть. Так он им и сказал.
Да и сами-то дети тоже не в масле катаются, нынче в городе-то, дочери с мужем, тяжело, а в деревнях, где живут его два сына и совсем невмоготу, тут уж внуков бы подняли, силенок бы хватило, а уж ему-то, старому, к ним на шею падать и совсем совестно.
Потому остался жить Иван у себя, чем был, в общем-то, доволен: одиночество его не тяготило. Случались, конечно, приступы тоски, но быстро проходили, к тому же Семеныч всегда старался себя чем-нибудь занять. Вот и пригодилось, в молодости у мастера пригляденное резное ремесло. В соседней деревне завод стоял, стеклянную посуду там делали разную, работал там и Семеныч недолго, а в цехах было много художников, которые посуду расписывали, один из них сам на досуге занимался и обучил попутно молодого Ивана резьбе по дереву.
Про деревню с заводом, отец Ивана – рыжебородый гигант Семен говорил так « вначале там завод поставили, а потом давай людей собирать, по вокзалам всяким, да малинам клич кинули: кто работать здесь будет- хлеба вволю и жилье даем, а время тогда голоднючее было, вот всякая шантрапа и гниль сюда и набежала, сколотили им бараки- живите! Так что Ванька ты с ними близко-то не водись, до добра не доведут!».
Оттого может уже тогда Иван особенно ни с кем не знался и больше один работал. Были конечно и гулянья и молодость лихая, особенно когда Иван в город перебрался, в литейный цех. Там народ разной судьбы работал. Кому охота в таком аду горбатиться? Потому больше было таких кого уже все равно нигде не примут. Но по выходным, в общаге, от безделья получались стихийные гулянки и там было уже все равно кто кем был и что из себя ставил, Иван от других тоже не отставал, но все равно была в нем какая-то сельская отчужденность. Словно чувствуя и слушаясь её вернулся Иван в свою деревню, рослым мужиком с молодой женой, тут как-то без мельтешения одних и тех же лиц ему сразу стало поспокойнее, работа в совхозе тоже с детства была знакома и как-то само пришло осознание, что отсюда он уезжать уже никуда не станет. Пока молодой был, на работу людей из деревни в совхоз возил автобус, а когда народу в его деревне сильно поубавилось, Иван привык ходить пешком, за полчаса он из лесу выбирался на окраины совхозной деревни, а там с за компанию с местными добирался и до конторы.
Не тяготила Семеныча такая доля, оттого и оставшись одним из семей в деревне, быстро привыкли к своему маленькому мирку. «Тихо, да благостно у меня» отвечал Иван на вопросы приятелей «а на ваш галдеж я и на работе насмотрюсь, дома хоть отдохнуть от вас можно!».
На пенсии и пововсе стал Иван домоседом, ездил со Снежком в совхозный магазин за папиросами и хлебом пару раз в неделю, да получал пенсию на почте за себя и жену.
Летом ему было даже немного суетно: заброшенные дома раскупили под дачи и на три месяца появлялась в деревне ребятня со своими бабками и дедами-мичуринцами, годящиеся Ивану в младшие братья. Было и с кем поговорить, и посоветоваться, а когда за детьми приезжали из города родители, то и попросить прикупить чего-нибудь по хозяйству.
Зима закрывала все проезды и тропки, дачники разъезжались оставляя Ивану на хранение свои вещи, зная что человек он очень добрый и ответственный, но пока жив был совхоз единственную дорогу до деревни иногда расчищали от снега и можно было на санях забрать накопленную пенсию и в магазин добежать, со временем пришлось еще и в участковый медпункт чаще захаживать. В сильные морозы, при необходимости, одевали они с бабкой лыжи, любовно выструганные и согнутые в горячей бане Иваном, точь в точь как отец учил, и шли в деревню.
Привычный порядок не изменился, когда остался Иван совсем один, только больше стало времени и чтобы руки занять пришлось почаще браться за резак. От этого занятия с каждой зимой покрывался дом Ивана все новыми узорами, на коньке крыши распустились цветы, наличники окон обвивались еловыми лапами с кружевами, только на входной двери работа была в самом разгаре: наверху диковинная птица смотрела на входящего придерживая крыльями дверные косяки.
Иван отвел оценивающий взгляд от двери и решил пойти сейчас отрезать доску на боковины, а то недоделанная дверь уж очень глаз режет! Подготовит доску, а уж вечером будет ей заниматься.
Июльский полдень разливался волнами жара и оглянувшись крепко ли вбит колышек к Снежка не быстро, под горку, стал спускаться в деревню. Там сегодня было на редкость для лета пусто, зной распугал даже самых крепких , только вдали, у первых домов деревни виднелась машина и у забора играли дети, этих Иван знал давно, потому не долго обращал на них внимание. Больше его позабавила другое: в узкой канаве на окраине у леса виднелись две лысые головы. Над канавой стоял еще один обритый парень, в черно-красном спортивном костюме надетом на голое тело.
«Деревенские пацаны» быстро решил Иван.
После того как в совхозе не стало работы, молодежи податься было некуда, вот и шакалили они , как сам Иван выражался, по округам, ища где приключений, а где и плохо лежащие вещи. Эти трое правда пришли за другим, в лощине и на пригорке в избытке росла конопля, вот за ней, видимо и пришли сюда малолетки, здесь, как говорится, и воздух почище и народу любопытного поменьше.
Иван презрительно и грустно хмыкнул, но особенно не обратил на это внимание, в литейном цеху, по молодости, видел он пару таких вот любителей «веселящего» - узбеков, накурившись они громко хохотали и без того недалекие, совсем переставали соображать, зная об этой склонности южан, мастер цеха не раз поколачивал обоих, но поскольку результата от наказания не было, а заменить было не кем, вскоре махнул на них рукой- пусть делают что хотят все равно они здесь так, подай-принеси. Ивану узбеки тоже были неинтересны, его никто не задевал, а то что они любят курить траву, это, считал он, для них все равно что для нас водка.
Приходили за коноплей в лощину часто и всколыхнула Ивана только ленивая мысль, что неужели им русских грехов мало, раз они за инородные принялись....
К тому времени троица уже вылезла из лощины один держал в руках полною наломанной травой трехлитровую банку, Иван прошел мимо и оставив их за спиной пошагал к дому. Краем глаза старик заметил, что держащий банку парень сплюнул сквозь зубы и попытался поймать его взгляд, в глазах бритого был вызов и кураж, так часто в деревенском клубе в Иванову молодость «приглашали» на драку, выдержишь нахальный взгляд- докажи право на гордость кулаками. Это вспомнилось Ивану Семеновичу, когда он удалился уже шагов на пятьдесят. В спину старика с размаха ударил пьяный хохот.
Открыв дом Иван еще раз оглянулся назад - парней уже не было видно, помедлив немного старик старательно захлопнул двери и прошел внутрь крытого двора. Дровяной сарай давно был приспособлен им под уютную плотницкую, насквозь пропахшую древесиной, высушенную солнцем с густым ковром стружки на полу.
Включив висевшее на стене, развлечения ради, радио Иван окинув взглядом, рядок тяжелых плах, выбрал одну из них, придирчиво рассмотрев, и прислонил её к циркулярной пиле. Зачиналась самая любимая Иванова работа- подготовка болванок для резьбы, сама резьба почему-то не приносила старику такого удовольствия, может быть оттого, что требовала предельного внимания и нельзя было здесь предоставить рукам, заученными движениями выбирать узор, оставив голове лишь созерцание, там приходилось внимательно следить, чтобы лишним движением не испортить всю кропотливую работу. Болванку же готовить было легко и непринужденно- все известно и заученно, остается лишь наслаждаться чувствуя еще силу в руках которая преобразует сухую и колючую древесину в белую, пряно пахнущую гладь.
Иван занялся неоконченным дверным косяком, размеры он помнил наизусть и потому скоро отпилив на циркулярной пиле четыре двухметровых плахи он разложил их на сучковатые пеньки, служившие верстаком. Сейчас, при нервном мигающем свете лампочки угнездившейся под рубероидной крышей дед основательно и протяжно строгал рубанком поверхность каждой плахи, добиваясь не цепляющей пальцы гладкости, снимая слой за слоем.
Напряженная работа длилась несколько часов, Иван то и дело смахивал со лба выступивший пот, древесная пыль клубилась под потолком , и искажала без того неестественные в тусклом свете тени предметов. Работа была закончена, три плахи стояли в ряд в углу сарая, над последней Иван все еще трудился, обтесывая топором, она разломилась повдоль когда он неудачно стукнул доской о доску перекладывая готовые плахи. Теперь из нее вышла слишком узкая для косяка дощечка и неровный, обломанный брусок валявшийся под ногами. Плашку Иван обтесал и решил применить где-нибудь в другом месте, а может получится и поставить её в дверях, там где не очень в глаза будет бросаться. Брусок же Иван держал в руке раздумывая, какое бы ему можно найти применение.
Выйдя из сарая, он поднял глаза в небо – солнце, уже начало клонится к закату, пора было уводить Снежка в стойло. День неожиданно быстро заканчивался. Несмотря на вечерний час жара, нисколько не спала, а напротив наполнила воздух тягучей духотой вперемешку с роящимся гнусом. Иван подумал, что Снежку там наверное очень несладко, одуревшего от жары его теперь без конца кусает налетевший разнообразнейший гнус. Старик поспешил выйти за ограду забыв даже запереть дом, брусок он тоже позабыл выкинуть и теперь шагая по тропинке на пригорок был этому даже рад, с палкой идти было как-то веселее и необычней.
Поднявшись на достаточную высоту по пригорку, чтобы видеть Снежка, Иван сделал не обрадовавшее его открытие- троица наркоманов сидела неподалеку от лошади, и явно была навеселе. Решив не связываться с ними, старик опустил глаза, надеясь отвязать Снежка и быстро спустится вниз, не особенно привлекая к себе внимание.
Троица, однако, тоже заметила его движение и, подойдя поближе уселась совсем рядом со Снежком. Иван поравнялся с вершиной холма и, обходя компанию, подошел к высокому колышку с привязанным к нему конем, который совсем не обратил на Ивана внимание. Узел на колышке был очень туг, видимо конь много бегал и старик сосредоточился на том, чтобы его развязать.
Краем глаза Иван заметил, что от притихшей компании отделился коренастый парень и направился прямо к ниму. Ивана это насторожило.Подойдя близко к старику парень вдруг сильно стукнул того в плечо. «Ты чё Дюшу обижаешь??? Он тебе чё сделал??» наглым и грубым голосом громко спросил парень. Его приятели громко загоготали. Иван от неожиданности оторопел, чувствуя тянущую боль в плече он хотел спросить какого Дюшу и чем он обидел, но из горла севший от испуга голос выдавил только невнятный стон.
«А на-а ???!!!!!» зверем вдруг заревел в ухо старику парень повторно ударив в плечо старика.
«Какого Дюшу???» вымолвил с трудом Иван закрывая рукой плечо от удара.
 «Вот этого Дюшу, чё забыл уже ???» снова дико заорал парень указывая на сидевшего на траве приятеля, который зашелся в припадке смеха.
Иван поднял наконец глаза на обидчиков, перед ним стоял по пояс голый крепыш, коротко стриженный, угрожающе сжавший кулаки. Ростом он на голову был ниже Ивана, на грязно-желтой коже, потемневшей от загара пристроилось несколько оводов, круглая голова, низкий лоб, желто-карие глаза с широкими, блестящими зрачками – как для протокола замечал Иван. Рот наркомана ломался в гримасе угрозы, обнажая покрытые черным налетом зубы.
 « Я никакого Дюшу не знаю, что вам от меня надо» : сказал Иван, чувствуя как его голос звучит высоко, безжизненно и просяще.
 «Чё пропищал???» прорычал крепыш и такой агрессией дунуло в лицо Ивану что у него сильно застучало в висках, а колени вот-вот готовы были подогнутся.
«Слышь Дюша!!» повернулся к своим, буквально катающимся по земле от хохота, крепыш: «Дюша! Он говорит, что тебя опустить хотел!!».
Дюша, такой же низко сбитый, как и первый, наверное, брат, резко вскочил на ноги и подбежал к Ивану. Оскалив зубы как собака, он замахал перед лицом старика руками и заорал перемежая свою речь отборным матом : « Ты чё падла, ты на кого хвост поднимал, я тя тут щас порешу и рук не замараю!!!». Руки, зеленые от наколок, его вились вокруг лица Ивана, толкали его в грудь, дергали за одежду, он что-то еще выкрикивал и лаял, Иван уже не слышал, как завороженный смотря на пляску рук Дюшы.
Вдруг резкий удар в живот заставил Ивана согнутся, а сверху посыпались острые удары ногами. Били остервенело и жестоко, куда попадали, дикими зверьми набросились они на старика и зубами были готовы его грызть, завывая от кипящей ярости. Веселье волной разливалось над троицей, но избиение так же резко как началось, прекратилось. Иван лежал растоптанный в пыли, каждой клеточкой чувствуя нервы, по которым проходит боль, из носа и рта сочилась кровь.
Третий парень встал и подошел ближе, он был высокий и изможденный, красно-черный спортивный костюм застегнутый даже в такую жару, висел на нем как на вешалке. Впалые щеки и высохший рот прогнусили: « Слышь, это же его конь, давай его в деревню отведем, там продадим, его сто пудово за пятак возьмут, а дедок нас на себе отвезет!!!???».
Тут вдруг ошеломляющая от боли и обиды ясность мысли пронзила старика. «Они же тут просто поглумится хотят, им удовольствие доставляет унижать меня и бить, да как это можно, кто им право дал!!!» думалось ему. Сквозь спекшуюся кровь на губах Иван громко сказал «Вы нелюди ведь, старика бить от скуки..», неуспев договорить Иван задохнулся от режущей боли в боку куда взвизгнув от размаха погрузился ботинок крепыша.
 Длинный смачно харкнул на спину старику и присел на корточки возле лица Ивана, потянув его за волосы, от него за версту разило прогорклым спиртом. « Тебя чё спрашивали ???» ласково прошептал он, и неожиданно заорал « заткнись пока не замочили!!!».
Остальные тоже черным вороньем на падаль присели вокруг старика .
« Может мы тебя тут сейчас и запинаем, а ???» продолжил длинный говоря медленно, с неестественными паузами, как будто он во время них куда-то проваливался и вновь всплывал на поверхность своего тела, остальные ржали вслух вспоминая как они резво уделали этого старика.
 «Или вот удавку накинем, чтобы кровь у тебя не вытекла вся ??» расходился длинный и на его лошадинной морде растекалось мечтательное удовольствие кровожадного зверя, который пробуждался в нем, «будешь так весело болтаться, или шею тебя свернем, как курице» прокричал длинный и оскалив редкие зубы радостно засмеялся продолжая не мигая смотреть на деда расширенными зрачками черных глаз, а вокруг раздавалось « А потом я его вертушкой по зубам!!! Ха-хах-ха!!», « Да, а я по загривку ему залепил!!».
Безумие агрессии, опьяняющий инстинкт хищника зажег в них невиданный подьем, без того блестящие глаза смотрели на Ивана с ужасной злостью, их руки дрожали от возбуждения, еще немного и казалось пойдет пена изо рта. Дикими тенями, кровожадными варварами заплясали они вокруг распростертого старика, будто служа какой-то языческий обряд плюясь последними словами и готовясь к последнему акту жертвоприношения.
Доселе невиданное просыпалось в старике. «Да ведь они убьют меня» ошарашено подумал он « просто так из баловства и завтра даже не вспомнят об этом. И кто это сделает, они, смрадные нелюди, алкаши и наркоманы.. Они мстят мне , слабому, за свою пропавшую жизнь, потому что не могут и боятся трогать сильного ,мстят со всей первобытной яростью и невежеством, на которое способны. Чужое унижение дает им хоть на миг ощущение власти и могущества, которым они, как кровавые упыри упиваются . Так почему же я отдал им себя на растерзание, что за жертву, какому божеству я приношу своим терпением???? Я отдам себя этим полузверям и упырям, чтобы насытившись мною они почувствовали бы свою силу и совершали в десять раз большее???Нет.»
Пальцы Ивана судорожно сжались и разжались, боль ушла куда-то далеко и тихо стучала в ногах. Он почувствовал в себе волю. Сознание вновь вернулось к нему бросив лицом к лицу со страшной рожей-маской длинного.
«Не-е-е», лениво, по-царски промолвил тот «жалко тебе небось себя, а, бабка-то у тебя есть? Имеешь её еще или нет уже ???».
Дюша с крепышом оживились и загалдели « Прикинь они такие морщинистые, страшные !!!» и снова взрыв хохота, «слышь дедок, ну-ка покажи как ты её наяриваешь!!».
 Повисла пауза, не дождавшись ответа деда длинный заорал в бешенстве «Ты чё не понял??? Ну ка показывай!!! Во, вон на коне и показывай!!!» кричал он в экстазе от собственной находчивости.
«Давай дедок, не трусь!!» заорали братья « а то мы тебе щас фашистский плен устроим!!!! Пытать будем!».
- « Дюша держи ему руку, я щас зажигалку достану, мы ему шкуру подпалим!!». Брызкая от восторга слюной троица окончательно потеряла человеческий облик. Длинный по-обезьяньи подпрыгивал на корточках выкручивая старику руку , Дюша помогал ему крича как деду сейчас будет плохо, если он не вспомнит свою молодость, крепыш подхватил беспокойно всхрапывающего коня за узцы и заставлял его пятится к деду.
Иван тихо набирался сил, с каждым вздохом его голова яснела, боль в разбитом теле пряталась и плутала убегая по жилам его тела, он уже открыл глаза и прямо смотрел на своих врагов. Они казались ему теперь какими-то комичными уродцами, карликами из цирка бестолково суетящимися вокруг него, седовласого великана. « Кому, им под силу убить его ??? Мучить и унижать ???» гремело внутри старика. Иван сам удивлялся новому чувству, никогда он не ощущал себя так, как будто он какая-то невероятно мощная бестия, которая может сокрушить все на своем пути, разметать и развеять любую силу вокруг. Тем загадочнее это было чувствовать сейчас, распростертым на земле, израненным и старым, когда его левую руку шипя от злости, выкручивает длинный недоросль, а загорелый крепыш поджигает пучок травы чтобы поднести к его руке. Никогда еще он не был так спокоен и созерцателен. Даже губы, дрожащие, окровавленные и присыпанные землей замерли и утихли.
Казалось, приплясывая на ходу, крепыш подбежал к Ивану, что-то выкрикивая и злобно кривясь, дыша перегаром и сладким дымом, поднес к его руке горящий сверток. «Время!» мелодично кто-то пропел у Ивана внутри.
Скрученная пружина разогнулась, и пальцы Ивана схватили длинного за горло, привычные давить на рукоятку резака они железными клешнями сдавили тощий кадык. Иван Семенович ощутил, как под его пальцами ломаются и лопаются горловые связки, сходят с места хрящи и задохнувшийся, глухой хрип длинного был Ивану ответом.
Пальцы старика бросили горло длинного и сомкнулись на запястье остолбеневшего крепыша и горящая головня ударила тому в лицо. Закричав, крепыш опрокинулся на спину и руками судорожно стал давить вспыхнувшее на редких волосах пламя.
Иван распрямился и казалось увидел себя со стороны, в его груди неистовым зверем билась и плескалась ярость, она наполняла каждую его жилу, обжигала руки и ослепительным пламенем лилась из глаз. Все его существо пылало ненавистью и мощью, таким страшным сочетанием, биение мощи наполняло его до краев, еще недавно полуживой старик сейчас дышал силой и волей. Он казался каким-то богом войны, тысячеруким Вишну, сокрушающим все вокруг.
Иван видел как к нему бежит осатаневший от такой наглости Дюша с горлышком бутылки, видел как спотыкается тот увидев перед собой преображение Ивана и на миг звероподобный рецидивист посмотрел на старика глазами испуганной жертвы, чей час настал. Не поверив себе, Дюша прыгнул, вперед выставив горлышко в вытянутой руке, а Иван наклонился, как будто не увидев опасности и подобрал с земли палку, с которой пришел сюда.
Странная это была картина в глухой и внезапной тишине сошлись две фигуры, и страшен был её финал. Несколько раз палка старика взлетала в воздух и опускалась, трещало дерево и раздавался треск ломающихся костей, низкорослая фигура оплыла и упала, зашлась в сдерживаемом крике боли. Длинная фигура стремительно шагнула в стороны наступив на грудь побежденного.
Обоженный крепыш приподнялся на ногах, глухо заревел, и по-бычьи двинулся на Ивана. Пляска драки закружила обоих, старик держал горло крепыша в ладони, а короткие руки того никак не могли ни дотянутся до старика и не разжать страшных объятий. Равнодушно глядя в глаза крепышу старик вдруг разжал пальцы, и тот по инерции потерял на несколько секунд равновесие этого было достаточно, чтобы окровавленное ребро палки старика ударило крепышу в голову. Загудевшая голова парня приняла на себя второй удар от которого палка глухо переломилась пополам. Страшный удар заставил его упасть на спину и затихнуть.
Иван привлеченный шумом оглянулся и увидел как по склону холма по-паучьи разбрасывая ноги, бежит вниз длинный, не оглядываясь он уже убежал за деревню и только там, как увидел Иван, он остановился, огляделся, однако вскоре опять бросился бежать.
Шумно выдохнув, Иван как будто стряхнул с себя сон, разжал сведенные яростью пальцы и как-то по-новому взглянул на округу и глаза его, бывшие до того блекло-голубыми стали вдруг ярко синими и только черные зрачки приглушали их невиданное сияние. Равнодушно и холодно он бросил взгляд на лежащего, раскинувшего изломанными крыльями руки, крепыша с проломленной головой. Тяжело посмотрел на Дюшу, который сидел на корточках и, сжимая руками голову раскачивался из стороны в сторону, будто выходя из какого-то магического транса, тихо постанывая. Старик молча подошел к коню, зло дернул за веревку развернув коня к себе, и быстро повел его вниз по склону.

Ночью в дом Ивана постучали, старик уже не спал, рассматривая бьющий в потолок свет фар, что-то этим вечером в нем переродилось и потому он не спеша, отворил дверь, отпихнув ногой стоящий у косяка колун. В дом, согнувшись в дверях, прошел грузный человек в сером.
Через минуту, перебросившись словами, два гиганта сели за стол.
Грузный промолвил: « У меня заявление на вас, сегодня вечером пришел парень и рассказал, что он отдыхал здесь с друзьями и на них напал какой-то сумашедший старик. Он избил их палкой, одного тяжело ранил, второй пострадал меньше, но тоже заявил, что не может сам передвигаться, только третьему удалось вырваться от маньяка и добраться до отделения...». Грузный говоря рассматривал свои длинные узловатые пальцы, голос его был напряжен и звук его напоминал шелест ползущей в траве змеи. Вдруг он пристально взглянул Ивану прямо в глаза. Минуту они смотрели друг на друга. Иван взгляда не отвел и наконец просипел: « Я могу это же сказать о себе, я ничего им плохого не желал!».
Фраза прозвучала банальной ложью и могла вызвать лишь фальшивую усмешку даже посторонних людей. Но в глазах грузного отразилось нечто совершенно иное, они вдруг приняли решительность подобно тому, как сверкнувшие глаза выдают в человеке желание закончить все сразу, бросить карты на стол и больше не блефовать, изощряясь в обмане. Обмен взглядом с Иваном будто подсказал ему все что тот хотел знать и больше тянуть было незачем, все слишком просто и ясно, а их короткий разговор всего лишь маска, обмен актеров старой пьесы заученными репликами, которые все в зале уже выучили наизусть, они ничего не значит.
 «Ничего!» повторил про себя грузный.
« Мы проехали на место инциндента и нашли там окровавленный деревянный брусок...» тихо начал признание грузный, он помолчал, « еще мы нашли там бутылки с разведенным водой этиловым спиртом , бутылку водки, смятую пачку чая, а также трехлитровую банку с коноплей и несколько газетных кулечков с готовым наркотиком. Несколько выкуренных папирос с анашей. Кроме того, были найдены две упаковки от одноразовых шприцев.» .
Дознаватель тянул официозные слова тяжело и тягуче, словно стремился довести Ивана нагнетаемым напряжением. Снова помолчали.
« Один из предполагаемых потерпевших мне знаком» тягуче продолжал грузный «он неоднократно судим за грабежи, воровство, последний раз за нанесение тяжкого вреда .....второй его брат, он признан умственно неполноценным в стадии дебильности, потому заключению не подлежал.....но у него также не менее интересный список достижений, коротко говоря, демонстрировал садистские наклонности....».
« Иван Семенович !?» вдруг неожиданно теплым голосом спросил грузный, Иван удивленно поднял на него глаза, « Иван Семенович, мне уже все стало ясно, кроме одного, как вы один их?? Они ведь не дети! И я не ребенок, так что давайте начистоту все...».
Иван усмехнулся и рассказал просто без лишних эмоций, его вдруг прорвало, все что накопилось за день вырвалось у него изнутри завывающим вихрем и закружило слова и фразы в сбивчивую вязь. Голос Ивана Семеновича дрожал, руки сжимали до синевы лежавший на столе футляр от очков. Только глаза его были по-прежнему холодными и задумчивыми.
Грузный кивал и участливо обменивался взглядами, когда все закончилось, грузный выпрямился на стуле и закурил.
 « Вам наверное невдомек, какой страшной опасности вы себя подвергали???» хрипло спросил он. « Я ведь думал, когда старший из них освободился, что он вернется обратно скоро и с грузом потяжелее. Ждал и боялся, что так вот, как сегодня, вызовут, но, вы понимаете, с другим финалом...».
Не дожидаясь ответа он резко встал, взял фуражку со стола и промолвил в наступившую тишину « В общем, Иван Семенович, вы не переживайте, мне все очевидно и думаю, вам нечего боятся. Бумагу я в дело не пущу, не та публика. Поэтому больше вас беспокоить не стану. Жаль только, что подняли вас на ночь глядя. Всего хорошего!». Грузный быстро вышел и тут же рявкнул мотор заводящегося уазика.
Иван прикрыл дверь на засов и лег на постель, хранившую еще его нерастраченное тепло. Всю ночь думалось ему об этом странном визите, почему он так быстро уехал и чего ждать дальше старик так и не мог понять.
Утро застало Ивана тихо спящим на своей кровати. Мучительная жара спала и дала волю ветрам, дувшим с далекой отсюда реки, дымка над деревней рассеялась, и дышать сразу стало легко. Солнце тоже переродилось из огнедышащего пламенного шара в ласковое, теплое облачко. Деревня сразу очнулась и зашевелилась приезжающими на хорошую погоду дачниками.
На следующий день к Ивану Семеновичу пришел сосед, забрать оставленный на зимнее хранение электрообогреватель, да так и оставшийся уже на середину лета у Ивана. Сосед разливался соловьем, долго рассуждал о погоде и огороде в этом году, но почему-то избегая взгляда Ивана, получив же обогреватель, сосед поспешил, скорее, удалится, сославшись на бесконечные дела. И другие знакомые, издали, заметив Ивана, спешили или зайти в домики, или отвести взгляд в сторону, другие же застигнутые врасплох просто холодно здоровались, избегая вступать в диалог.
Дождливой осенью, хмурой и злой, на хранение к Ивану принесли только старенький телевизор и то забытый кем-то на виду в сарае. Остальные вещи разобрали хозяева в такой же смущенной спешке как и сосед сегодня утром.
Эту зиму, Иван Семенович, неожиданно для своих родных сам предложил переждать в городе.