Is the hardest

Дремлющие на свежем листе строки вовсе не задумывались как иллюстрация, пояснение к рассказу, наглому очерку, пугливой заметке - они вообще не задумывались, лишены такой возможности - это то, что сегодня говорит шариковая ручка, а ей вторят клавиши клавиатуры, и мне хотелось б, чтобы это было услышано тобой; бывает же так, что люди просто хотят поговорить, правда? Возможно, к тебе зайдет на минуту в голову мысль о том, что это не что иное, как великосветская (свет велик, мир тесен) хандра, или, что еще хуже, хотя хуже некуда, ни в какие бараньи ворота не лезет - тянучие, как конфеты “Время”, жалобы начальнику бензоколонки, смотрителю источника с живой водой, который размышляет: залить ли в бак, рановато ль - не бойся, коварная идея скоро выйдет в другой стороны и тронется дальше в путь, и ты сможешь нормально воспринимать написанное. Хотя что здесь считать нормой, по какому критерию проводить нормирование? Во всяком случае, у меня есть оправдание, вот: помнишь, мы видели на улице королевское (или чье-то еще, неважно) шествие разукрашенных принцев /как раз таких, что иногда упоминаются в моих стихах/, они играли на диковинных музыкальных инструментах, впервые видели такие, говорили, разговаривали - и я поддался всеобщему ликованию и отправился -традиционно - за ними во дворец к инфанте. Добился аудиенции и теперь могу с полной (до краев) уверенностью сообщить, что имею моральное право защищать вспышки инфантилизма. Они приболела /инфанта/. Знаешь, есть такая болезнь - как отрочество, очная ставка с собою. Ода самой, ода самому себе. Это когда тебя не ждут. Когда вечер предыдущего дня равномерно переливается, не потеряв ни капли в утро дня последующего без видимых изменений, и снова заводятся часы, оправляются стрелки - круг открывается. На круге (перед троном) собрались лекари со всех концов, начал света: была группа восточных хиппи; секта, куда входили люди, у которых друзей своего пола больше, че противоположного; человек, у которого не было брата, сестры, и потому он не сумел уберечься от того, чтобы не вырасти моральным уродом; принц с невесть откуда взявшейся невестой, поклонник травоедения, затравивший свою будущую супругу травами так, что она стала похожа на один из экспонатов гербария, - и много достопочтенных вызвавшихся докторов. Я встал в первый ряд.
Сначала выступил вперед и выступил (взял слово) оранжевый субъект с пучком длинных жестких волос и поведал собравшемуся отродью, что, разумеется, знавал подобный случай. Все ерунда. У всех - одно решение: интегральное. Бродил по пещерам, сыпал пахучую приманку для гномиков с пещеристыми тельцами. Правда, пару раз они не собирались вытягиваться перед каждой белоснежкой по стойке, им была нужна именно их, та самая, прямо из сказки - но все же, как бы то ни было, это лучшее, несомненно, лучшее, и лучше не придумаешь, средство от скуки. И от бед. Разве не так?
Выступившему вперед поаплодировали, и инфанта с готовностью подтвердила, что это разумно, высший разум, иначе и быть не может, может-быть, но где разыскать гномов и тролля с разбитым зеркалом, где они скрываются, и, притом, не надоест ли им; не надоест ли им она - ведь неизвестно, с кем тролль окажется завтра.
Следующий - президент, или как его там; но его болтовня свелась лишь к обращению внимания на созидательность общественно-полезного труда (ох уж, эти солдатики!), причем, забавна была тщательно проводимая демаркационная линия между трудом и трудовым воспитанием (Конституция до того зачитана, что поля увяли, нет места для пометок, и вообще, это глупейший сборник анахронизмов) - но настолько тривиально, что рассказывать о нем - большая честь для него же: пойдем по лесу повествования дальше.
А дальше - дальше возник опять работничек морально-этических служб: ужас, их так много, что становится аморально на сердце, на душе, еще Бог (д-вол) знает где, и его бы следовало бы послать подальше, к Дьяволу (б-гу) и забыть, за-быть, зная о бытии, но, естественно, все это можно сделать попозже, трахнуть чужую жену, трахнуть чужого мужа, а сначала выслушать обоих.
Это был бриллиантовый валет, он привез с собой сына, который взобрался на мусорное ведро, согнав заснувшего министра, не был одинок, было неинтересно - и с выражением /главной мысли/ зачитал вслух на радость гостям (который раз!) свидетельство о разводе родителей. Кончился сезон - и появилась новая мама, “давай, ты меня полюбишь”, мораль: не женись на тех, кто любим. И кто-то с визгом и воплем бросился к нему в распростертые объятия, и рабыни на ковре тоже заверещали, они всецело, всетело поддерживали добродетельную философию, и все время искали место для приложения своей женской энергии, и вот, наконец, двигатель сам собой представился. Преставился. Вынесли гроб, внесли урну, оратор взлетел под купол, с хиппи и сектантов попадали шапки, на полу наполнились монетами - заседание (застояние/застой) продолжалось.
И знаешь, было дико, дико и вместе с тем противно смотреть на всех тих персонажей сказки; ведь история про инфанту, не забывай, придумана, очень красива, такого не бывает; и я поспешил уйти из дворца; хорошо, что мы расстались раньше, прежде, чем она стала нравиться. Но эти глупые слова - о страшном, я знаю, ты понимаешь, поэтому пишу. Все же: что можно посоветовать ей в качестве средства? Хотя зачем я пристаю к тебе с вопросами - зачем я вообще пристаю к тебе, какое до этого дело.. Lonely = is the hardest. Даже пошло, настолько избито: придти - но быть нужным; обнаглеть до того, чтобы осмелиться помечтать, чтобы тебя ждали. Наверное, тебе следовало бы презирать такую публику, было бы правильней - ну что с них взять! - но мне хотелось бы, чтобы эти мысли не были твоими, потому что я тебе верю и не хочу разубеждаться в обратном. Если не врать, доктора - они гении, хотя бы тем, что пришли на помощь, верят в предлагаемые услуги; зачем стесняться слез; когда опомнишься и протянешь руку - будет поздно. Лошади топтали упрямую наездницу.
Зачем мы писали тебе: вызвать ухмылку, провоцировать на то, чтобы не то подумали (впрочем, если действительно подумают - так оно и есть, кроме тебя всем известно), повторно - наконец, надо решиться, и назрело решение, вот-вот свалится с яблони: освобождаю, если противно, от общения со слугами инфанты, придворными - можно гулять спокойно. Можно не видеть тех, кто похож на нее. Отныне всем весело!
Это правильно: тому, кого любишь, лемма, трудно понравиться; создавать семью на стороне, правой, левой, сверху, снизу. И подарки, заготовленные подарки, остаются - какой смысл? Проблема не в поиске партнера - добра хватает, работа есть всегда, только свистнуть; а где тот близкий человек, который не откликается на посвисты? (S)he who
 “Спасибо, - говорит инфанта, - выслушали, не перебили, а теперь - пошли вон!” Не видишь, что плохо, неужели не понимаешь, помоги тем, что прижжешь завтра, когда все наладится; это страх потерять друга - погоди, завтра все будет нормально. Я сделаю то же самое - но чуть погодя, как тогда, в те далекие дни, когда считалось глупым ссориться. И пререкаться с такими людьми - а то неровен час, их проблемы станут частью твоих: тогда кричи “пропало”, надолго; лучше не знать. Не знать. Не знать. - +


Но когда спустя несколько кружков я прочитал дремлющие строки, не знаю, смог бы утверждать, что согласен. Понимаешь, говоря об этом, мне кажется, что риктус на лице - пусть ненамного - но разглаживается. Сквозь пробивается (неужели?) улыбка. Средство - известно, избито, зачем лишний раз теребить уставшее слово. Самое главное. Идеализм думать так, но что поделать: тысячелетиями оно было единственной опорой, поддержкой. Ради этого стоит вообще жить, поверь, знаю.
Все-таки нельзя постоянно смотреть на дым - и в зачумленном городе всегда отыщутся (с трудом!) островки человечности. Видишь: посланцы принимают гостей. Стоит проведать их, а, может, и остаться, хотя, нет, чужое место, и потом, этой новеллой сборник ведь не кончается: вот еще! не надо прощаться, не надо - потому что верю, что мы еще встретимся. А это самое сильное.